Текст книги "Мертвые не молчат"

Автор книги: Марк Вернхэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Глава 30

– Послушай, Мартин, что, черт тебя побери, происходит?

Это Дэвлин Уильямс. Мы в его микроавтобусе, задняя часть которого забита всеми этими телевизионными примочками. В его ТВ-фургоне. Ему осточертела больница, где я валяюсь в кровати и только и делаю, что бормочу и несу всякую чушь, как настоящий сумасшедший. Поэтому он принял, как он это назвал, «властное, твою мать, решение» вывезти меня отсюда. Он выкатил меня из больницы на кресле-каталке и засунул в свой фургон. А теперь вот он везет меня по улицам Лондона, ругая других водителей и пешеходов. Он постоянно орет что-то типа: «Ты, ка-аа-зел!» и «Убирайся, блин, с дороги!». Я же, завернутый в одеяло, почти лежу на сиденье, которое находится между сиденьем водителя, где сидит Дэвлин, и задним отсеком. Моя голова прижата к окну фургона, и я каждый раз бьюсь о него, когда Дэвлин налетает на выбоину. Из-за этого я почти оглушен и меня ужасно тошнит.

Я все смотрю на небо, чтобы увидеть, не летит ли там кто следом за нами. Мне интересно, нет ли там какого-нибудь другого Дженсена Перехватчика, который, как я в прошлый раз, несется по небу и Видит все это, в то время как Дженсен Перехватчик, который стал Мартином Мартином, едет в этом гребаном фургоне Дэвлина.

– Мартин! Сосредоточься! – кричит Дэвлин. Я не ответил на его вопрос, и он начинает злиться. Кажется, озлобленность – нормальное состояние Дэвлина. Но его голос доносится до меня приглушенно. И звучит он как-то нереально. В рамке маленького зеркала, в которое он периодически смотрит на меня, я вижу его глаза, покрасневшие от недосыпа.

– Мартин, я молчал и сильно не выступал по поводу того, что происходит, потому что хотел, чтобы ты понравился. Мне не хотелось волновать тебя после твоего… твоего нервного срыва. Ты слышишь меня? – он периодически бросает на меня короткие взгляды в свое зеркальце. Но я не вижу, как двигаются его губы, когда он говорит, потому что он смотрит вперед. Такое ощущение, что со мной говорят его вытаращенные красные глаза.

Я умудряюсь выдавить из себя что-то вроде «да», чтобы дать ему понять, что слушаю его вытаращенные глаза. Поэтому он продолжает:

– Меня прижимают со всех сторон, Мартин. Кабельная сеть, с которой у меня контракт, хочет знать, почему ее новый дорогостоящий проект отложен, и еще – когда ты снова начнешь работать. Я все говорю им, что ты немного приболел. Это ведь так, да, Мартин? Ты ведь просто немного приболел, так ведь? Грипп, или отравился шербетом, да?

Фургон останавливается на светофоре, и Дэвлин барабанит ладонями по рулю. Он оборачивается и улыбается мне.

– Ты просто переработал? Тебе просто был нужен хороший отдых. Так ведь?

Я молча смотрю на него. Слова, которые он произносит, доходят до меня очень медленно. Он поворачивается вперед и, изогнув шею, пытается увидеть, переключился ли светофор.

– Послушай, Мартин, я все понимаю. Правда. Я тоже не против пропустить пару стаканчиков в выходные.

Загорается зеленый, и Дэвлин нажимает на газ.

– Но ты должен держать себя в руках, когда ты на работе, понятно? Ну ладно, ничего страшного не произошло и…

Я бурчу «Гм-м-м», потому что только это и способен из себя выдавить.

Дэвлин замолкает. В машине тихо, слышно только, как работает двигатель и еще как начинает щелкать поворотник всякий раз, когда Дэвлин сворачивает на другую улицу.

Когда он опять начинает говорить, в его голосе появляются новые нотки. Вроде как немного испуганные.

– Послушай, Мартин, серьезно… Я просто делаю программы для телевидения, так? Ты же знаешь, как обстоят дела, так ведь? Я делаю телепрограммы и продаю их кабельной сети. Я получаю деньги. Я даю деньги тебе. Все счастливы.

