Текст книги "Самостоятельные люди"

Автор книги: Марта Фомина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Самостоятельные люди

В воскресенье после завтрака Егоркин отец, как всегда, посадил сына на одно колено, а дочь – на другое, и когда они вдосталь напрыгались на них, как на конях, загадочно сказал:

– Ну а теперь угадайте, куда мы сегодня пойдём.

– В зоопарк? – спросила Юлька, заикаясь от волнения.

– Осечка!

– В кино! – выкрикнул Егор. – На «Мальчиша-Кибальчиша»!

– Опять осечка! – засмеялся отец. – «Мальчиша-Кибальчиша» мы в прошлое воскресенье смотрели. И ещё в позапрошлое. Ты это кино, наверно, уже наизусть заучил.

Егор и правда знал каждый шаг, каждое слово Кибальчиша, но мог смотреть этот фильм без конца. Когда толстые и трусливые буржуины в страхе разбегались в стороны от храброго Мальчиша, у Егора начинало сладко щекотать в горле, и он в восторге хлопал в ладоши.

– В лес по ягоды! – заявила Юлька-сластёна.

– Нет, на моторке кататься! – перебил Егор.

– Хватит тебе ребят томить, – сказала мать, причёсываясь перед зеркалом, – а то приедем позже всех. Собирайтесь, ребята, на завод. На митинг.

Егор взвизгнул от счастья и заспешил во двор – хвастаться перед ребятами.

На крылечке белобрысые братья Ромка и Сёмка кухонными ножами выстругивали из фанеры наган, как у Егора. Да только всё равно не такой, хоть они и очень старались, потому что Егорке выстругал отец из берёзового полена, и даже дуло высверлил! А кобура была настоящая, кожаная, изрядно потёртая. Она Егору ещё от дедушки в наследство досталась, с революции сохранилась.

– Я на завод с отцом пойду! На митинг! Вот! – выпалил Егор.

– На какой такой митинг? – Ромка отложил фанеру и вытер пот со лба.

– Какой такой – жилёный да костяной! – передразнил Егор. – Много будешь знать – скоро состаришься.

На самом деле Егор хитрил: он и сам не знал, что такое митинг, но показывать своё незнание перед ребятами не хотелось – как-никак Егор уже школьник, а братья только осенью в первый класс пойдут.

На счастье, мать позвала Егора домой переодеваться и тем выручила из трудного положения. Юлька была уже готова. Она стояла у двери, разодетая, как кукла, с мокрой, тщательно причёсанной чёлкой и смотрела на брата свысока. Егор не удержался и толкнул её в бок. Юлька – в рёв. Уж лучше бы не связываться. Только подзатыльник от матери схлопотал! А потом пришлось идти в ванную мыться с мылом и расчёсывать непослушные вихры. Напрасное дело! Их сколько ни прилизывай, тут же встают, как ваньки-встаньки.

Наконец собрались все четверо и отправились на завод. Ромка и Сёмка проводили их до самых ворот и долго смотрели вслед – завидовали. И пока они смотрели, Егор фасонил – шёл от родителей на отшибе, засунув руки в карманы длинных, настоящих мужских брюк. Мать увидела – пригрозила отослать домой. Но Егор и сам вынул руки из карманов, потому что братья вернулись во двор. Юлька всю дорогу сидела на руках у отца, улыбалась прохожим, и высохшая чёлка от движения пушком подпрыгивала на лбу.

Егор хотел спросить у отца, что это за митинг будет на заводе, да гордость не позволила: мать отшлёпала его, как маленького, а отец даже не вступился. Они всегда заодно! Вот Егор и дулся – молчал, пока не дошли до завода.

А когда дошли, то тут уж стало не до расспросов. Тут уж только смотри по сторонам, не прозевай чего – столько вокруг интересного. На заводском дворе собралась огромная толпа. Сначала Егор ничего не видел, только ноги мелькали перед глазами да ещё хорошо, по-праздничному отутюженные брюки и юбки. В общем, ничего стоящего. Но не проситься же восьмилетнему парню к отцу на плечо! Стыда не оберёшься. И Егор терпел.

Только когда Юлька начала вертеться на руках у отца, как флюгер, и задавать всякие необыкновенные вопросы, Егор не выдержал, дернул отца за полу пиджака и потихоньку заныл:

– Пап, а пап, мне ничего не видно!

