Текст книги "Загадочная птица"

Автор книги: Мартин Дэвис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

8
В игру вступает новый участник

К счастью, на этой неделе занятий по расписанию у меня не было. Сорок минут ушло на то, чтобы отменить назначенные на ближайшие три дня встречи в университете и еще двадцать – чтобы подготовить к поездке мотоцикл. Катя пришла, когда я был в кухне, ждал, когда вскипит вода в чайнике. Я перехватил ее в холле, завел в кухню и подал чашку чая вместе с конвертом. Она осторожно раскрыла его.

Там лежали два листа ксерокопий. На первом – лицевая сторона конверта с четко получившейся маркой с Георгом V и смазанным почтовым штемпелем. Адрес выведен твердым, наклонным, легкочитаемым почерком:

Мисс Марте Эйнзби,

Олд-Мэнор,

Стамфорд,

Линкольншир

На втором листке письмо, написанное тем же наклонным почерком.

Отель «Савой»

17 января 1915 года

Моя дорогая Марта!

Полковник Уинстанли верен своему слову, и вот я в Лондоне. Собираться пришлось в спешке, потому не было времени тебе написать и предупредить и еще меньше, чтобы навестить. Конечно, жаль. Но я здесь пробуду немногим больше восьми часов. Передам бумаги генералу Уинтерсу и завтра на рассвете отправлюсь в расположение полка.

Твое письмо проследовало за мной по Франции и догнало только два дня назад. Какая печальная новость! Старик был хорошим человеком и большим нашим другом. Я рад хотя бы, что отошел он с миром. Старик это заслужил.

Замечательно, что ты успела перевезти к нам его птицу. Я всегда жаждал ее иметь, ты знаешь. Птица представляет огромную научную ценность. Даже если забыть, что она связана с капитаном Куком и Банксом. Она интересна сама по себе.

Когда я смогу наконец вернуться, мы составим ее подробное описание и сообщим в Музей естественной истории. Надо, чтобы они знали о существовании такого уникального экспоната. А до той поры храни ее как собственную жизнь. Следи, чтобы, не дай Бог, ее не утащил твой юный Vulpes!

Краткое пребывание в Лондоне принесло мне огромную пользу. Мой дух окреп, и я уверен, что воевать осталось недолго.

Передай от меня всем привет.

Твой любящий брат

Джон.

Катя закончила чтение, и мы посмотрел и друг на друга. Письмо произвело на нее впечатление.

– Птица с острова Улиета, – тихо произнесла она. – Это ведь о ней он пишет, верно?

– Вполне возможно.

Она взглянула на письмо.

– Что значит «вполне возможно»? Огромная ценность для науки… связана с капитаном Куком и Банксом… Это она.

– Нет, лишь «вполне возможно». Наверное, Андерсона в такое возбуждение привело именно данное письмо. Задумать поиски чучела птицы, которое видели двести лет назад, – это сумасшествие, и совсем другое дело, если оно было в сохранности всего каких-то восемьдесят лет назад…

– Птицу можно найти! – Катя сжала мою руку. – И у нас на это столько же шансов, сколько и у него!

– Подождите радоваться. Это же Первая мировая война. А потом была Вторая. Не забудьте о бомбежках. Люди переезжали, избавлялись от разного хлама. В общем, пока никакой уверенности быть не может.

– Но если тогда она была цела, то…

– Да, если птица дожила до того времени, то есть надежда, что она до сих пор существует. Видимо, Андерсон думает так. Но если это его главный козырь, то как он попал к нам? Вряд ли Андерсон сунул конверт под дверь только потому, что счел неспортивным иметь такое преимущество.

Катя разглядывала ксерокопии, словно там можно было найти ответ.

– А кто еще знает об этом?

Я сразу подумал о Габби. Но она где-то в Германии.

– Что вы собираетесь делать? – спросила Катя.

– Отправлюсь в Стамфорд и посмотрю.

– Прекрасно! – радостно воскликнула она. – Я еду с вами!

Мы отправились на следующее утро. Для поездки вдвоем на такое расстояние мой мотоцикл явно не годился. Пришлось позаимствовать у старого друга Джеффа, гонщика из спортивного клуба «Серп и молот», видавший виды автомобиль цвета полинявшего лимона. Сумки мы собрали затемно и влились в лондонский поток в самом начале часа пик.