Он опять замолкает.

– Ты делаешь свое дело отлично. Когда мы вместе снимали наше первое шоу, я смотрел, как ты творишь свои парапсихологические штуки, и думал: «Вот – настоящий шоумен. Он станет звездой». Мне нравилось, как ты вел себя со всеми этими старыми хрычами. Казалось, ты на самом деле связывался с их умершими мамашами или кем там еще… Ты выдавал им ровно столько, чтобы они в тебя верили. И они уходили домой совершенно счастливыми, так? – Дэвлин вдруг замолчат, потому что ему пришлось резко затормозить. Наверное, кто-то его подрезал. – Ты, гребаный ка-аа-зел! – кричит он, а меня кидает вперед, и я ударяюсь о спинку переднего сиденья, когда фургон останавливается, громко визжа тормозами. Люди на улице оглядываются. Один из прохожих замечает меня в окне и в шоке таращит глаза. Думаю, это из-за того, что у меня изо рта течет слюна.

– Дубина! – кричит Дэвлин, и мы объезжаем то, что заставило Дэвлина изо всех сил вдавить педаль тормоза в пол.

– Но я никогда не говорил, что верю в это, – продолжает Дэвлин. Он пожимает плечами и машет левой рукой. – Но я никогда и не говорил, что не верю в это. Зрители верили, и мне этого было достаточно. Ты же знал это, так ведь? Это все шоу-бизнес, так? Но, скажем так, с перчинкой. Понимаешь, о чем я?

– Нет, – говорю я, потому что не понимаю. Из-за этого мотания и дерганья чувствую я себя еще хуже – голова кружится и меня еще больше тошнит. Мой взгляд устремлен в небо. Я все еще высматриваю Летучего Дженсена, потому что надеюсь, что там наверху кто-то есть, кто присматривает за мной. Но там никого нет. Лишь небо, облака и длинные тонкие белые полосы, выходящие из задниц реактивных самолетов.

– Я хочу сказать… – начинает Дэвлин снова. – Хочу спросить… ну, это все настоящее? Все эти твои парапсихологические штуки? Это по-настоящему? Потому что теперь я не знаю, что и думать. Мне казалось, я понимал, в чем тут дело. Но теперь я не понимаю… Совершенно не понимаю. – Дэвлин снова замолкает, у него явно что-то на уме. Потом он выдает: – Мартин, что же такое там, в студии, произошло? Что это был за крик? Это было совершенно на тебя не похоже… Совершенно не твой голос. Ты же не так всегда делал свои штуки, так ведь? И что же такое я видел вчера в больничной палате? Ты знал, что это, так ведь? Я что-то видел… Кого-то… А ты знал, кто это, да? Ты сказал, как его зовут. Потом он исчез. Он просто исчез, Мартин. Как… как гребаный призрак.

– Дженсен Перехватчик, – говорю я и при этом улыбаюсь, хотя голова у меня кружится, в животе бурчит, а рот забит огромным страшным языком Мартина Мартина.

– Точно! Дженсен Перехватчик! Именно это ты и сказал! – Дэвлин даже кричит от возбуждения. – Так что же, черт возьми, произошло в студии, Мартин? Что такое вообще происходит? Что это ты там орал по поводу войны? И кто такой Дженсен Перехватчик?

Бедняга Дэвлин. Как всегда, паникует. Он думает, что он все контролирует… Но он и понятия не имеет, как он неправ. Никакого понятия. Он думал, ММ – это просто шоу-бизнес, как какой-нибудь фокус-покус, который показывают детишкам.

– Мартин, мне нужно знать, это все правда? Это все по-настоящему? Потому что вокруг меня происходят совершенно странные вещи, и я начинаю нервничать. И мне это не нравится.

– По-настоящему, – говорю я и киваю. А вот Летучего Дженсена в небе по-прежнему нет.

– Докажи, – требует Дэвлин, глядя на меня в свое зеркальце. – Расскажи мне о чем-нибудь, о чем знаю только я.

– Тебе сорок два года, – говорю я.

– Тридцать пять, – поправляет Дэвлин, помахав пальцем, будто делая мне выговор.

