Текст книги "Самостоятельные люди"

Автор книги: Марта Фомина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Глава 26. Мы уничтожаем Димкино белое пятно

Я показал ребятам письмо отца. Оно всем очень понравилось, а Петька сразу загорелся:

– Давайте уничтожать белые пятна, какие у кого есть!

– А откуда у нас белые пятна? – поморщился Димка. – Мы же в другой класс перешли!

– Это еще ничего не значит, – возразил Петька, – главное – как перешли. Тебе вон троечку по истории еле-еле натянули.

Димка покосился на Изу – он всегда перед ней выставляется.

– Ну и что? Я летом занимался, наверняка на четверку знаю.

– А это мы сейчас проверим, – подхватил Санька. – Неси, Василек, учебник в малиновой обложке.

Василек бросился выполнять поручение, а мы уселись вокруг Димки. Петька отыскал где-то палочку и стал ею постукивать по скамейке – точь-в-точь так стучит учительница карандашом по столу, когда сердится.

– Ну, – говорит, – Тимошенко, расскажи про Золотую орду.

– Значит, про Золотую орду… – мямлит Димка. – Ну, это такая… такая страна…

– В которой… что?

– В которой… много золота! – выпалил Димка, а сам на нас во все глаза смотрит – проверяет, не очень ли заврался.

Я даже присвистнул от возмущения.

– Ладно уж, – примирительно сказал Димка, – давайте про другое.

– Так и быть, Тимошенко, расскажи про Куликовскую битву.

– Значит, про Куликовскую? – бодро переспросил Димка. – Значит… это… Куликовская битва была очень тяжелой. Враги дрались не на жизнь, а на смерть… – Димка говорил все тише и тише и скоро совсем замолчал.

– А кто же там были враги? – учительским голосом спросил Петька.

– Кулики, – коварно шепнула Иза.

– Кулики… – как эхо, повторил Димка глупую подсказку.

Девчонки дружно захохотали, а Изка – первая.

После этого случая Димка стал повторять историю. Теперь, как только дело дойдет до ссоры, мы так и сыплем историческими названиями.

Глава 27. Как я стал козлом отпущения

Отец приехал! Гип-гип, ура! На самолёте ТУ-104 прилетел! А через два часа принесли телеграмму: «Приеду шестнадцатого обнимаю папа». То-то было смеху!

Отец подарил матери только шкуру белого медведя, а у меня подарков целый воз: лоскуток тюленьей шкуры, перья полярной совы, кусочек китового уса, несколько зеленоватых, будто мохом поросших камешков-апатитов, большущая глыба шоколада прямо из бочки – таким шоколадом питаются полярники. А ещё – полная коробка разноцветных драгоценных камней для аквариума. Если облить их водой, они становятся ещё красивей и драгоценней. Папа отдал мне блестящий геологический молоточек на длинной ручке, похожий на тот, которым мать больных по коленкам стукает – нервы проверяет. Я спрятал его подальше, чтобы мать по ошибке не взяла вместо медицинского.

Я прямо разрываюсь на части: то бегу с ребятами домой показывать подарки, то кубарем скатываюсь вниз по лестнице.

Сегодня концерт!

В нашем парадном устроили кулисы, а крыльцо превратили в сцену. Сейчас здесь стоит дым коромыслом – артисты готовятся к выступлению. Жильцы с трудом пробиваются к выходу – такая у нас толчея. Кое-кто ворчит, но мы знаем: это только так, для отвода глаз. А на самом деле всем не терпится узнать, какая будет программа. Но мы держим язык за зубами. Правда, Василёк не вытерпел, соблазнился конфетой и по секрету рассказал кому-то, что коза Розка будет выть. Этот секрет сразу облетел весь двор, и в результате Дусина бабушка заперла Розку в сарай – вообразила, что козу будут мучить и от страданий она перестанет доиться. Еле-еле мы умолили хозяйку выпустить козу из сарая, а Васильку объявили бойкот.

До концерта осталось два часа.

Всё уже готово.

Перед крыльцом расставлены разномастные табуретки и стулья, собранные со всего дома. Сцена украшена еловыми и берёзовыми ветками – это главная декорация. Иза мечется и что-то бормочет – повторяет роль. Иногда она мотает головой и стонет, как от зубной боли; это значит – забыла, что говорить дальше.