Приподнятое настроение не могли испортить даже стучащий по крыше дождь, противно скрипящие «дворники» и почти неработающий обогреватель. Его мощности хватало лишь на то, чтобы не запотевали стекла. «Дворники» дребезжали так громко, что было трудно говорить. Добравшись до пригорода, мы не выдержали и решили надеть куртки. Я не переставал задавать себе вопрос: неужели птица дожила до наших дней? Невероятно.

Неожиданно оказавшись на свободном участке дороги, я надавил ногой акселератор, и спидометр медленно потащился к отметке 65. Дождь стих, можно было выключить «дворники». И побеседовать.

– Правда, мы похожи на безумцев?

Катя с улыбкой кивнула:

– Конечно. Но интересно куда-нибудь ехать и что-то искать.

Я тоже улыбнулся:

– Полностью с вами согласен. Я провел шесть лет в тропической сельве, все время что-то искал.

– Что именно?

– Птиц, растения. Разумеется, редких. Это у меня в генах. Таким был мой дед. И отец тоже. Их именами даже назвали два вида жуков. Трудно не последовать их примеру.

Мы рассмеялись.

– Ну и что вы открыли?

Я пожал плечами:

– Не много. В двадцать пять опубликовал статью, где объяснил, как пагубно влияют на популяцию древесных лягушек лесозаготовки, проводимые в трехстах милях вверх по течению. Серьезное открытие для того времени – да, серьезное для тех, кто занимается такого рода вещами. Я читал на эту тему лекции. Но дело в том, что лесозаготовки все равно продолжались. Когда я в следующий раз попал в эти края, древесных лягушек там больше ни одной не осталось.

Катя посмотрела на меня:

– Но время было потрачено не зря?

– В академическом смысле моя работа представляла интерес. Но лягушкам от этого мало пользы. – Я замолчал, не зная, что добавить. – Вот тогда у нас и начался с Габриэллой разлад. Мы долго работали вместе, но после лягушек я начал сомневаться в правильности выбранного пути. Казалось, что мы изучаем не болезнь, а симптомы.

– И вы из-за этого рассорились? – недоуменно промолвила Катя.

– Ну, не только из-за этого. Там было кое-что иное. В общем, вскоре наши пути разошлись. Габби осталась в сельве, а я отправился систематизировать свои материалы по исчезнувшим птицам. Думал, что обязан показать обществу, какие птицы на земле существовали. Если их не удалось сохранить, то пусть хотя бы существуют на бумаге. – Я улыбнулся. – Это было трудное для меня время. Через пару лет я успокоился, но монография так и не вышла. Впрочем, теперь это все в прошлом.

Снова пошел дождь, и пришлось включить «дворники», что положило конец разговору.

В центр Стамфорда мы прибыли в начале второго. Рядом с вокзалом оказался паб с вывеской: «Бар-закусочная, ночлег и завтрак». Женщина в пабе слегка удивилась, когда мы попросили две комнаты. То ли ее разочаровали наши отношения, то ли она удивилась, что вообще кто-то решил здесь остановиться. Мы занесли вещи в наши номера и сразу отправились в кафе пообедать и наметить план действий. Перед этим я позвонил в университет сообщить, где меня найти на случай, если Габби попытается со мной связаться.

Закончив обед двумя чашками крепкого кофе, мы решили разойтись. Катя отправилась в местный государственный архив, а я – в туристическое агентство, спросить про Олд-Мэнор. Именно там я сообразил, что все не так просто. Туристическое агентство было обычное, похожее на сотни других. Типовая мебель, дешевый ковер, вдоль стены стеллаж с буклетами и брошюрами. Я, конечно, начал с него, ожидая, что это самый короткий путь к цели, и, не найдя ничего полезного, стал терпеливо дожидаться, пока женщина за стойкой закончит объяснять одному зануде что-то насчет железнодорожного расписания. Когда он ушел, она посмотрела на меня с грустной улыбкой.

– Это не входит в мои обязанности – разбираться с расписанием поездов, но вот, попыталась помочь.