– Тебе сорок два, – повторяю я, потому что знаю, что я прав, а Дэвлин Уильямс врет.

Я могу Видеть все, что мне нужно Видеть о Дэвлине Уильямсе. Вот он передо мной: я Вижу его, когда он был симпатичным подростком, мускулистым, в майке в обтяжку. Вижу, как он хочет убить своего отца, потому что его отец – алкаш и, нажравшись, начинает распускать руки и лупит жену и детей. Возвращаясь из кабака, он колотит их, и они пребывают в постоянном страхе. То, как он рычит на них по утрам с похмелья, как он выводит их из себя, делая всякие глупости и гадости, например, когда ест кошачью еду, тыкая в банку вилкой, – все это просто ужасно. Они ненавидят его до дрожи, но ни разу не попытались протестовать. Они даже никогда не говорят об этом. Они слишком напуганы. Будто верят в то, что он наделен какими-то сверхъестественными способностями. Но никаких сверхъестественных способностей у него нет. Он всего лишь толстый пьяный задира.

Бедная мать Дэвлина заболела раком горла. Дэвлина хотел убить своего отца-алкаша, который становился все более мерзким и драчливым по мере того, как его жена болела все сильнее и все больше страдала. Дэвлин думал, что именно его отец должен был заболеть раком, а не его бедная мать. И поэтому однажды, после того, как его мать уже похоронили, Дэвлин Уильямс, испытывая праведный гнев, врезал своему отцу по морде. Один удар. Так просто. Без всякого предупреждения. Он не говорил что-то типа: «Я тебе морду набью, старый козел, за то, что ты сделал с мамой и сестрой». Он просто сидел за столом во время завтрака, весь дрожа от гнева и глядя на еду, к которой так и не притронулся.

Алкаш-папаша, который затосковал после смерти жены, хотя он бил ее и всячески издевался над ней, принял этот удар по лицу, будто уже давно его ждал. Он был тупым ублюдком. Но не таким тупым, чтобы не понимать где-то в глубине своей гребаной проспиртованной башки, что уже почти взрослый сын ненавидит его и что когда-нибудь он получит назад все, что выдавал своей семье все эти годы. Удар в зубы сбил папашу со стула, и он растянулся на полу, прихватив с собой свой завтрак – залив все вокруг молоком с хлопьями.

Но у отца не осталось сил на ответный удар своему рассвирепевшему сыну. Он был просто уставшим от жизни стариком. Поэтому он тихо лежал на полу весь в крови, так ничего и не сказав. После этого случая Дэвлин Уильямс ушел из дома, отправился в Лондон и постарался забыть о своем драчливом старом отце и о своей умершей матери. Он оставил все это позади и в Лондоне стал новым человеком.

Его алкаш-отец прожил еще пять лет, но Дэвлин больше ни разу с ним не разговаривал. А когда печень его старого драчливого отца совсем сгнила и наконец свела его в могилу, Дэвлин не приехал на его похороны. Он лишь напился в стельку в тот вечер, когда узнал о смерти отца, чем смутил всех своих друзей, потому что выглядело это так, будто он празднует. Но это празднование было каким-то ожесточенным, как будто смерть отца рассердила Дэвлина еще больше.

Все это я Вижу, лежа на заднем сиденье этой дурацкой студии на колесах. Я наклоняюсь вперед, ухватившись руками за спинку сиденья Дэвлина. У меня почти нет сил, голова по-прежнему кружится, в животе бурчит, и меня постоянно тошнит.

– Ты врезал своему отцу по морде во время завтрака, – говорю я в ухо Дэвлину.

А потом я падаю назад, задыхаясь от сделанного усилия, и закрываю глаза. Шины фургона визжат, двигатель ревет и глохнет. Мы останавливаемся. Мы одни на дороге. Мы одни в машине. Вокруг никого нет. Никто нас не видит.

– Твою мать… – произносит Дэвлин почти шепотом.

Потом он снова заводит двигатель, и мы едем дальше. Он молчит всю оставшуюся дорогу и ведет машину очень осторожно, что меня только радует.

* * *

– Тысяча каналов, и все – дерьмо.

