Текст книги "Мертвые не молчат"

Автор книги: Марк Вернхэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Глава 17

Квартира Рега. Когда мы туда шли, я тайком от Клэр заглотил последнюю капсулу «бориса». Она способна поддерживать тебя во взведенном состоянии до десяти часов подряд. Наркотик входит в кровь постепенно, так чтобы твой мозговой ЦП не зажарился сразу, и ты просто как бы плывешь на его волне, и тебе не нужно подзаряжаться, нюхая «дурь» каждый раз, когда тебе хочется встряхнуться. Довольно эффективное средство, но контролировать ты его не можешь. Мне кажется, его разработали для «водителей-дальнобойщиков». Если, заглотив такую капсулу, нюхнуть еще и порошка, то можно запросто, как говорится, улететь на околоземную орбиту. Я приберегал эту капсулу для какой-нибудь крутой ночки с Федором у «Звездных сучек», когда вся эта бодяга с шпионом Дженсеном наконец закончится. Но мне было как-то стремно отправляться на встречу с мартин-мартинистами на квартире Рега без дополнительной химической поддержки, поэтому я и решил принять ее сейчас. Вообще-то считается, что нельзя мешать их с обычным порошком, но тогда мне казалось, что в моем организме уже столько всего понамешано, что такая малость роли не играет.

Я почти не замечаю, как мы идем к Регу. У меня такое ощущение, что я нахожусь внутри огромного пузыря и этот самый пузырь все смягчает – твердые камни у меня под ногами, воздух, которым я дышу. Все становится мягким. Мягким.

И вдруг оказывается, что мы уже на месте. Я вхожу в комнату, Клэр становится у двери и вроде как мягко подталкивает меня сзади, широко улыбаясь. Каждый раз, когда она на меня смотрит, мне кажется, что я слышу, как она говорит: «Не волнуйся, все в порядке». Изнутри квартира Рега выглядит по-другому. Я стараюсь не смотреть на окно, через которое меня чуть не поймали той ночью. Но я не могу удержаться и несколько секунд пялюсь на него, и голова у меня в это время пустая-пустая, а рот открыт, будто я ловлю им мух. В общем, чувствую, что заряжен я «дурью» круто, что называется, по-взрослому.

Кроме Рега в комнате сидит его преданная паства. Я вспоминаю тот момент, когда я разглядывал в окно уютную гостиную Рега, наполненную бомбистами и сигаретным дымом. Теперь я вижу трех курильщиков, держащих свои сигаретки этаким интеллигентским способом – между большим и указательным пальцами. Я буквально кожей чувствую, как они напрягаются при виде меня. Они бросают встревоженные и вопрошающие взгляды на Клэр, одновременно пропитанные и подозрением и ревностью. Они, наверное, считают меня каким-то грубым ублюдком, который долбит бедную Клэр сзади, а потом кончает ей на лицо и переходит к другой, как какой-то актер в порношоу. Но они не правы. Никакого «кончания» не было. Мы просто спали вместе, обнявшись, как два кутенка. Короче, я думаю, что сами они похожи на каких-то гребаных альфонсов со своими сигаретками.

В комнате становится тихо. Мое появление вызвало паузу в разговорах. В их глазах я похож на огромный ходячий вопросительный знак, и они ждут ответа от Рега. Я тем временем напоминаю сам себе, что я – Норфолк, бродяга из Норфолка, угнетенный и вновь обращенный последователь Мартин Мартинизма, а не Дженсен Перехватчик, крутой правительственный шпион. Две пожилые высохшие дамочки мартин-мартинистки, сидящие тут же в комнате, внимательно смотрят на Рега поверх своих очков. Рег бросает взгляд в мою сторону, улыбается по-товарищески и говорит, обращаясь ко мне и Клэр: «Садитесь, если найдете место. Ха-ха-ха!» И потом спрашивает, не хотим ли мы чаю или еще чего.

Но чаю мы не хотим. Мы хотим сразу приступить к делу.