Тогда отец, не говоря ни слова, нагнулся, вскинул Егора на плечо и поставил на приступку чугунного столба – куда выше Юльки.

Егор обернулся и застеснялся – все люди смотрели на него. Оглядел себя – вроде пуговицы на месте, всё застёгнуто. Хотел уж попроситься на землю, но посмотрел вперёд – а там только затылки, косынки да соломенные шляпы! Тут Егор понял, что люди смотрят вовсе не на него, а на трибуну.

На трибуне говорил речь худой и жилистый дед Максим, который когда-то учил Егоркиного отца варить сталь и теперь часто приходил в гости. Лицо у него морщинистое и коричневое, как высохший гриб.

– Долой агрессоров из Вьетнама! – тоненьким от волнения голосом кричал дед Максим. – Дорогие далёкие братья, мы с вами! Да здравствует интернационализм!

И все вокруг тоже закричали это длинное слово. И отец закричал, и мать. И это же слово было написано толстыми белыми буквами на красных плакатах, развешанных по стенам. Егор даже не сразу прочитал его – такое оно было длинное.

– Пап, а что это такое – интернационализм? – спросил Егор.

Но тут толпа качнулась, потекла, поредела. Митинг кончился. Дед Максим подошёл к отцу, поздоровался за руку. Потом прищурил один глаз, а другим будто взял Егора на прицел.

– Как растёт молодое поколение?

– Помаленьку растёт, – ответил отец, – вот интересуется, что такое интернационализм.

– А вот я им сейчас быстро растолкую. – Дед Максим хитренько подмигнул Егору, словно тот уже всё заранее знал, и сказал: – Дай-ка мне твою рабочую руку, Егор, и представь на минутку, будто ты негр, вьетнамец, араб или еще какой-нибудь другой народ представляешь.

Дед Максим переплёл свои пальцы с Егоркиными, так что получился большой общий кулак, и крикнул:

– Мир, дружба, помощь! Вот это и есть интернационализм! Расти, Егор, быстрей! Вон что угнетатели удумали – свободу у народа отнять! Да не выйдет – не даст мировой рабочий класс простых людей в обиду. Верно, Егор?

– Верно, верно! Мы всех проклятых буржуинов разгромим, как Мальчиш-Кибальчиш! – согласился Егор.

– Завидую я тебе, Егор, – вздохнул дед Максим, – вот стоишь ты на этом столбе, и никто тебя пальцем не тронет. Потому как ты здесь хозяин. Твой дед здесь трудился, отец работает, и ты подрастёшь, придёшь к нему на смену. А меня в революцию полицейский с этого столба нагайкой ссадил, не посмотрел, что мальчонка.

– А за что? – замирая от интереса, спросил Егор.

– За то, что с отцом на забастовку пришёл. За то, что «Интернационал» пел.

– Неужели это тот самый столб? – поразился Егор.

– Может, не тот, а может, и тот. Разве упомнишь. Шесть десятков с тех пор минуло.

Тут отец подставил Егору плечо и спустил его на землю, хотя сыну и не очень хотелось покидать такой знаменитый столб, видавший ещё революцию. Да что поделаешь – Юлька заснула на плече у отца, и её надо было нести домой.

Егор шагал между дедом Максимом и отцом, на плече у которого мирно посапывала Юлька.

– А ты возмужал, Егор, – сказал дед Максим, – в прошлый год был мне едва по плечо, а теперь эвон как вымахал!

– Совсем самостоятельный парень! – подхватила мать. – Такой заботливый да хозяйственный, не то что другие – «ручки в брючки». Вот с завтрашнего дня в Юлином детсадике карантин. Если бы не сын, что бы мы делали? А за Егорушкой мы как за каменной стеной: и в доме порядок, и за сестрой пригляд. Одно слово – помощник!

Егор важно вышагивал и сопел от удовольствия. Руки у него, конечно, сами собой опять оказались в карманах. И на этот раз никто, даже мать его не одёрнула – как-никак самостоятельный человек!

Потом начался самый главный и серьёзный разговор – о заводе.

Дед Максим из-за старости уже давно не работал, только на собрания ходил, но всегда придирчиво, как учитель на уроке, расспрашивал Егоркиного отца о делах. И отец отвечал подробно и обстоятельно. Если ответ нравился, дед Максим хмурился, а если нет – улыбался. Такой уж он был человек – все у него наоборот. Только улыбался кисло, любому человеку от такой улыбки становилось грустно.

