Текст книги "Игра в Любовь и Смерть (ЛП)"

Автор книги: Марта Брокенброу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Генри вздрогнул, выныривая из воспоминаний. Флора смотрела на камин.

– Тебе холодно? – Ему хотелось чем-то себя занять.

– Холодно? – переспросила Флора. – Может быть.

Генри нашел растопку и спички, и вскоре в камине уже пылал огонь. Было не то чтобы очень холодно, но занятие помогло Генри успокоиться, да и пламя внушало умиротворение. Он зажег в гостиной свет, прогоняя ночь, а потом сел рядом с Флорой почти вплотную, чтобы чувствовать ее тепло.

– Она пекла лучшие в мире имбирные пряники, – прошептала Флора.

– Помню, – кивнул Генри.

Она подвинула руку ближе к нему.

– Надо было тебе попробовать ее жареного цыпленка. А сейчас... – Она не договорила, боясь, что снова заплачет.

– Жаль, что я не успел, – тихо сказал Генри. – Жаль, что я...

– Жаль, что я тогда тебе отказала, – вздохнула Флора. – Я не хотела говорить «нет». Удивилась, что ты пришел, да еще с контрабасом, а я себя ужасно чувствовала из-за того, что мы сделали, и из-за Грэди, и просто не могла... – Она взялась мизинцем за его мизинец, и сердце Генри едва не выскочило из груди.

– Забудем об этом, – выдавил Генри. – Я явился без приглашения. Понимаю, что свалился как снег на голову. И у нас нет... В общем, давай забудем. – Он хотел сказать, что она ему ничем не обязана, что он понимает, почему ее семья не хочет, чтобы Флора связывалась с парнем вроде него.

– Нет, – покачала головой Флора и спрятала лицо в ладони. – Прости меня. Все это... Не могу объяснить. Не хочу быть жестокой. Во мне уже давно что-то сломалось, и лучше тебе держаться от меня подальше.

Генри оцепенел. Сгорать от любви к ней и не иметь взаимности – лезвие бритвы причиняет меньшую боль.

– Ты проголодалась? Я могу пожарить яичницу или еще что-нибудь. – Он встал.

– Не думаю, что смогу проглотить хоть кусочек. Но если ты голоден, пожалуйста, поешь. – Флора проводила его в кухоньку и села за стол на безопасном расстоянии, сворачивая и разворачивая салфетку, пока Генри хозяйничал.

Он нашел противень, положил на него ломтики бекона и сунул в духовку. Пока бекон жарился, Генри взял из ледника яйца, разбил в миску шесть штук, взбил венчиком и долил сливок. Поставил сковороду на слабый огонь и вылил в нее яйца.

– Ты готовишь совсем как бабушка, – улыбнулась Флора.

– А что, яичницу можно приготовить как-то по-другому? – Помешивая яйца деревянной ложкой, Генри задумался, как бы снова вернуть разговор к теме музыки. Ему хотелось задать Флоре миллион вопросов, узнать ее мнение о миллионе вещей. Но он молчал – время не то. Возможно, сейчас они в последний раз вдвоем, но даже если так, покой Флоры был для него важнее всего.

О музыке заговорила сама Флора:

– Знаешь, Пичез неплохо играет. Но ты лучше держишь ритм и играешь смелее.

Генри попытался скрыть радость.

– А их певица, как бишь ее, тебе и в подметки не годится. Хотя...

– Руби? Сегодня она была не в форме. Обычно поет восхитительно. – Флора снова занялась салфеткой.

Закончив готовить, Генри оглянулся в поисках тарелок. Флора читала его намерения, как ноты с листа.

– Второй шкафчик от раковины.

Он кивнул, нашел тарелки, разложил по ним яичницу и сверху пристроил ломтики бекона. Выглядело не очень изысканно, и петрушкой он не стал украшать, как делала Глэдис в доме Торнов, но пахло все так, как должно.

– Хотя что? – Флора положила салфетку на колени.

Генри поставил перед ней тарелку.

– Хотя ты можешь еще лучше. Мне так кажется.

Флора настороженно на него посмотрела.

– Может быть. – Она со вздохом перевела взгляд на тарелку. – Наверное, надо попытаться поесть. Предстоит длинный день, и вряд ли мне удастся поспать.

– Только если ты правда хочешь есть, – сказал Генри. – Мне просто нужно было чем-то себя занять. Да и бекон я обожаю.