Услышав, что я ищу Олд-Мэнор, она перестала улыбаться и посмотрела на меня, будто я пытался с ней глупо пошутить.

– Что это значит? Два дня назад здесь уже один спрашивал про него.

У меня внутри шевельнулась тревога.

– И что в этом необычного?

– Хотя бы то, что здесь никогда не было никакого туристического объекта с подобным названием.

Не знаю, что в этот момент отразилось на моем лице, но женщина смилостивилась. Рассказала обо всех старых усадьбах в округе, демонстрируя соответствующие буклеты. Вскоре передо мной лежал десяток, не менее.

– Его здесь нет, но может быть, вы имеете в виду вот это? – Она показала буклет. – Олд-Грэнди, эпоха Тюдоров. На севере графства.

Я вежливо кивнул и спросил, уверенный в ответе:

– Посетитель, который интересовался Олд-Мэнор, высокий? Похожий на скандинава?

Она удивленно на меня посмотрела.

– Нет, не такой. Американец. Очень вежливый. Небольшие очки в круглой оправе. Немного приставучий. Так зачем вам понадобился Олд-Мэнор?

Я объяснил, что меня интересует семья Эйнзби, которая жила тут в начале 1900-х. Фамилия ей ничего не говорила, но она объяснила, как пройти к государственному архиву.

– Кстати, тем же интересовался и тот вежливый американец.

Дождь лил весь день. В шесть вечера мы с Катей вернулись в наш паб у вокзала. После наступления темноты он выглядел лучше. Симпатичные лампы с красными абажурами на столиках создавали приятное освещение, и пятна на стенах были почти незаметны. К тому же здесь было восхитительно тепло. Что еще нужно после прогулки под холодным дождем? Мы даже рискнули заказать еду в баре и устроились в углу у камина с большими бокалами красного вина и пинтой чего-то местного, темного на столе.

Мои опасения подтвердились. В архиве Катя обнаружила с помощью двух сотрудниц, что ни в самом Стамфорде, ни в окрестностях никаких Эйнзби нет и никогда не было. На это у нее ушло три часа.

Однако неудача нас не обескуражила. Мы с аппетитом поели и принялись оживленно обсуждать создавшееся положение. Неужели подброшенное письмо фальшивка? Нам очень не хотелось в это верить. Ведь, кроме рисунка Ханса Майклза, у нас больше не было никаких зацепок. В конце концов мы решили завтра копнуть глубже. Потом Катя призналась, что у нее слипаются глаза, и отправилась спать, а я остался выпить еще пинту. Вскоре из открытой двери пахнуло холодом. Я поднял голову. В паб вошел невысокий полный мужчина. Судя по состоянию его плаща, ненастье на улице усилилось. Но здесь, у камина, было сухо, тепло и уютно. Я подумал, не заказать ли мне третью пинту, и разложил на столе буклеты, взятые в туристическом агентстве.

– Разглядывать их нет смысла, – произнес рядом голос с американским выговором. Незнакомец стоял у моего стола.

– Извините, не понял? – недовольно промолвил я.

– Того, что вы ищете, здесь нет, – ответил он, сбрасывая плащ на табурет рядом. – Вы, очевидно, Фицджералд. Позвольте к вам присесть?

Он уже придвинул стул. Под плащом у него оказался шерстяной костюм-тройка фасона, какой носили сельские врачи в 1930-е годы. Слегка вьющиеся седые волосы, очки с толстыми стеклами в старомодной оправе. Он выглядел кем угодно, только не американцем.

– Моя фамилия Поттс. – Он протянул руку. – Я звонил в университет, и мне сказали, где вас найти. Я остановился в отеле «Георг» на Хай-стрит.

Пока я переваривал сказанное, он полез в карман и вытащил пачку буклетов, таких же, как у меня, и стал перебирать на столе, поблескивая линзами очков.

– Олд-Грэнди? Не годится. Особняк Хосли? То же самое. Терли-Холл? Нет. Раднорз? Да, там делают чудесный сыр. Но не годится. Пулкингтон-Холл? Нет. Что касается Прикси-Гленн, вы, кажется, этот проспект только что рассматривали… – Он поморщился. – Хм, можете туда съездить, если хотите, но не говорите, что я вас не предупреждал.

Я положил свои буклеты поверх его.

