Текст книги "Моцарт"

Автор книги: Марсель Брион

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Зачем Моцарт приехал в Берлин? Маэстро искал более твердого заработка и был в плену иллюзии о возможности получить его от короля Пруссии, ведь австрийский император ему в том отказал.

После смерти Глюка в 1787 году император согласился предоставить Моцарту должность композитора Королевской и имперской палаты, которую при жизни занимал автор Алъцесты.Но хотя этот титул и сохранил свою помпезную окраску, австрийское казначейство, озабоченное режимом экономии, урезало жалованье по этой статье с двух тысяч до восьмисот флоринов. К этому следует добавить унижение, которое испытал Моцарт, войдя в такой «фавор». Глубоко оскорбленный, Моцарт лишь заметил: «Этого слишком много за то, что я сделал, но недостаточно за то, что я мог бы сделать». На деле от него не требовалось ничего другого, кроме как писать музыку для официальных балов. Но унижение было не в этом, ведь Моцарт растрачивал свой гений на «легкие» произведения с тем же пылом, с каким писал оперы, симфонии и концерты; великий артист всегда был верен себе, писал ли он серенады, менуэты или партитуру Дон Жуана.Легкая музыка Моцарта обладает божественной грацией, свойственной ему одному; он вложил и в нее всю душу, всю человечность, всю свою грандиозную простоту. Унижение состояло в том, что его творчество ценили в денежном выражении неизмеримо ниже, чем творчество кавалера.Тем не менее Моцарт согласился принять это предложение, поскольку отсутствие денег становилось все более и более тягостным, а долги накапливались так быстро, что у него не было иного выхода, как влезать в новые, чтобы расплачиваться за старые. Постоянные беременности Констанцы, связанные с ними болезни, смерть рождавшихся детей – выжили только двое из шестерых, один, доживший до 1844 года, Вольфганг Франц, другой – до 1858 года, Карл Томас, – усложняли жизнь семьи и усиливали нужду.

Когда домовладелец слишком настойчиво требовал арендной платы, которую ему не могли заплатить, Моцарту приходилось подыскивать новую квартиру. Частые переезды, поспешные и опустошительные для кошелька, так что супругам приходилось закладывать у ростовщиков почти все, что они имели, нервировали Вольфганга и создавали самую неблагоприятную для творчества обстановку. Внешне он сохранял веселость и добрый юмор, но его снедала тревога, заставлявшая обращаться к друзьям с удручающими просьбами вроде тех, которые он адресовал другу Пухбергу. Процветающий торговец Пухберг был франкмасоном, и композитор называл его «дорогим братом», умоляя оказать поддержку. Нельзя представить себе ничего более душераздирающего, чем просьбы, которые музыкант адресовал другу, когда в доме не оставалось ни дуката; и если подобные письма можно найти в переписке многих артистов, то письма Моцарта отличают искренность и простодушие ребенка, на которого навалились самые тяжкие обязанности, какие только способен вынести человек. Эти письма, сохраненные Пухбергом, стоят сегодня гораздо больших денег, чем те, которыми он ссужал Моцарта. Обычно они сводились примерно к следующему: «Если бы вы питали ко мне достаточное чувство дружбы и доброты, чтобы предоставить мне заем в тысячу или две тысячи флоринов сроком на год или два, под законный процент, вы дали бы мне возможность вставить ногу в стремя. Вы поймете, насколько ужасно и даже невозможно жить, когда приходится перебиваться от одного поступления денег до другого. И нет никакой возможности привести дела в порядок, когда не располагаешь хотя бы небольшим авансом… Если бы вы оказали мне эту дружескую услугу, я смог бы с большей легкостью с вами расплатиться, тогда как теперь все расчеты задерживаются, и, таким образом, заработанные мною деньги приходят нескоро и все сразу. Менее обремененный заботами, я смог бы работать с более легким сердцем и, следовательно, зарабатывать больше. Если вы не придете мне на помощь, я потеряю честь и доверие к себе – единственное, что я еще хотел бы сохранить. Если бы вы удовлетворили мою просьбу, я смог бы вздохнуть свободно…» Когда 16 ноября 1790 года у Моцартов родилась дочь, Вольфганг не мог ни купить лекарства, необходимые Констанце, ни расплатиться с сиделкой и врачом, и письма к Пухбергу становились все более настойчивыми и душераздирающими.