– Привет всем! – говорит Рег, садясь на стул и возвышаясь над всеми нами. Теперь мне становится ясно, что главный здесь он. А мы здесь, чтобы у него учиться. Он объяснит нам, что к чему в этом мире. Курящая троица тушит свои сигаретки. Две старые ящерицы перестают подозрительно пялиться на меня поверх своих очков и сосредотачивают все свое внимание на Реге. Мы с Клэр сидим на полу – рядышком и как бы вместе. Еще два мужика вообще не обращают на меня никакого внимания, кажется, я им совсем по барабану. Они, скорее всего, выполняют роль «мускулов» этой банды мартин-мартинистов. Три альфонса и две ящерицы – это интеллектуалы. Я только не понимаю, какую же роль здесь играет Клэр. Ее здесь просто не должно быть, она сюда никак не вписывается. Как говорится, она попала не туда, хотя сама уверена, что ей здесь самое место. Что касается меня, то я как раз на своем месте, потому что выполняю работу. Я – профессионал, так ведь? Но здесь не должно быть приличных членов нашего общества. Это очевидно. А Рег? Кто он? Он – лидер. Вожак. Бомбист. Кровопийца.

– Вы, наверное, недоумеваете, кто наш новый друг, – говорит Рег. Он имеет в виду меня.

– Его зовут Норфолк, – продолжает Рег. – Норфолк появился у нас благодаря Клэр. Он сбежал с продовольственных фабрик в Восточной Англии и приехал сюда, в Лондон.

Он смотрит на меня теплым взглядом.

– Так ведь, Норфолк? – спрашивает он меня.

– С продовольственных фабрик, точно. По переработке сахарной свеклы и подобного дерьма, – говорю я, вспоминая то шоу, которое я когда-то видел, – то самое, которое и навело меня на мысль сказать Клэр, что я из Норфолка, то самое, в котором причитала пара беззубых стариков. Я помню, что они работали на продовольственной фабрике. Кажется, в Норфолке абсолютно все работают на таких фабриках. Там больше и делать-то нечего. В том шоу рассказывалось о том, какие разные люди живут в нашей стране, как они все вносят свой вклад в общее дело, и о том, как Норфолк производит огромное количество сахарной свеклы, как из этой свеклы на больших фабриках делают сахар, как этот сахар потом отправляется во все концы света и оказывается в чашках чаю, тортах и конфетах – повсюду от Лондона до Сингапура, от Москвы до Кабула и от Токио до Могадишо.

– В нашей борьбе, – говорит Рег, теперь обращаясь уже ко всей группе и отвлекая меня от моих воспоминаний об этом шоу про продовольственную фабрику в Норфолке (которое, кстати, оказалось совершенно офигенно скучным, и смотрел я его не больше трех минут, прежде чем переключил канал, причем две минуты пятьдесят секунд из этого времени мне пришлось смотреть его лишь потому, что я никак не мог найти пульт ДУ, крича во все горло: «Блин! Блин! Где же этот гребаный пульт!» Странные вещи мы иногда помним!), – мы стараемся сосредоточиться на том, что происходит здесь, в Лондоне. У нас здесь, в наших городах, тоже много проблем, Норфолк. Лишь несколько дней назад с крыши этого самого дома мы согнали какого-то парня. Одного из местных. Они обворовывают квартиры, чтобы покупать наркотики. Мы здесь становимся свидетелями культурного апартеида, который насильно навязывается народу. Мы видим, как растет пропасть между имущими и неимущими и как в этом процессе обвиняются именно те люди, которые больше всех от него страдают. И это происходит во всех наших, когда-то великих, городах.

Рег говорит и говорит о том, как эти самые сельскохозяйственные фабрики в провинции превратились в своего рода огромные машины, которые пережевывают людей, а потом выплевывают их, как семечки арбуза, и как рабочие обязаны жить на этих фабриках в огромных общежитиях с земляными полами и без всякого отопления. Они начинают работать с рассветом и работают до темноты под слепящим светом огромных прожекторов. Люди быстро умирают из-за такой тяжелой жизни, особенно в Норфолке, потому что именно там выращивают всю сахарную свеклу, а уборка урожая свеклы приходится на зиму, когда особенно тяжело на полях, покрытых снегом и продуваемых холодными ветрами, дующими с востока.

Потом я чувствую, как чья-то рука ложится мне на плечо. Я оглядываюсь. Это один из альфонсов-курильщиков.

Он сочувственно говорит мне:

– Бедняга.

А я отвечаю:

– Да, черт возьми, бедняга!