– Давайте начнем сначала. Кто вы?

– Поттс. – Мне показалось, что он мне даже чуть подмигнул, как будто сообщал какой-то пикантный секрет. – Полагаю, здесь я по той же причине, что и вы.

– Ищете птицу?

– Вот именно. – Он полез в пиджак, затем протянул мне визитку:

Эмерик Поттс

Искусство. Антиквариат. Предметы обихода

– Вы продаете произведения искусства? – спросил я, внимательно разглядывая его.

Он хмыкнул:

– Не совсем. Но продажа произведений искусства – часть моего бизнеса. Нахожу разного рода редкости и продаю. Вы ищете малоизвестную картину Ван-Дейка? Первое издание «Улисса»? Обращайтесь ко мне.

Я вернул ему визитку.

– Чучело птицы тоже к этому относится?

– А почему бы и нет? Если хотите, таксидермия – своего рода скульптура.

– И у вас есть покупатель на птицу с острова Улиета?

Поттс посмотрел на меня слегка обиженно.

– К чему такая прямота, мистер Фицджералд? Давайте скажем просто, что я очень заинтересован найти эту птицу. А, по общему мнению, вы единственный, кто мог бы помочь. В последние дни я звонил вам несколько раз, но, к сожалению, не застал дома.

– Но в Стамфорд вы приехали, конечно, не только чтобы встретиться со мной?

Он снова полез в карман и вытащил сложенный лист бумаги:

– Вам это знакомо?

– Не уверен, – солгал я, моментально узнав ксерокопию письма Джона Эйнзби.

– Знакомо. – Он откинулся на спинку стула. – Потому что прислал бумаги вам я.

Признаюсь, это меня удивило, что отразилось на моем лице.

– Мистер Фицджералд, неужели вы думали, что это от Карла Андерсона?

– Нет. Но я…

Он мягко усмехнулся:

– Разумеется, оригинал письма принадлежит Андерсону. Именно из-за него он в такой спешке примчался сюда искать птицу.

– Он заявил, что приехал бы в любом случае. Его интересуют какие-то рисунки, ботаническое искусство. Птица с острова Улиета для него так, по ходу дела.

Поттс вежливо улыбнулся, сверкнув стеклами очков.

– Он так сказал, да? Ну сказал и сказал. – Он снял очки и начал их протирать о свой жилет, видимо, демонстрируя отсутствие интереса к Андерсону и его делам.

– Извините, но вам-то зачем было подбрасывать мне это письмо? – спросил я.

Он пожал плечами, словно все было очевидно.

– Я решил сунуть вам его под нос и посмотреть, что произойдет. В конце концов, вы ученый, мистер Фицджералд, и открытие такого рода кое-что для вас значит. Я полагал, что письмо Джона Эйнзби вы либо проигнорируете – и в этом случае я буду знать, что это тупик, – либо помчитесь сюда. И мы можем на что-либо рассчитывать. Но вы здесь.

Затем, с удовольствием греясь у камина, Поттс подробно рассказал мне о письме Эйнзби. К Андерсону оно попало случайно. Его обнаружил историк, занимающийся Первой мировой войной. Вымершие пернатые Андерсона не интересовали, но он знал о птице с острова Улиета и мгновенно оценил значение письма. Показал его Теду Стейсту, и они о чем-то договорились. О чем именно, Поттс имел смутное представление. Главное, ему удалось добыть копию письма, причем в самом начале.

– Как вы понимаете, мистер Фицджералд, не по официальным каналам.

– Означает ли это, что вы кое-кого подкупили?

Поттс недовольно покачал головой.

– Пожалуйста, мистер Фицджералд, не вынуждайте меня вдаваться в детали. Достаточно того, что я имею копию. Кстати, и вы тоже.

Он кивнул на развернутый на столе лист бумаги.

– Не правда ли, письмо интригующее, мистер Фицджералд? Тут упоминаются и капитан Кук, и Банкс, и уникальный экспонат. И сам факт, что адресовано оно в Линкольншир, родное графство Банкса, весьма многообещающий. Впрочем, тут есть одно непонятное место: «…чтобы ее, не дай Бог, не утащил твой юный Vulpes…» О ком речь?