В апреле 1789 года Вольфганг решил попытать счастья в Пруссии. У короля Фридриха Вильгельма II была репутация очень хорошего музыканта. Он учился игре на виолончели у французского виртуоза Жана Пьера Дюпора и покровительствовал композиторам, жившим при его дворе. Король держал в Берлине три оперные труппы, итальянскую, французскую и немецкую. Многочисленные концерты собирали артистическую элиту столицы и знакомили с новыми произведениями. Поездка была очень дорогостоящей, и Моцарт охотно принял предложение князя Лихновски ехать в его карете. Этот дворянин, пользовавшийся расположением короля и имевший в Берлине многочисленных друзей, мог оказать Моцарту драгоценную поддержку.

По пути они намеревались делать остановки, поскольку князь хотел навестить родственников, в то время как Моцарт, воспользовавшись случаем, мог дать несколько концертов и завязать полезные связи. Ожидание поездки привносило приятное разнообразие в заботы маэстро. Единственным поводом для печали было то, что его не могла сопровождать Констанца. Он утешался тем, что писал ей из каждого города, где останавливался, длинные нежные письма, которые веселили молодую женщину пикантными анекдотами и описанием его успеха. В Праге его приняли чуть ли не как монарха, а Гвардасони заказал ему оперу. В Дрездене он играл перед курфюрстом Фридрихом Августом и получил в подарок золотую табакерку с сотней флоринов. В Лейпциге он играл на органе Иоганна Себастьяна Баха в Томаскирхе – можно себе представить, с каким волнением…

Прием, оказанный ему в Берлине, был более сдержанным. Титулованные прусские композиторы боялись конкуренции гения. Фридрих Вильгельм II был очень доброжелателен, несколько раз приглашал играть в Потсдам, где находился двор, и заказал ему разные пьесы для своей дочери Фредерики, шесть сонат для фортепьяно, а для себя шесть струнных квартетов, в которых монарх собирался играть партию виолончели. И это было все. Об опере не был! и речи, а уж тем более о постоянном месте при прусском дворе. Прусские композиторы возвели на его пути плотину. И хотя Моцарт подарил Дюпору девять менуэтов на тему его сочинения, виолончелист палец о палец не ударил для устройства здесь Вольфганга.

Таким образом, пребывание в Берлине не дало ожидаемых результатов. Моцарт предупредил Констанцу, что по его возвращении к ее радости встречи с ним добавится совсем мало денег. Но, естественно, он ни словом не обмолвился о том, что здесь у него была нежная связь с одной хорошенькой певицей из Оперы, Генриеттой Бараниус, которая пела Блондхен в Похищении из сераля.В день приезда, узнав, что должны были играть его оперу, Моцарт побежал в театр, где, разумеется, никто не обратил внимания на этого незначительного на вид невысокого человека, скромно расположившегося в глубине партера. Как всегда, вдохновленныймузыкой, в конце концов он уселся прямо напротив оркестра. В момент, когда скрипки начали фрагмент не в той тональности, он вскочил и громко крикнул: «Ре,пожалуйста, ре!»Оркестр остановился, и Моцарта уже собирались выпроводить из зала, когда один из музыкантов его узнал. Началась овация. Моцарт извинился перед дирижером. Спектакль должен был продолжиться, но смущенная певица, певшая Блондхен, категорически отказалась петь, если композитор останется в зале. Начались переговоры, Моцарт вынужден был лично объясняться с хорошенькой девушкой, которая, гордая своей властью над мужчинами – а она была любовницей короля, – решила добавить имя маэстро в список своих жертв. Переговоры закончились несколькими нежными словами, после которых маленькая Бараниус согласилась вернуться на сцену.

