Текст книги "Повседневная жизнь Вены во времена Моцарта и Шуберта"

Автор книги: Марсель Брион

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Естественно было также и то, что всеобщая любовь к поэтической реальности не в меньшей степени, чем к пейзажу и портрету, благоприятствовала изображению жанровых сцен. Сущность изображаемой картинки жизни здесь та же, что и в романах Штифтера и Грильпарцера, в пьесах Нестроя и Раймунда и даже в насмешливых описаниях Айпельдауэра. Можно также предположить, что она не слишком далека от истоков ПесенШуберта, в которых соединение непринужденности сюжета и вдохновения творит волнующую музыкальную красоту. Шубертовская Песняявляется по-своему жанровой сценой, кусочком чувственной, радостной или же полной отчаяния жизни, как, например, в его циклах Прекрасная мельничихаи Зимний путь.

Легко себе представить, что мотивы жанровых сцен могут варьироваться до бесконечности в зависимости от каприза художника и предпочтений заказчика. Народные празднества Леандера Русса, эпизоды городской жизни, в иронической манере изображенные Иоганном Ранфтлем, лирические сцены Иоганна Рейтера, деревенские обряды Фридриха Тремля – вот диапазон тематики этого жанра. В жанровой картине проявляется все простодушие «бидермайера», пронизанное реализмом, созвучное тонкому, интенсивному, но сдержанному романтическому чувству, которое словно из осторожности не хочет, чтобы его принимали всерьез. К самым замечательным и самым известным живописцам, работавшим в этом жанре, следует причислить Вальдмюллера, Даффингера, Данхаузера, Амерлинга, Эйбля, которые не ограничивались пейзажами или портретами. В этой области отличились также Карл Шиндлер, Михаэль Недер, Петер Фенди, которых также необходимо назвать в этом перечне, потому что их личности типичны для повседневной венской жизни, тонкими, веселыми и пылкими выразителями которой они пожелали остаться.

Некоторые из этих художников особенно преуспели в изображении эпизодов народной жизни потому, что сами вышли из народа. Таков, например, Михаэль Недер, который в свое время чинил обувь в предместье Дёблинг. В творчестве Недера нет никакой прозаической тяжести; могущество симпатии и любви преображает у него самые обыденные моменты повседневной жизни. В чем-то очень близкий своему современнику баварцу Карлу Шпицвегу, [130]130
  Карл Шпицвег(1808–1885) – знаменитый баварский художник эпохи бидермайера; рисовал в основном чудаков, попавших в комическую ситуацию и вызывавших одновременно смех и симпатию, близок австрийским художникам своей сердечностью и легким юмором. Примеч. ред.


[Закрыть]он наделен даром одновременно иронического и исполненного любви видения окружающих его людей и вещей. Неприметный мастер, не интересовавший богатых коллекционеров и работавший для простых людей своей деревни и для своих коллег-ремесленников, Михаэль Недер прожил всю жизнь в бедности и умер в больнице, но никто не смог лучше и правдивее его передать спокойную и жизнерадостную скромность венских предместий.

Петер Фенди – живописатель зажиточной буржуазии и семейной жизни. Несколько сентиментальный, он опустился бы до преувеличенной сентиментальности, если бы не владел в совершенстве ремеслом живописца и не старался умерять свою типично венскую чувствительность, останавливаясь точно в тот момент, когда умиление угрожало перейти в театральность. Теплые и мягкие интерьеры бидермайерского декора создают обрамление его лирических сцен, изображенных в приглушенном свете и словно бы покрытых вуалью. Портреты и композиции Фенди, предпочтительными героями которых являются красивые, бойкие и ласковые дети, наводят на мысль о Шумане в его Детских сценах. Карл Шиндлер, напротив, выискивает несколько театральные сюжеты, в традиции, которая во Франции считалась бы традицией Греза и слезливой драмы. ^{48} Этот венец из старинного рода, отец которого преподавал рисунок в высшей школе св. Анны, умер двадцати одного года в Лааб-им-Вальде, близ Вены. На протяжении всей своей короткой карьеры он специализировался на выразительных эпизодах из военной жизни – на изображении не боевых сцен, а печали новобранца, оторванного от семьи, или родителей, которым сообщают, что их сын убит на войне. Его предпочтительной техникой является акварель, в которой он достиг виртуозности, сделавшей его знаменитым.