Я пожал плечами:

– Vulpes – по-латыни «лиса, лис». Думаю, он имеет в виду кого-нибудь хитрого и коварного. Но в странном контексте. Вы не считаете? Вероятно, это какой-то слишком энергичный поклонник сестры.

– Ухажер. Возлюбленный… – Поттс ненадолго задумался. – Что ж, пожалуй. Любопытно…

Его глаза за очками затуманились. Он поразмышлял еще немного, а затем снова принял невозмутимый вид и рассказал мне, как письмо Эйнзби привело его вначале в Лондон, а затем в Стамфорд. Но здесь его ждала неудача. Никаких Эйнзби, никакого Олд-Мэнор, никакого чучела птицы. Не было поблизости и самого Андерсона.

– Больше всего меня беспокоило именно последнее, – признался Поттс. – Если бы здесь обретался Андерсон, значит, это то самое место. Но на четвертый день моего пребывания в отеле «Георг» появился некто. – Он вытащил из бумажника визитку: «Эдвард Смит. Частный детектив. Конфиденциальность гарантирована. 63, Норт-Хилл-роуд, Лондон № 17».

– Этот Смит работает на Андерсона. У него это на лице написано. Очень самоуверенный. И скрытный. Я, конечно, рад, что его обнаружил, но еще больше меня бы обрадовало появление тут самого Андерсона.

– А чем Смит занимается в Стамфорде? – спросил я.

– Уходит рано, возвращается поздно. Все время в машине. Однажды я попытался последить за ним. Мы поездили вместе по окрестностям шесть с половиной часов, но потом он смекнул, в чем дело. Намучился я изрядно, дороги здесь сами знаете какие.

Он откинулся на спинку стула и посмотрел на меня с улыбкой:

– Если бы не Смит, я бы уже давно отсюда уехал. Птицы здесь никакой нет, да и погода прескверная. А тут появились вы. Послушайте, мы можем говорить друг с другом прямо. – Поттс подался вперед и продолжил почти заговорщицки: – Признаюсь, мистер Фицджералд, чучелами птиц я раньше не занимался. Но мне очень нужно найти эту птицу прежде, чем это сделает Андерсон. Так что давайте договоримся. Вы ее отыщете, и мы вместе отправимся к Стейсту. Вы станете беседовать с ним без моего посредничества. Я лишь вас ему представлю. И гонорар прошу совсем небольшой, ну, например, пять процентов.

Наконец я осознал истинные устремления доброго дядюшки. Минут двадцать Поттс очень вежливо расспрашивал меня о птице с острова Улиета и, как Андерсон, отказывался верить, что я так мало об этом знаю. Вскоре я предложил пойти в бар и взять еще пинту пива. Он отказался и, когда я вернулся, уже втиснулся в свой плащ, постоял пару секунд и пожал мне руку.

– Помните, что я сказал вам, мистер Фицджералд. Моя задача – найти птицу раньше Андерсона. Но если вы добудете ее раньше нас, я буду счастлив помочь вам получить за нее самую хорошую цену.

После его ухода я спокойно пил пиво и размышлял. Странно… Поттсу нужна птица, но сделать на ней деньги он как будто не собирается. Значит, только чтобы угодить Теду Стейсту? Сколько же стоит расположение канадского миллиардера? Или это все чепуха, а истинная цена чучела такова, что, сколько бы мне ни отвалили, они заработают во много раз больше? Я обдумал такую возможность и через некоторое время отверг ее. Не может столько стоить чучело птицы, даже редкой. Сколько бы ни болтали про ДНК и прочее.

Передо мной на столе лежали два комплекта туристических буклетов, Поттса и мой. Я начал собирать их, понимая, что у меня пока ничего за душой нет. Неожиданно я обнаружил среди буклетов ксерокопии, которые сделал для Кати в Музее естественной истории, где говорилось о женщине Джозефа Банкса. Я задумался. В пабе тепло, он работает, зачем же уходить? Спать не хотелось. Я принялся их читать. Внимательно, словно в первый раз.