Часы пробили один раз. Флора поднесла вилку ко рту. По щеке покатилась слеза. Флора сглотнула и вытерла лицо.

– Я осталась совсем одна.

– Неправда. – Как бы ему хотелось найти правильные слова! – У тебя есть дядя.

– Это не то. Бабушка ведь меня вырастила.

Генри хотелось пообещать всегда быть рядом, но он не мог произнести эти слова. Она сама должна захотеть.

– Я останусь с тобой, пока нужен, – сказал он.

– До приезда коронера. Мило с твоей стороны. – Она вздохнула и отодвинула тарелку. – Пойду ему позвоню.

Она подошла к нише, где стоял телефон. Набрала телефонистку, которая соединила ее с участком. Флора быстро сообщила о произошедшем. Ее голос только раз сорвался, и у Генри защипало в глазах, когда он это услышал.

Флора вернулась за стол, доела и начала мыть посуду. Генри последовал за ней.

– Расскажи о своей бабушке. – Он взял у нее мокрую тарелку и начал вытирать, думая о своей жизни после смерти матери и сестры. Отец не разрешал ему о них говорить. Сказал, что слова ничего не изменят.

А после смерти отца никто не хотел о нем упоминать из-за того, что он добровольно ушел из жизни. Из-за этого замалчивания Генри казалось, что его родные никогда не существовали где-то вне его памяти. Прошло так много лет, что он уже начинал сомневаться, случилось ли это все на самом деле, правда ли у него были родители и обожаемая сестренка и он был для кого-то самым важным человеком в мире.

– Что бы ты хотел узнать? – спросила Флора.

– Все, что ты хочешь помнить.

Пока они прибирали в кухне, Флора рассказывала ему одну забавную историю за другой. Однажды бабушка положила крем в банку из-под майонеза, и Флора приготовила сэндвичи с курицей и кремом, думая, что это майонез. В другой раз Флора добавила в кукурузный хлеб соли вместо сахара, но бабушка все равно съела свою порцию и сказала, что ничего вкуснее в жизни не пробовала.

– И еще она шила лоскутные одеяла, – продолжила Флора. – Когда у кого-то из знакомых рождался малыш или просто так, когда ткань была. Этому научила ее бабушка, которая с помощью лоскутных одеял передавала шифровки беглым рабам. Они придумали целую систему сообщений и часто вывешивали одеяла на заборы или занавешивали ими окна.

Генри глянул на одеяло на столе в гостиной.

– А в этом тоже есть послание?

– Уверена, что да. Бабушка всегда прятала его в своих одеялах, каждый раз одно и то же.

– И какое?

– Ну, это может показаться глупым... – засмущалась Флора.

– Не хочешь – не говори. – Генри убрал тарелки в шкафчик и принялся натирать стакан.

– Да в нем нет никакой тайны. Просто... в общем, бабушка в каждом одеяле говорила, что меня любит. Она всегда вшивает – вшивала – куда-нибудь маленькое сердечко.

– Здорово, тайное послание, – восхитился Генри, ничуть не считая это глупым. Тайные послания использовались веками, чтобы завоевывать сердца и побеждать в войнах. Спартанский полководец Лисандр получал шифровки на поясе[13]13
  Испокон веков для сохранения тайны применялись шифры. Одной из самых древних систем шифра, сведения о которой донесла до нас история, является скиталь. Он применялся древними греками еще в пятом веке до нашей эры. В те времена Спарта, поддерживаемая Персией, вела войну против Афин. Спартанский полководец Лисандр начал подозревать персов в двойной игре. Ему срочно была нужна истинная информация об их намерениях. В самый критический момент из персидского стана прибыл раб-гонец с официальным письмом. Прочитав письмо, Лисандр потребовал у гонца пояс. Оказывается, на этом поясе верный друг (сейчас бы мы сказали «тайный агент») Лисандра написал шифрованное сообщение. На поясе гонца в беспорядке были написаны различные буквы, не складывавшиеся ни в какие слова. Более того, буквы были написаны не вдоль пояса, а поперек. Лисандр взял деревянный цилиндр определенного диаметра (скитала), намотал на него пояс гонца таким образом, чтобы края витков пояса смыкались, – и на поясе вдоль образующей цилиндра выстроилось сообщение, которое он ждал. Выяснилось, что персы замышляли нанести спартанцам неожиданный удар в спину и убили сторонников Лисандра. Получив это сообщение, Лисандр неожиданно и скрытно высадился неподалеку от расположения персидских войск и внезапным ударом разгромил их. Это один из первых известных истории случаев, в котором исключительно важную роль сыграло шифросообщение.