Это снова Дэвлин Уильямс. Мы приехали к нему домой, не разбившись по дороге, и теперь смотрим телевизор. Его дом похож на дом Рега, только больше и красивее, новее. Я по-прежнему почти ничего не говорю, потому что мне все еще сложно управлять телом Мартина Мартина. Да и в любом случае какой смысл говорить, потому что я знаю, чем все закончится. Это как какая-то гребная цепная реакция, бурлящая и шипящая, и я должен бурлить и шипеть вместе с ней. Имейте в виду, единственное, что бурлит и шипит, – это внутренности ММ. И бурлят они намного сильнее, чем когда меня вырвало болли-нейз в день моего знакомства с Клэр и тем маленьким итальянцем, хозяином кафе.

Дэвлин держит пульт от телевизора, каналы мелькают один за другим, и он говорит, что все они – чушь собачья. Он говорит, что только он способен создавать телевизионные программы, которые стоит смотреть. Он в некоторой степени слетел с катушек и стал немного похож на психа. Я рассказал ему о том, о чем знал только он. И он знает, что об этом известно только ему. Все остальные, так сказать, причастные к этому делу – мать, отец, сестра, – все они уже умерли, умерли именно в таком порядке. Он никогда и никому об этом не говорил. Он это знает. Это его большой секрет. Самый-самый настоящий секрет.

Но не только это. Он еще видел Дженсена в больничной палате. Он совершенно отчетливо видел привидение из будущего, поэтому половина его мозговых извилин, кажется, выгорела. Теперь он поверит во что угодно. Сейчас он действует в основном на инстинктах. Он просто хочет спасти себя и свои деньги. ММ – детище Дэвлина, поэтому он пытается за ним ухаживать. Но он не знает, что ММ теперь уже не совсем ММ.

Однако он знает, что ММ обладает огромным талантом, который сам он не понимает. И еще он знает, что может продать этот талант, и что люди, которые делают телевизионные программы, будут от этого таланта в восторге, и что миллионы телезрителей будут это смотреть. И смотреть с удовольствием. Может быть, у Дэвлина и осталась нормальной лишь одна половина мозга, вторую закоротило после того, как он увидел Дженсена/Привидение из Будущего, и присутствовал при явлении Эмиля в телестудии, и услышал от меня свой маленький секрет. Но эта та самая половина, которая обладает организаторскими способностями. Он все еще способен заключать сделки и создавать телепрограммы. Он говорит, что сможет заработать для нас кучу денег. Между прочим, Дэвлин, этот сирота, немного похож на меня, немного – на ММ, немного – на Эмиля, чья мать погибла во время бомбежки, пока он воевал во Франции. И теперь Дэвлин хочет все привести в норму и заработать много денег. А у меня не хватает духу сказать ему, что ему так и не придется их потратить.

Я по-прежнему чувствую себя погано, хотя и не настолько, чтобы опять ложиться в больницу. Но Дэвлин ужасно спешит все организовать и вернуть свое шоу в эфир.

– Пора возвращаться к работе, да, Мартин? – повторяет он постоянно.

Пока я валяюсь на мягком старомодном диване Дэвлина, завернутый в одеяло, с шоколадными печеньями и кружкой чаю, Дэвлин носится по дому. Он без отдыха разговаривает по своему маленькому телефону, который беспрерывно звонит, издавая ужасные треньканья, каждый раз заставляющие меня вздрагивать. Он «решает вопросы», хвастаясь и пудря мозги по поводу ММ, заключая сделки со всякими козлами с телевидения. Он воплощает в жизнь свой грандиозный план.

– Мы добьемся твоего участия в программе Барбары Джеймс, в прайм-тайм. На главных каналах, а не на этом мелком кабельном ТВ, как раньше, – хвастает он между телефонными разговорами. Он ходит по комнате взад-вперед, мелькая перед экраном телевизора и мешая мне смотреть передачи. – В эти выходные ты получишь самый большой, самый жирный контракт во всей гребаной истории телевидения, и ты, мой удивительный друг, станешь настоящей телезвездой.

Я, конечно, молчу. Я просто не мешаю ходу событий. Мне лишь остается ждать, когда та пуля убьет Дэвлина.