Легкомыслие Моцарта никогда не заходило слишком далеко: он был глубоко привязан к жене, и, когда Вольфганг вернулся в свой небольшой венский дом, у него вырвался вздох облегчения. Он никогда не согласился бы жить среди пруссаков, так далеко от Пратера, от кафе, от венской атмосферы и друзей. Он возвращался ничуть не более богатым, чем уезжал: остававшиеся сто флоринов занял у него Лихновски, и вполне могло так случиться, что тот никогда не вернет их Моцарту.

Преследуемый кредиторами, обескураживавший даже доброго Пухберга слишком частыми просьбами о кредите, почти лишенный возможности давать концерты и растерявший почти всех учеников и учениц (последнюю ученицу он потерял, занимая деньги у ее мужа), Моцарт оказался лишенным средств как раз тогда, когда врач назначил Констанце пребывание на водах в Бадене, а это требовало значительных расходов.

Раздавленный материальными заботами, Моцарт забывал о них, едва погрузившись в чарующий мир музыки. Райский мир, лучившийся неизбывным сияющим светом, атмосфера могучей, безмятежной радости и ангельской веселости захватывали Моцарта, едва он усаживался за клавир. Начиная сочинять, он отрешался от всего, что его окружало. Друзья могли гонять шары на террасе в Бертрамке или громко болтать и смеяться – Вольфганга ничто не беспокоило, словно некая хрустальная стена отделяла его от людей и превращала повседневную жизнь в обитель радости и счастья. Не страдавший ипохондрией и вовсе не чуждавшийся общения с людьми, он обладал удивительной способностью принадлежать лишь тому внутреннему миру, в который погружался, приступая к работе. Все разочарования, которые вызывало безразличие знати, муки ревности из-за ухаживаний, объектом которых Констанца была в Бадене, необходимость заниматься домашними делами и детьми – всего этого в такие часы для него не существовало. Столь свойственное ему отчаяние никогда не посещало его за работой. И если все четыре последние симфонии, Ре-мажор(KV 504), так называемая Пражская, Ми-бемоль мажор(KV 543), соль минор(KV 550) и До мажор(KV 551), названная «Юпитер», выражают духовную озабоченность конечностью человеческой жизни, то страдание, которое заявляет о себе при этом, переносится в сферу, превосходящую фатальность; что еще более важно – возвышенной красотой, которой дышат страницы моцартовских сочинений; сияющей божественной безмятежностью будут проникнуты и композиции для механического органчика в часах, которые он создал для своего рода полунаучного, полуярмарочного зрелища, организованного Кабинетом Мюллера (KV 594). Самое фантастическое из его произведений, Квинтет для стеклянной гармоники, флейты, гобоя, альта и виолончели,которое он написал в 1791 году (KV 617) для одной девушки, Марианны Кирхгесснер, восхитительно игравшей на этом удивительном инструменте, стеклянной гармонике, соединяет в себе пение соловья с «музыкой сфер» и духовными песнями.

По возвращении из Пруссии Моцарт в очередной раз воззвал к щедрости Пухберга. Но его письмо уже не было столь отчаянным, как предыдущее: заемщик почувствовал, что сможет отдать другу все, что занял, так как скоро в его кошелек должны были политься доходы от новой, заказанной ему самим императором оперы Так поступают все.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Большой симфонический триптих

Опера Так поступают всеобладала теми блеском и глубиной, изяществом и меланхолией, которые не могли не очаровать как разборчивых знатоков, так и легкомысленную публику. Моцарт так рассчитывал на успех, что за несколько дней до генеральной репетиции пригласил услужливого Пухберга и своего учителя и друга, которым всегда восхищался, Йозефа Гайдна, послушать оперу у себя дома. Пухберг должен был убедиться в возможности получения долга, а Гайдн – в чисто музыкальных достоинствах оперы, после чего Моцарт мог, как бы между делом, заговорить о новом займе.