Димка вертится перед ней, как волчок.

– Иза, что ты себе портишь нервы? Артист должен быть холоден как лёд. Прибереги волнение на выход.

– Ах господи! Неужели я напутаю? О боже! – бормочет Иза.

Я не выдержал и говорю:

– Тебе место не здесь, а в церкви!

Лучше бы я не связывался, потому что Петька, как всегда, за неё вступился:

– Во-первых, она от волнения, во-вторых, что поделаешь, это пережиток прошлого, в-третьих…

«В-третьих» я не стал слушать и убежал домой. Отец и мать сидели за столом и пили чай. Наша комната выглядела совершенно чужой: я утащил для представления все стулья, туалетный столик, зеркало, настольную лампу, коврик и даже картину с осенним пейзажем. На стене остался широкий прямоугольник красивых, не выцветших на солнце обоев.

– Дожили! – говорит мать. – Начисто обобрал. Не комната, а сарай.

– Что же делать! – вступается за меня отец. – Нам надо его пожалеть. Человек сразу три должности совмещает: директора, костюмера и суфлёра. Да ещё летопись пишет! Видишь, парень совсем закрутился.

Мать делает вид, что сердится, но по глазам видно, что она притворяется.

– Идём-ка сюда! – говорит отец и обнимает нас с матерью за плечи.

Мать ростом маленькая, едва отцу по плечо. На будущий год я обязательно её перерасту: расту я очень быстро. Отец подводит нас к геологической карте и на одном из островов Северного Ледовитого океана ставит крестик: это новое месторождение апатитов, которое открыла его экспедиция. Теперь на новых картах везде поставят этот крестик. А рядом висит карта нашего города – это я её повесил. Отец находит нашу улицу и тоже ставит маленький крестик.

– Вот, Ганя, – говорит он, – видишь, что отец с сыном делают!

Потом он показывает другой островок – там пока что тоже белое пятно. Но я знаю: раз отец на него обратил внимание, значит, в скором времени белого пятна не будет.

– А каковы твои планы? – спрашивает отец.

Но я не успеваю ответить – из парадного доносится голос Изы:

– Куда он запропастился? Алик, Алик! Где мой парик?

Отец толкает меня к двери, и я кубарем качусь по лестнице: ничего не поделаешь, долг остаётся долгом!

– Сейчас! – говорю я Изе и начинаю рыться в костюмах.

Парик словно сквозь землю провалился! Наконец, когда терпение у меня лопнуло, а в глазах зарябило от разноцветных тряпок, я выпрямился и мимоходом взглянул на Изу. Парик был у неё на голове! Я чуть не лопнул от злости. И думаете, она меня поблагодарила? Даже не взглянула, будто это не я битых полчаса лазил под стульями! Только я вздохнул посвободнее, как прибежал Димка и схватил меня за рукав:

– Где Розка? Где Розка? Почему ты мне её не обеспечил?

Я попытался его вразумить:

– Извини, но Розка – артистка, а не костюм и не декорация. Ты режиссёр, и это твоя обязанность договариваться с артистами.

– Но Розка – это коза, как же я с ней договорюсь?

– Ты сам всем уши прожужжал, что она умная и талантливая. И вообще, оставь меня в покое, у меня своих дел по горло!

В конце концов из-за этой «артистки» мы поругались и, если бы не Дуся, наверняка бы подрались.

Она встала между нами в украинском костюме, таком пёстром, что у меня зарябило в глазах. Потом смерила нас строгим взглядом и сказала:

– Как вам не стыдно, петухи! Нашли из-за чего ссориться! Осталось десять минут до представления.

Чтобы не ударить лицом в грязь перед Дусей, я сразу же согласился:

– Ладно, схожу, раз ты, Дмитрий, не справляешься со своими обязанностями.

– Не справляюсь? – завопил Димка.

Я не оглянулся и ушёл, как победитель. Но козу не так-то легко удалось заполучить: её начали доить. Я извёлся, пока Дусина бабушка выжимала из неё молоко – всё, до последней капли.

