Текст книги "Повседневная жизнь Вены во времена Моцарта и Шуберта"

Автор книги: Марсель Брион

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Делались также попытки напоить секретарей Каслри за столом в случайной приятной компании и выспросить у них все, что можно. Один из агентов Полиции двора сообщает своему начальнику, что англичанин Парр, которого он спросил о том, как его соотечественники проводят досуг, ответил: «Они проводят свободный день, осматривая достопримечательности столицы и ее окрестностей. По вечерам же отправляются в дом принимающей их очень гостеприимно юной графини Ржевуской, а затем к какой-нибудь девице и напиваются будайским вином». [101]101
  Weil. Op. cit.P. 110, note 130. Примеч. авт.


[Закрыть]

Памфлеты и сатира

Император интересовался также мнением населения об иностранных высочайших особах. Он постоянно требовал сообщений о том, какие прозвища дают им острые на язык венцы. Они посмеивались над шведским наследным принцем Бернадотом, вспоминая его злосчастное посольство в Вене после Кампо-Формио и инцидент, который он спровоцировал, выставив на балконе особняка Геймюллера трехцветный флаг в момент, когда знамя революции было особенно ненавистно венцам.

Прозвища часто давали по названиям улиц и площадей Вены, перекликавшимся с какими-нибудь характерными особенностями королей. Так, толстого и распутного короля Вюртембергского прозвали Флайшмаркт(«Мясной рынок»), известного своею безденежностью датского короля окрестили названием улицы Им Эленд(«В нищете»); теперь уже никто не знает, какому скандалу или какой особенно смешной черте поведения были обязаны русский великий князь Константин тем, что его имя связали с улицей Гвоздей, а прусский король – прозвищем по названию улицы Виндмюле(«Ветряная мельница»). Все более частые галантные визиты царя Александра к придворным красавицам, отнюдь не выказывавшим неприступной добродетели при общении с владыкой всея Руси, стоили царю прочно закрепившегося за ним прозвища по названию уголка города, который венцы называли Им зюссен лох,что означает «приятная дырочка».

Должно быть, именно по причине авантюрных вольностей, которыми так злоупотребляли некоторые члены конгресса, некто Майер, вхожий в дома князя Кауница и барона Хакке, занялся выгодным ремеслом – продажей князьям и другим вельможам лекарств от венерических болезней, что следует из доклада Хагера императору от 23 октября 1814 года. [102]102
  Weil. Op. cit. P. 366, note 498. Примеч. авт.


[Закрыть]

Жители Вены недолго чувствовали почтительную робость к наводнившим их столицу великим мира сего. Они беспощадно высмеивали их пороки и комические черты характера. Русский император стал человеком, «Довольным всем» или «Любящим за всех», прусский король – «Думающим за всех», король Дании – «Говорящим за всех», король Баварии – «Пьющим за всех», великая княгиня Ольденбургская – «Любящей всех». Что же до императора Франца, на чью долю выпало оплачивать расходы по колоссальному гостеприимству, оказанному высочайшим особам, дипломатам и целой толпе сопровождавших их лиц – а уж налогоплательщики-то в этом кое-что понимали, – то его прозвали «Платящим за всех».

Сатира обильно разливалась также в виде памфлетов в форме театральных афиш. В одной из них анонсировалась пьеса под названием Трон, поколебленный обрушившейся стеной. Второе представление Свергнутого Наполеона. Разбитый Мюрат– представление в пользу союзников. Цены на места были обозначены так: «На галерке: один луи. Место в партере: один наполеон». [103]103
  Соответственно один луидор и один наполеондор – старинные французские золотые монеты в 20 франков. Примеч. пер.


[Закрыть]

Рекомендовали рецепт приготовления уксуса «Четыре Вора», знаменитой приправы того времени, из маршалов Наполеона: «Поставьте средних размеров котелок на сильный огонь, добавьте туда Даву, Нея и красавчика Бертрана, а также, без приправ, начальника полиции Савари. Доведите до кипения, удалите плесень и получите уксус „Четыре Вора“».

