Текст книги "Игра в Любовь и Смерть (ЛП)"

Автор книги: Марта Брокенброу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Мужчины схватили Генри. Уоллес, так и не проронивший ни слова, по крайней мере аккуратно застегнул наручники на запястьях Флоры. Генри же подобного отношения не удостоился. Когда их бросили на заднее сидение полицейской машины, под глазами Генри лиловели фонари, а нижняя губа была рассечена.

– О Генри, – ужаснулась Флора. – Мне так жаль.

– Да все нормально, – улыбнулся он. – Целиться эти парни не умеют, по носу так и не попали.

Флора не смогла улыбнуться в ответ на шутку. На заднем сидении было достаточно просторно, и они не касались друг друга, но ей хотелось приложить лед к его опухшему лицу, смыть кровь с губы чистой влажной тряпочкой, а потом поцеловать Генри в лоб и извиниться за то, что вовлекла его в свой мир грубости, несправедливости и частых унижений. Она отвернулась к окну. В небе плыли кучевые облака. Скоро снова начнется дождь.

Генри промычал себе под нос первые аккорды разученной песни.

– Мы к ней еще вернемся, обещаю. Однажды.

Лоб Флоры запылал. Рассерженная тем, что так легко попалась в ловушку, она похрустела пальцами и покрутила руками в наручниках, не зная, что дальше предпринять. Внезапно она вспомнила мамины перчатки, вместе со шляпой Генри оставшиеся лежать на столе. Черт. Без перчаток ее руки казались неприлично голыми. Перчатки не только скрывали цвет ее кожи и давали возможность появляться на публике пристойно одетой. Они имели другое, более важное значение. Флора попыталась убедить себя, что это просто перчатки, что тепла маминых рук в них уже давно нет. Флора, изо всех сил пытаясь сохранить спокойствие, откинулась на спинку сидения.

– Конечно, однажды вернемся, – ответила она.

Покосившись на Генри, она пожалела, что позволила горечи просочиться в голос.

– Флора, не прекращай верить, – взмолился Генри.

Они прибыли в участок. Уоллес вывел из машины сначала Генри, затем Флору. Они миновали стайку голодных детей, что шатались около участка.

– Ну-ка, кыш отсюда, – велел Уоллес. Детишки разлетелись кто куда, словно сухие листья.

– Мне бы хотелось воспользоваться правом на звонок, – сказал Генри.

– Всему свое время. – Уоллес отвел Флору в камеру и расстегнул наручники. Кровоток начал восстанавливаться, запястья заныли. Дверь захлопнулась. Камера была маленькой, темной и грязной, с дыркой для туалета в полу и продавленной койкой.

Укладываясь на тонкий матрас, Флора поняла, что ей никто не предложил кому-то позвонить. Не то чтобы это имело значение. Бабушка мертва. Шерман на другом конце штата закупает спиртное у своего недорогого поставщика и не вернется до самого вечера, да и все равно ни у него, ни у других музыкантов нет телефонов. За ней некому прийти.

Глава 38

Сначала бабушка. Теперь вот это. Больше всего на свете Флора хотела уснуть, на время забыть всю скорбь мира, но сон не шел. В камере было сыро и плохо пахло – полная противоположность небесам. Где-то в сумраке жужжала муха. Флоре не хотелось думать, что та ест. Она попыталась представить себя в самолете, оставляющей прежнюю жизнь позади, но ничего не получилось. Она прислонилась к шершавой влажной стене и попробовала отрешиться.

И тут до нее донесся голос Генри. Он пел. Прежде ей никогда не приходило в голову, что он тоже умеет петь. Его голос как будто был создан для ее ушей. Флора подвинулась ближе к решетке, чтобы слышать лучше.

Песня была незнакомой, но Флоре она тут же показалась родной, как собственная кожа.

 
Ты – на небе луна,
Я – морская волна.
Меня тянет к тебе,
Где бы ты ни была.
Небеса против нас
И хотят разлучить.
Расстоянье меж нами
Может сердце разбить.
Но однажды твой свет
Обожжет мою кожу.
И однажды волна
Вглубь затянет тебя.
И с луною волна,
Обещаю, однажды
Вместе будут навек –
Ты и я.
 