– Бабушка, вы поймите, из-за вашей козы концерт может сорваться.

– Ничего, милок, для козы лучше задержать концерт, чем молоко! Иначе она будет кричать не своим голосом!

«Вот и хорошо, – с радостью подумал я, – в том-то её и роль, чтобы она кричала!»

Когда я притащил к нам во двор упирающуюся рогатую «артистку», представление уже началось. Вместо того чтобы сказать спасибо, Димка смерил меня ненавистным взглядом и показал из-за кулис кулак. Подумаешь, очень я боюсь его кулака! Я попытался втолковать ему, чего мне стоило добыть козу, но он зашипел, как гремучая змея, и сунул мне в руки сразу несколько тетрадей. Тут я вспомнил, что исполняю обязанности не только костюмера и директора, но и суфлёра.

Раньше я и понятия не имел, что такое суфлёр, а теперь узнал на собственном горьком опыте. Это самый разнесчастный человек! Он сидит за сценой или под сценой и подсказывает актёру, если тот забыл какое-нибудь слово. Все люди как люди – или играют, или смотрят представление, – а суфлёр всегда твердит чужую роль. Если актёр вдруг замолчал или начал покашливать от смущения, то это означает, что тебе надо подсказывать. Причём, сколько ни старайся, всё равно никому не угодишь! Если ты говоришь громко и зрители ненароком услышат, то режиссёр начинает ругать тебя на чём свет стоит! Тогда ты понижаешь голос до шёпота – и всё равно тебе достанется, но уже за то, что актёр не слышит.

Неблагодарное занятие! Говорят, в настоящих театрах суфлёру даже деньги платят. Я бы на такую работу ни за какие деньги не пошёл, пусть меня озолотят. Ничего себе занятие – всю жизнь подсказывать! Последнее дело! По-моему, дали тебе роль, будь добр, выучи наизусть! Вот если бы к артистам приставили нашу учительницу, так они обошлись бы баз подсказок.

Я думаю, что суфлёром я работал в своей жизни первый и последний раз. За два часа я столько наподсказывал, что к концу представления почти охрип. Изабелла от волнения забыла роль, и я напоминал ей почти всё. Сначала подсказывал тихо, вижу – она совсем замолчала.

«Ну, – думаю, – придётся выручать!»

И давай читать её роль таким же, как у неё, визгливым голосом. Даже не ожидал, что это произведёт такой эффект: во дворе послышался смех, кто-то засвистел от восторга! Я совсем приободрился и завизжал ещё громче. Вдруг откуда ни возьмись – Димка!

– Ты что, – шипит, – с ума сошёл? Изабелла перестала играть. Нельзя же, чтобы два человека говорили одно и то же!

– Да твоей Изабелле, – говорю, – совсем память отшибло! Если бы не я, она бы осрамилась! А благодаря мне публика видишь как смеётся?

– Ещё бы не смеяться, – выходит он из себя, – когда в самую критическую минуту своей гибели героиня начинает визжать, как коза! Иди клоуном в цирк, там тебе самое место!

– Ну уж нет! – возмутился я. – Что ты мне свои профессии навязываешь? Я буду геологом!

Если бы не Дуся, мы бы подрались. Но на этот раз она взяла Димкину сторону, и мне пришлось уступить. Димка занял моё суфлёрское место, а мне приказал надеть костюм зайца. Это была немая роль, которую во время репетиций выполнял Санька, но он внезапно заболел ангиной, и мне теперь поручили его роль. Я возмутился и закричал:

– Что я вам, козёл отпущения?

А Димка суёт мне заячий костюм и командует:

– Быстрее! Не козёл, а обыкновенный заяц. Просто прыгай среди берёзовых веток и улыбайся.

Дуся посмотрела на меня строгими глазами и подтвердила:

– Давай, давай, прыгай!

Я махнул рукой и стал натягивать марлевые штаны и куртку. Потом надел чепчик с длинными проволочными ушами и выскочил на сцену, то есть на крыльцо. Сначала от страха у меня ничего не получалось. Никогда ещё на нашем дворе не было столько народу. На заборах и на крышах сараев сидели ребята. В задних рядах я заметил отца и мать. Отец ободряюще кивнул головой, а у матери порозовели щёки: она переживала за меня. Мне стало обидно, что у меня такая невыдающаяся роль и я не могу по-настоящему проявить себя. А мне так хотелось, чтобы на меня обратили внимание! И я начал прыгать выше березовых веток, высоко подбрасывать ноги и кувыркаться через голову, так что проволочные уши на моей голове загнулись и стали торчать, как коровьи рога. Но успех был колоссальный!