К тому времени материальное положение семьи стало столь тяжелым, что бедняга Моцарт был вынужден прибегать к услугам ростовщиков, требовавших громадных процентов и выдававших наличными только часть договорной суммы, в счет оставшихся денег клиент получал различные, отнюдь не необходимые ему товары, продавать которые несчастный композитор не умел. Расходы угрожающе росли, а новых долгов едва хватало для уплаты процентов по старым. Моцарт понимал в денежных делах не больше, чем Констанца, и был легкой добычей для жуликов и нелегальных ростовщиков, которые со всей мыслимой изобретательностью вовлекали его в подозрительные сделки, ценой его жутких тревог и тихого отчаяния.

Состоявшаяся 26 января 1790 года премьера оперы Так поступают всепрошла с успехом. Казалось, произведению предстояла долгая сценическая жизнь, но 20 февраля – к этому времени оперу давали только десять раз – умер император. По случаю национального траура все театры были закрыты. Когда они открылись снова, опера Так поступают всебыла почти забыта, а афиши пестрели названиями новых постановок. Такое стечение обстоятельств сказалось на судьбе оперы, обещавшей стать популярной и доходной и способной больше, чем какая-либо другая (кроме, разумеется, Похищения из сераля!),понравиться венской публике. Умонастроение преемника Иосифа II, Леопольда II, осложнило ситуацию еще больше. Новый монарх никогда не принимал всерьез гений Моцарта. Может быть, он разделял враждебность к нему своей матери, Марии Терезии, которая, не доверяя его таланту из-за интриг Леопольда Моцарта и не понимая, что же такого «божественного» находят в произведениях его сына, никогда не выказывала к нему ни малейших признаков благосклонности.

Проявляя скорее слабость, чем собственный вкус, император взялся за реформирование театра, следуя советам соперников директора Оперы Сальери и главного управляющего имперскими театрами Розенберга, которые были уволены со своих постов. Неизвестно по какой причине немилость пала и на Лоренцо Да Понте, а также некоторых певцов, игравших в Так поступают все,в частности, на Фьордилиджи-Камиллу Феррарезе, привнесшую в эту роль много изящества и выразительности. Маловероятно, что произведение снова стали бы играть по причине внезапной монаршей опалы. Еще менее вероятным было, что Хофбург закажет Моцарту новую оперу.

Моцарта не лишили его не особенно завидной должности, обязывавшей поставлять «танцевальную музыку» для балов при дворе, но император остался глух к ходатайствам, с которыми к нему обращался Ван Свитен, пытавшийся помочь своему протеже, который надеялся получить место преподавателя музыки императорских детей и второго капельмейстера двора. Поддержанная дипломатом, который пользовался некоторым доверием у Леопольда II, эта просьба все же осталась без ответа. Казалось, монарх просто игнорировал музыканта, и сам этот факт ранил его больше, чем отказ. События разворачивались таким образом, словно император вообще забыл о существовании Моцарта. Его держали в стороне от празднеств при дворе, не пригласили на концерты, которые давались в честь короля Неаполя Фердинанда, хотя в связи с его визитом из опалы был возвращен Сальери, которому было разрешено дирижировать своей новой оперой; музыканты второго плана, например, Вейгль, получили в связи с этим событием важные заказы и лестное вознаграждение. Не фигурировала его фамилия и в списке девятнадцати композиторов, приглашенных прославить своим талантом коронационные празднества, к которым лихорадочно готовился Франкфурт.