Однажды. На памяти Флоры это слово всегда было связано с неизбежностью смерти, собственной и всех, кого она любила. «Однажды» всегда внушало ей страх. Но эта песня позволила ей взглянуть на это слово под другим углом, под которым оно несло меньше боли.

С каждым куплетом горе по бабушке, ярость на сложившееся положение, вина перед Генри понемногу меркли. Флора могла бы вечно слушать эту песню, купаться в ее волшебстве. Но этому не суждено было случиться. Размеренное хлопанье в ладоши и стук каблуков по бетону разрушили очарование. Генри оборвал строчку.

– О нет, не останавливайся из-за меня, – донесся до Флоры резкий голос.

Она присмотрелась сквозь прутья решетки. Сердце сжалось при виде суровой девушки, которая приходила с Генри в «Мажестик». Если, оказавшись в тюрьме, он позвонил именно ей, она что-то для него значит. В принципе, логично. Она красива. Выглядит образованной. С правильным цветом кожи. Она – то, что ему нужно.

Флора это понимала, но хотя союз с этой девушкой сулил Генри счастливую жизнь, Флора завидовала темноволосой незнакомке, потому что та могла иметь то, что Флоре недоступно, и быть той, кем Флоре никогда не стать. Хуже того, незнакомка узнает, что Генри унизили по вине Флоры. Она будет осуждать Флору, и правильно сделает.

Девушка остановилась перед камерой Генри.

– Поздравляю. После выплаты залога у тебя осталось двенадцать центов. Как здорово, что твои деньги меня никогда не интересовали.

Генри что-то тихо ответил, Флора не разобрала слов.

– Ты, должно быть, шутишь, – ахнула девушка.

Еще одна неразборчивая реплика Генри.

– Ты сумасшедший. Понимаешь ведь, что скажут Торны?

– Хелен, пожалуйста. Не говори им, почему я здесь оказался, умоляю. Когда закончишь, пожалуйста, забери Итана из школы и довези до его машины, чтобы он за мной приехал. У него есть деньги, и он не станет возражать, что я взял «кадиллак». Прошу... Ради меня.

Флора затаила дыхание, жалея, что не знает, о чем они говорят.

– Весьма странный способ просить меня об услуге, Генри. Что мне до этой девицы? И я совершенно точно не стану обещать хранить твою тайну. Разве что ты дашь мне что-то взамен.

Последовала долгая пауза, но Флора не осмеливалась выдохнуть. Потом Генри снова что-то прошептал, и Хелен безразлично ответила:

– Ладно. Ты сам роешь себе могилу.

Флора, больше не пытаясь скрывать неприязни к Хелен, пожелала, чтобы с неба на голову этой сучке свалилось пианино. Смерть от клавиши си-бемоль.

И тут внезапно Хелен в сопровождении охранника выросла перед камерой Флоры и бросила:

– Не стой столбом.

– Прошу прощения? – Ради Генри Флора попыталась замаскировать свое отвращение. – Что происходит?

Охранник позвенел ключами, и Хелен объяснила:

– Генри ведет себя как круглый дурак. У него хватило денег на залог только для одного арестованного, а поскольку он джентльмен – что меня в нем восхищает, – он выбрал тебя. Но если тебе тут хорошо, я могу попробовать еще раз воззвать к его разуму.

Флора чувствовала себя животным в зоопарке. Отвращение, казалось, было осязаемым.

– За мной придут, – сказала она.

– Что-то я сомневаюсь, – фыркнула Хелен. – Сейчас или никогда. Решай.

Слишком уставшая, чтобы как следует все обдумывать, Флора согласилась.

– В клубе есть деньги на залог для Генри. Если ты меня туда отвезешь, я за ним вернусь.

– Какой замечательный план, спасибо, что поделилась, – съязвила Хелен.

«Смерть от клавиши си-бемоль». Флора готова была отдать королевство в обмен на падающее с неба пианино.

Камера Генри была последней на пути к выходу. Генри бросился к решетке, но полицейский быстро вывел Флору на улицу.

– Я вернусь за тобой! – крикнула она, уходя. – Обещаю!

Но после этого все будет кончено. Придется сказать ему «прощай». Неважно, что она к нему чувствовала, как сильно привязалась. Если продолжить, она испортит ему жизнь, если уже это не сделала.