Первые роли

Лорд и леди Каслри сильно веселили зевак чисто английским безразличием к тому впечатлению, какое они могли произвести на венцев. Они фланировали по улицам города рука об руку, одетые по лондонской моде, которая не имела ничего общего с венской, и, используя любой повод, смеялись решительно надо всем. Они заходили во все магазины, требовали, чтобы им показывали различные товары, долго их рассматривали и наконец уходили, ничего не купив. Венцы единодушно критиковали неуважительный поступок леди Каслри, которая на каком-то маскарадном балу в доме князя Меттерниха вплела в свою прическу ленту ордена Подвязки своего мужа.

Каслри

Лорд Каслри был одной из самых необычных и самых таинственных фигур конгресса. Присущие ему холодность, непреклонность и непроницаемость сделали его непопулярным. По происхождению ирландец, он был одним из главных инициаторов пакта, согласно которому Ирландия была передана Англии. Томас Мур и О’Коннел называли его Убийцей родины, а Шелли в двух знаменитых великолепных строках заклеймил его следующим образом: «Я встретился с Преступлением, на нем была маска Каслри». Очень надменный и очень застенчивый, он страдал, когда его просили выступить публично: практически неспособный общаться с окружающими, он, естественно, всегда был очень одинок, и именно этим обстоятельством объясняется овладевшая им в конце жизни меланхолия, заставившая его перерезать себе горло бритвой.

Байрон использует по его адресу самые оскорбительные эпитеты; он называет его «грубым потакателем рабству» из-за отсутствия энтузиазма в отношении отмены торговли нефами, обвиняет в «неспособности ни к чему даже в своей отвратительной торговле», называет его «интеллектуальным евнухом», «бесчувственным, безмятежным и медоточивым нехристем». В глазах либеральных поэтов Каслри разделял с Меттернихом позор «пособничества реакции»; романтический лиризм не мог не осуждать свойственную этому застенчивому человеку мрачную, холодную манеру говорить, его речь, по выражению того же Байрона, представляла собой «бесконечный поток крови и воды».

Спесь этого дипломата, даже само его молчание, которое вызывало беспокойство и казалось угрожающим, – все это делало его неприятным для тех, кто к нему приближался. «Дворянину приличествует непопулярность», – говорил он. Гарольд Николсон в своей книге Венский конгресс [104]104
  Nicolson Н. Le Congrès de Vienne. Paris: Librairie Hachette, 1965. Примеч. авт.


[Закрыть]набросал прекрасный и верный портрет этой необычной личности, как говорили венцы, «странной даже для англичанина».

Каслри страдал одиночеством души и получал очень мало удовольствия от радостей жизни. Малоспособный на близкие отношения, он никогда не раскрывал сокровенных уголков своего «я» даже перед единственными двумя существами, кого по-настоящему любил, – собственной женой и сводным братом Чарлзом Стюартом. Леди Каслри с ее вульгарно-веселым нравом и блаженным самодовольством была недостаточно умна для того, чтобы понимать тайны характера Каслри. Его одержимому тщеславием сводному брату недоставало чувствительности. Застенчивость, терзавшая Каслри с самого детства, проведенного в Каунти Дауне, привела к тому, что он стал прятаться за ледяным фасадом своих хороших манер. Этот человек с прекрасной осанкой и невозмутимым видом носил простую, строгую одежду, контрастировавшую с золотыми галунами и орденами высочайших иностранных особ и полномочных представителей; на не слишком правильном французском языке он обменивался стандартными ледяными комплиментами со своими собеседниками. Казалось, даже от соотечественников он старается отдалиться. «Он не может ни чувствовать, ни притворяться», – замечал Канниг. «Враг парадности», – писал герцог Бекингемский о его темпераменте. Тонкость его натуры понимали только те, кто видел, как нежно он ухаживает за цветами в саду Норс Грэй или играет с детьми. Для заполонившей Вену толпы иностранцев он был загадочной фигурой. Всех поражало достоинство его патрицианской походки, и они подшучивали над его частной жизнью, похожей на жизнь буржуа. Они рассказывали друг другу о том, как воскресным утром лорд Каслри с женой и свояченицей, с секретарями и слугами собираются в гостиной на Миноритенплац, чтобы петь под аккомпанемент фисгармонии гимны англиканской церкви.