[Закрыть]. Это единственное, что заинтересовало Генри, когда на уроке истории им рассказывали про Пелопоннесскую войну. – Давай его найдем.

– Бабушка не закончила одеяло.

– Давай просто посмотрим, – предложил Генри. – Ничего ведь не случится.

Флора подняла одеяло и начала рассматривать.

– Нашла?

– Нет. Бабушка все-таки его закончила. Она его целую вечность шила и наконец дошила.

Кто-то легонько постучал в дверь. Генри вышел в садик, а Флора открыла коронеру. Тучи слегка разошлись, и стали видны тоненький серп луны и россыпь звезд. Генри попытался читать по ним как по нотам, чтобы разобраться, какую песню поют небеса, но вариантов было столько, что он оставил это занятие. Вдохнул ночной воздух, чистый и полный надежд. Несмотря ни на что, Генри был спокоен, сознавая, что сделал для Флоры все, что мог.

Когда коронер ушел, Флора вновь позвала Генри в дом. Они сидели на кухне, не в силах перейти в гостиную. На диване все еще оставались вмятинки там, где лежало тело старушки, и Генри не мог даже представить, каково их потревожить. Флора все извинялась за слезы, и Генри хотел сказать, что все нормально и он ее понимает, но не был уверен, что стоит.

– Устала? – спросил он.

– До чертиков, – кивнула Флора. – Но я вряд ли усну.

– Мне уйти? Я...

– Останься, – попросила она. – Хотя бы до рассвета.

Она накрыла его руку ладошкой. Генри желал наклониться к ней, коснуться ее лица, прижаться губами к губам. Когда он об этом подумал, Флора засмущалась и опустила глаза. Ресницы затрепетали, отчего сердце Генри забилось еще быстрее. Ударила молния, грянул гром и снова полился дождь, словно буквы в жидкой книге.

Генри ее не поцеловал. Ему хотелось, но сдержанность была его подарком Флоре.

Они слишком устали, чтобы говорить, и поэтому просто сидели рядом, прижавшись друг к другу, и медленно проваливались в сон без сновидений.

Когда Генри проснулся, дождь уже прошел. За окном занимался рассвет. Флора уже встала и варила кофе. В центре стола стояла тарелка с тостами, но Генри не мог задерживаться. Нужно вернуться домой, пока Торны не заметили его отсутствия, а еще важнее уйти отсюда, пока его не увидел никто из соседей Флоры, иначе ее репутация будет погублена. Да и уроки начнутся всего через несколько часов.

– Тебе кто-нибудь поможет с машиной? – спросил он, вспомнив о спущенных шинах.

Флора пожала плечами и прижала пальцы к векам.

– Разберусь. Утром надо будет найти дядю. А днем я должна работать на аэродроме, но придется все отменить.

– Позвони, если что-то понадобится. – Он коснулся ее руки. – Сожалею о твоей бабушке. – Генри написал на листке бумаги свой номер телефона и одним глотком выпил обжигающий кофе, не обращая внимания на боль.

Несколько минут спустя он уже стоял в дверях. Флора так же легко коснулась его руки.

– Можно один вопрос?

– Конечно. – Сердце замерло.

– Ты все еще хочешь играть в группе? Ты... ты мог бы нам пригодиться.

Генри задумался. Да, она ужасно ранила его самолюбие. Вдобавок будет почти невозможно объяснить это Торнам, и он не знал, как совместить работу с учебой. Сказать «да» означает «нет» для всего того, что давало ему ощущение безопасности и защищенности.

Но он все равно сказал «да», зная, что жизнь больше никогда не будет прежней.

Глава 35

Как Любовь и надеялся, Итан не опечалился, когда Генри пошел за Флорой.

– Он такой, – сказал Итан, держа руку над головой в тщетной попытке защититься от дождя. – Всегда поступает правильно. Это не будет по-свински, если мы уедем? – Он открыл дверь и робко посмотрел на Любовь.

– Ни в коем разе. Не возражаешь, если я сяду вперед?

Итан кашлянул.

– Как тебе угодно.