Выходя из участка, Хелен помахала полицейским, словно навещала их со светским визитом.

– Увидимся!

Солнце в небе дало Флоре понять, что время перевалило за полдень. Она пропустила утреннюю смену на аэродроме. Флора чувствовала себя не в своей тарелке, когда надолго разлучалась с самолетом, пусть капитан Жирар и с пониманием отнесся к ее отсутствию. Вдобавок она не подготовила «Домино» к открытию, поэтому сейчас придется носиться в мыле. Нельзя допустить, чтобы все рухнуло.

– Сколько нужно денег? – спросила она.

Хелен назвала сумму, услышав которую, Флора побледнела. Придется опустошить весь сейф, а потом как-то объяснить это Шерману... Этого разговора она боялась больше всего на свете.

– Не хватает, да? – фальшиво посочувствовала Хелен.

Проигнорировав вопрос, Флора спросила:

– Где, говоришь, твоя машина?

– Ничего подобного я не говорила. Равно как и не предлагала тебя подвезти, но если ты очень попросишь... – Она хищно улыбнулась.

– Пожалуйста, – выдавила Флора.

Хелен оглянулась через плечо.

– Иди за мной.

Глава 39

Хелен мчалась к «Домино», как будто ей жить надоело: слишком быстро, не обращая внимания на другие автомобили. Когда она доставала сигарету из сумочки, машину вынесло на встречную полосу, но Хелен лишь истерически расхохоталась. Флора надеялась, что Хелен никогда не захочет сесть за штурвал самолета. Это плохо кончится.

Когда они прибыли к «Домино», Хелен беззаботно подкрасила губы.

– Пошли?

– Куда? – Флора потянулась к ручке.

– Пойдем внутрь и возьмем деньги на залог, конечно. – Хелен сжала губы и посмотрела на свое отражение в зеркале заднего вида.

– Здесь наши пути расходятся, – отрезала Флора. – Спасибо, что подвезла.

Хелен и слышать ничего не желала:

– Хочу побывать в клубе, о котором столько наслышана.

Флоре хотелось из принципа ей отказать, но также хотелось продемонстрировать, что «Домино» – это не просто клуб, а нечто особенное. Что-то, построенное ее семьей. Что-то, чем восхищался Генри. Что-то, чему удалось пережить многое.

– Ладно. – Она достала ключи и направилась к двери.

Они зашли в клуб, миновали портрет ее родителей, спустились по лестнице и повернули налево в кухню, где Чарли уже трудился над вечерним меню. Пахло вкусно: томленым мясом и кукурузным хлебом.

– Я бы предложила тебе перекусить, но знаю, что ты торопишься, – вежливо сказала Флора.

Оставив Хелен на кухне, она пошла в кладовую, открыла сейф и вытащила все деньги, надеясь, что Чарли ни о чем не спросит. Когда она вернулась, Хелен сидела за столом, а Чарли опирался на столешницу, прижимая руку ко лбу.

– Что-то мне нехорошо, мисс Флора.

– Тогда иди домой, Чарли, – разрешила она. – Я сама тут все закончу.

– Но Шерман еще не вернулся. Одна вы тут не справитесь, и, смею сказать, в зале еще полно работы.

– Все нормально, Чарли. Иди домой. Я знаю все твои рецепты и скоро вернусь. Позову девочек помочь. Справимся. Нельзя готовить, когда ты болен. А накрыть на столы – пустяки.

Чарли выглядел неважно, и Флора надеялась, что это не заразно.

– Так неожиданно поплохело, – пожаловался он.

– Все нормально. Иди, отдыхай.

– Думаю, так и сделаю. Спасибо за понимание. – Он, шаркая, вышел из кухни и побрел по лестнице. Повар снимал комнату в этом же квартале, иначе Флора пошла бы его провожать.

– Что ж, – Хелен медленно повернула голову к Флоре, – не повезло тебе. Он выглядел вполне здоровым, когда мы пришли.

– Такое бывает, – развела руками Флора. – Справимся.

Хелен сидела без перчаток, явно намереваясь задержаться. Зря это она. Флора повела ее наверх, по пути вспомнив о своих перчатках, которые лежали на столе вместе со шляпой Генри. Она сделала мысленную зарубку забрать их, когда проводит Хелен.