Осведомленные венцы посмеивались над уроками танцев, которые тайно брали супруги Каслри; извлекли они из этих уроков очень мало и задыхались, вальсируя одни в своей гостиной, чтобы выглядеть наилучшим образом на официальных балах. Каслри имел несчастье быть женатым на настоящей дуре, которая в молодости была хорошенькой, но быстро растолстела, а ум ее был столь же неповоротлив, как и тело. Ее отлично описала леди Бессборо, [105]105
  Earl Bessborough, Lady Bessborough and Her Circle. London, 1940. Примеч. авт.


[Закрыть]сказавшая о ней следующее: «Я не знаю никого, кто был бы всегда так одинаково равнодушно настроен, и все же она порой меня раздражает; взгляд ее круглых серых глаз выражает такое самодовольное презрение к жизненным обстоятельствам, что я задаюсь вопросом о том, встречалась ли она когда-нибудь хоть с одной неприятностью и знает ли хотя бы смысл слова „тревога“. Она говорит с одинаковым равнодушием об артиллерийских обстрелах и о каких-нибудь собраниях, о детях и о мебели, о пустоте Лондона и о резне в Буэнос-Айресе, о нарастающей усталости лорда Каслри и о сомнительном успехе оперы г-на Гревиля – все эти темы проносятся в ее мозгу так стремительно, никак не влияя на однотонность ее голоса и выражение лица, что, судя по всему, эти события имеют в ее глазах совершенно одинаковое значение».

Нелепая идея украсить для маскарадного бала свою прическу лентой ордена Подвязки – представьте себе жену президента Французской республики, отправляющуюся на званый обед с большой лентой ордена Почетного легиона, намотанной на голову в виде тюрбана! – была всего лишь одной из тех наивных глупостей, которыми она питала записные книжки недоброжелательных хроникеров.

Другие члены английской делегации не отличались ни прекрасной выправкой, ни сдержанностью, присущими Каслри. Его сводный брат, сэр Чарлз Стюарт, который станет в будущем маркизом Лондондерри, был довольно хорошим дипломатом, но человеком тщеславным, порядочным хвастуном и в силу этого откровенно непопулярным по причинам, противоположным причинам непопулярности Каслри, которые, в общем, были достойны уважения. Если Стюарт кому-то не нравился, то виной тому были его недостатки, которые он выставлял напоказ, а также его смешные черты, потому что он был слишком доволен собой, чтобы их осознавать. «Наглый пройдоха, не умеющий себя вести», – вот мнение о нем немецкого издателя Бертуха, который был другом Гёте; венцы называли Стюарта «лордом Пумперникелем». [106]106
  Pumpernickelпо-немецки означает «очень черный и неудобоваримый хлеб». Примеч. авт.


[Закрыть]Это не мешало ему проявлять некоторый ум, в особенности когда речь шла о том, чтобы употребить его во вред другим. Это он говорил о британском после в Санкт-Петербурге лорде Кэткарте, довольно медленно соображавшем и не более прытком в разговоре: «Он всегда начинает думать только после того, как его собеседники уже закончат этот процесс».

Другой англичанин, сэр Сидни Смит, не входил в состав британской делегации, а представлял в Вене шведские интересы. [107]107
  Как читатель понимает, речь идет об интересах династии Ваза. Примеч. авт.
  Династия Ваза правила в Швеции с 1523 года, когда Швеция освободилась от датского владычества. В 1810 году наследником шведского престола был избран наполеоновский маршал Жан Батист Бернадот, основавший новую династию.


[Закрыть]Своим прозвищем «Морской бог», которое очень веселило венцев, он был обязан тому, что, будучи адмиралом английского флота, взял Сен-Жан-д’Акр. «Чистый фанфарон», – заметил, однако, Крокер, который третировал своих соотечественников не меньше, чем иностранцев.