Его голос слегка дрогнул, и человек бы этого не заметил, но Любовь, умея тонко чувствовать, увидел, что все тело Итана словно вспыхнуло. Ему хотелось подвинуться ближе к этому прекрасному юноше, помочь ему понять, что вожделенной им любви не стоит бояться или стыдиться. Если Итан смирится с тем, что полюбил мужчину, он точно поймет чувства Генри к Флоре. Возможно, тогда они смогут бороться плечом к плечу, как братья, даже если против них будет весь мир.

Но он не потянулся к Итану. Не сейчас. Любовь включил радио, где как раз звучала реклама чистящего средства «Санбрайт». Люди и их страх перед грязью...

– Добро пожаловать на очередную встречу младшего сестринского корпуса «Санбрайт»! Наше собрание, как обычно, начнется с официального приветствия и гимна. Прошу всех встать! Отдайте честь и повторяйте за мной!

– Эх, как бы мне хотелось заиметь приемник в Гувервилле, – сказал Любовь, постукивая по приборной доске. – Хотя, конечно, у нас нет электричества, чтобы он работал. Но все равно, намного интереснее слушать радио, чем то, как мужики поют и гремят тазами.

– Сестры, вы, конечно, знаете, что все общества, клубы и ложи обладают внутренней информацией, которую нужно хранить в тайне от тех, кто в них не состоят. Возьмем для примера младший сестринский корпус «Санбрайт»....

– Вот только обойтись бы без глупой рекламы. Сестринский корпус. Тайны. – Он выключил радио. Неловкость, казалось, можно было потрогать, и Любовь пожалел о неизбежном расставании. Да, оно разобьет Итану сердце. Но такова цена Игры. Иногда она выше, чем человек способен вынести.

Любовь вытащил из кармана блокнот и венецианскую ручку.

– Я тут думал о статье, над которой ты работаешь, – произнес он, на полную мощность включая обаяние Джеймса Бута. – И вспомнил об этом отрывке из одного греческого философа. – Он притворился, что читает Итану слова философа. Будь парень понаблюдательнее, то заметил бы, что в такой темноте ни зги не видно. Но, как Любовь прекрасно понимал, разум Итана померк, подавленный чувствами. – Гомосексуальность, – он помолчал, чтобы Итан понял, о чем пойдет речь, – считают постыдной варвары и тираны. Эти же варвары и деспоты считают постыдной и философию. – Итан молчал, не сводя глаз с дороги. – Эти правители боятся идей, их страшит дружба и повергает в ужас страсть – три свойства, зачастую присущие гомосексуальным отношениям. Развращенные и нечистые на руку политики ругают результаты этих свойств, потому что те не в их интересах.

Итан вцепился в руль так крепко, что костяшки пальцев побелели.

– Не вижу никакой связи с нами. – Он остановил машину. – То, чем мы занимались, это не оно. Я не такой.

Любовь коснулся руки Итана, даря спокойствие, однако не смог освободить его от печали.

– Разве ты не видишь, что та же система понапрасну растрачивает таланты всех жителей Гувервилля, которые хотят просто честно работать? Эта система ставит послушание выше мыслей и идей. Власть имущие с легким сердцем посылают людей на фронт, где те становятся калеками или погибают, но если человек задаст вопрос, его тут же объявляют предателем. Эта система могла бы бороться с несправедливостью, но она предпочитает ругать нечто столь простое и жизненно важное, как поиск второй половинки. Мы все рождены любить. Какая разница, какой расы или пола твоя вторая половинка, если вы оба счастливы? – Любовь взял голову Итана в ладони и вытер его слезы. – Зачем нужно выбирать страх, а не любовь? В каком мире это имеет смысл?

Итан навалился на руль и всхлипнул:

– Я лучше умру, чем буду этим.

– Не говори так. – Если Итан умрет, Генри будет раздавлен. Это может стоить ему Игры, что означает и смерть Флоры. Любовь даже думать о таком не мог, как бы ему ни нравился Итан. Он положил руку парню на спину.

Почувствовал, как бьется его сердце, и заставил свое биться в том же ритме. Он станет этой второй половинкой для Итана, и к черту последствия.

– Дыши, – прошептал он. – Дыши.

Из души Итана исторглась вся его жизнь в стыде и печали. Любовь поймал ее одной рукой и выбросил в окно, словно паутинку.

– Кто ты? – Итан поднял голову. Он больше не плакал и с любопытством смотрел на Любовь. – Кто ты на самом деле?