– В следующем году, – говорит Дэвлин, тыкая в меня пальцем и тараща глаза, как душевнобольной, – ты будешь уже в Вегасе, будешь проводить по шоу в день и за каждое получать по миллиону. Ты станешь настоящей суперзвездой. Ты… Ты. Изменишь. Весь. Этот. Гребаный. Мир, – говорит он, и в его голосе звучит удивление, будто до него только что доходит смысл этих слов.

Потом опять звонит телефон, он прижимает его к уху и снова начинает что-то типа: «Питер! Питер! Ты что, с ума сошел? Да за десять штук я не смогу даже арендовать горшок, куда мочиться. Это должно быть сорок штук. Мне, блин, нужно сорок штук!» и тому подобное. На самом деле этот Дэвлин Уильямс очень даже деловой мужик. Как жаль, что эта пуля оборвет его жизнь в самом, можно сказать, расцвете. Я знаю, что он думает о том, сколько он огребет, сделав ММ звездой в Вегасе. Но так уж он создан. Именно этим он и занимается всю жизнь – зарабатывает деньги. И еще таким способом он пытается забыть, вычеркнуть из памяти своего умершего отца, свою умершую мать и свою умершую сестру. И, кроме всего прочего, именно он заботится и ухаживает за ММ. Ни один козел не побеспокоился о бедном старом ММ, когда тот валялся в больнице. ММ мог просто окочуриться, а всем было на это наплевать. Никто ни разу не навестил бедного ММ в больнице, потому что у ММ нет ни фига друзей, нет даже приятелей, типа этого балбеса, этого гребаного Федора, которого он никогда и не любил по-настоящему, а лишь слонялся с ним по «Звездным сучкам». Никто не любил ММ. В конце концов он распугал всех своих знакомых. Но не Дэвлина Уильямса. Дэвлин не бросил ММ и приносил ему в больницу виноград, как и должен делать настоящий друг. Поэтому для меня этот Дэвлин – нормальный мужик. Даже если я знаю, что у него на уме.

* * *

На следующий день я чувствую себя уже лучше, меньше рыгаю и могу передвигать большое старое тело ММ по дому Дэвлина, не особенно налетая на стены и не сильно круша всякие его безделушки и посуду. Целый день я наблюдаю за тем, как Дэвлин Уильямс постепенно набирает обороты и входит чуть ли не в безумное состояние. Его маленький телефон трезвонит без передышки, но все свои разговоры он заканчивает очень быстро – лишь пара слов, а потом он снова нажимает красную кнопку отбоя, уже думая о других делах. Он весь аж трясется от нервной радости, потому что ему удалось добиться моего участия в шоу Барбары Джеймс. Каждый раз, когда он произносит ее имя, оно звучит так, будто вокруг него сияет какой-то золотой нимб. Он, несомненно, считает, что она – суперзвезда, и просто обожает ее. Она очень крутая, и ее шоу транслируют в прямом эфире на все телевизоры в стране. Когда она что-то говорит, все люди слышат это в тот же самый момент. Это называют «живое» шоу, что, как мне кажется, означает «не мертвое». И это очень важно, втолковывает мне Дэвлин, потому что это значит, что если я расскажу ей о чем-нибудь, что я могу Видеть, и это все окажется правдой, тогда все люди в этой стране будут знать, что я именно тот, за кого себя выдаю, и они пойдут за мной куда угодно и отдадут мне все, что у них есть, лишь бы только услышать мои слова. «А даже десять процентов от всего, – говорит Дэвлин, – это уже офигенная куча бабок».

Итак, он опять говорит по своему телефону, на этот раз договариваясь о машине, которая отвезет нас в студию, о времени, когда нам нужно там появиться, о всяких там фруктах и бутербродах для нас и, конечно, о гонораре. А потом он опять рассказывает всем, кто готов его слушать, что они будут просто потрясены выступлением ММ и тем, что ММ всем расскажет.

– Это будет самое потрясающее шоу, которое вы когда-либо видели, – повторяет он снова и снова.