У выхода гостья спросила:

– Что, никакой экскурсии?

– Нет времени, – вздохнула Флора. – Прости. Еще раз спасибо, что подвезла.

Хелен протянула руку, и Флора ее пожала, лишь бы гостья поскорее ушла. Но когда их ладони соприкоснулись, она почувствовала странный холодок. Мир потемнел, и вот она стоит уже не на тротуаре, а внутри «Домино» – клуба, каким он был много лет назад. Тело казалось чужим, как будто она под водой и погружается все глубже, а давление с каждой секундой усиливается.

В клубе было шумно и весело. Усатый мужчина в полосатой рубашке и брюках на подтяжках бренчал на пианино рэгтайм. За столами играли в кости. Посетители чокались высокими стаканами, шуршали расшитые бисером платья, женщины с короткими стрижками танцевали с мужчинами в костюмах и поднимали напудренные лица к электрическим люстрам. Все смеялись. Но время явно было другим.

Флора хотела оглядеться вокруг, но не могла управлять своим взглядом. Она словно очутилась в чьей-то голове. Ее мысли прервал мужской голос:

– Что такая красивая девушка делает одна в подобном заведении?

В поле зрения появился бармен, у которого рукава рубашки были закатаны до локтей могучих рук. Он наклонился к ней, перегнувшись через полированную стойку. Рядом со стаканом Флоры виднелись белые женские пальцы.

Положив ладони на стойку, Флора почувствовала, как в нее что-то хлынуло, что-то сильное, старое и пахнущее дугласовой елью. Она словно высасывала из стойки жизнь.

Она ощущала в теле невиданную легкость, совсем как когда самолет отрывался от земли. Фортепианная музыка смолкла. Люди перестали болтать, пить и играть. Девушка, чьими глазами смотрела Флора, повернулась к заговорившему пианисту.

– Дамы и господа, представляю вам мисс Вивиан Крейн и группу «Старлайт»!

Вивиан Крейн. Ее мама. Живая. Как такое возможно?

Зал взорвался аплодисментами. Флора увидела, как ее мама вышла из тени в освещенное прожектором пятно в центре сцены, встав спиной к зрителям. Даже так она приковывала к себе взгляды. Когда она наконец повернулась лицом, на нее смотрели все без исключения. Но она глядела только на одного человека. Контрабасиста. Отца Флоры. Сердце Флоры екнуло при виде их вместе, живых.

Заиграла музыка: дребезжание тарелок, протяжный стон кларнета, ритмичный бас в руках умелого музыканта. Вивиан открыла рот, и полившиеся из него ноты больше походили на чувство, чем на голос, и временные уши Флоры услышали в нем любовь и тоску, которая проникала в запястья, горло и сердце. Стало трудно дышать.

Картинка изменилась. Флора все еще была в «Домино», но теперь смотрела на мужчину, который кидал кости. Откуда-то она знала, что под его пальто скрывается форма патрульного полицейского. И знала, что его карманы раздуваются от полученных в качестве взяток денег, которые он просаживал за игрой, время от времени прикладываясь к фляжке с джином.

И вот она уже на улице. Идет снег, и она ждет в длинном элегантном автомобиле с матерчатой крышей с круглыми передними фарами и запасным колесом на багажнике. В открытые окна задувает колючий зимний ветер. Она сидит на пассажирском сидении. Время идет. Идет и снег. Из «Домино» выходят люди. Наконец, спотыкаясь, появляется игрок в кости, которого поддерживает молодой дядя Шерман.

– Точно не хотите чашечку кофе, чтобы протрезветь? – спрашивает он.

Мужчина качает головой.

– Холод взбодрит не хуже. – Он хлопает себя по щекам и идет к машине, а из переулка выходят родители Флоры. Отец поправляет воротник маминой енотовой шубы. Лунный свет отражается от заснеженной мостовой и подсвечивает их лица снизу. Отец наклоняется поцеловать маму, она смеется и тянется к нему, сгибая правую ногу в колене и отрывая от земли.

– С днем святого Валентина, любимый, – говорит она.

Нет, нет, нет. Флора знала, что случилось той ночью.