– Тот, кого ты всегда искал, – ответил Любовь. – Тот, кто здесь. Тот, кто тебя понимает. Тот, кто способен любить тебя в ответ.

Итан наклонился и поцеловал Любовь. Дождь барабанил по крыше машины, но ее водитель и пассажир не чувствовали ничего, кроме любви друг к другу.

***

Потом Любовь долго смотрел на спящего Итана. Он переоделся в обычный поношенный костюм Джеймса Бута и убрал Книгу Любви и Смерти в карман, впервые в жизни чувствуя, что она ему мешает. Хотя он умел ее уменьшать, на самом деле она была огромной коллекцией печальных историй любви. Он писал ее веками – тихий вызов Смерти, величайшей разрушительнице историй. Записывал, как игроки встретились, что увидели друг в друге, что захватило их воображение. Этим Любовь показывал свою приязнь к людям и их прекрасным оптимистичным сердцам.

В этих историях даже умершие продолжали жить.

Любовь всегда ощущал потребность записывать истории, но никогда прежде книга не казалась ему тяжелой ношей. Он бы хотел от нее избавиться, но переложить бремя, увы, было не на кого.

Глава 36

Воскресенье, 6 июня 1937 года

Солнце еще не взошло, но в воздухе уже разливался запах цветущей глицинии и лаванды. Сегодня будет теплее, чем вчера, но ненамного. Прохладная погода была для Генри одним из весомых плюсов этого города. Морось не шла на руку бейсболу – из-за дождя жители Сиэтла пропускали добрую четверть сезона, – но Генри всегда играл по большому счету из-за ритма и взаимодействия с другими игроками, а не ради состязаний, поэтому для него это не имело значения.

Воскресное утро, впереди экзамен по французскому. Казалось безумным, что за подобной невероятной ночью последует самый обычный день, наполненный такими будничными вещами, как французская грамматика.

Если в мире есть какой-то смысл, то после такой ночи должен родиться новый день, когда не нужно думать о школе и можно просто лежать на траве, смотреть в небо и воображать, каково было бы бегать вместе с Флорой, играть музыку, есть фрукты и гулять по улице всю жизнь, не опасаясь, что весь мир будет глазеть, осуждать или что похуже.

Отчасти он жалел, что вообще ее встретил. Жалел, что услышал ее пение. Жалел, что отведал яичницы у нее на кухне. Если бы всего этого не случилось, его жизнь представляла бы собой школу, музыку и бейсбол. Стипендия. Аттестат. Колледж. Все по плану, предсказуемо, респектабельно, безопасно. Возможно, даже брак с Хелен и вечная череда завтраков, обедов и ужинов. Рутина, питательный бульон для души, в котором нет места боли и страху. Жизнь в размере четыре четверти.

Но жалел он только отчасти, а по большому счету не обменял бы надежду ни на что. Он словно впервые в жизни прозрел и теперь не мог вернуться во тьму, как бы ни резал глаза свет.

За спиной послышался рокот мотора. Генри оглянулся и узнал «кадиллак» Итана, который ехал в сторону дома. Из центра. А может, из Гувервилля. Генри приветственно поднял руку, и Итан остановился. Его галстук торчал из кармана пиджака, а несколько пуговиц на рубашке были расстегнуты, однако, что самое странное, он выглядел счастливым и отдохнувшим.

– Видимо, ты тоже до дома не добрался, – усмехнулся Итан.

Генри скользнул на переднее сидение, и внезапно на него навалилась усталость.

– Ага.

– Ах ты шалопай. Но не волнуйся, я не скажу родителям.

– Что? Нет! – возразил Генри. – Ничего подобного. Ее бабушка умерла.

– Без дураков? – Итан скорчил скорбную мину. – Должно быть, ужасно прийти домой и увидеть такое. Что случилось?

– Похоже, старость. Она просто лежала на диване.

Друзья минуту помолчали. Потом Итан глубокомысленно сказал:

– Жизнь – временное явление, Генри. И чертовски непредсказуемое. Поэтому нужно хвататься за подвернувшиеся возможности, ловить удачу за хвост, стараться получить, что хочешь. Рисковать. Жить, любить... Все мы умрем, но если не будем жить так, как хотим, если не будем с теми, с кем хотим быть, то мы уже мертвы.

Генри повернулся посмотреть, не заменил ли кто-то его друга близнецом-самозванцем.