В жанрах австрийской живописи первой половины XIX века, о которых мы только что говорили, мало что можно сопоставить с великим немецким романтическим искусством той эпохи, воплощенным в работах Каспара Давида Фридриха, Филиппа Отто Рунге, Карла Густава Каруса, Карла Блехена, Людвига Рихтера, Эрнста Фердинанда Эме, если говорить только о самых «романтичных». Этот романтизм был недоступен австрийским художникам, только некоторые пейзажи, рисующиеся воображению в ПесняхШуберта, заслуживают того, чтобы поставить их рядом с мистическими пейзажами немцев. Зато другая ипостась романтического искусства, относящаяся скорее к иллюстрированию, нежели к живописи в полном смысле этого слова, рассказывающая легенды и сказки и считающая то, что рассказывается, не менее важным, чем манера рассказывать – если хотите, программная живопись, – обрела своего мастера в лице Морица фон Швинда и, в меньшей степени, в лице другого замечательного художника Шнорра фон Карольсфельда: первый был урожденным венцем, второй – учеником венской Академии, в которой прошла часть его творческой жизни.

Шнорр фон Карольсфельд жил в Риме, в окружении назарейцев. Он написал ряд религиозных картин в стиле этих художников, которых называли итальянскими прерафаэлитами. Он также прекрасно писал австрийские пейзажи и был горячим сторонником обращения вслед за Карстенсом, Кохом и Рунге к средневековым эпопеям, которые были в этот период заново открыты. Он очень четко ощущал эту обновленную готику, которая разрабатывалась у романтиков под влиянием многочисленных обращений протестантских художников в католичество, а, возможно, также под влиянием Священного Союза и Венского конгресса. Средневековая германская готика и первый итальянский Ренессанс в его представлении – как и в понимании Петера Корнелиуса, Овербека, Франца Пфора или Фердинанда фон Оливье – не слишком отличались друг от друга. Эклектик Шнорр обязан многим, с одной стороны, атмосфере немецкого романтизма, с другой же – романтизму назарейцев, в котором, однако, легко узнавались австрийские черты.

Искусство Морица фон Швинда трудно отнести к исторической живописи. Чтобы обозначить его более корректно, следовало бы изобрести термин «легендарная живопись». Мир, который он творит с несравненным изяществом, близкий ему мир – это общество заколдованных принцесс, очарованных рыцарей, картины лесов, оглашаемых звуками охотничьего рога, гномы и русалки, водяные духи и волшебницы. Мир этого художника – арена непрерывных метаморфоз, удивительных преобразований; он прогуливается в окружении этой привычной фантастики, как другие живописцы прогуливались по лишенным какого бы то ни было колдовства тропинкам Венского леса. У Морица фон Швинда все встречи сопровождаются восхищением, вызываемым присутствием сверхъестественного. Эти чудодейственные леса оживали и шелестели листвой в его воображении. Этот веселый друг Франца Шуберта воссоздавал мир чудес, не покидая Вены, которую любил так сильно, что готов был отказаться от расставания с ней даже на время короткой поездки в Мюнхен. Что же до Рима, то он взглянул на него только проездом. Ни Италия, ни жившие в Риме немецкие художники не могли его там удержать. Действительностью для этого проснувшегося мечтателя были образы, которые фантазия навевала ему еще в большей степени, чем ночные сны. Когда он изображает сверхъестественное, он пользуется словарем чуткой природы, ее привычными формами.

Из всего вновь открытого романтиками Средневековья, чью традиционную литературу изучал Гердер, а Брентано и Арним поднимались к истокам столетий по долгой, непрерывной последовательности песен, басен и поговорок, из всего того, что звучало в «волшебном роге мальчика», ^{49} Мориц фон Швинд выбрал самые красивые сказки и вдохновлялся ими, иллюстрировал их. Ведь эти сказки, наряду с изобретательским гением народа, отражают изначальную истину, волшебную силу, то, что Новалис считал символом самой высокой и самой глубокой реальности.

Очаровывавшие романтических писателей сказки, начиная с Зеленой змейкии Новой МелузиныГёте и кончая Гофманом, озаряли радужным светом картины Морица фон Швинда: прекрасная Мелузина, красавица Лау, Семь Воронов, Белоснежка, Кот в сапогах, Золушка были для него неисчерпаемыми источниками вдохновения. Наряду с Рихтером он является превосходным иллюстратором романтических произведений, потому что поэма или сказка только дают толчок его изобретательному воображению, и далекий от того, чтобы придерживаться текста, он «вышивает» по канве, предложенной писателем, с той полной воодушевления и изысканности оригинальностью, которая сообщает редкое изящество и неодолимую силу воздействия всему тому, что он пишет.