Единственной проблемой, интересовавшей Сидни Смита, было уничтожение берберских пиратов. Он считал, что у конгресса не может быть более важной и более неотложной цели. Очень самонадеянный на этой почве, одевавшийся со смешной, кричащей роскошью, он устраивал пышные праздники, на которые никто никогда не приходил, настолько уродливо-комичным и назойливым казался этот персонаж. Эксцентричные выходки этих англичан веселили венцев. О некоторых из них говорится в полицейских отчетах, например: «Позавчера лорд Стюарт опять отличился. Он возвращался домой через Грабен и Кольмаркт. Голова лошади, на которой он ехал, была покрыта ландышами, а сам он держал в руке огромный букет этих же цветов, смеялся во все горло, и весь его вид говорил о том, что он выпил лишнего. Прохожие останавливались на улицах, чтобы полюбоваться этим и посмеяться над ним». [108]108
  Weil. Op. cit. Vol. II. P. 555, note 2368. Примеч. авт.


[Закрыть]

* * *

Заботы о пиратах очень далекого от Стокгольма Средиземного моря, которые взял на себя Сидни Смит, этот «швед» по своему положению на конгрессе, дают представление о том, насколько многочисленны были вопросы, подлежавшие решению на этом европейском форуме. Речь шла уже не только о европейской проблеме, которую великие державы намеревались урегулировать между собой, но и о малых государствах, и о национальностях. Наряду с представителями государств как таковых на конгрессе присутствовали бесчисленные и разнообразные делегации всякого рода, приехавшие, чтобы защитить свои не менее разнообразные интересы: делегация Мальтийского ордена, великий магистр которого Каррачиоло хотел, чтобы конгресс его официально признал, делегация немецких издателей, представленных знаменитым книготорговцем Коттой, публиковавшим полное собрание сочинений Гёте, и его веймарским коллегой Бертухом, выпускавшим очень интересную газету о работе конгресса. Именно благодаря Бертуху мы знаем о большом бале-маскараде 8 ноября 1814 года у Меттерниха, где уже известным нам образом отличилась леди Каслри, а также об успехе концертов, на которых дирижировал Бетховен.

Была там и турецкая делегация, руководитель которой Маврожени-паша поставил в повестку дня конгресса щекотливый вопрос о Греции и Балканах. Был и кардинал Консальви, представлявший папу и оставивший забавное описание бала у Сидни Смита. Были и такие гротескные персонажи, как Педро Гомес Лабрадор, выступавший от имени своего хозяина, короля Испании, и с чисто кастильской надменностью накладывавший вето на все решения, в которых, по его мнению, честь Испании не была достаточно удовлетворена.

Участвовали в конгрессе и две делегации Неаполитанского королевства, одна – присланная Мюратом, ^{36} другая – Бурбонами, которые объединялись, когда речь шла о Южной Италии. Еврейская община Германии, представленная франкфуртскими евреями, требовала более либеральных законов для своих немецких единоверцев. Натан Ротшильд либерально «подмазывал» некоторых полномочных лиц, чтобы добиться принятия к рассмотрению этого требования, которое должен был изложить немецкий посол Генц.

Принц де Линь

В повестке дня конгресса присутствовал и вопрос о работорговле, но рабы своих делегатов не прислали, что сильно вредило их делу. Понятно, что в этих условиях принц де Линь, который один думал не только о балах и вальсах, ответил кому-то на вопрос о том, как, по его мнению, идет конгресс, фразой, ставшей знаменитой: «Конгресс не идет, он танцует!» Этот любопытнейший человек принц де Линь, чьи словечки подхватывались и в салонах, и на улицах Вены, оставшийся молодым в свои восемьдесят лет, зимними ночами назначал свидания на улице красоткам, до которых был большим охотником. Там он простудился и 13 декабря 1814 года умер в своем доме на улице Мёлькербастай. Эта смерть погрузила в траур всю Вену: «Смерть принца де Линя произвела глубокое впечатление на венцев и огорчила всю Европу, где его знали, уважали и любили. Он был идеально добрым человеком, и если ему, разумеется, и были свойственны какие-то странности и даже недостатки, ему нельзя было отказать ни в шарме, ни в приветливости, ни в достоинстве, ни в уме, равного которому, может быть, не было и не будет». [109]109
  Weil. Op. cit. Vol. I. P. 674, rapport 1050. Примеч. авт.