– С каких это пор ты исповедуешь такую философию?

Итан повернул на свою улицу, надул щеки и с силой выдохнул, подобно трубачу.

– Даже не знаю, с чего начать. – Он покосился на Генри. – Но кое-что со мной случилось. Просто... я не могу об этом говорить. – Он запустил пятерню в волосы и пригладил растрепавшиеся кудри. – Но мне кажется, что ты мог бы меня понять.

Он снова серьезно посмотрел на Генри, и тот с трудом сглотнул. Что он мог бы понять? И о чем именно Итан толкует? Они в тишине проехали по длинной, обсаженной деревьями улице.

Итан повернул на подъездную дорожку и заглушил двигатель.

– Значит, с тобой случилось что-то хорошее? – спросил Генри.

– Честно? – В глазах Итана таилась боль, и он судорожно выдохнул, прежде чем закончить мысль. – Это все, чего я на самом деле хотел. Но не знаю, назову ли когда-нибудь это хорошим.

Он закрыл лицо руками. Генри не знал, стоит ли что-то говорить. Потом Итан открыл дверь, вышел из машины и поплелся к дому, перебросив пиджак через плечо. Генри последовал за ним к парадной двери, которая распахнулась, едва они начали подниматься на крыльцо.

На пороге стоял отец Итана.

– Гуляли всю ночь, мальчики? – Его лицо было суровым, как всегда перед последующим нагоняем.

– Да, папа, – ответил Итан, скрещивая руки на груди. – Всю ночь. Я встречал рассвет. Ты никогда так не делал в молодости?

Мистер Торн почесал подбородок.

– Вообще-то делал. Именно поэтому сейчас и говорю вам пройти через черный ход и воспользоваться лестницей для слуг. Твоя мама уже не спит, и если она услышит, что вы явились под утро, нам всем на неделю будет обеспечена головная боль. Однако чтобы такое было в последний раз. Грядут облавы, и если вас заметут, это все усложнит. Последствия для обоих будут суровыми. Мы уважаемая семья, Итан. Не нужно навлекать на нас позор.

Итан обнял Генри за плечи, и юноши обошли заросшую плющом северную сторону дома, чтобы войти через черный ход. Оттуда через буфетную они попали на черную лестницу и поднялись на третий этаж в свои спальни, предварительно сняв обувь. Итан улыбнулся Генри, но тот не смог ответить тем же. Полицейские облавы грозят Флоре опасностью.

Глава 37

Понедельник, 7 июня 1937 года

После целого дня, проведенного за приемом соболезнующих и их подношений, Флора стояла на кухне одна и отмывала сковороду. Она сделала все возможное, чтобы постоянно чем-то себя занимать. После замены колес нужно будет поехать на аэродром и объяснить капитану Жирару свое отсутствие. Он поймет. Теперь ее мечта казалось столь далекой, что почти не имела значения.

В утренней газете Флора прочла заметку о кругосветном путешествии Амелии Эрхарт. Летчица проделала путь от устья Амазонки до столицы Сенегала, установив мировой рекорд – пересекла Южную Атлантику за тринадцать часов тридцать две минуты. Не так давно эти экзотические названия мест и мировой рекорд пробудили бы во Флоре соревновательный дух, но теперь они были просто буквами на странице, черными чернилами на дешевой бумаге, которая высохнет и пожелтеет за мгновение в вечности.

Да и какой в этом смысл? Флора по-прежнему хотела того, что давал ей полет: одиночества, хорошей зарплаты и возможности повидать мир на собственных условиях. Но также она хотела Генри и не могла иметь и то, и другое, жить двумя жизнями. Невозможность совместить одно с другим ощущалась почти как паралич. Но даже если она сделает выбор, однажды ее постигнет та же судьба, что и бабушку. Смерть неизбежна для всех.

Флора допила кофе, пытаясь выбросить из головы гнетущие мысли. Если не считать тиканья часов, в доме царила зловещая тишина. Со временем придется с ней свыкнуться. Бабушка всегда хлопотала по хозяйству. Готовила, мыла окна, натирала мебель, шила, слушала радио.

Флора подумала, а не включить ли его. Но нет музыки, которая сейчас не причинила бы боли, а драматическая постановка или, того хуже, комедия... нет, она не готова. Флора прошла в гостиную и взяла последнее сшитое бабушкой одеяло, которое вчера сложила и оставила на столе. Вдохнула его запах и, разложив одеяло на полу, внимательно рассмотрела каждый его сантиметр, пока не нашла послание, вышитое красными нитками в последнем сшитом бабушкиными руками квадрате. Когда уходит все остальное, материальные свидетельства жизни остаются.