Сейчас дед Максим хмурился.

– Вижу, вижу, хорошо у тебя дела идут, Павел, – похвалил он отца. – Сталь варить – не чай заваривать. Не всякому это искусство в руки даётся.

– Спасибо на добром слове, – поблагодарил отец. – Сталь везде нужна. Из неё и пушки делают, и космические корабли, и каркасы домов. Очень нужный человек на земле – сталевар.

И Егор, как и дед Максим, кивнул головой: что и говорить, сталевар – самый нужный человек на свете!

Замечательный сон приснился Егору. Будто Егор – это сам Мальчиш-Кибальчиш. И будто Егор-Мальчиш стоит на высокой трибуне и произносит вдохновенную речь, а вокруг трибуны – видимо-невидимо мальчишей.

– Эй вы, мальчиши со всего света! – говорит он. – Или нам, мальчишам, только в палки играть да в скакалки скакать? Или мы не знаем, что такое интернационализм?

– Знаем, знаем! – закричали мальчиши со всего света. – Это мир и дружба всех хороших людей на земле!

– Так неужели мы, мальчиши, дадим Вьетнам в обиду?

– Не дадим, не дадим!

Мальчиши сплели руки – получился громадный кулачище. Тут из-под трибуны выскочил проклятый буржуин, увидел грозный кулак и в страхе бросился в своё буржуинство.

– Не уйдёшь! Руки прочь от Вьетнама! – закричал Егор.

Мальчиши кинулись ему наперерез, но тут проклятый буржуин мяукнул и превратился в котёнка Ваську.

Васька сидел на подушке и с превеликим интересом вылавливал солнечного зайчика из волос Егорки.

– Брысь! – сказал проснувшийся Егор и спихнул котёнка на пол, а потом опять уткнулся в подушку – замечательный сон досматривать. Да разве дадут досмотреть?

– Егоо-о-орка! – заныла Юлька в своей кровати. – Я есть хочу!

– Ну и ешь, молоко и хлеб на столе, – проворчал Егор. – Навязалась на мою голову! Дай человеку сон досмотреть! Вот отведу в детсад, будешь тогда знать!

Вместо ответа Юлька так заревела, что у Егора даже в ушах зазвенело.

– Перестань, а не то запру на замок! – пригрозил Егор.

Юлька сразу притихла, а Егор опять нырнул под одеяло.

Хотя бы еще одним глазком себя Мальчишем-Кибальчишем увидеть! И дело вроде пошло на лад. Но тут под боком зашевелилось что-то холодное и мокрое, как лягушка.

– Васька, брысь! – не открывая глаз, шуганул Егор котенка.

– Это я, а не Васька, я уже молока напилась, – сказала Юлька. – Давай вместе с тобой сон смотреть, а то больно хитренький: сам смотришь, а другим не даёшь. Мне скучно!

– Кто же сон вместе смотрит? – рассердился Егор. – Это тебе не кино!

Прощай, прекрасный сон! Хочешь не хочешь, а вставай! А тут ещё Юлька пристала: расскажи да расскажи свой сон. Пришлось рассказать. Юлька слушала затаив дыхание.

Вдруг в дверь постучали. Юлька прижала палец к губам и сделала страшные глаза:

– Сиди тихо, это, наверно, проклятый буржуин!

Но это оказалась тётя Таня – почтальонша, хорошая мамина знакомая.

– Эй, хозяева, принимайте почту!.. Так это ты, Егорка, сегодня хозяйствуешь? – спросила тётя Таня, когда Егор открыл дверь. – Небось трудно?

– Ему меня на голову навязали, вот ему и трудно, – вздохнула Юлька.

– Ничего не трудно, – возразил Егор, – мама говорила, я человек самостоятельный.

– А сестру покормил?

– Я уже сама покормилась, – похвасталась Юлька, – я тоже самостоятельная.

– Ну тогда хозяйствуйте на здоровье, самостоятельные люди! – засмеялась тётя Таня и похлопала рукой по своей толстой кожаной сумке. – А мне идти дальше.

И тётя Таня отправилась разносить письма, а Егор сел за стол завтракать. Он развернул свою конфету – ну, конечно, Юлька-сластёна и его конфету обсосала, а потом опять завернула, как будто так и было.

– Юлька, ты зачем мою конфету обсосала?