[Закрыть]

Его насмешливость никогда не была злой. Он очень редко задевал кого-нибудь всерьез. Впрочем, генерала Уварова, повсюду сопровождавшего императора Александра, он называл «душителем», зная о его роли в убийстве Павла I. Передают отрывок его разговора с Талейраном, характеризующий склад его ума, его искренность и смелость. На его слова, обращенные к князю Беневента: ^{37} «Вы теперь играете великую роль, это вы французский король, а Людовику XVIII остается лишь плясать под вашу дудку, без чего он чувствовал бы себя плохо», Талейран ответил: «Принц, Бонапарт семь лет относился ко мне с подозрением». – «Как, только семь? – всплеснул руками принц де Линь. – У меня вы на подозрении уже двадцать лет!» Самым необычным надгробным словом этому умному человеку была фраза папского нунция, всегда смотревшего на него довольно косо: «Венские франкмасоны потеряли в его лице свою самую мощную опору, своего самого ревностного защитника». По крайней мере, именно эти слова приводит агент Фредди, имевший свободный доступ в резиденцию нунция и умевший извлекать из этого пользу.

Талейран

Когда Талейран ответил кому-то на вопрос, что он делал во время конгресса, исторической фразой: «Я хромал», он имел в виду не столько свой физический недостаток, который с самого детства обрек его на необходимость стать священником, сколько своего рода «моральную хромоту», ставшую основным содержанием его политики на протяжении всей карьеры при различных режимах, которым он служил. Его позиция была двусмысленной и не могла быть иной в условиях, при которых Франция предстала на конгрессе.

Самый беспристрастный его образ, нарисованный в журналах и в переписке того периода, – это образ обеспокоенного, сбитого с толку человека, чье лицо выдавало то «моральное и физическое разложение», о котором говорит мисс Берри. [110]110
  Journals and Correspondences of Miss Berry. London, 1865. Примеч. авт.


[Закрыть]

Именно таким его видит и другой англичанин, Крокер: «Он немного тучен для француза, у него слабые лодыжки и деформированные ноги, заставляющие его передвигаться какой-то странной рысью. Лицо его ничего не выражает, разве что отражает нечто вроде алкогольного ступора. Действительно, он выглядит, как постаревший, подвыпивший и хромой школьный учитель. Голос у него глубокий и хриплый». [111]111
  The Croker Papers, London, 1884. Примеч. авт.


[Закрыть]В действительности за этим отсутствием выразительности крылись размышления и планы государственного деятеля, верившего в необходимость реставрации, но понимавшего, что возможно и возвращение Орла ^{38} – ближайшее будущее это скоро подтвердит, – и намеревавшегося не только остаться в этой игре при своем интересе, но также обеспечить интересы Франции, какой бы оборот ни приняли впоследствии события. Таким мы видим его на портрете, написанном в тот период Ари Шеффером, – замкнутым, твердым, непроницаемым, с плотно сжатыми тонкими губами, с полуопущенными веками. Это не подвыпивший учитель начальной школы, каким его изображает английское недоброжелательство, но государственный деятель, прозорливый и осторожный, все более подозрительный по мере приобретения опыта в условиях неустойчивости человеческих ценностей и огромной ответственности, выпавшей на долю этого выразителя интересов Франции в те трагические месяцы.