Флора вновь сложила одеяло и попыталась набраться сил для починки колес. Шерман был занят организацией похорон, а потом собирался уехать по делам на север, поэтому его весь день не будет. Но замена колес хотя бы поможет убить остаток утра. Флора вымылась и потянулась к черному платью, но вдруг словно наяву услышала, как бабушка журит ее за любовь к черной одежде. Поэтому в конце концов выбор пал на длинную юбку в горошек и блузку. Флора надела шляпку, туфли и мамины перчатки и зашагала в сторону «Мажестика».

Тишина в доме казалась невыносимой, но уличный шум оказался еще более тягостным. Яркое солнце как будто насмехалось над ней, как и лай собак и рокот машин. Если в мире есть смысл, то время должно останавливаться, когда кто-то умирает. Хоть на секунду, чтобы отметить потерю. Тротуар поплыл перед глазами, и Флора сморгнула слезы.

Дойдя до клуба, она тут же занялась колесами, радуясь, что есть на что отвлечься. В багажнике лежали две запасные шины, но еще два колеса придется залатать. Сразу четыре спущенных колеса. Да, можно случайно пробить колесо, но не когда автомобиль стоит на стоянке. Кто-то явно сделал это нарочно. Флора мысленно пожелала этому человеку, чтобы на него нагадил больной голубь.

Достав из багажника домкрат, она подняла левый борт машины и тут услышала, как за спиной остановился автомобиль. Открылась и закрылась дверь, и Флора, даже не оборачиваясь, поняла, кто приехал.

– Привет, Флора, – ласково поздоровался Генри. – Помощь нужна?

– Тебе разве в школу не надо? – Она встала и непонимающе посмотрела на свои руки, словно вмиг забыла, для чего они ей нужны.

Генри приподнял шляпу и почесал макушку.

– Нет, не сегодня. – Однако было понятно, что он лжет.

Интересно, что он прогуливает? Возможно, экзамен, если принять во внимание время года. Флора решила не развивать тему, на удивление благодарная ему за то, что приехал составить ей компанию. Также она не стала спрашивать, как он угадал, во сколько приехать, потому что уже знала ответ. Он знал, что она здесь, а она знала, что он скоро приедет. Они словно играли дуэтом, но не на сцене, а в мире.

– Умеешь ставить заплатки на шины?

– Постоянно их ставлю для Итана.

Они присели вместе, и Флора, не удержавшись, вдохнула исходивший от Генри аромат лимона и пряностей. Ей нравился этот запах, но почему-то одновременно повергал в печаль, поскольку обострял обычное ощущение неизбежной утраты.

– Заплатки в багажнике, – сказала она, стараясь говорить деловито. – В оранжевой банке. Я пока поставлю запасные колеса, а потом мы заклеим те, которые я сниму, хорошо?

Работая, она по привычке начала напевать.

– Что это за песня? – спросил Генри.

– «Легкая жизнь» Билли Холлидей. Слышал ее?

– Нет, но она мне нравится.

Флоре в голову пришла безумная идея, которую было неловко озвучить.

– Могу тебя потом научить ее играть, – предложила она. – Если хочешь, конечно. Может стать твоим первым выученным номером.

Последовала долгая пауза, и Флора засомневалась. Не сказала ли она глупость?

– Конечно, – кивнул Генри. – Ничего ведь не случится.

***

Закончив с колесами, они поехали в «Домино» и вместе поднялись по ступенькам.

– Днем все по-другому, – заметил Генри, снимая шляпу.

Поначалу Флора не поняла, что он имел в виду, говоря «все». Их двоих? Их общение? Странная легкость ночи бабушкиной смерти исчезла. Потом Флора догадалась: он имеет в виду клуб.

– Люди и музыка добавляют атмосферы. – Флора обошла Генри, чтобы включить в зале свет.

– Честно говоря, мне так больше нравится. Появляется ожидание чего-то захватывающего. – Он остановился у подножия лестницы, и Флора обернулась. – Это место хочет, чтобы его наполнили.

Флора радовалась тусклому освещению. Она положила перчатки на стол и взобралась по ступенькам в кулисы, где стоял контрабас Грэди. Генри положил шляпу рядом с ее перчатками и последовал за ней.