– Я не обсасывала! Ее, такую обсосанную, в магазине делают! А если тебе такая обсосанная не нравится, то давай я её сама съем, а ты возьми себе другую из пакета, который мама в буфете на верхней полке прячет.

Ну что с ней делать? Отшлёпать? Рёву не оберёшься. Надо воспитывать.

– Избаловали тебя, Юлька. А я тебя баловать не буду. Бери тряпку и убирай со стола.

– Мне некогда, я газету читаю.

Юлька забралась с ногами на отцовское кресло, закрылась газетой и бормотать начала, будто и вправду читает. Егору даже смешно стало.

– Не притворяйся, кто же газету вверх ногами читает?

– А я не читаю, а картинку про митинг смотрю, – возразила Юлька, но газету всё-таки перевернула. – Тебя тут тоже нарисовали.

Егор сразу забыл и про конфету и про воспитание и стал вместе с Юлькой фотографию рассматривать.

На фотографии, как вчера на митинге, было много народу. Люди поднимали на плечи детей, махали руками и слушали какого-то человека, который говорил с трибуны. Сверху крупными буквами было написано: «Вон из Вьетнама! Позор агрессорам!». И чуть ниже: «Митинг на ордена Ленина шинном заводе».

Подивился Егор: выходит, не только на заводе у отца были такие митинги. Сколько же людей против войны!

– А вот и ты! – Юлька показала на тумбу с цветочной вазой, на краю которой, держась за плечо отца, стоял какой-то мальчишка и махал рукой.

Но это был не он. Егор расстроился – очень ему хотелось увидеть себя в газете – и, как это иногда, к сожалению, бывает, выместил обиду на сестре.

– Вечно ты выдумываешь! Во-первых, я стоял вовсе не на цветочной клумбе, а на приступочке знаменитого столба, на который ещё во время революции дедушка Максим залез. Во-вторых, я за папу не цеплялся, как этот трусишка. И нечего газету мять, если ничего не понимаешь!

– Я уже картинки понимаю. И считать до пяти умею, – защищалась Юлька.

– Сейчас же убирай посуду! – прикрикнул Егор.

Юлька жалостно шмыгнула носом, но возражать не стала, надела фартук и принялась за уборку. А Егор принялся за газету. Газета была свежая и пахла краской, как в хозяйственном магазине. Большая, в три листа. Самая главная, самая правдивая газета на свете. Называлась она «Правдой».

Отец читал «Правду» по вечерам после работы, даже если был сильно усталым. От него Егор давно узнал, где про что в этой газете написано. На первых страницах – про самое интересное и важное в Советском Союзе, а на последних – про то, как живут разные народы в других странах и как они с буржуями за свободу воюют.

Сегодня в «Правде» была фотография, на которой расстреливали вьетнамцев.

Посмотрел Егор на эту фотографию и совсем расстроился.

– Вот видишь, проклятые буржуины народ угнетают, а я тут сиди с тобой, няньчись! – сказал он Юльке. – Разнесчастная моя судьба! Если б не ты, я бы этим буржуям показал, как народ угнетать!

Цззинь-тррах!

Это любимая Егоркина чашка с земляничкой на боку упала из Юлькиных рук и разбилась! Лопнуло у Егора терпение – отшлёпал он сестру да ещё в угол поставил. Пришлось самому убирать со стола.

Сначала Юлька ревела, потом хныкала, а потом просто заныла. Глаза скоро высохли, но она всё ещё гудела, как осенняя муха на окне. Просто держала фасон – замолчи, брат сразу подумает, что ей не больно и не обидно. Но нельзя же ныть до прихода матери? И Юлька наконец замолчала. Молчать было тоже трудно да и скучно.

– Егорка, а что это такое – «буржуины народ угнетают»?

– Ну это когда богатые и злые люди – буржуины – обижают бедных и хороших людей – народ.

– Как ты меня?

Кажется, впервые Егор посочувствовал своим родителям: всё-таки очень трудно детей воспитывать!

– Я тебя не обидел, а наказал. Если ты все чашки перебьёшь, так из чего мы будем чай пить?

– Я только одну перебила. Это, мама говорит, к счастью!

– К какому такому счастью?

– К твоему. Я вот какое счастье придумала. Ты пойдёшь во Вьетнам и меня с собой возьмёшь. Я буду санитаркой. У меня даже повязка с красным крестом есть. Ты будешь буржуинов стрелять, а я раненых перевязывать.