Мне так хлопали, что не стало слышно проезжающих по улице грузовиков и трамваев. Даже артисты смотрели на меня из-за кулис расширенными от восхищения глазами и махали руками. А Иза – чёрная Снегурочка – опять потеряла дар речи. Я вконец разозлился: зачем только ей доверили такую ответственную роль? И почему Димка не подсказывает?

Но рассуждать было некогда – товарища надо всегда выручать в беде. У меня, между прочим, феноменальная память, как говорит наша учительница Капитолина Сергеевна. Феноменальная – это значит исключительная. Стихотворения я запоминаю с двух раз. Не удивительно, что за время репетиций я наизусть запомнил роль Снегурочки. Сейчас мне это пригодилось. Отвернувшись от публики и продолжая прыгать, я стал визгливым голосом читать роль за Изу. В зале, то есть во дворе, опять поднялся шум и свист. Я просто разрывался на части: мне приходилось улыбаться, как полагается в этой пьесе зайцу, прыгать и кувыркаться через голову да ещё Изиным голосом говорить за Снегурочку. Я так устал играть сразу две роли, что был несказанно рад, когда Димка уволок меня за кулисы.

– Что, здорово я вас выручил? – сказал я, обливаясь по́том.

– Ничего себе, оказал медвежью услугу! – прошипел Димка.

Я заметил, что на должности режиссёра он не разговаривает, а только шипит. Вероятно, так и полагается режиссёрам.

– Из-за тебя Иза рта не раскрыла! – шипит он, а сам тащит меня за заячий хвост на суфлёрское место. – Суфлируй! Сейчас пьеса кончится и объявят мой номер!

Что поделаешь, приказ режиссёра во время спектакля всё равно что приказ командира в бою. Что бы там ни случилось, ты обязан слушаться и подчиняться.

Сначала у Димки всё шло хорошо. Он блестяще объяснил козе, почему нельзя объедать зелёные насаждения. После этого настала очередь Розки показать свой талант. Раньше Розка очень талантливо блеяла. Но сейчас как назло она будто воды в рот набрала: быть может, волновалась, впервые выступая в роли артистки? Напрасно я громким шёпотом подсказывал: «Розка, ме-ме, мекай!» – Розка молча обгладывала берёзовые ветки. Не знаю, как меня осенило, – я вдруг качал блеять. Розка посмотрела на меня и тоже заблеяла. Блеяла она великолепно! Дело кончилось тем, что Розкина хозяйка протолкалась сквозь толпу и увела свою «страдалицу».

Наконец-то я смог отдохнуть – следующим номером был танец. Тут, к счастью, подсказка не требуется. Но я всё-таки наблюдал, как девочки танцевали. Дуся была лучше всех. Я не выдержал и, не дождавшись конца номера, так захлопал, что у меня чуть не отнялись руки! Димка опять прибежал и зашипел:

– Ты что, с ума сошёл? Никто не хлопает! Ещё подумают, что мы сами себе успех создаём!

Пришлось опустить руки. Мне просто не везло! Что бы я ни делал, меня бранили. Только теперь я узнал, как это горько – быть козлом отпущения. Легенду об этом козле мне как-то рассказал отец.

Когда-то в древности люди выгоняли бедного козла в пустыню. Считалось, что все грехи, которые они совершили, передаются этому ни в чём не повинному козлу. Его так и назвали – «козёл отпущения». Но этому козлу, наверно, и во сне не снилось испытать то, что выпало на мою долю. Ведь он не понимал, что люди с ним так несправедливы, а я всё прекрасно понимал. Я оказался виновен и в том, что Изабелла плохо выучила роль, и в том, что Розка вовремя не заблеяла!

Глава 28. О зелёном концерте, зелёной речи и о всякой всячине зелёного цвета

А в общем, концерт прошёл неплохо. Зрители даже бис кричали и долго не расходились по домам.