Любители чистой живописи, которые верят только в пластику, в живописность, в материал, в мазок, будут притворяться, будто осуждают его за то, что он придавал слишком большое значение «историям», но кто еще умел рассказать какую бы то ни было историю с такой блестящей непринужденностью, с такой веселой и взволнованной искренностью, с такой интимной поэтичностью, всегда достаточно далекой от патетики?

Среди живописцев-поэтов, воплощающих в себе немецкий романтизм, Мориц фон Швинд является одновременно одним из самых характерных и самых очаровательных. Он в самом прямом смысле этого слова представляет австрийский вклад в романтизм, венский дух, перенесенный в фантастику, безо всякой пародийной окраски, присутствующей в феериях Раймунда по той причине, что Раймунд не верил в волшебниц, тогда как (в этом я абсолютно уверен) восхищение волшебным Морица фон Швинда возникало именно в ответ на то, с чем он встречался в легендарных лесах, на явления сказочных персонажей, которых он носил в себе и считал реально существующими.

Глава десятая
ЦАРСТВОВАНИЕ ГОСПОДИНА БИДЕРМАЙЕРА

Венский Жозеф Прюдом. Воцарение буржуа. Начало индустриальной эры. Венские евреи. Пережитки абсолютизма. Социальная напряженность

«Эпоха бидермайера», «стиль бидермайер» – эти слова повторяются непрестанно, когда речь идет об образе жизни, чувств и мыслей, о том, как выбирали и обставляли квартиры в период XIX века, примерно от Венского конгресса до революции 1848 года. Люди «передовых» идей и авангардистские художники употребляли слово «бидермайер» с насмешкой. Некоторое время оно казалось таким же смешным, как во Франции стиль Луи-Филиппа, ^{50} который является его современником. В наши дни мы более справедливы, более широко смотрим на вещи, особенно когда речь идет о вкусах, и стиль «бидермайер» из нашей отдаленности, придающей изящество и красоту вещам, которые считались безобразными или неприятными при непосредственном контакте с ними, представляется перегруженным устаревшими, но чрезвычайно трогательными, привлекательными особенностями, эстетическая ценность которых при этом часто не вызывает сомнений. Г-на Бидермайера, человека, давшего имя этому стилю, в то время клеймили как филистера, обывателя и ретрограда, одним словом, как буржуа, и, действительно, царствование г-на Бидермайера – это и есть господство буржуазии.

Венский Жозеф Прюдом

Если значение, придаваемое личности г-на Бидермайера, действительно было так велико, что его именем оказалась отмечена целая эпоха, можно думать, что он был человеком ярким и оригинальным, вполне достойным того, чтобы его имя вошло в историю наравне с другими великими создателями стилей, скажем, с Людовиком XIV или с Людовиком XV. Что же это был за человек? Приходится с удивлением признать, что если говорить о реально существующем и обладающем гражданским статусом человеке по имени Бидермайер, то такого человека никогда не было, и что даже если когда-то и существовал кто-то по фамилии Бидермайер, то это была никому не известная личность, оказавшаяся неспособной оставить свой след и повлиять на умы, чувства и вкусы. Действительно, г-н Бидермайер существовал на свете не более чем его французский вариант г-н Прюдом. Он был плодом фантазии писателя Людвига Пфау. Тот просто придумал этого добряка и, чтобы придать ему больше реальности, представить во плоти, опубликовал под этим заимствованным именем стихотворения бедного сельского учителя, наделенного более искренностью, нежели талантом, чье наивное, несколько церемонное, а порой и глуповатое морализаторство, по-видимому, прекрасно соответствовало характеру этого псевдо-Бидермайера.