Он обзванивает всех своих приятелей, всех своих полузнаменитых дружков и влиятельных знакомых, которые пишут в газетах и журналах и тому подобное. И всем он говорит, чтобы они не пропустили выступление ММ в шоу Барбары Джеймс. Он звонит Джимми, который является какой-то большой шишкой на канале «Скай»; этому козлу Фрэдди из «Ай-ти-эн»; Джуэлзу из Эй-пи; Маркусу из цветного приложения «Таймс»; Салли из «Гардиан», которая знает Питера из «Обсервера», который знает гребаного Адриана, который пишет для австралийского «Роллинг стоун». Джимми-шишка из «Скай» хочет взять у меня интервью прямо сейчас, но Дэвлин говорит «нет».

Я готов к этому. Я знаю, что мне делать. Теперь уже вроде как и выбора нет. Дэвлин Уильямс не может выбирать и не может ничего изменить. Он не в силах остановить эту пулю: на ней уже есть его имя, и его можно выгравировать на ее блестящей оболочке, даже несмотря на то, что придурок, который будет стрелять, еще этого и не знает.

Глава 31

– Смотри не испорти это дело, Мартин.

Яркие огни освещают лицо Барбары Джеймс, и выглядит она отлично. Она на сцене, вот-вот должна начать беседу со всей этой толпой пятничных идиотов. А они буквально светятся от счастья – они в восторге оттого, что находятся рядом с тем местом, где происходит телевизионное действо, и так близко от знаменитой Барб, что даже чувствуют запах ее духов и видят морщины вокруг ее глаз. Мы с Дэвлином сидим рядом со сценой, глядя наверх, туда, где стоит Барб. Она смотрит в камеру и произносит приветственную речь для всех телезрителей.

Чувствуется, что у Дэвлина от всего этого кружится голова. Он так долго находился в стороне от серьезных дел… Хотя он всегда мечтал быть именно здесь, где большие мальчики и девочки делают свое большое телевидение, а не то дерьмо, которое приходилось делать Дэвлину. Он знает это. И он не хочет, чтобы сегодняшний вечер провалился, поэтому и говорит мне, чтобы я не испортил все дело.

– Добрый вечер и добро пожаловать! – говорит Барб в камеру и зрителям в зале.

– Она всегда так начинает, – шепчет Дэвлин мне на ухо. Я буквально чувствую улыбку счастья в его голосе. – Эта гребаная фраза будет выгравирована на ее надгробии. – Он хихикает. Ему все это доставляет огромное удовольствие. Она круче самого Парки, – говорит он так, будто готов целовать ей пятки.

– Сегодня вечером, – продолжает Барб, улыбаясь в камеру, – среди моих гостей вы увидите исследователя и режиссера документальных телевизионных фильмов Ральфа Джеллингса, который буквально только что вернулся из тяжелой экспедиции на Южный полюс, где он отморозил три пальца на ногах, которые пришлось ампутировать.

На этом месте толпа придурков в зале начинает аплодировать, но только потому, что какой-то мужик из команды телевизионщиков, стоящий позади камер, начинает хлопать в ладоши у себя над головой. Зрители с нетерпением ждут, какую следующую знаменитость представит им Барб. Их немного разочаровал этот самый исследователь с его дурацкими ампутированными пальцами.

– Кроме того, на нашем шоу присутствует сэр Джеффри Перкинс – руководитель партии Демократического союза, которая, по его утверждению, скоро станет новой силой в британской политике.

Мужик, который хлопает в ладоши над головой, вкладывает в это дело всю свою энергию, стараясь расшевелить толпу зрителей, но сэр Джеффри их явно не интересует, поэтому в зале раздаются совсем жидкие аплодисменты. И они правы, потому что я видел этого самого сэра до начала шоу. Это старый, засыпанный перхотью козел, у которого из носа торчат волосы и который ненавидит иностранцев. Настоящий болван.

– И еще у нас будет играть вживую последняя сенсация альтернативной музыки – группа из Нью-Йорка «Руководитель вселенной».

Зрители оживляются. И эту группу я видел. Какие-то волосатые балбесы в немыслимой одежде. Получается, что некоторые вещи никогда не меняются.