Сразу же после концерта я сбросил заячий костюм и побежал во двор к родителям. Отец сказал, что из меня получился прекрасный заяц, ко на роль Снегурочки я никак не гожусь. Тогда я объяснил, почему мне пришлось играть за Изу, а потом напомнил ему легенду о козле отпущения. Мама так растрогалась, что не сказала ничего даже о дырке, которую я провертел для подсказок в картине.

Вокруг только и говорили, что о нашем концерте. Кое-кто считал, что в нём слишком много зелени, а другие заявляли, что дело, мол, не в этом, а что артисты ещё слишком зелены.

А дядя Лев поднялся на крыльцо и произнёс речь.

– Есть пословица: «Молодо – зелено», – сказал он под конец, – но её нельзя применить к нашим детям. Я бы выразился иначе: «Не всё то зелено, что молодо». Наши пионеры показали, что в таком важном деле, как озеленение родного двора, они далеко не так зелены, как это кажется. Наоборот! Оки крепки и полны сил, как молодые деревца, которые скоро будут посажены их заботливыми руками на том самом месте, где вы сейчас стоите. И я, думаю, не ошибся, что встал у штурвала того зелёного корабля, который приведёт нас к желанной цели!

– Блестяще! – засмеялся мой отец. – Пожалуй, я впервые слышу речь, в которой так много зелени.

Все захлопали и стали хвалить дядю Льва за то, что он возглавил и организовал «бедных детей».

Жильцы окружили управдома, пожимали его руку, а о нас совсем забыли. Лишь тётя Маша о нас вспомнила и позвала к себе на чашку чая. Моя мать тоже принесла пирогов, которые испекла к приезду отца. Потом и остальные жильцы спохватились и натащили в комнату тёти Маши всякой всячины.

– Что же мне делать? Куда я уложу всё это добро? Мой столик не выдержит такой нагрузки! – всплеснула руками тётя Маша.

– Зачем же в такой чудесный день сидеть в помещении? – сказала моя мать. – Давайте пить чай за общественным столом.

Общественный стол – это самое интересное место в нашем дворе. За этим столом взрослые сражаются в домино и шахматы, а мы затаив дыхание следим за ходом боёв. Здесь обсуждаются дела взрослых, и тогда нас бесцеремонно прогоняют. Но сегодня общественный стол застелили голубой скатертью с яркими белыми розами по кайме. Скатерть такая длинная, что совсем не видно дощатых, почерневших от дождя ножек.

Стол прямо-таки ломится от лакомств. Есть даже пирожное и мороженое в вафельных трубочках. Мороженое от жары тает, и нам разрешили съесть его в первую очередь.

Больной Санька сидит у окна, закутанный в бордовое байковое одеяло, и с тоской смотрит на общественный стол. Честное слово, я бы отнёс ему полпорции мороженого, только бы он так не смотрел, но доктор запретил ему всё холодное. Вот не везёт человеку! В кои-то веки посчастливилось заболеть, и то не на пользу! Обиднее всего, что его сестрёнок Люсю и Лиду тоже усадили за стол. Они только что вернулись из лагеря, их носы и щёки облупились, и кожа с них слезает хлопьями, как кожура с молодой картошки. Именно за свой облезлый вид они и попали за стол артистов. Моя мать поглядела на них и говорит:

– Бедные девочки, как вам не повезло!

А «бедные девочки» хлопают ресницами и косятся на вазы с конфетами.

– Подумаешь, облезли! – возразил я. – Змеи совсем из своей кожи вылезают, и то ничего.

Мать велела нам с Петькой потесниться и сказала:

– Как не стыдно! Девочки стоят, а вы сидите! Мужчины должны всегда уступать место женщинам. Ешьте, девочки, на здоровье. Я страшно не люблю жадных! – И мать пододвинула девчонкам пироги.

Люся и Лида мотнули огненными косицами и набросились на пироги, а я отправился к Саньке, чтобы пожаловаться ему на его сестёр. Но, когда я подошёл ближе к окну, у меня пропало желание жаловаться. Санька с видом мученика наблюдал издалека за пиршеством и глотал слюнки. Глотать что-нибудь другое он не мог, потому что у него распухло горло.