Белый мужчина садится в машину, расточая запах джина. Поворачивает ключ. Мотор чихает и заводится. Пытаясь отъехать задом, мужчина чертыхается, когда машина катится вперед и наезжает на бордюр. Он переключается на задний ход и едет задом, колеса скользят на снегу. Водитель наваливается на руль и тяжело дышит. Флора пытается закричать, но губы не слушаются.

Ее родители выходят на дорогу. Флора пытается дотянуться до руля, но рука не двигается. Мужчина за рулем давит на газ. Родители слышат рокот мотора и, все еще держась за руки, поворачиваются к автомобилю. Свет фар выхватывает яркие детали: их глаза, зубы, драгоценности на маме, которые словно упавшие звезды мерцают в темноте.

Водитель дергает ногой, намереваясь ударить по тормозам, но по ошибке жмет на газ. И вот Флора уже на улице и держит на руках отца. Чувствует, как жизнь перетекает из него в нее: мерцающий свет свечей, отраженный декой контрабаса, удар биты по мячу субботним утром, запах кукурузного хлеба из духовки воскресным днем. На короткий миг Флора видит взрывы в ночи, слышит запах пороха, страха и крови, замечает лицо капитана Жирара, освещенное пылающим в ночи пожаром. А потом снова мягкий свет, атласная кожа маминой шеи между ухом и ключицей, поцелуй и личико Флоры – сплошные карие глаза, розовые десны и пухлые щечки.

Руки отпускают отца и обнимают маму, и Флора впитывает воспоминания о подстриженных рождественских елках, горячих пирогах только из печи, весенних тюльпанах и зеленых летних озерах, музыке, идущей к горлу от самой земли. Во всех воспоминаниях, даже в детских, присутствовало личико малышки Флоры, как будто мама всегда хотела именно ее и всю жизнь копила в себе любовь, которую наконец произвела на свет в виде ребенка.

И тут мама умирает.

Белый мужчина вываливается из автомобиля, спотыкается, машет руками и выдыхает клубы пара в морозную ночь. Его шляпа падает, обнажая бледную плешь, обрамленную редкими седыми волосами. Он бухается на колени рядом с телами и всхлипывает. Брюки быстро промокают. Он прикрывает лицо руками, и Флора видит дюйм кожи и золотые часы на кожаном ремешке, которые он забыл завести.

И вот Флора уже стоит рядом с ним на коленях.

– Пожалуйста, – шепчет он, глядя на нее сквозь пальцы. Он где-то поранил костяшки, а на голове набухала шишка. – Я не знаю, что делать. Не могу так больше жить.

– Вам и не нужно ничего делать, – молвят чужие губы. – Осталось недолго.

– Слава Богу, – вздыхает он и опускает руки на колени.

Флора кладет руку поверх рук убийцы. Образы сменяются как в калейдоскопе: мужчина в майке и штанах сажает в саду деревья, утирая пот с загорелого лба, он же в полицейской форме вручает в участке тряпичную куклу плачущему грязному ребенку, он же, намного моложе, на свадьбе, стальная фляжка с джином в кармане его воскресного костюма. Затем фляжка превращается в графины, а потом в бутылки... и превращает смеющегося гладко выбритого брюнета в мутноглазую развалину, которая сейчас сидит рядом с ней.

– Что происходит? – спрашивает он. – Я вижу...

– Вы видите то же, что и я, – произносят губы. Рука накрывает его руку, и Флору тошнит от горя и потери. Мужчина выпучивает глаза. Вот он младенец в белом крестильном платьице, вот годовалый карапуз делает первые несмелые шаги по изумрудно-зеленому газону, вот ему пять и он катается на пони на деревенской ярмарке, а в десять поднимается на заснеженный вулкан. Вот он шестнадцатилетний в летних сумерках на проселочной дороге целует девушку, которая запускает пальцы ему в волосы, а пять лет спустя женится на той же самой девушке, единственной любви всей его жизни... если не считать джин, бросить пить который не помог даже сухой закон.

– Вы же знаете, я любил ее, – говорит он. – Почти как любил дышать. – Он говорит медленно, с расстановкой, словно каждое слово дается ему нелегко.

– Знаю. Но в этом и проблема любви – она не такая крепкая, как говорят.