– Но сначала разрешите мне представить вам человека, который, как нас заверили, обладает по-настоящему поразительными способностями: мистер Мартин Мартин…

Дэвлин говорит: «Ну, вот оно! Теперь – вперед. Удачи!» И он выталкивает меня на сцену. Из-за этого толчка я немного теряю равновесие, когда делаю первые шаги. Я все еще пытаюсь выпрямиться, когда меня освещают студийные прожекторы, – будто солнце бьет в глаза, когда ты резко раздвигаешь шторы в полдень, после буйной ночи, проведенной у «Звездных сучек». Я лишь вижу, как тот мужик за камерами буквально сходит с ума, пытаясь расшевелить толпу, пытаясь заставить их приветствовать ММ, хотя большинство из них и понятия не имеют, кто такой этот ММ. Я все еще немного неуверенно стою на ногах ММ после толчка Дэвлина, но все-таки умудряюсь придерживаться нужного курса и дохожу до дивана, на котором должен сидеть. Когда я подхожу к Барб, она смотрит на меня, как бы приветствуя. На ее лице приклеена лучезарная улыбка, но по ее глазам я вижу, что ее беспокоит мой вид.

Я сажусь и прищурившись смотрю в темноту, простирающуюся за ослепительным светом софитов, но ничего не вижу. Однако я слышу несколько смешков в зале и отвечаю на них широкой улыбкой, точно такой же, как у Барб, и точно такой, какой велел мне улыбаться Дэвлин. Я никогда раньше не участвовал в телешоу. Пока смех в зале звучит добродушно.

– Итак, скажите мне… – говорит бедная Барб.

А я чувствую, как в уме она думает о своей карьере, о том, как она серьезно училась на журналиста. И еще как она думает, что вся эта телевизионная чушь со всякими дерьмовыми знаменитостями ниже ее достоинства – особенно эта дерьмовая знаменитость, которая сейчас сидит перед ней. Она считает меня снобом и выскочкой с мелкой и ерундовой кабельной сети. Но потом она вспоминает, что деньги, заплаченные за мое появление в ее программе, слишком уж большие, чтобы от них отказываться…

– …вы утверждаете, что обладаете совершенно особым талантом, это правда? – Она говорит таким тоном, будто ей действительно интересно. Она ведь профессионал.

– Это правда, Барбара, – отвечаю я так, как учил меня Дэвлин.

«Называй ее по имени, – постоянно втолковывал он мне до того, как мы приехали на студию. – Делай вид, что вы с ней давно знакомы». И пока все идет просто офигенно замечательно – все по плану Дэвлина.

– Это правда, Барбара, – говорю я и слышу, как из-за стены ослепительного света раздается еще пара тихих смешков и пара покашливаний. Я смотрю в зал, который для меня как черное пятно из-за света прожекторов, зрители начинают бормотать, и их бормотание очень похоже на шум ветра, который постепенно усиливается. У меня внутри тоже начинают усиливаться похожие звуки. Я все еще не могу до конца контролировать бурчащие внутренности ММ, и теперь они начинают реагировать на все это нервное напряжение, которое я испытываю из-за того, что меня в прямом эфире показывают по телевизору.

– И как этот дар проявляется? Как он действует? – спрашивает Барб, игнорируя тихое, но явно становящееся все громче бормотание в зале.

– Он проявляется так, что мне в голове видятся и слышатся такие вещи, которые никто больше не слышит. Я вроде как вижу, что к чему, – отвечаю я.

– И сколько вам было лет, когда вы впервые осознали, что обладаете этим даром? – спрашивает Барб.

– Впервые я осознал, что обладаю этим даром, – отвечаю я, повторяя слова вопроса, как и учил меня Дэвлин, если я не уверен в том, как отвечать, – когда мне было двенадцать лет. – Потом я вспоминаю, что Дэвлин велел мне как можно чаще называть ее по имени, поэтому я снова добавляю: – Барбара.