Это была, действительно, счастливая мысль, и над ней стоило подумать. Только сначала надо было испытать, выдержит ли Юлька на войне.

– А ты реветь на войне не будешь?

– Не буду.

– А меня слушаться?

– Буду.

– Дай клятву!

Клятву Егор придумал длинную и торжественную. И кончалась она очень для Юльки страшно: «А если я не выполню обещания, то пусть меня съедят волки!» Но Юлька и эти слова храбро повторила вслед за братом.

Принялись за сборы. Первым делом Егор повесил через плечо на ремне настоящую кобуру с деревянным наганом. Для начала и он сгодится, а потом на войне командир выдаст ему настоящее оружие – винтовку или даже пулемет.

Путь предстоял долгий, поэтому надо было запастись продовольствием. Из сундука вынули зеленый, пахнущий нафталином вещевой солдатский мешок, в него положили лук, пряники и банку консервов – всё, что нашли в доме. Запретные конфеты из буфета Егор долго не соглашался брать, но Юлька его убедила: надо же было привезти подарки вьетнамским ребятам! Да и раненые от конфет не откажутся.

Взяли и конфеты.

Юлька хотела обуть мамины туфли на высоких каблуках, чтоб казаться повзрослее, но Егор запретил: на высоких каблуках ходят только в театр, а не на войну. Юлька и без каблуков выглядела настоящей санитаркой: на руке – повязка с красным крестом, на голове – косынка, тоже с красным крестом. И даже на белой матерчатой сумочке, которую Юлька повесила через плечо на ленте, тоже был нашит красный крест. Из домашней аптечки достали йод, вату, бинт и таблетки пенициллина. Егор таблетки забраковал: на войне лечат только от ран, а не от какой-то несчастной простуды. Но Юлька твёрдо сказала, что раненые пьют и таблетки, чтобы не было температуры.

Взяли и таблетки и градусник. Не забыли и тёплые куртки – на случай холода, и плащи – на случай дождя.

Пока собирались, солнышко из одного окошка перебежало в другое. Егор разогрел суп и кашу, и они с Юлькой пообедали. Юлька морщилась и давилась – она не терпела каши и всегда из-за неё устраивала концерты за столом. Но это было в прошлом. А теперь они оба были солдатами и шли на войну, а на войне всегда едят похлебку и кашу. Это даже Юлька по телевизору не раз видела. И поэтому она съела всю кашу, до последней крупиночки. Даже ложку облизала.

Егор уж хотел ее похвалить, как вдруг заметил, что на белой сумочке быстро расплывается коричневое пятно.

– Смотри, йод разлила, разиня! – закричал Егор.

Но было уже поздно: пятно увеличилось, и вот уже от него побежала вниз по платью коричневая дорожка. Пока расстёгивали кармашек и поднимали пузырёк, из него вытекла половина драгоценной жидкости. У Юльки заблестели глаза, но она всё-таки сдержалась и не заплакала.

– Ничего, не расстраивайся, – подбодрил её Егор, – этого добра на войне много, мы его и там раздобудем.

Наконец всё было готово. Ребята присели на дорогу и помолчали – так всегда делали отец с матерью, когда кто-нибудь из них надолго уезжал из дому.

Вдруг глаза у Юльки наполнились слезами.

– Егорка, а мама с папой так и не узнают, куда мы делись? Давай напишем письмо.

Дельный совет!

Егор вырвал из альбома для рисования большой лист и печатными буквами старательно вывел:

ДАРАГИЕ МАМА ПАПА МЫ УЕХАЛИ НА ВАЙНУ НЕБЕСПОКОТЕС МЫ С ЮЛЕЙ ЛЮДИ САМАСТАЯТЕЛЬНЫЯ ХРАБРЫЕ

Любячие ЕГОР ЮЛЯ

Положив письмо на самое видное место посреди стола, Егор и Юлька вышли во двор.

Было жарко и тихо. Им навстречу из-под тенистого куста вынырнули братья Ромка и Сёмка и, как всегда, пристали с расспросами: куда да куда?

– На Кудыкину гору, – отмахнулся от них Егор. Но тут он вспомнил про родителей и поделился с ребятами тайной.

Братья, конечно, начали уговаривать, чтобы их тоже взяли на войну, но Егор отказал наотрез. Не для этого он открывал им свою тайну.