Талейран жил во дворце Кауница на Йоганнесгассе, недалеко от собора Св. Стефана. Он привез с собой в Вену профессиональных дипломатов Латура дю Пена, Дальберга, Ла Бенардьера, Алексиса де Но-ай, а также своего любимого музыканта Нойкомма, австрийца по происхождению, чьи родители по-прежнему жили в Зальцбурге. Любовь к музыке, которую выказывал князь Беневента, вызывала у венцев симпатию к нему; они наперебой рассказывали друг другу о том, с каким удовольствием француз слушает игру на фортепьяно, даже работая со своими документами. Хотя ему случалось по целым дням не обменяться ни с кем ни единым словом, Талейран просил играть находившегося всегда рядом Нойкомма, очевидно, испытывая потребность в музыкальном звуковом фоне, чтобы лучше сосредоточиться и собраться с мыслями. Нойкомм рассказывал друзьям, что, играя рядом с письменным столом министра нередко долгими часами (тот торопил его продолжить игру, даже когда усталость заставляла музыканта на минуту оторвать руки от клавиатуры), он не раз задавался вопросом, действительно ли Талейран его слушает или же размышляет, не обращая никакого внимания на то, что происходит рядом с ним.

Талейран считал, что каждый должен пойти на некоторые жертвы, чтобы обеспечить Франции длительный мир. Тем, кто считал, что каким бы ни было решение, принятое перед закрытием работ конгресса, оно все равно никого не удовлетворит, он отвечал: «Так и должно быть. Все должно кончиться именно этим. Чтобы все пошло хорошо, каждый должен уехать недовольным и осознать необходимость пойти на жертву. Именно из этих отдельных жертв родится всеобщее согласие и всеобщее благополучие». Единственным иностранным монархом, понимавшим и уважавшим Талейрана, был император Франц. Как писал Талейрану маркиз де Боннэ в письме, известном нам потому, что австрийская полиция перехватила его и сняла копию перед доставкой адресату, «я не знаю, как это Вам удалось, но уверяю Вас, что он не перестает вас восхвалять, причем (может быть, даже не без злого умысла) больше, чем любого другого монарха и премьер-министра».

Александр I

Русский царь в период с весны 1814-го до своего отъезда 28 мая 1815 года был, вероятно, самой популярной личностью из всех находившихся в Вене высочайших особ. Благодаря этой популярности, а может быть, из-за величественной правильности черт его лица бюсты царя не раз использовались для рекламы продукции венских пастижеров. Один из этих бюстов можно было видеть на соборной площади, другой – на Швертгассе. Они были установлены в витринах и служили для показа париков. Русские офицеры, считавшие это тяжким оскорблением для императора, попытались убедить пастижеров найти для этой цели другие манекены, а получив отказ, решили обратиться в полицию. Там им ответили, что это – проявление симпатии, вовсе не свидетельствующее о неуважении, и что сам царь, разумеется, никоим образом не обижается.

На самом деле у Александра было слишком много других забот, чтобы разглядывать витрины парикмахеров. Самодержцу и мистику, наделенному богатым воображением и подверженному депрессии, ему было суждено таинственно закончить жизнь, возможно, перевоплотившись во искупление грехов в мужика-странника, своего рода отшельника, старца. ^{39} Всю свою жизнь он чувствовал себя подавленным трагическим событием, перевернувшим его отрочество, – убийством царя Павла I, организованным его женой императрицей Марией, матерью Александра. ^{40} (Екатерина II была бабушкой Александра I, а его матерью была княгиня Вюртембергская Мария Федоровна. Екатерина II в свое время тоже устроила заговор, в результате которого был убит ее муж Петр III.) Основные черты этого непостижимого человека высветил Гарольд Николсон, и мы в очередной раз цитируем его превосходный труд: [112]112
  Le Congrès de Vienne. Paris: Hachette, 1945. Примеч. авт.


[Закрыть]«Реакции Александра были непредсказуемы. „Было бы трудно представить себе человека, более умного, чем император Александр, – говорил Наполеон Меттерниху, – но ему чего-то не хватает, и мне так и не удалось понять, чего именно“. Современному психиатру не потребовалось бы большого труда, чтобы выявить этот отсутствующий элемент на фоне крупных дарований и выдающихся качеств царя: у него отсутствовала способность к согласованности действий. Отягощенный бременем отцовского безумия, император Александр страдал раздвоением личности, или шизофренией, которая в конце его жизни переродилась в неврастенический психоз».