На мой взгляд, Леопольд II проявлял такую подчеркнутую враждебность к Моцарту вовсе не из художественных соображений, а из-за его масонской деятельности. Мечтая о роли «просвещенного деспота», Иосиф II, человек либеральных взглядов и благородных чувств, допускал, что реформы необходимы, и, несмотря на свою робкую натуру и непостоянство характера, выказывал себя другом «просвещения». Он не только не противился франкмасонству, но даже признавал благородство его идеалов того периода. Моцарт, как и Гёте, был франкмасоном потому, что считал: единственное, что поможет избежать революции, это превентивные меры и согласие на законные уступки прежде, чем их потребует народ. Дворяне и даже члены королевской семьи охотно примыкали к первым масонским ложам, а их присутствие привлекало и всех тех, кто мечтал о деятельности в духе порядка и прогресса во благо человечеству. Ложи эти не были ни бунтарскими, ни подрывными; имена самых богатых аристократов значились там наряду с именами известных талантливых людей, а также буржуа. Проницательные умы понимали, что общество благородных людей, охваченных энтузиазмом, и людей решительных, принадлежащих к различным общественным классам, собранное из самых лучших и самых полезных подданных, как показано в Вильгельме Мейстере,способно создать тот новый порядок, который может заменить монархию и Церковь, не упраздняя их, в тот момент, когда неизбежная эволюция идей могла привести к упадку, если не к исчезновению «старого режима». Именно потому что франкмасонство не было во Франции достаточно серьезным движением, французская революция оказалась такой радикально жестокой; французские экстремисты упрекали франкмасонов в аристократическом происхождении, умеренности и особенно в том, что они упустили возможность избежать тотального ниспровержения ценностей и осуществить реформы постепенно, без беспорядков и кровопролития. Мощное в германских государствах франкмасонство стало там фактором прогресса и защитником традиционных ценностей, по своему характеру одновременно эволюционных и консервативных, ибо старалось сохранить реальную и оккультную власть в руках умных, бескорыстных людей, владевших административным, политическим опытом и опытом разрешения социальных вопросов.

Редко бывает, чтобы монарх следовал путем своего предшественника. Более серьезный, чем брат, более прагматичный и последовательный, Леопольд II почти неизбежно должен был действовать противоположно тому, что делал Иосиф II. Мария Терезия, женщина с энергичным и властным характером, не терпела никакого ослабления абсолютной власти и ненавидела франкмасонов. Ее второй сын унаследовал от нее эту ненависть и подозрительность, в противоположность Иосифу, которого она обычно распекала за либерализм.

Моцарт не занимался политикой, и хотя и вступил в масонскую ложу, «Коронованную надежду», и даже задумал основать новую ложу под названием «Грот», устав которой сам написал, был движим скорее гуманизмом и человеколюбием, а вовсе не идеей потрясти существовавший порядок. Представляется также, что, если бы эта элита по крови, самоотверженности и таланту смогла сохранить во франкмасонстве твердые позиции, она оставалась бы наилучшей опорой трона и алтаря при условии, что и трон, и алтарь учитывали бы изменения, произошедшие в западной мысли, и сознавали необходимость с ними считаться хотя бы ради того, чтобы продолжать существовать. То, что человек большого научного таланта и высокой морали Игнац фон Борн стоял во главе самой влиятельной в Австрии ложи под названием «Истинная гармония», было залогом мира и безопасности. Этот всемирно известный физик привнес во франкмасонство духовное величие и самоотверженность.

Французская революция 1789 года встревожила абсолютных монархов и вызвала огонь критики на франкмасонство, которое считалось ответственным за жестокости и беспорядки, царившие в залитой кровью Франции, тогда как само франкмасонство стало первой жертвой революции уже потому, что оказалось неспособным ей помешать. Леопольд II воспользовался этим предлогом, чтобы лишить австрийских франкмасонов той неявной поддержки, которую им оказывал его брат. Он даже запретил эту опасную «секту», что было наилучшим способом сделать ее действительно опасной для монархии, бросив в объятия оппозиции. Из-за принадлежности к франкмасонству Моцарт подпал под эти меры и оказался удаленным от двора, как если бы представлял опасность для трона. Но, желая участвовать в коронационных празднествах, несмотря на то, что его не пригласили, Вольфганг решил на свой страх и риск отправиться в старый курфюрстский город и попытаться на месте добиться такого приглашения. Поскольку денег у него, как обычно, не было, Моцарт понес к ростовщику остававшиеся у него редкие серебряные вещи. И поехал во Франкфурт вместе с Хофером, который всегда составлял ему компанию.