– Если мы с Юлькой долго не вернёмся, – сказал он, – то вы будете нашим родителям помогать, как родные дети.

Ромка и Сёмка переглянулись.

– Что же, значит, у нас теперь два отца и две матери? И если что, все будут меня бить?

Сёмка не зря беспокоился – он любил задирать младших ребят, и ему за это частенько попадало.

– Не бойся, наши родители не дерутся, – успокоил Егор.

– А конфеты вам родители часто покупают? – поинтересовался Ромка.

– Каждый день.

– Мама конфеты на верхней полке в буфете прячет, – шёпотом выдала Юлька мамин секрет, – но она вовсе не жадная, просто боится, что у нас животы заболят.

– Пусть не боится, – успокоил Ромка, – у нас к сладкому животы привычные.

– Ну ладно, так и быть, позаботимся о ваших родителях, – решил Сёмка, – так и быть, не дадим их в обиду!

Братья проводили Егора и Юльку до ворот и долго с завистью смотрели им вслед.

За углом тихой улочки начинался шумный и людный проспект. По нему взад и вперед бежали машины, тренькали трамваи, гудели троллейбусы, сверкали на солнце спицами лёгкие велосипеды.

Было солнечно и весело, и ничто не напоминало войну.

– А куда же нам идти, чтобы на войну попасть? – спросила Юлька.

– Узнаем! Язык до Киева доведёт.

Егору вдруг показалось, что где-то поют военную песню. Сначала песня была тихая, как дуновение ветерка. Потом зазвучала громче и скоро заполнила всю улицу – даже треньканья трамваев и гудков машин не стало слышно.

 
…Дадим отпор душителям
Всех пламенных идей,
Насильникам, грабителям,
Мучителям людей!
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна!
Идёт война народная,
Священная война.
 

Мимо Егора и Юльки шагали солдаты со вскинутыми на плечо винтовками. Острые штыки сверкали на солнце. Впереди, четко печатая шаг, выступал командир с погонами. Лица у солдат были суровые, торжественные и строгие.

– Егорка, а Егорка, – шепнула Юлька, – давай спросим, куда они идут. Может, на войну?

– Куда же ещё? Ты что, не слышишь? С такой песней только на войну и ходят, – сказал Егор. – Давай так сделаем: я пойду позади колонны, а ты по тротуару. Санитарам в строй нельзя.

Но не тут-то было! Юлька была упрямая. Она сразу сообразила, что по тротуару шагать неинтересно. То ли дело в строю! Обыкновенные девчонки, которые идут по тротуару, будут на неё глазеть и завидовать: ведь она идёт на войну! А может, солдаты и мимо детского сада промаршируют. Посмотрит на неё воспитательница Галина Осиповна и пожалеет: «Ах, зачем я такую храбрую девочку вчера отругала за её грязные руки и за то, что она в тихий час не спит! Знала бы, так позволила бы ей садиться за стол с грязными руками и совсем не спать!»

И Юлька пристроилась рядом с братом. Егор поморщился, но спорить не стал: нельзя же разговаривать и петь в одно и то же время! И без того трудно поспевать за солдатами – у них шаг широкий, размашистый, не то что у Егора – шагнет раз-другой, а потом вприпрыжку догоняет колонну. А тут ещё вещевой мешок по пояснице бьёт!

То и дело на них поглядывали с тротуара прохожие. Какая-то бабушка помахала рукой и что-то закричала, только за песней не разберёшь что.

Егор и Юлька уже совсем из сил выбились, когда солдаты перестали петь и раздалась команда:

– Взвод! Стой!

Солдаты остановились так резко, что Юлька чуть не ткнулась носом в чей-то котелок. Не успел Егор и глазом моргнуть, как колонна после команды офицера превратилась в длинную-длинную цепочку. В начале цепочки стояли высокие солдаты, а в конце – низкорослые.

Егор быстро сообразил, где его место, и пристроился рядом с последним, маленьким и худеньким солдатом.

– Ты чего тут хулиганишь? – устрашающе выкатив глаза, сказал солдат-коротышка.

Но тут снова прокатилась команда:

– Напрраво ррав-ня-а-айсь! Сми-ирно!..

Голова солдата-коротышки резко дёрнулась направо, и разговор сам собой прекратился. Егор тоже подравнялся, хотя ему пришлось равняться не на грудь впереди стоящих, а на живот. Впрочем, животы у солдат тоже хорошо равнялись.