– Я не боюсь. Рад, что вы здесь.

– Жизнь намного страшнее смерти.

Он хватает ее за руки.

– Подождите. Я не хочу видеть все. Можно без последней части? – Его тошнит, и он выкашливает последний выпитый джин.

– Они не страдали. – Взгляд перемещается на тела родителей Флоры, уже припорошенные снегом. – Более того, я позволю вам унести эту часть с собой, когда придет ваше время.

– Я готов нести ее до конца времен, если... если она приведет к... другому исходу.

– Хорошо. – Она на секунду закрыла глаза. – Но другого исхода не будет. Все умирают. Все. Это единственный конец любой правдивой истории.

Это предложение... Флора его уже где-то слышала. Она отчаянным рывком вернулась в свое тело. Кожа казалась туго натянутой, словно прижатой к костям. Флора вырвала руку, открыла глаза и вновь оказалась у входа в «Домино», совершенно разбитая. Что с ней произошло? Как так получилось, что она увидела последние минуты жизни родителей?

Хелен стояла рядом с ней и смотрела на часы.

– Ты в порядке? Выглядишь так, будто подхватила то же, что и повар.

– Все хорошо. – Не хотелось доставлять Хелен радость лицезреть ее в таком виде. – Генри меня ждет.

– Мы не всегда получаем то, что хотим, – произнесла Хелен. – Мы играем роли, которые нам выдали.

– Намекаешь на то, что я пытаюсь стать кем-то другим?

В лице Хелен промелькнуло недоумение, затем пришло понимание.

– Теперь ясно, как бы ты сказала то же самое.

– Генри меня ждет, – повторила Флора. – Так что прошу прощения...

– С чего ты взяла, что он все еще там?

– А кто бы уплатил залог?

– Может быть, я оставила записку Торнам, – пожала плечами Хелен.

Флору затошнило. Если мерзавка так поступила, то у Генри ожидаются неприятности. Нужно успеть добраться до тюрьмы первой.

– Не говори мне, что ты его любишь, – предупредила Хелен.

– Ничего подобного.

– Уверена, ты понимаешь все последствия. Ты навредишь Генри.

– И в мыслях нет причинять ему боль.

– Но... – Хелен помолчала, будто подбирая слова. – Ты бы выбрала его, если бы могла?

– Выбрала для чего?

– Думаю, ты знаешь

– А я думаю, что это не твоего ума дело.

– Да ладно тебе, не злись. В других обстоятельствах мы бы подружились. Не так уж много нас разделяет.

– Нас разделяет все, – возразила Флора. – Ты можешь ходить, куда хочешь. Делать, что хочешь. Есть, где хочешь. Мир принадлежит тебе и твоей расе. А мы для вас просто рабы. Ваш мир опирается на наши спины. Нам даже приходится платить вам взятки за привилегию вас развлекать. Но потом вы все равно нас арестовываете.

– Как ядовито, – усмехнулась Хелен. – Мне нравится.

– Мы закончили, – припечатала Флора.

– Пока что да, – кивнула Хелен.

***

Флора миновала половину ступенек крыльца, когда из двери, понурившись, вышел Генри, а по обе стороны от него шагали взволнованные мужчина и женщина. На женщине была шуба и шляпа, мужчина же бросался в глаза своим хмурым лицом.

– Генри? – окликнула Флора. – Прости, я приехала, как только смогла. – Она так торопилась, что забыла перчатки и его шляпу, и поняла это, только заметив его растрепанные волосы.

Генри поднял на нее удивленные глаза.

– А это еще кто? – потрясенно спросила женщина. – Откуда она знает твое имя? Это из-за нее ты сюда попал? Неужели – пожалуйста, скажи, что это не так – неужели ты ее нанял? – Она заплакала.

Мужчина стащил Генри с крыльца мимо Флоры, которая отступила, пропуская их, и выронила сумочку, из которой вывалились деньги и разлетелись по тротуару. Голодные дети в грязной одежде, отиравшиеся у здания, набросились на купюры, как воронье, и растащили почти все, но у Флоры уже не осталось сил за ними гоняться. Опекуны Генри посадили его на заднее сидение автомобиля и с визгом шин по асфальту умчались прочь.