– Я возьму. – Он привычно поднял инструмент и понес на сцену.

– Значит, первые аккорды... – Флора набрала в грудь воздуха, словно готовясь нырнуть в озеро. – Я не распелась, но как-то вот так. – Она пропела ноты мелодии. – Малый минорный септаккорд от ля, потом уменьшенное трезвучие от ми...

Генри проверил, настроен ли контрабас, и начал играть, подстраиваясь под Флору. Она пела медленно, сначала тихо, распеваясь и следя за тем, чтобы Генри успевал. Он время от времени поднимал на нее глаза и вновь возвращался к инструменту, переставляя пальцы левой руки на грифе, а правой водя смычком по струнам.

– Ты поешь не в полную силу, – заметил он. – Почему?

– Я распеваюсь.

– Нет, я имел в виду вообще. Думаю, ты могла бы вкладывать в песни больше души. – Он улыбнулся, давая ей понять, что это лишь наблюдение, а не упрек.

Флора подняла руку, словно отгораживаясь от него. Они прошли куплет, и на припеве она решила попробовать петь в полную силу, просто чтобы посмотреть, что из этого выйдет. А потом так и продолжила петь, как раньше в «Домино». Да, делать это под аккомпанемент только одного инструмента было непривычно, но Генри играл очень хорошо, извлекая звуки из нескольких струн одновременно. У него настоящий талант. Он умел соединять ноты в мелодию, время от времени импровизируя, и впервые со дня их встречи Флора почувствовала, как раскрывается ее душа. Больше всего ее удивило то, что петь так было намного легче – она просто позволяла каждой ноте жить своей жизнью. Флора чувствовала ноты в груди, в голове и, наконец, везде.

Заканчивая последнюю строчку, она услышала шаги. Кто-то приближался. Не один человек, судя по нестройному топоту. Она мысленно выругалась, увидев, кто пожаловал в клуб: мистер Поттс и его подельники, а с ними полицейский.

– Простите, дяди еще нет, – сказала она и поспешила к ним, намереваясь выдворить визитеров, пока Генри не догадался, кто они.

– Мы пришли не к вашему дяде. – Мистер Поттс устремился к ней.

Они встали посреди зала. Полицейский подошел к ним и взялся за свисавшие с широкого ремня наручники.

– Мы пришли к вам, – продолжил мистер Поттс. – По поводу взятки, которую вы не так давно предложили. Как выяснилось, это противозаконно. Вы, дорогая моя, нажили себе кучу неприятностей.

Флора почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Они ее поймали. Клуб бы закрыли, если бы она тогда не заплатила. А теперь они все равно ее арестуют за дачу взятки. Генри пока молчал.

– Это несправедливо, – запротестовала Флора, отдергивая руки от полицейского, но сразу поняла, как глупо это прозвучало. – Пожалуйста. – Она отступила на полшага назад и поняла, что Генри стоит за ее спиной. Посмотрела полицейскому в глаза, потом перевела взгляд на нагрудный знак. Дж. Уоллес-младший. – Ладно вам, детектив Уоллес, мы просто не поняли друг друга.

– Мисс Саудади, – вмешался мистер Поттс, – мы действуем в интересах закона, а вы представляете угрозу обществу. – Он бросился на нее.

– Это просто нелепо! – Она отшатнулась, и Генри встал между ней и инспектором.

– Можно это как-то разрешить? Прошу, не арестовывайте ее. – Он нерешительно добавил: – У меня есть связи...

– Что ты говоришь, парень? – поинтересовался мистер Поттс. – Предлагаешь нам взятку? Угрожаешь? Поверь мне, ничего хорошего из этого не выйдет.

– Нет, ничего подобного. – Генри взял Флору за руку, и она стиснула его пальцы.

– А-а-а, теперь я вижу, – ухмыльнулся инспектор. – У молодого человека есть потребности, и иногда он находит неприемлемые обществом возможности их удовлетворять. В этих местах такое пока еще не нарушает закон, но является позорным. Но вы же не захотите лишиться из-за этого головы, фигурально выражаясь. Черномазая шлюха вроде этой...

В полумраке мелькнул кулак Генри, раздался удар, и мистер Поттс схватился обеими руками за нос. По пальцам потекла кровь.

– Ты сломал мне нос! – провыл он. – Как пить дать, сломал!