Выискивавший в Библии предначертания, которые руководили бы его поступками, находивший для себя удовольствие только в общении с солдатами, отстраненный и мрачный во время самых веселых празднеств, он предпочитал балам военные парады. «Я ненавижу гражданских, – сказал он как-то своим министрам, – я солдат, и мне нравятся только солдаты». Однажды вечером на балу у князя Меттерниха он сказал княгине Эстерхази, что предпочел бы большой парад, на котором присутствовал утром. «Этот праздник прелестен, но после утреннего он уже вроде бы ни к чему. Бал прекрасен. Зала большая и красивая. Но здесь всегда толкутся дипломаты, и мне не нравится вся эта фальшь».

Когда он высказал эту же мысль своему послу Разумовскому, который был умным человеком и почитателем искусств – в его доме много музицировали, и Бетховен, с которым он был близко знаком, даже посвятил ему некоторые из своих самых прекрасных произведений, – тот ответил на критическое замечание императора: «Мне очень приятно это слышать. Чтобы доставить удовольствие Вашему Величеству, я приглашу на свой бал роту из вашего полка».

Его непостоянство распространялось и на область «небольших приключений» – бесчисленных связей царя, которые были в Вене на протяжении всего конгресса предметом досужих разговоров и шуток. Он мучил оскорбительными высказываниями императрицу, без конца упрекая ее в том, что она не так красива и умна, как ее сестра, вынуждал ее принимать женщин, которые были – или считались – его любовницами. Он восхищался герцогиней Саган, княгиней Багратион, графиней Нарышкиной, княгиней Эстерхази и подчеркнуто ухаживал за ними. Его благосклонности были удостоены Юлия Зичи и другие женщины, принадлежавшие к нетитулованной аристократии и даже к полусвету. Он привез с собой из Санкт-Петербурга банкира Шварца специально для того, чтобы не расставаться с его женой, которая в последнее время была в самых близких отношениях с Его Величеством. Это, впрочем, не мешало красивой г-же Шварц принимать у себя также маленького фон Шольтена, адъютанта датского короля, который в часы особой доверительности добывал ценные сведения, вероятно, также не миновавшие Полицию двора.

В Вене не было никого, кто не был бы в курсе «скромных забав», которым предавался царь со своими приятельницами. На одном из ужинов в доме графа Зичи Александр и графиня Врбна-Кагенек задались вопросом: «Кому нужно больше времени на раздевание и одевание, мужчине или женщине?» Для решения этой задачи они вместе вышли из гостиной, чтобы раздеться и одеться и проверить таким образом мнения, высказанные присутствовавшими. Говорят, что пари выиграла графиня. Невинные игры? Возможно, но разговоры об этом разнеслись по всему городу, и некоторые венцы высказали свое мнение об Александре в том смысле, что поначалу, мол, они восхищались его представительностью, прекрасным выражением лица и величием, но ко всему этому они быстро привыкли, а теперь он представляется им не больше чем обычным мужчиной, игрушкой в руках женщин. При этом они добавляли, что, когда он покинет Вену, жалеть об этом будут только девицы легкого поведения.

В этом Вена была несправедлива: Александр приглядывал себе любовниц главным образом в высшем свете, где встречал полное угодничество, тогда как другие высочайшие особы, например, такие, как великий герцог Баденский, проводили все свои вечера в злачных местах. Папский нунций сурово осудил сеанс раздевания у Зичи. В присутствии агента Фредди, который все передал полиции, он весьма ясно высказался следующим образом: «Вот какие люди управляют миром! Скандальная хроника конгресса добавит сие премилое приключение к другим отвратительным и достойным порицания чертам этого фата из фатов, и история когда-нибудь напомнит потомству о том, что дворец Цезарей служил борделем для русского царя».