Глава 40

Проследив, как Флора покинула «Домино», без сомнения, чтобы отправиться в тюрьму с жалкой пачкой купюр в сумочке, Смерть немного отъехала от клуба и припарковала машину. Был разгар дня, своего рода мертвый час для этой округи. Никто не увидел целеустремленную темноглазую девушку в красном платье, вошедшую в клуб через запертую дверь, открывшуюся от одного касания. Никем не замеченная, Смерть поспешила спуститься в зал, точно зная, с чего начнет, и надеясь, что все пройдет по плану. Она намеревался забрать у Флоры последнее, что держало ее в Сиэтле.

Смерть зажгла свечу и поставила на барную стойку, вдыхая запах расплавленного воска по мере того, как свет одинокого огонька распространялся по залу. Контрабас Грэди, все еще хранивший отпечатки пальцев Генри, лежал в углу сцены. Хотя он был размером со взрослого мужчину, Смерть легко подняла его, протащила через зал и водрузила на стойку. Она положила инструмент струнами вверх, воздавая должное человеческим жертвам, которые люди издревле приносили разнообразным богам, но все их смерти лишь проваливались в ее бездонную пустоту.

Смерть перенеслась на другую сторону барной стойки и принялась собирать бутылки: ром, водка, бурбон, скотч. Расставив их на полированной деревянной поверхности, она открыла первую бутылку и расплескала ее содержимое по инструменту, словно окропляя святой водой труп. То же самое она проделала со второй, третьей и четвертой бутылками. Дерево стонало от этого надругательства. Высохшая дека впитывала алкоголь, он вливался в эфы[14]14
  Эфы – звуковые прорези в верхней деке инструментов семейства скрипок: похожи на рукописную лат. букву f [эф].


[Закрыть], капли стучали по задней крышке деки. В воздухе пахло пылью и спиртом.

Смерть положила руки на стойку, вспоминая ту, из которой вытянула жизнь в ночь гибели родителей Флоры. Здесь еще меньше жизни, еще меньше сопротивления огню. Зрелище будет впечатляющее. Смерть взяла свечу и сунула в эф.

Из инструмента повалил дым, дерево покраснело, затем обуглилось. А потом, словно огонь понял, что проголодался, контрабас вспыхнул. Пламя сожрало лужицы протекшего спиртного, оранжевой рекой устремилось в разные концы барной стойки и перекинулось на пол, полки и бархатные шторы.

Смерть взяла перчатки, которые давным-давно оставила в маленьком зеленом доме. В конце концов они принадлежали ей, а она всегда забирала свое. Затем повернулась к выходу, чувствуя за спиной дым и жар и понимая, что Любовь был прав по поводу огня. Он жил своей жизнью, являл собой некое создание с собственной душой.

Да пылает он долго.

Глава 41

Флора вышла из тюрьмы и поехала в «Домино», где намеревалась по мере возможности закончить готовить еду до концерта. Она возьмет свои перчатки и уберет в сторону шляпу Генри. Она найдет способ позже передать ее Генри и оставить его жить своей жизнью.

Вдалеке в небо тянулся черный палец дыма. Флора хотела верить, что горит не ее клуб, что огонь пожирает не ее смысл жизни, но почувствовала, как внутри что-то оборвалось, словно часть ее души обратилась в пепел.

Флора остановила машину неподалеку и побежала к пылающему зданию. Жар обдал ее лицо и руки. Дым вонял чем-то масляным и ядовитым, без сомнения, подпитываемый запасами бара и кухни, занавесками, деревянной лестницей... всем ей знакомым, последними остатками родительского наследства. Портрет родителей. Поняв, что он тоже утрачен, как и дорогие сердцу перчатки, она не смогла сдержать слез и остановилась.

За спиной выли сирены, но пожарные смогут лишь помешать распространению огня. Плечи Флоры поникли. Семья Миясито в соседнем здании лихорадочно поливала его водой. Они что-то кричали друг другу по-японски, и от этого Флоре стало еще хуже. Если огонь перекинется на на их дом, Миясито тоже потеряют все.

На другой стороне улицы стояла полицейская машина. Когда служители закона увидели Флору, они вышли на тротуар. Один держал лист бумаги.