С радостным ощущением денег в кармане – он получил восемьсот гульденов, дав своему заимодавцу Генриху Лакенбахеру расписку на тысячу, – он стойко и весело переносил неприятности: трудности найма лошадей, отсутствие мест в гостиницах, заполненных устремившейся во Франкфурт аристократией, – знатные путешественники, разумеется, ехали быстрее всех и обслуживали их лучше всех. Порой наш музыкант был вынужден останавливаться в частном доме. Коляска, которую они с Хофером купили, стоила очень дорого, но Моцарт вообразил, что ехать в собственной коляске дешевле, – одна из очередных причуд ума, плохо приспособленного к материальным трудностям повседневной жизни. Погода стояла хорошая. В Регенсбурге оба путешественника по-королевски позавтракали, слушая неплохой оркестр и потягивая мозельское вино. Нюрнберг показался Моцарту ужасным, а еда в гостинице отвратительной. Вурцбург же, напротив, понравился – своим рококо, но они нашли здесь лишь скромное кафе, в котором смогли немного подкрепиться. К тому времени, когда они добрались до Франкфурта, там собралось уже множество людей, и эту суматоху легко себе представить. Хотя в городе было достаточно гостиниц благодаря ежегодной ярмарке, которая привлекала много иностранных клиентов, музыкантам с трудом удалось остановиться в какой-то небогатой гостинице, в самом бедном, расположенном далеко от центра пригородном квартале Заксенхаузен. К счастью, они встретили здесь директора театра Бема, которого Вольфганг знал в Майнце; Бем предложил к их услугам собственные апартаменты над аптекой Адлера. Моцарт сразу принялся за работу: он торопился закончить адажио, заказанное одним часовщиком для часов с музыкой, которые у того были уже почти готовы.

Композитор жил в полном уединении, не выходя из комнаты в первой половине дня, запираясь в своей «дыре», чтобы сочинять; заполнявшая улицу пестрая и шумная толпа интересовала его меньше, чем мысли, которые занимали его воображение и не давали покоя. Однако он ходил и в театр, где встречал многих друзей по Маннгейму, Вене, Мюнхену и Зальцбургу. 5 октября по инициативе Бема должны были давать в честь Моцарта Дон Жуана,но, похоже, спектакль так и не состоялся, несмотря на старания директора. Моцарт нашел здесь нескольких покровителей, в том числе графиню Хатцфельд, которая жила в красивом замке в Хеддернхейме под Франкфуртом, и большого любителя музыки банкира Франца Марию Швейцера, очень дружески к нему расположенного.

Моцарт намеревался найти либо среди франкфуртских знатоков, либо среди князей, приехавших для участия в коронации, меценатов, которые обеспечили бы его независимость. Его надежда, как водится, не сбылась, и Вольфганг, ставший на восемьсот гульденов беднее, возвратился в Вену, всем сердцем радуясь встрече со Станци. Он дал всего один концерт 13 октября в зале «Штадттеатра», дирижировал двумя концертами, так называемыми Коронационными(KV 459 и KV 537), потом двумя симфониями – нам не известно, какими именно, – и одной фантазией. В этом концерте участвовали также певцы – Маргарет Шик, которая пела Церлину, Сюзанну и Блондхен, и итальянец Франческо Чекарелли, у которого был великолепный голос.