– Ты не расстраивайся, я кое-что для тебя припрячу. Когда выздоровеешь, съешь, – попытался я его утешить.

– Спасибо! – шёпотом поблагодарил Санька. – Чтоб я ещё заболел – нет, дудки, меня на хворь теперь и мятными пряниками не заманишь! Я теперь учёный!

Пока мы с ним так беседовали, гостей прибавилось. Пришёл Алёшка, который мигает, Михей и какой-то низкорослый дяденька, очень знакомый с виду.

– Хлеб вам да соль! Чай да сахар! – сказал он, снял кепку и пригладил льняные волосы.

– Садитесь, Иван Кузьмич, гостем будете! – пригласила его к столу тётя Маша.

– Премного благодарен! – Иван Кузьмич присел на скамью с краю. – Не дорога гостьба, а дорога дружба!

Я весь измучился, пока смотрел на этого Ивана Кузьмича: «Где же это я его видел?» Но, как ни ломал голову, не мог вспомнить. Только когда взглянул на Дусю, понял: это её отец! И волосы у него русые, и глаза голубые, только чуть светлее. Даже веснушки у них такие похожие, что, кажется, если их посчитать, то получится одинаковое число. Удивительное сходство! Даже говорят одинаково: что ни слово, то поговорка или пословица! И все-таки я чуточку разочаровался. Дуся рассказывала, что её отец такой сильный: и коней подкуёт, и колхозный инвентарь починит, и даже больные тракторы в два счёта вылечит. Я представлял его великаном с мощными бицепсами и широкими плечами, мечтал с ним встретиться и расспросить, как стать таким же силачом.

– Скажите, вы работаете в колхозной кузнице? – начал я с ним разговор.

Иван Кузьмич улыбнулся Дусиной улыбкой:

– Как в воду глядели, молодой человек!

– А вы правда можете мять железо в руках и делать из него всё что угодно?

– Не всё, но кое-что могу.

– Трудно?

– Почему? – засмеялся Дусин отец. – В нашем деле главное не сила, а сноровка. Сила без сноровки что лошадь без узды – только напортит. Другой раз нужно ударить так, чтоб заготовка сплющилась чуть-чуть. Тут сила не поможет. Читал рассказ Лескова «Левша»? О том, как англичане сделали маленькую блоху, а наш кузнец её подковал? Вот так-то. А ты, случаем, не Алик?

– Алик. Откуда вы знаете?

– Как не знать! Дочка о тебе много писала.

Дуся в нашу сторону ни разу не посмотрела, но так покраснела, что я сразу понял – она всё слышала. Я, конечно, тоже и виду не показал, что польщён, но сделался таким добрым – даже Люсе и Лиде передал по пирожному. Слово за слово, и мы с Иваном Кузьмичом стали друзьями – водой не разольёшь! Он пригласил меня погостить к себе в деревню. Я обрадовался, но вспомнил, что через несколько дней начнутся занятия в школе, и вздохнул:

– Нельзя, дела!

– Ну, если дела, ничего не попишешь! – согласился Иван Кузьмич. – Дела есть дела. Они всегда на первом месте. Тогда на будущий год приезжай!

Мы бы ещё о многом поговорили, но тут кто-то застучал ложкой по моему блюдцу и строго сказал:

– За столом не разговаривают!

Я поднял глаза и увидел тётю Таню, Димкину мать. Её нарядное платье шуршало и переливалось, как рыбья чешуя. Тётя Таня только вчера вернулась из Крыма. Кожа у неё совсем как шоколадная, губы красные-красные, а волосы собраны в какую-то очень сложную причёску. Она такая красивая, что девчонки с неё глаз не сводят. Но тётя Таня больше всего интересовалась Васильком – взрослым почему-то всегда нравятся такие толстые дети.

– Василёчек, съешь вот эту корзиночку! – попросила она Василька и положила ему на тарелку ещё одно пирожное.

– Спасибо! – с тяжёлым вздохом сказал Василёк – он съел уже столько сладкого, что еле дышал.

– Вот хороший мальчик! – растрогалась тётя Таня. – Какой у вас чудесный бутуз! – сказала она тёте Кате.