Сельского учителя звали Самуэлем Фридрихом Заутером. Он родился в Флеингене в 1766 году и на совесть исполнял свои благородные обязанности деревенского просветителя, будучи человеком прямолинейного ума и глубокой наивной доброты, а потому заслуживал, наверное, лучшей участи, нежели созерцание своих скромных творений, подписанных выдуманным именем «Бидермайер». Он воспитал восьмерых детей и посвятил свою долгую жизнь в достойной и отважной бедности обучению азбуке деревенских ребятишек. Впрочем, в действительности он не видел издания своих стихов, потому что они были напечатаны лишь спустя несколько лет после его смерти, когда два сатирика, Адольф Куссмауль и Рудольф Родт, в течение двух лет печатали эти довольно смешные стихи в газете Флигенде Блеттерпод заголовком «Избранные произведения Вейланда Готлиба Бидермайера».

Так был рожден почти полностью фиктивный персонаж, который проторил себе дорогу в мир, и теперь его окруженное почетом имя фигурирует во всех книгах по истории искусства. Случается, что нереальные существа формируют характер эпохи даже более успешно, нежели живущие в действительности художники или государственные деятели, и хотя это имя, собранное из нескольких кусков шутником-памфлетистом и соответствующее французскому «добрый малый Дюран», является чистой выдумкой, оно стало незаменимым в наши дни, когда мы так привыкли говорить о мебели «бидермайер», о безделушке в стиле «бидермайер», – при этом оно утратило заглавную букву, и стало таким же обычным прилагательным, как «готический», «барокко» или «романтический».

Выяснив таким образом вопрос о личности г-на Бидермайера и не забывая о том, что в сознании его создателей это имя связывалось со словом «буржуа» и означало все, что относится к буржуазии, мы констатируем, что, за исключением некоторых артистических или пролетарских кругов, Вена в течение целых тридцати лет покорно пребывала под скипетром г-на Бидермайера: эти годы явились свидетелями обогащения, процветания и прихода к власти класса, который до того влачил скромное растительное существование, обретаясь на пути между народом и аристократией, причем гораздо ближе к первому, чем ко второй.

Воцарение буржуа

Огромные расходы, которые возложила на уже обедневшую из-за войн аристократию обязанность «вести себя достойно», ненадежность «деревянных денег», инфляция и увеличение массы банковских билетов довольно сильно ударили по классу дворянства, которое оказалось в долгах у банковских воротил, иными словами, у буржуа. Золотой век банкиров начался еще при правлении Иосифа II, который, как это ни парадоксально, одновременно с ратованием за уравнивание сословий благоприятствовал созданию категории финансистов, и те не замедлили впоследствии прибрать к рукам наследство матушки Австрии. «Сто флоринов в сотне бирж, – писал император, – стоят больше, чем тысяча флоринов в одной». И тем не менее он позволил австрийским или иностранным финансистам, главным образом швейцарским, до некоторой степени монополизировать достояние страны.

Расчет был хитрым. Иосиф не любил аристократию; имперские вельможи раздражали его и вызывали у него опасения. Идея опереться на класс, который будет обязан ему своим богатством, и создать единый с ним фронт против «феодалов», против всех этих венгерских, австрийских, польских дворян, командующих миллионами подданных и кичащихся порой большей родовитостью, чем у императора, – эта идея привела «просвещенного самодержца» к образованию буферного класса, который, как он надеялся, будет ему предан и поспособствует осуществлению реформ. Абсолютизм, о котором мечтал Иосиф, как бы он ни желал считать себя революционером, был нереализуем, поскольку серьезным препятствием на его пути была аристократия. Так пусть какая-нибудь партия или каста, которую он сделает такой же сильной, как аристократия, или еще сильнее, поможет ему опрокинуть это препятствие. Он создал «блок» финансистов против Кауница, который за многие годы правления обрел мудрость, рассудительность, осторожность и опыт.

«В этот период венский банк был в основном в руках иностранных финансовых воротил. Чтобы привлечь к себе этих могущественных людей, Иосиф II пожаловал некоторым из них баронский титул. Так получили дворянство Фуксы, Пауль Казати из Праги, Якоб Гонтар из Франкфурта и еврей Арнштайн, а протестантский банкир Фриз к большому возмущению австро-венгерской аристократии был удостоен графского титула. Иосиф II, часто бывавший у Арнштайнов, говорил о музыке и литературе с красавицей женой банкира Фанни Ициг». [131]131
  Un Habsbourg revolutionnaire: Joseph II, par Francois Fejt. Paris: Plon, 1953.