Но она в этот момент как раз собиралась что-то сказать, и ее рот был уже открыт… А из-за всех этих газовых проблем, зреющих у меня внутри, я рыгнул, и это слово выскочило вместе с воздухом. Бедняга Барб. Она не смогла удержаться. Она отреагировала на этот выброс воздуха – совсем немного, но этого хватило, чтобы зрители начали еще больше хихикать и даже пугаться. Они тоже слышали, как я рыгнул. Тут я чувствую, как у меня по лицу начинает течь пот и собираться под носом. Я пытаюсь улыбнуться, как бы говоря, что все в порядке. Но, кажется, это было больше похоже на ухмылку сумасшедшего или на улыбку старого, выжившего из ума алкаша, который вот-вот обмочит штаны. По виду Барб становится ясно, что она хочет как можно быстрее от меня избавиться. Поэтому она сразу переходит к делу:

– Нам уже говорили, что вы – действительно нечто особенное, когда находитесь в форме. Но, очевидно, многие люди не верят ни одному слову из рассказов о вас. – Она бросает взгляд на зрителей и слегка им улыбается. И они начинают хихикать и бормотать еще громче, но на этот раз в их бормотании слышится радость, потому что Барб взяла все под контроль. – Это до некоторой степени очень уж похоже на старую глупую забаву Викторианской эпохи – спиритические сеансы и эманации медиумов, – говорит она. – Вы можете убедить нас здесь и сейчас, в прямом эфире, что вы действительно способны контактировать с усопшими и что они говорят вам то, о чем мы не знаем? Вы проведете для нас демонстрацию своего дара? – При этих словах на лице Барб появляется веселое, немного лукавое выражение, будто она прекрасно знает, что я опозорюсь перед всеми ее зрителями, которые сейчас все ждут, чтобы ММ засуетился и покраснел из-за его дурацкой веры в то, что он может разговаривать с мертвыми.

– Да, Барб, буду очень рад сделать это, – еще одно выражение, которое мне велел говорить Дэвлин. Но я не знаю, о чем я буду говорить дальше, пока слова не вылетают будто сами собой: – Есть один человек. Он управляет очень крупной компанией. И последнее время он очень много лжет. Но скоро все накроется медным тазом.

– О, да бросьте вы! – восклицает Барб, почти смеясь, что заставляет зрителей расхохотаться в полную силу. – Не такое уж это большое прозрение. Подобное можно сказать о ком угодно!

Я продолжаю говорить, игнорирую смех и перешептывания зрителей, типа: «Этот Мартин Мартин – просто придурок». В своей голове я вижу этого человека, о котором говорю. Я, черт возьми, прекрасно его вижу! Он бокалами пьет какую-то выпивку золотого цвета и рыгает после каждого глотка. Его выпивка такая же крепкая, как та, которую я пил с бродягой-рыбаком, кормившим меня угрями. Этот человек пьян, зол, и он в отчаянии. Он знает, что не может предотвратить то, что неизбежно произойдет. Его вот-вот уличат во лжи. Он и все его дружки – лживые и продажные боссы и политики – все они врали до синевы, чтобы эта огромная компания могла держаться на плаву, в то время как на самом деле у нее не было ни идей, ни денег и она давно, по сути, к черту обанкротилась. Этот человек сидит в автомобиле – большом, с кожаными сиденьями, очень дорогом – и пьет свою дерущую горло выпивку. Автомобиль стоит высоко в горах, на какой-то дороге, где вокруг ничего нет. Ни фонарей, ни других машин – только овцы, трава и темнота. Единственный свет – это голубое, призрачное мерцание приборной панели самого автомобиля. Этот человек далеко от Лондона, далеко от любого города. Это пустынное место с огромными озерами. Человек плачет и бьется головой о руль. Из динамиков в авто льется музыка – огромный оркестр играет мрачную музыку, которая прекрасно подходит ко всем этим милям и милям гор и всклокоченным кустарникам, цепляющимся за землю. Из приоткрытого окна авто торчит какая-то трубка, обернутая клейкой лентой, чтобы внутрь не проходил воздух. Эта трубка, как змея, вьется из окна и тянется к заднему бамперу большого шикарного авто. Ее конец вставлен в выхлопную трубу. Двигатель авто работает. Имя этого человека…

Я поднимаю глаза на Барб. Она испуганно смотрит на меня. Вероятно, все это я говорил вслух. В студии теперь тишина, такая же тишина, как в тех горах, где находится этот человек, где он сейчас себя убивает.

– Его зовут Биллингс. Стивен Биллингс. Сэр Стивен Биллингс, – говорю я.

У Барб такой вид, будто ей влепили пощечину. Ее рот открывается и закрывается, но слова из него не идут.