– Сколько с ним мороки, Татьяна Кирилловна! – довольным голосом пожаловалась тётя Катя и показала на окно, у которого сидел Санька. – Если бы не старший сын, мне бы с этим не справиться. Это Саня его воспитал.

Санька сделал вид, будто не слышал похвалы, но высунулся из окна почти наполовину, чтоб все его лучше разглядели.

– Прекрасное, прекрасное воспитание! – не переставала восхищаться тётя Таня.

Тут Василёк заёрзал на месте, и она его спросила:

– Что тебе, малыш?

– Дайте теперь мне винограду, тогда я ещё раз скажу вам спасибо.

Взрослые засмеялись, а Санька сразу перестал высовываться из окна.

– Ну, ребятки, подставляйте чашки – я вам ещё подолью.

Тётя Маша принесла свой обновлённый чайник со змеиной ручкой и поставила его на самую середину стола.

Вдруг тётя Таня сказала каким-то странным голосом:

– Извините, Мария Анисимовна, где вы достали такой чайник?

– Он у меня, наверно, со времён царя Гороха, – засмеялась тётя Маша, – но не стоять ему на этом столе, если бы…

– Подумать только, у меня в точности такой же чайник! Бывают же совпадения! – перебила её Димкина мать. – Мне подарили его в одном целинном молодёжном посёлке, который называется Зеленославск. В нём всего несколько домиков, а вокруг – голая степь. Летом – ветер, зимой – мороз! Жутко! А ребята там такие мечтатели! Пока у них прижилось всего одно деревце, а они уверяют, что со временем посёлок будет утопать в зелени!

Я стал думать о том, как эти ребята боролись с ветром и морозом, чтобы отвоевать у них это одно-единственное деревце. А потом вспомнил про нашу улицу: у нас здесь нет ни ветра, ни трескучих морозов, и всё же она голая, как степь.

– Герои, значит, те ребята! – сказал Иван Кузьмич, словно подслушал мои мысли.

– Сейчас я принесу этот чайник, – сказала тётя Таня и пошла к себе домой.

Димка вдруг побледнел и жалобно заморгал – и я сразу догадался, что чайник он не починил, а стащил у матери! Через несколько минут тётя Таня вернулась с расстроенным лицом и сказала:

– Ума не приложу, куда чайник мог деться. Дима, ты не брал его?.. Дима, ты где?

А Димки уже и след простыл, даже я не заметил, когда он успел исчезнуть. Тётя Маша в волнении кусала губы и вдруг сказала:

– Наверно, Татьяна Кирилловна, это и есть ваш чайник! Дима взял мой починить – он такой же синий, только без ручки, – да, верно, не сумел и заменил своим. А мне и невдомёк, старой!

Тут откуда-то снизу послышалось хныканье: оказывается, Димка залез под стол. Конечно, в его возрасте хныкать позорно, но в таком положении, пожалуй, это самый лучший выход: матери всегда становятся добрее при виде слёз. Тётя Таня вытащила Димку из-под стола и так встряхнула, что он взвыл.

– А на что нам этот чайник? – плаксиво спросил он. – У нас эти чайники да сервизы на полках ржавеют, а тёте Маше вскипятить чаю не в чем!

У тёти Тани глаза позеленели, а губы стали тонкие-тонкие.

– Ну погоди, только приди домой! До чего распустился – вещи стал из дому таскать!

– Вы уж не ругайте его, Татьяна Кирилловна, – вступилась за Димку тётя Маша, – он же по доброте сердечной. Чайник какой был, такой и остался. – И она пододвинула чайник Димкиной матери.

За столом стало тихо-тихо, и у всех был какой-то виноватый вид.

– Нет, нет, возьмите его себе! – смутилась тётя Таня. – Дима прав, такой подарок нельзя прятать в кладовке. Только надо было мне сказать…

– Вот это по-нашему! – одобрительно сказал Иван Кузьмич. – Бери чайник, Мария Анисимовна, и угощай нас…

Все облегчённо вздохнули. Зазвенели стаканы, затренькали ложечки. Стало очень весело. А чайник со змейкой выпевал какую-то приятную песенку.