Слушателей, к несчастью, было мало, так как большой парад гессенских полков, проходивший в это утро, и торжественный обед, данный после него уж и не знаю каким князем, мобилизовали зевак и оттянули публику от «Штадттеатра». Крупным аттракционом коронационных празднеств была премьера Оберона, короля эльфовПавла Враницкого, поставленная вечером того дня, когда Моцарт собирался дать второй концерт. Наконец, главным блюдом, предложенным меломанам, было выступление органиста аббата Фоглера, того самого, который много лет назад встал Вольфгангу поперек дороги и теперь вот снова оказался на его пути. Финансовый результат поездки во Франкфурт был равен абсолютному нулю. Невезучий композитор выехал из города 16 октября, оставив в нем свои неоправдавшиеся надежды. Издатель нот Иоганн Андре, которого он пытался заинтересовать некоторыми из своих произведений, отклонил все его предложения.

На обратном пути он остановился в Шветцингене, чтобы осмотреть чудесные сады, и в Маннгейме, где музыканты устроили ему праздник и умоляли остаться, чтобы присутствовать на репетициях и дирижировать постановкой Свадьбы Фигаро,Эту оперу, которая, что удивительно, еще ни разу не шла здесь на таком высоком музыкальном уровне, должныи были давать 23 октября. В связи с этим молодой актер Бак-хаус рассказывал впоследствии следующую историю: он стоял перед дверью в зал во время репетиции, когда какой-то человек невысокого роста, похожий на ученика портного, спросил у него, можно ли пройти в зал и послушать. Бакхаус, естественно, ответил, что это невозможно, на что его собеседник, улыбаясь, возразил: «Может быть, Моцарту все-таки позволительно послушать свою оперу?» Можно себе представить смущение озадаченного актера…

Так, со многими остановками, 10 ноября он вернулся в Вену, с нетерпением ожидая минуты, когда сможет сжать в объятиях свою любимую маленькую жену. Материальное положение этой влюбленной четы оставалось катастрофическим. На глазах несчастных Моцартов вся или почти вся их мебель переехала к ростовщику в виде залога; столовое серебро растаяло одновременно с надеждами и иллюзиями. Результат поездки во Франкфурт был абсолютно нулевым как в смысле репутации композитора, так и в отношении материальной выгоды, которую он рассчитывал от нее получить. Моцарт надеялся снова занять достойное место среди музыкальных знаменитостей своего времени, собравшихся на этот праздник, но и в этом ему пришлось жестоко разочароваться. За исключением старых друзей, никто не обратил внимания ни на него самого, ни на его музыку.

Число учеников – его главный ресурс – уменьшалось; теперь их было только двое, но сколько времени они еще будут заниматься? И тогда, подобно всем людям, обремененным долгами, безденежным и плохо приспособленным к тому, чтобы зарабатывать, он снова пустился в совершенно фантастические комбинации, которые, по его расчетам, должны были непременно вырвать его из стесненных обстоятельств и позволить спокойно работать. Пребывание Констанцы в Бадене стоило очень дорого, но Вольфганг не осмеливался отказать ей в этом, так как чувствовал, что она там отвлекалась от тягот семейной жизни, к тому же поправляя здоровье. Единственной для него возможностью погасить старые долги было залезть в новые. И на каких условиях! Один ростовщик предложил такую сделку: он дает ему две тысячи гульденов, из которых тысячу наличными и тысячу – сукном, с тем условием, чтобы расписку подписал владелец музыкального магазина Хоффмейстер. При этом ростовщик «довольствовался» двадцатью процентами годовых. Мы не знаем, состоялась ли эта катастрофическая операция, которая могла лишь усугубить положение Моцарта; о своей тревоге он без конца писал Констанце в письмах, которые слал ей во время поездки во Франкфурт. Возможно, эта чудовищная комбинация казалась им, неопытным в таких делах, наилучшим способом выйти из нищеты. Действительно, Пухберг уже подустал без конца посылать им деньги. На последнюю просьбу Вольфганга от 8 апреля 1790 года, терзающую, как жалобный голос ребенка, просящего о помощи, он ответил всего двадцатью пятью гульденами.