[Закрыть]

Стремление буржуа занять места, традиционно сохранявшиеся за аристократами, не обошлось без сопротивления со стороны последних, но, поскольку толчок был дан, остановить процесс было уже невозможно. Войны Империи, сделавшие монархов должниками банкиров, Венский конгресс, во время которого последние стали кассирами Величеств и Высочеств, собравшихся для решения судьбы Европы, укрепили финансовые позиции буржуазии и открыли ей дорогу к процветанию и почестям. Порой это происходило настолько быстро, что разбогатевших буржуа нельзя было не считать выскочками, гордившимися тем, что было средством их выдвижения, – своими деньгами.

Однако в Вене никогда не было безудержного, всепоглощающего, почти патологического культа денег, характерного для периода французской Реставрации, бесчисленные примеры чего мы находим в произведениях Бальзака. Австрийцам никогда не были свойственны жадность и скупость. В Вене, где все легко тратили свои доходы и очень часто жили не по средствам, что было на руку крупным и мелким заимодавцам – я имею в виду тех, кто авансировал сотни тысяч флоринов аристократам, оказывавшимся в стесненных обстоятельствах, а также скромных ростовщиков, позволявших какому-нибудь мелкому служащему дотянуть до конца месяца, не умерев с голоду, – в этой Вене был немыслим такой, например, персонаж, как папаша Гранде.

Поставщики государства: банкиры, промышленники, оптовые торговцы – эта буржуазия, укреплявшая свой престиж и веру в себя и гордившаяся принадлежностью к «достойному и процветающему классу», по мере дальнейшего обогащения навязывала свой образ жизни и свои вкусы эпохе, отмеченной сгущавшимися сумерками европейских монархий, предвещавшими эру демократизации независимо от желания или нежелания монархов.

Возрастание роли буржуазии, которая сложилась в Австрии в то же время, что и во Франции, если не по одним и тем же причинам, то, по меньшей мере, в результате сходных процессов социального развития, является одной из основных черт жизни Вены в первой трети XIX столетия. Сложные экономические и политические условия благоприятствовали воцарению буржуа, которое совпало с наступлением индустриальной эпохи и, конечно же, зависело от него.

Успех буржуазии объясняется тем, что в ее руках оказывается сосредоточена вся экономическая жизнь. Буржуазия обогащается по мере обнищания дворянства, всех этих крупных землевладельцев, нередко владевших огромными поместьями размером с провинцию, приносившими при этом лишь незначительные доходы. Вплоть до начала XIX века Австрия оставалась в основном сельскохозяйственной страной. Развитие промышленности повлекло за собой развитие финансов. Дворянство, постепенно лишившееся части своих состояний в результате войн, девальвации денег и невозможности сбалансировать расходы с доходами, оказывалось все в большей и большей зависимости от финансовых воротил.

Безденежные дворяне, легкомысленные в силу национального характера и традиций своего класса, с презрением относились к деньгам, в которых так нуждались. Они беспечно опустошали счета, которые открывали им банкиры, не думая о том, что придет день, когда придется возвращать ссуды, отягощенные большими процентами. По мере того как богатство таяло, уменьшались их влияние и авторитет. Поскольку престиж и власть всегда на стороне денег, в момент, когда они перестали быть хозяевами – или, по меньшей мере, единственными хозяевами – этих денег, они потеряли все, что у них оставалось. Таким образом, можно сказать, что крупными фигурами эпохи бидермайера являются представители буржуазии, не лишенные оригинальности, а порой даже блистательные.

Облик общества и характер самой Вены претерпели глубокие изменения в результате этой социальной эволюции, которая существенно ускоряется с конца XVIII века и вплоть до революции 1848 года. Революция же обозначала, разумеется, не упадок буржуазии, потому что в ее руках остались командные рычаги, а рождение новой силы – пролетариата. Действительно, появление пролетариата является неизбежным следствием развития промышленности, и, чтобы предотвратить скопление беспокойных бедняков, способных в любой момент превратиться в ниспровергателей режима, правительство в течение длительного времени пыталось защищать Вену и ее ближайшие окрестности от вторжения и разрастания заводов.

Развитие промышленности было одной из основных необходимых мер, провозглашавшихся энциклопедистами и просвещенными самодержцами, претендовавшими на роли учеников и соперников философов. Иосиф II, разумеется, не забыл, что Петр Великий, которого он считал для себя образцом, работал собственными руками, дабы познать ремесла и технологии, и что индустриализация России была одним из самых эффективных средств ее модернизации. Несомненно, все мечтали о прогрессе, который обеспечил бы скорейший и легчайший доступ к счастливой жизни, когда можно будет доверить большую часть ручной работы машинам.