– По порядку номеров рррасчита-а-айсь! – прогремела новая команда.

– Первый… второй… десятый… восемнадцатый… тридцатый…

Все ближе и ближе голоса считающих. Вот очередь и до Егора дошла. Набрал он полную грудь воздуха да как гаркнет:

– Тридцать седьмой!

Вроде хорошо, громко и солидно получилось. Но тут же слабенький голос Юльки рядом пискнул:

– Пять!

– Кто там последний – выйди вперёд! – сердито крикнул командир.

И Юлька, высоко подняв голову, шагнула вперёд. Секунду было тихо, а потом грянул такой смех, что сонные голуби, которые, переваливаясь с боку на бок, гуляли по площади, позабыли и про лень свою, и про жару и разом взлетели вверх. Командир, насупя брови, подошёл к Юльке и строго сказал:

– Ты зачем балуешь?

– Я не балую, я только до пяти считать умею.

– А зачем сюда встала?

– Ни за чем. Мы воевать идём.

Опять загрохотал смех, но командир быстро навёл порядок:

– Отставить смех! – И опять к Юльке: – Ты чья?

– Мамина и папина. И ещё Егоркина. Егорка, ты что прячешься? Испугался?

Пришлось Егору выйти из-за солдата-коротышки. Испугаться он не испугался, а просто понял, что командир попался сердитый и не возьмёт его с Юлькой. Если бы Егор был один, то давно бы убежал, а потом потихоньку крался вслед за колонной. И так дошёл бы до самой войны. А теперь надо выручать глупую Юльку!

Взгляд у командира стальной, осуждающий, от него у Егорки холодные мурашки по спине забегали.

– Кто же, Егор, без разрешения на войну ходит?

– А я не успел спросить разрешения – сначала вы шли и пели, а потом строились.

– Война – дело взрослое, серьёзное. На войну только отцы да старшие братья ходят, а детям полагается учиться.

– Я знаю, только моему папе некогда воевать. Он сталь варит для пушек, чтоб в буржуинов стрелять. А мама на швейной фабрике. Да вы не думайте, мы с Юлькой люди самостоятельные!

– Вольно! – сказал командир и распустил строй.

Вокруг Егора и Юльки кольцом сомкнулась толпа. Солдаты хохочут, Егорку и Юльку тормошат, Егоркин пистолет разглядывают, Юлькину санитарную сумочку щупают. Вроде и командир подобрел, надо ещё раз попросить.

– Возьмите нас, дяденьки!

– Взять-то я бы вас взял, – сказал командир, – да вот беда какая: мы ещё учимся! Чтобы хорошо воевать, надо долго учиться. А сначала обычную детскую школу кончить. Вот такой у нас порядок. И нарушать его нельзя.

– А мы и не нарушим. До школы ещё целый месяц. Можно, я с вами за этот месяц воевать поучусь? – взмолился Егор.

Но командир опять посуровел.

– Нельзя, нельзя! Солдат Горелов, проводите детей до дому!

Солдат Горелов, тот самый коротышка, на которого равнялся Егор, вытянулся перед командиром и лихо отрапортовал:

– Есть проводить до дому! – Потом взял Егора и Юльку за руки и повёл по тротуару. – Ну показывайте, баловники, где ваш дом!

Егор состроил Юльке страшную мину: молчи, мол! – и сладеньким голосом попросил:

– Отпустите нас, дяденька Горелов, мы сами дойдём! Вон тот трёхэтажный и есть наш дом!

Но дяденька Горелов был солдат и точно выполнял распоряжение командира.

– Велено довести до дому – значит, доведу!

На площади опять раскатилось:

– В две шеренги становись! Смирно! Равнение на середину!

Забилось у Егора сердце: только бы солдат не вздумал довести до самой квартиры! Тогда обман сразу откроется. Но дяденька Горелов точно выполнил приказ: проводил ребят до ворот, погрозил для острастки пальцем и повернул обратно.

Егор с Юлькой зашли в чужой, незнакомый двор, постояли немного и, когда шаги солдата затихли, выглянули на улицу.

– Ну что ж мы теперь будем делать? – спросила Юлька. – Куда нас теперь твой язык поведёт?