Обескураженный, Моцарт уже не в первый раз подумывал об отъезде за границу, поскольку ни Германия, ни Австрия не были готовы обеспечить его средствами к существованию. Отказ Моцарта от недавнего предложения О'Келли не обидел англичан. Другой ирландец, О'Рейли, директор итальянского театра в Лондоне, пригласил композитора провести полтора месяца в британской столице и написать две оперы. Из благородных побуждений он не оговорил при этом никакой «эксклюзивности» и предоставлял музыканту свободу делать в течение шести месяцев все, что тот пожелает, работая надо всем, что ему нравится, лишь бы директор получил обе оперы в установленный срок. Моцарт мог при желании, скажем, давать концерты, и их, разумеется, было бы немало, поскольку английские любители музыки ожидали его приезда с огромным нетерпением.

Почему Моцарт не принял это предложение? Из уважения к императору, который все же не лишил его должности «поставщика танцев», а также, как мне представляется, из-за усталости и растерянности. Его здоровье оставляло желать лучшего. В нем уже не было энтузиазма, присущей юности любви к перемене мест. Чувствительность этого слишком уязвимого человека, чье достоинство так легко было ранить, подверглась жестокому испытанию. Он был похож на больного, сомневающегося в том, что когда-либо поправится, и потерявшего веру в предлагаемую ему панацею. Если бы он принял предложения, поступавшие из Англии, что было бы с ним по истечении шести месяцев пребывания в Лондоне? Смог бы он там остаться? Если бы ему пришлось вернуться в Австрию, он оказался бы на этот раз в полной изоляции, без средств, без покровительства, ведь (как подсказывала народная мудрость) отсутствующий всегда неправ. Худо ли, хорошо, в Вене он хоть как-то перебивался, сводя концы с концами, и потом, это все-таки была Вена – человек все прощает любимому городу, сама атмосфера которого ему так же необходима, как воздух – легким… И если бы Вена по-прежнему игнорировала Моцарта, у него была еще Прага, приносившая утешение, вдохновлявшая, дававшая радость любить и чувствовать себя любимым.

Пока Констанца принимала ванны в Бадене, жизнь Вольфганга была печальна. В грустном пустом доме на Рау-хенштайнгассе, где он обосновался после бесконечных переездов, он сам вел хозяйство и готовил себе еду в обществе певчей канарейки и белого щенка, заменившего Пимперля, лучшего из друзей детства. Детей Констанца увезла с собой, и он жил совершенно один, ради экономии даже без прислуги. Но физические невзгоды и моральная подавленность не затрагивали истока его возвышенной и чистой духовной радости. Писал ли он менуэты или немецкие танцы для хофбургских балов, великолепный Квинтет Ля мажор(KV 581) для кларнетиста Антона Штадлера, чье имя остается связанным с этим блестящим жизнеутверждающим сочинением, Квинтет для двух скрипок, двух альтов и виолончели Ре мажор(KV 593), или волнующие и трогательные дуэты смычковых, или же серафический мотет Ave verum(KV 618), в котором преображенная, возвышенная страсть лицом к лицу встречается с Божественным и прославляет его ангельским голосом, – Моцарт всегда сохраняет несравненную ясность своей счастливой и нежной души. Соединение с музыкой озаряет душу, укрепляет ее и ведет к тому блаженству, которое наступает через преодоление страдания искуплением. – Можно ли здесь говорить об искуплении? Несомненно, потому что в творчестве Моцарта всегда присутствует религиозность, и именно эта религиозностьсообщает ему сверхчеловеческую красоту, совершенную гармонию, так что даже в душах тех, кто не верит в Бога, композитор вызывает предвкушение райского блаженства.