Эта главная идея заканчивавшегося XVIII века представлялась слишком соблазнительной, чтобы кто-нибудь захотел воспрепятствовать ее реализации. Частью кредо, питавшего химеры века просвещения, было доведение городского рабочего до уровня цивилизации и счастья, превосходящего уровень крестьянина. Мыслители и инженеры, возлагавшие надежды на прогресс машинизации, не подозревали, что могут получить какие-то иные результаты, кроме благоприятных. Радикальные изменения, которые не мог не внести в равновесие социального порядка рост промышленного пролетариата в ущерб сельскому хозяйству, изначальному источнику богатства во всех странах, и в особенности в Австрии, сосредоточение богатства в руках фабрикантов, торговцев и банкиров, скудость денежного содержания, от которой страдали военные и чиновники, и, наконец, упомянутое выше перемещение денег, повлек шее за собой моральные и психологические последствия не в меньшей степени, чем социальные, серьезность которых было даже невозможно предвидеть, – все это начинает служить подготовке революции за полвека до того, как она разразится.

Как мы видели, политическая ситуация в Австрии слишком сильно отличалась от того, что происходило во Франции, чтобы на нее могло повлиять движение 1789 года. Шестьюдесятью годами позже промышленная империя окажется почти в таком же положении, что и Франция Луи-Филиппа, и если австрийская революция не привела, как это было во Франции, к смене режима, то это произошло потому, что она была обуздана репрессиями и жестокими мерами подавления, на которые Франция была неспособна, потому что привязанность огромного большинства народа к монархии в Австрии оставалась незатронутой, а также потому, что присущее венцам добродушие помешало этому народу стать по-настоящему революционным.

Начало индустриальной эры

Индустриальная эра начинается в Австрии около 1780 года; этому предшествовала нараставшая активность в области производства бумаги и шелка, полотна и шерстяных тканей, а также пивоварения. Первые венские бумажные фабрики появляются в Раннерсдорфе в 1732 году, но это пока еще очень мелкие предприятия. Намного более значительны предприятия, построенные Траттерном и Пахтером в 1767 году в Эбергассинге и в 1793 году в Клайн-Нойзидле. Число таких предприятий растет не слишком быстро, и в 1811 году во всей Нижней Австрии было всего восемь бумажных фабрик В противоположность этому предпочтительными отраслями являются бурно развивающиеся в этот период шелковая промышленность и производство предметов роскоши. Число фабрик, производивших пользовавшиеся большим спросом шелка и ленты, выросло за несколько лет с пяти десятков до ста с лишним. В это же время появляются заводы, постоянно вызывающие тревогу у градостроителей и властей, озабоченных здоровьем народа: это предприятия, производящие химические продукты – аммиак, ртуть, краски, а также маслоочистительные заводы, нагло вторгающиеся в предместья, доступ в которые не был запрещен. В городе работали пять тысяч станков для изготовления шелка, шерстяных и хлопчатобумажных тканей, причем подобные станки часто устанавливали даже в жилых домах.

Прогресс, от которого столь многого ждали философы, зачастую приводил к катастрофическим последствиям. В декабре 1810 года были остановлены две трети из десяти тысяч ткацких станков, работавших в Вене, и обезумевшие разорившиеся коммерсанты потребовали помощи от государства, которое, чтобы избавить их от произвола финансистов, организовало правительственный ссудный банк на беспроцентной основе или с минимальными процентными ставками. Эта благотворительная мера нарушила равновесие в имперских финансах – настолько велико было число предприятий, оказавшихся в тяжелом положении или потерпевших полный крах.

Таким образом, вовсе не все было к лучшему в этом лучшем из миров, даже в беспечной Австрии. Экономические преобразования в структуре общества вызвали глубокие изменения в межклассовых отношениях и постепенно разрушали то единство общества, которое, несмотря на различие в уровнях благосостояния, все еще существовало в XVIII веке.