Когда «Эндевур» повернул к дому, на нем началась эпидемия лихорадки. После отплытия из Батавии теряли людей почти ежедневно. Банкс сам чудом избежал заразы, и Соландер тоже. На пути из Батавии к мысу Доброй Надежды на корабле умерли двадцать три человека, в том числе натуралист-рисовальщик Паркинсон, успевший сделать до смерти свыше полутора тысяч рисунков и набросков неизвестных представителей флоры и фауны. А всего за десятинедельное плавание потеряли примерно треть команды.

В Атлантике те, кому посчастливилось выжить, с надеждой глядели на север. Но, как ни странно, самыми трудными оказались последние дни путешествия. В открытом море у каждого имелись четкие обязанности, каждый подчинялся заведенному строгому порядку, но с приближением земли эта определенность начала размываться. Чем ближе становился Ла-Манш, тем чаще члены команды смотрели на горизонт. Банкс не был исключением. Он с нетерпением ждал прибытия в Лондон, зная, что их возвращение будет триумфальным. Открытий они сделали столько, что трудно вообразить. Банкс везет с собой замечательную коллекцию: чучела и шкуры зверей и птиц, растения, артефакты, не похожие ни на что виденное до сих пор. Он был слишком молод, чтобы не наслаждаться предвкушением триумфа. И всего лишь человеком, чтобы потом не попасть под его влияние.

Удивительно изменилось отношение Банкса к Харриет. Он воображал себя в лондонских салонах, встречи с учеными, выступления в Королевском научном обществе, а вот представить в этом мире Харриет никак не получалось. И вообще ее образ за три года разлуки сильно поблек. Банкс пытался и никак не мог вспомнить, что его так в ней восхищало. Силился вернуться мысленно в розарий, где впервые провел кончиками пальцев по бледному мрамору ее шеи и голых плеч, порывался восстановить в памяти ее голос, улыбку и, расстроенный, отбрасывал эти мысли прочь.

Наконец 12 июня 1771 года, через два года и одиннадцать месяцев плавания, «Эндевур» встал на якорь в Диле. Они снова были дома.

Его приняли в Лондоне торжественнее, чем он мог вообразить. Через несколько дней после прибытия он стал как бы лицом экспедиции, символом отваги, дерзости и преданности науке. Кук докладывал о результатах путешествия в адмиралтействе, а ему выпало представлять экспедицию в высшем свете. Банкс ошибался, боясь, что их уникальный опыт оценят не должным образом. Его приглашали всюду и требовали рассказов. Он едва успевал перевести дух, перемещаясь из одного салона и банкетного зала в другой. Все принималось на ура – рисунки, картины, всевозможнейшие образцы, которые являлись чудом сами по себе. До растений дело не доходило, все интересовались повадками неведомых кенгуру.

Банкс заскользил по волнам славы, с трудом удерживая управление. Миновало пять дней, а он так и не посетил Харриет Блоссет. Наконец, получив полное упреков письмо, поехал увидеться. Разговор получился скомканный и неудачный. Они явно разочаровались друг в друге. Харриет нашла его напряженным и чересчур серьезным, тогда как прежде Банкс был веселым и непринужденным. Ее в первую очередь волновало их совместное будущее, а он принялся нудно рассказывать о каких-то далеких островах. Она была с ним холодна, не подозревая, как много теряет ее привлекательность, лишенная открытости в выражении чувств. Сейчас эта гордая, обидчивая Харриет казалась ему чужой. Банкс с досадой обнаружил, что она не столь совершенна, какой он ее запомнил. Сливочная белизна кожи была не такой уж восхитительной, и поступь менее грациозной и естественной. Он хотел коснуться ее, чтобы проверить, все ли так на самом деле, но не встретил со стороны Харриет никакого поощрения. Они просидели, мучаясь, полчаса, а затем Банкс попросил позволения удалиться. Сказал, что его время ему не принадлежит и он обязан через несколько дней отправиться в Ревсби, проверить состояние дел в своих владениях. Пообещал после возвращения посетить Харриет вновь и поговорить о будущем.