– Вы владелица этого заведения? – осведомился полицейский.

Флора кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Он вручил ей документ.

– Ужасно, что приходится отдавать вам предписание прямо сейчас, но я обязан это сделать.

Флора бросила взгляд на бумагу. Предписание городских властей закрыть клуб по обвинению в даче взятки. Чешуйка пепла упала на щеку Флоры, но она не обратила на это внимания. Отвернулась от полицейского, скомкала бумагу в шарик и швырнула его в огонь.

В голове звучали слова, которые произносил казавшийся непонятно откуда знакомым голос: «Однажды все, кого ты любишь, умрут. Все, что ты любишь, обратится в прах. Такова цена жизни. Такова цена любви».

Это «однажды» наступило.

Глава 42

Мистер Торн неодобрительно кривил губы, сидя за столом и перечисляя провинности Генри:

– Ты украл машину Итана...

– Я бы все равно разрешил ему взять «кадиллак», – вставил Итан.

– Не перебивай. Ты украл машину, ты прогулял занятия в день последнего экзамена, ты сдружился с... с цветной певичкой из ночного клуба и заставил кузину Хелен вытаскивать ее из каталажки, тем самым подвергнув ее репутацию бог знает какому риску.

Генри побледнел. Он не ожидал, что Торны все это раскроют; предательство Хелен его очень удивило и обидело. Вполне возможно, понял он, что таким образом Хелен отомстила ему за то, что он предпочел ей Флору. Остальные же обвинения – что Хелен якобы нежная фиалка, которую может погубить помощь кому-то их возраста – казались полной ерундой. Но Генри удержал рот на замке.

– Я все перечислил? – поинтересовался мистер Торн. – Или ты бы хотел сам признаться в том, что я не упомянул?

Генри посмотрел на Итана и по выражению его лица догадался, что друг просит ничего не говорить о поездке в Гувервилль и возникшей после нее дружбе Итана с Джеймсом. И Генри совершенно точно не собирался признаваться, сколько времени на самом деле проводил в «Домино» и насколько снизилась его успеваемость.

– Полагаю, это все, сэр.

Мистер Торн вновь скривил рот, уперся руками в стол и поднялся. Его массивное тело почти закрыло льющийся в окно свет, а тень упала на Генри и как будто придавила его к полу.

– Ты поставил меня в ужасное положение. Ужасное!

– Знаю, – деревянным голосом ответил Генри.

– Правда? Откуда тебе знать, каково это – обнаружить, что мальчик, которого ты вырастил почти как собственного сына, напал на государственного служащего при исполнении?

– Но он оскорбил...

– Даже не произноси ее имени! Не хочу больше ничего о ней слышать! Прошу, скажи, что вы не... – он презрительно взмахнул рукой, – вступали в связь.

– Нет, – прошептал Генри, сгорая от стыда, что ему пришлось говорить это прилюдно.

– Слава богу. Значит, последствий не будет. – Мистер Торн снова сел, откинулся на спинку кресла и потер лысину. – В газете придется написать о нападении и аресте. Так как тебе нет восемнадцати, ты несовершеннолетний, поэтому твое имя упоминаться не будет. Но журналистская этика требует указать, что ты имеешь отношение к нашей семье. Это позор, просто позор.

Генри сглотнул. Он уже об этом думал, и в устах мистера Торна перспектива казалась еще более ужасной.

– И, само собой разумеется, ты не выпустишься со своим классом. Мы уже побеседовали с директором. Он рассказал о твоих низких оценках и после твоей сегодняшней выходки решил исключить тебя из школы.

У Генри закружилась голова.

– И, безусловно, стипендия в университет также отменяется. – Мистер Торн снова наклонился вперед и уперся локтями в стол.

Стипендия была его будущим, вернее, могла бы им стать. А теперь ее больше нет. Новость ужаснула Генри, но в какой-то мере он всю жизнь ждал чего-то подобного. Как бы он ни пытался быть полезным, следовать правилам, кровью и потом добиваться своего места в этом мире, отчасти он всегда знал, что чужой на этом празднике жизни, и подспудно ждал изгнания.

Но также он знал, что где-то его ждет иное, более желанное будущее, о котором он всегда мечтал и в котором для него существовала возможность любви.