Венские евреи

Не проводя явно выраженной антисемитской политики, правительство Марии Терезии не скрывало своих намерений держать евреев в узде и не допускало того, чтобы они занимали слишком значительное место в экономике страны. Последствия этой недальновидной политики пришли в противоречие с самой ее целью. Например, евреям было запрещено заниматься розничной торговлей продуктами питания, которая, кстати сказать, была очень малодоходной и поэтому малопривлекательной. Эта мера вынудила евреев обратиться к торговле деньгами, в которой они преуспевали и которая стала для них источником громадных доходов.

Всему венскому населению, легкомысленному, беспечному, одержимому гурманством, закладывавшему ростовщикам самые жизненно необходимые вещи, чтобы шикарно, в новой одежде отпраздновать день св. Анны или св. Бригитты, ростовщичество казалось спасительной соломинкой в море финансовых трудностей. Даже взимая разорительные для клиента проценты, заимодавец оставался благодетелем, и к его услугам прибегали все чаще и чаще. Постоянными клиентами ростовщиков были прежде всего офицеры, вовлеченные в большие расходы для поддержания своего престижа и оплаты развлечений, так как их жалованье не позволяло ни приобрести роскошную форму, ни держать пару лошадей. Им приходилось занимать деньги, даже если они жили не слишком разгульно и не проводили дни и ночи за игорным столом, но зато имели то, что называют ужасным словом «перспектива», иными словами, богатых родителей, на будущее наследство от которых рассчитывали в самом буквальном смысле слова.

Чиновники получали от государства так же мало, как и военные, к тому же чаще всего даже это мизерное жалованье им платили очень нерегулярно, и в этих обстоятельствах визиты к ростовщику становились печальной необходимостью. Венец, мало склонный к заботам о своих делах, живший сегодняшним днем и не задумывавшийся о завтрашнем, подписывал любую бумагу, которую ему подсовывали. Говорят, что за пользование ссудой в сорок флоринов пражские ростовщики Кореф и Хух требовали с чиновника, получавшего в год пятьсот флоринов, долговой расписки на шестьсот. [132]132
  Mayer. Wien in Zeitalter Napoleons. Wien, 1940. P. 112.


[Закрыть]

Обычной и почти нормальной ставкой были 20 %. При этом бедный служащий, которого, скажем, болезнь вынуждала обратиться к ростовщикам, тут же непоправимо разорялся. Зная об этом ужасном положении вещей, Иосиф II пообещал учредить государственный банк, призванный оказывать помощь оказавшимся в нужде низшим служащим (предполагалось, что высшие чиновники не испытывают денежных затруднений). К сожалению, этот проект так никогда и не был осуществлен. По мере ухудшения финансового положения в результате девальвации и инфляции бумажных денег, которые приходилось печатать во все больших и больших количествах без обеспечения драгоценным металлом (причем печатались они так небрежно, что их без труда подделывали фальшивомонетчики), а также из-за непрерывного ускоренного роста стоимости жизни мелкие чиновники не знали, как свести концы с концами. Неудивительно, что выручавший их на короткое время ростовщик считался благодетелем.

Заметим, что, вероятно, не все венские ростовщики были евреями и что неевреи, торговавшие продуктами питания после введения новых полицейских правил, вовсе не были филантропами. Однако репутация детей Израиля в этой ультракатолической стране была достаточно плохой, и в 1670 году был издан декрет о выселении евреев за пределы Вены. При правлении Иосифа II этот суровый декрет был смягчен в том смысле, что любой еврей, либо имевший заслуги на государственной службе, либо ссужавший государство деньгами, получал право на привилегии. Власти терпимо относились к евреям, посвящавшим себя промышленной деятельности и строительству фабрик. Так, в начале XX века в столице империи насчитывалось несколько сот евреев, постоянно проживавших в городе, и несколько тысяч проживавших временно, в связи с деловой необходимостью.

Похоже, что эти индивидуальные исключения стали очень многочисленными, поскольку император в 1808 году отдал распоряжение о проверке всех актов о привилегиях. Однако в этот период евреи составляли незначительный процент от общего венского населения: за десять лет терпимостью властей воспользовались всего сто тридцать еврейских семей, но их сопровождало такое множество прислуги и наемных работников всякого рода, что это вызвало тревогу у австрийцев, склонных видеть в них опасных конкурентов. И тогда власти надумали обложить их налогом на проживание, составлявшим первоначально тридцать крейцеров с человека за две недели. Всего за восемь месяцев этот налог принес доход в сумме более пяти тысяч флоринов. В дальнейшем он постоянно увеличивался.