По пути в Ревсби Банкс почти не вспоминал о своем последнем визите туда. Очевидно, причиной тому были восторги лондонского общества или тяготы недавнего путешествия, но его мысли занимали лишь преобразования, какие следует сделать в хозяйстве, а также цены на ренту. Прибыв, он был удивлен тем, как его приветствовали люди, которых он не вспоминал три года. Они радушно улыбались, забыв о сдержанности, в восторге от славы, какую он снискал. И вот тогда Банкс действительно почувствовал себя дома. Его сильно опечалила смерть доктора Тейлора, случившаяся два года назад. Банксу сообщили, что семья доктора вскоре после трагедии покинула Ревсби по причине изменившихся денежных обстоятельств. Они переехали жить в Кларкенуэлл, к родителям миссис Тейлор. Дочери вышли замуж. Старшая за викария, а младшая, ей было только семнадцать, за сорокалетнего джентльмена, владеющего небольшим имением в Фенсе.

Банкс был рад обнаружить в своих владениях полный порядок. Бухгалтерские книги велись исправно, сдаваемые в аренду дома и фермы, а также олений заповедник, сады и огороды пребывали в приличном состоянии. Управляющий Николсон превосходно вел хозяйство. Во второй половине дня они обычно вместе обходили владения, чтобы Банкс лично мог проверить состояние дел.

На шестой день его пребывания в Ревсби, возвращаясь пешком после обхода, они зашли в лес передохнуть от жары. Такие дни иногда выпадают в этих краях в конце лета. Банкс вдруг остановился, пораженный узнаванием.

Он посмотрел на Николсона и пробормотал, сворачивая направо:

– Не возражаете, если мы пойдем лесом? Тут где-то есть небольшая поляна.

Управляющий последовал за ним, и вскоре они вышли на ту поляну. Банкс радостно улыбнулся:

– Как мало тут все изменилось! Странно видеть дорожки такими же, как почти три года назад. Да и все здесь прежнее: и деревья, и листья на них, и поляна.

Николсон осмотрелся:

– Лес вообще меняется медленно, сэр. Этого нельзя отрицать. Я полагаю, ваши дети станут бегать по этим дорожкам и верить, что они первые открыли их.

Банкс кивнул. Ему нравился Николсон.

– В прошлый мой приезд здесь была одна молодая леди, которая имела обыкновение бродить по лесу, словно он – ее владение. Ее дом находился в конце деревни. Отец слыл здесь кем-то вроде вольнодумца, и с его именем был связан какой-то скандал. Мне кажется, он был сильно привержен пьянству и не ладил с соседями.

– Да, сэр. Я знаю джентльмена, о котором вы говорите. Он умер два года назад, весной. Вы правы, его здесь недолюбливали.

– А его дочь? Где она? Замужем?

– Она уехала, сэр. Куда – не знаю. Однако не замужем. За это могу ручаться. Если только мне сказали правду.

Банкс перестал любоваться поляной и внимательно взглянул на Николсона:

– Я не понял?

– Видите ли, сэр, – смущенно проговорил управляющий, – я не могу утверждать, что знаю это доподлинно, но женщины в деревне судачат, будто дочь достойна своего отца. Понимаете, сэр, в подобной семье иначе быть не может. – Увидев, что хозяин по-прежнему вопросительно смотрит на него, Николсон неохотно продолжил: – Здесь было много пересудов, сэр. Ну, насчет того, куда она отправилась и с кем. Но упоминания о том, что она вышла замуж, сэр, не было.

– Право, Николсон! Это похоже на обычные сплетни.

– С тех пор как она уехала отсюда, я видел ее лишь однажды, сэр. В Лауте, в базарный день. Я обычно туда не езжу, слишком далеко, а тут решил посмотреть лошадей. Я хорошо ее разглядел, сэр. Это было недалеко от церкви. Она совсем не такая, сэр, какой мы привыкли видеть ее здесь, в Ревсби, когда ее отец был жив. Роскошно одета и вообще…

Банкс глядел вниз, на свои сапоги.

– Она была одна?

– С Мартой, сэр. Это женщина, которая ухаживала за ее отцом.

Банкс поднял голову и плотно сжал губы.

– Спасибо, Николсон. Это очень интересно, но мы отвлеклись и не закончили обсуждение состояния осмотренного участка.

И они свернули к усадьбе Эбби.

Миновало три дня, пока Банкс наконец не собрался оседлать коня и поехать в Лаут. Он несколько раз вспоминал об этом и все не находил причин для подобного визита, однако поехал. Поляна всколыхнула воспоминания.