Не будем столь строгими, как достойный прелат. Разумеется, во время конгресса много развлекались, много вальсировали, много занимались любовью, да и могло ли быть иначе? У этого общества была потребность развлекаться, и если ему нравились главным образом фривольные развлечения, если в целом оно охотнее слушало Иоганна Штрауса и его «дьявольскую скрипку», нежели Бетховена, то не потому ли, что в этих «сумерках монархий» люди тщетно пытались сохранить легкомысленное общество, все еще охваченное беспечностью XVIII столетия, блистающее изяществом, очарованием, роскошью и красотой? Как восхитительны были поцелуи всех этих женщин чарующей красоты, которой мода эпохи добавляла ранее неведомую пикантность, и они значили для собравшихся в Вене Высочеств, пожалуй, больше, чем судьба Европы. Герцогиня де Саган, княгиня Багратион, Аврора де Марассе, Юлия Зичи, княгиня Голицына, несомненно, оказали большое влияние на конгресс прежде всего тем, что заставляли его «танцевать» вместо того, чтобы «идти». Как и некоторые красавицы из буржуазных семей, такие, как г-жа Шварц, г-жа Морель, г-жа Биготтини, а также г-жа Фишер, продававшая свою дочь не самому титулованному, а тому, кто больше всего заплатит. Какой можно было бы издать прекрасный альбом портретов «женщин Венского конгресса», от гранд-дам до уличных шлюх, в чьих домах напивались англичане! Вся Вена знала – или, по крайней мере, догадывалась – о том, что у герцогини де Саган была внебрачная дочь от никому не известного отца и что в дома этих знатных дам наряду с Высочествами заглядывали на огонек мужчины из мелкого – или крупного – дворянства, состоявшие на учете в Полиции двора, а также авантюристы всех стран, ловившие рыбу в мутной воде этого карнавала наций, продолжавшегося почти целый год.

Вена не могла избежать последствий этой деморализации, зрелище которой ежедневно разворачивалось у нее на глазах. Медлительность конгресса, заставившая Гумбольдта ответить на вопрос о том, когда закончится конгресс, знаменитым встречным вопросом: «Скажите мне лучше, когда он начнется», вынуждала Меттерниха расходовать много денег и воображения, чтобы развлекать блистательных гостей столицы. «Превосходный режиссер-постановщик» дипломатических заседаний, как его называет Лейтих, [113]113
  Damals in Wien. Wien, 1956. P. 53. Примеч. авт.


[Закрыть]Меттерних должен был без конца бороться с бережливостью, чтобы не сказать скаредностью своего хозяина императора Франца, которого справедливо беспокоили чрезмерные расходы на всю эту толпу иностранцев, живших на деньги империи. Было подсчитано, что каждый обед обходился в пятьдесят тысяч флоринов.

С другой стороны, покупали все эти гости мало, даже если и не подражали привычке лорда и леди Каслри заходить во все магазины, не делая ни единой покупки. Народ жаловался на это, как отмечает датский дипломат Хегардт: «Однако венская публика, такая жадная до зрелищ и развлечений, начинает уставать от непрерывных празднеств, и праздник в честь отъезда августейших иностранцев был бы для нее, вероятно, самым желанным, тем более что венцы относят на счет столь длительного пребывания гостей в столице чрезмерную дороговизну, увеличивающуюся с каждым днем, и опасаются, как бы огромные расходы императора на удовольствия гостей не легли на плечи подданных контрибуцией, которую иронически называют Bürgeinquartierung Steuer(налог на размещение по казармам). Можно предположить, что император сам с удовольствием выпроводил бы из Вены всех этих августейших особ, которые с семьями и многочисленными свитами живут здесь за его счет да еще и обременяют заботой о том, чтобы их развлекать, вынуждая его самого вести совершенно непривычный для него образ жизни».

Советник датской миссии был прав: Францу не терпелось покончить с этими бесконечными промедлениями; он знал, что народ недоволен, что дамы из аристократических и буржуазных кругов обижаются, если их не приглашают на празднества, а когда приглашают, они сетуют по поводу расходов на платья и украшения, необходимые для того, чтобы появляться на людях в лучшем виде. В свою очередь их мужья приходили в ужас от того, как тают деньги, расходующиеся на украшения, шали, шарфы и туалеты. Многие из них также хотели, чтобы из Австрии как можно скорее убрались шустрые адъютанты и галантные секретари посольств, слишком тесно прижимавшиеся к их супругам, заставляя этих дам без конца вальсировать.