Навстречу шла толстая-толстая тётенька. Не шла, а плыла. Медленно и неторопливо двигалась она посреди тротуара, как баржа по тихой реке. И такая она ласковая была на вид и добрая, что Юлька набралась духу и спросила:

– Тётенька, скажите, пожалуйста, как нам до Вьетнама добраться?

– Ах вы, мои миленькие! – заулыбалась тётенька. – Такие крошки – и живописью интересуются! Боже, какие развитые пошли дети! А что вы хотите? Двадцатый век! Век космоса, век атома, век великих открытий! Это необыкновенно! Наука, искусство и – дети! Это поистине восхитительно!

Тётенька говорила так, будто выступала с трибуны. Было непонятно, кому она говорит – Егору или прохожим. Прохожие оглядывались, вежливо улыбались и спешили дальше – каждый по своим делам. Но, главное, было совсем непонятно, что она говорит.

– Двадцатый век, что вы хотите? – спросила тётенька Егора.

Почему тётенька назвала его двадцатым веком, Егор не понял. Пропустив это мимо ушей, он повторил Юлькин вопрос:

– Мы хотим узнать, тётенька, где…

– Понимаю, понимаю. А вы любите рисовать, дети?

– Любим, – вежливо ответила Юлька. – Только у меня люди, собаки и кошки почему-то всегда получаются выше домов. А у Егорки самолёты похожи на стрекоз. И немножко на зайцев.

– Это восхитительно! – воскликнула тётенька. – Абстракция и – дети! Двадцатый век, что вы хотите?

– Его зовут Егор, а меня – Юля, – терпеливо объяснила Юлька. – И мы хотим узнать, как…

– Понимаю, понимаю! – Тётенька замахала руками, как вёслами. – Идите, только там – сплошная война! Это ужасно!

– Спасибо, тётенька, нам войну и надо, – поблагодарила Юлька. – А как нам туда пройти?

– Садитесь на двадцатый троллейбус и – прямо до Музея изобразительных искусств. – Тётенька показала остановку, возле которой уже ждали несколько человек. – А может, вас довести?

– Нет, нет! – торопливо отказался Егор.

После неудачного разговора с командиром он опасался взрослых, а эта тётенька и без того была странная: ещё возьмёт да отведёт в милицию.

– Ах, как восхитительно! – в последний раз сказала тётя. – Такие крошки, и такие самостоятельные!

Егор схватил Юльку за руку и потащил к остановке, а вслед им неслось:

– Двадцатый век, что вы хотите?

– Егорка, а почему она тебя называет двадцатым веком?

– Не знаю.

Егор толкнул сестру к ступенькам подкатившего троллейбуса – поскорее бы избавиться от странной тётеньки!

Сели рядом с каким-то стариком, который натужно кашлял.

Кондуктор их не трогал – вероятно, решил, что они едут с дедушкой. Всю дорогу Юлька и Егор молчали, боялись пропустить нужную остановку.

Юлька уже начала клевать носом, когда водитель объявил:

– Музей изобразительных искусств.

Музей походил на сказочный дворец. К нему вели бесчисленные ступеньки. Юлька раз двадцать досчитала до пяти, пока добралась до тяжёлой, массивной двери. Такую дверь даже Егору оказалось не под силу открыть. Стали дожидаться взрослых, чтобы вместе с ними войти в этот дворец.

– Егор, а Егор, а что, война и в домах бывает? – спросила Юлька. – Если в этом доме Вьетнам, то должна бы пушка стрелять, а тут тихо.

– Войдём и всё узнаем, – буркнул Егор. – Кто поспешит, тот людей насмешит.

По правде сказать, его тоже одолевали сомнения: а туда ли они попали? Не спутала ли что-нибудь эта странная тётенька? Ведь называла же она Егора двадцатым веком, хотя Юлька ясно ей сказала, как зовут брата.

Но раздумывать было некогда. К дверям подошли пионеры. На груди у них – красные галстуки, за плечами – рюкзаки. Высокий мальчик встал у двери, как милиционер-регулировщик посреди улицы, и, согнув одну руку в локте перед лицом, а другой указывая на дверь, крикнул:

– Семафор открыт! Прошу следовать на станцию назначения!

И загудел, и ногами застучал, как паровоз. Очень похоже! Егору и Юльке этот мальчик сразу понравился. У него всё на лице смеялось: и вздёрнутый нос, и озорные глаза. И даже уши смешно топорщились в стороны и немножко шевелились. Очень весёлые уши!