Пребывая в глубокой задумчивости, он направил коня на рыночную площадь. Затем навестил приятелей и между делом спросил о ней. Они были в восторге его видеть, угощали вином, чаем, у одних Банкс отобедал, но никто не мог помочь ему в том, что его волновало. Следом он нанес визит другу своего отца, местному судье, который знал город и окрестности лучше, чем кто-либо. Вопрос Банкса озадачил его.

– Эта леди скорее всего замужем, – заявил он. – Если я и знаю ее, то под другой фамилией. Вы слишком долго отсутствовали, Джозеф, чтобы удивляться изменениям. Она, наверное, уже мать двоих крепких мальчиков.

– Видимо, вы правы. – Банкс улыбнулся. – Для меня это не имеет большого значения. Но если бы вы указали ее местонахождение, я бы мог выразить соболезнования по случаю кончины ее отца.

– Да, конечно, – промолвил старик. – А теперь позвольте мне пригласить вас отведать превосходного портвейна, который прислал мне племянник.

Прошел еще час, прежде чем Банкс снова оказался на свободе. Не решив, куда пойти, и чувствуя себя немного глупо от того, что отправился в такую поездку, он медленно брел через рыночную площадь к церкви, у которой девушку видел Николсон. Был конец дня, и в городе стояла духота. Зайдя на церковное кладбище, Банкс с облегчением присел на скамью в тени у крытого прохода, служившего для выноса гробов из церкви на кладбище. Здесь было прохладнее. Рынок уже почти заканчивал работу, и одновременно весь город, казалось, погружался в сонное оцепенение. Церковь старая, с монументальным шпилем. Стены у основания покрывал зеленый мох. Банкс оглядел могильные плиты: некоторые с обвалившимися углами, другие сплошь заросшие лишайником. Но были и чистые, ухоженные. Оставив скамью, он двинулся вокруг церкви, останавливаясь около надгробий прочитать надписи, просто чтобы отвлечься. Неспешно обогнув церковь, Банкс задержался у длинного надгробия, утонувшего в траве рядом с крытым проходом. Надгробие казалось более старым, чем остальные, если такое возможно, и он не мог разобрать надпись. Опустившись на корточки, Банкс начал соскребать лишайник, скрывающий имена душ, погребенных здесь. И вот, когда первое имя стало почти разборчивым, женский голос сзади произнес:

– По-латыни этот лишайник называется «лихен пульмонариус».

Она часто гуляла здесь в конце дня, когда жара в городке становилась наиболее тягостной, а церковное кладбище сулило спокойствие и тишину. В такой час здесь редко можно было встретить людей.

Вот и сегодня, в этот ничем не примечательный августовский день, она свернула в крытый проход и увидела человека, стоящего на корточках у надгробия. Она узнала его мгновенно. Не так, как бывает обычно, а просто шевельнулось что-то глубоко внутри. Узнала и замерла. В дни перед смертью отца она часто воображала их встречу. Но это было давно, в Ревсби, еще до того, как ее жизнь изменилась. Она никак не ожидала увидеть Банкса в Лауте. Даже когда до нее долетел слух, что он благополучно возвратился. Она решила выбросить его из головы. Так легче жить.

И вот он здесь, перед ней, на церковном кладбище. Повернут спиной. Волосы причесаны иначе. У нее мелькнула мысль, что она, наверное, ошиблась. Слишком невероятно это было, невозможно. Второй ее мыслью было немедленно убежать, но он находился не дальше чем в восьми ярдах, и желание посмотреть на него чуть дольше пересилило. Сзади приближалась Марта, и она подняла руку, чтобы та остановилась. А сама замерла в тишине, наблюдая, как Банкс соскребает с могильной плиты лишайник. Слова выскочили у нее непроизвольно.

Он повернулся и поднял голову, сделав это так стремительно, что едва не потерял равновесие. Она стояла в крытом проходе, такая же изящная, какой он ее помнил, и смотрела на него. А у нее красивое лицо, неожиданно подумал он, хотя прежде так не считал. Затем она переместилась, оказавшись освещенной солнцем, и Банкс заметил изменения. Теперь она не была загорелой, веснушек поубавилось. Видимо, много времени проводит в помещении.