Потом я опять поворачиваюсь к Регу и, глядя на него, стараюсь как можно шире раскрыть глаза, чтобы не задремать и не окунуться в самый что ни на есть полномасштабный «приход» после капсулы с «борисом», пока Рег продолжает бубнить свое:

– Норфолк знает, на какое зло способно это правительство. Он страдал. Теперь он с нами, и он хочет присоединиться к нам и научиться. Это так, Норфолк?

– Рег… – говорит Клэр тем же голосом, которым она отчитывала меня, когда я сказал той девчушке Роуз, что я никогда не играл в эти гребаные классики, и запретила мне ругаться в присутствии детей.

– Да, Рег, я очень хочу научиться, – говорю я, а сам думаю, к чему все это приведет.

Рег снова мне улыбается. У меня во рту сухо, как в пустыне из-за этой гребаной капсулы, а веки мои становятся все тяжелее и тяжелее.

– Сегодня, – продолжает Рег, обращаясь ко всей группе, а не только ко мне, – мы сделаем все немного по-другому. Мы побеседуем по душам попозже, но сначала, думаю, мне нужно повторить то, о чем я говорил раньше. И не только для Норфолка, но и для всех нас. Нам всем нужно напомнить себе, почему мы делаем то, что делаем, и кто тот человек, который поддерживает нас во всех наших усилиях. Кто наш лидер, наш спаситель.

– Ox, Рег… – говорит Клэр.

Я не могу понять, то ли она очень заинтересована, то ли, наоборот, разочарована.

– Кто это, Рег? – спрашиваю я, перебивая ее.

Рег смотрит на меня и снова улыбается, и он произносит имя, которое, как я уже знаю, он сейчас произнесет:

– Его зовут Мартин Мартин. Его царство не в этом мире. Его царство – из другого мира. Он родился, чтобы объявить всю правду, и все, кто на стороне правды, хотят его слушать. А ты на стороне правды, Норфолк?

Я оглядываю комнату. Все они не отрываясь смотрят на Рега, будто их мозги закоротило и они способны лишь на глупые улыбки. Очень похоже на то, как иногда по телевизору вдруг замирает изображение, и на пару секунд лица всех участников шоу выглядят как лица настоящих сумасшедших.

– Норфолк, тебе совсем не обязательно… – начинает было Клэр. Но я же хочу казаться тем, кто на нужной стороне, так ведь?

– Да, Рег, я на стороне правды! – восклицаю я с энтузиазмом.

Рег улыбается. Когда он говорит о Мартине Мартине, в его глазах вспыхивает какой-то огонек. Из-за этого он становится похож на робота из мультиков, а его голос вдруг становится глубоким и каким-то сочным, что ли.

– Рег, – говорит Клэр, – может быть сейчас не самое лучшее время обсуждать это?

– Мартин Мартин, Норфолк, был простым человеком. Как ты и я, – говорит Рег, не обращая внимания на Клэр и вновь глядя прямо на меня. Но, судя по выражению его лица и выражению лиц всех остальных членов его кружка, говорит он для всех присутствующих. И даже не только для всех присутствующих в этой комнате, но для всех жителей Лондона или всей Англии. Или, может, даже для всех людей во всем мире. – Но он был проповедником правды для всего человечества. За это его преследовало правительство, и в конце концов оно убило его. Его убило правительство, которому правда не нужна, правительство, чья власть зиждется на лжи и дезинформации.

– Рег, кто такой Мартин Мартин? – спрашиваю я. Этот вопрос сам собой слетает с моих губ.

Рег не отвечает мне. Он встает и кладет руку мне на голову. Такое ощущение, что он замыкает электрическую цепь. Он смотрит в потолок.

– Мартин Мартин, – говорит Рег опять громким и зычным голосом, будто он обращается к целому миру или, но крайней мере, будто он выступает с трибуны. – Мартин Мартин, – повторяет он, – мы заклинаем тебя, мы твои слуги. Мы сделаем все, что ты велишь. Пожалуйста, приди к нам.

Вдруг я чувствую холод, будто кто-то открыл окно в комнате. От этого меня бросает в дрожь, и я оборачиваюсь. Окно закрыто, но мне все равно ужасно холодно. В окне никого нет. Конечно нет. Только я здесь шпионю за всеми. Поэтому я закрываю глаза и начинаю думать о Мартине Мартине. Я мало что о нем знаю. Все, что мне известно, написано на тех листках бумаги.

Мои глаза закрыты, a Рег снова и снова пытается вызвать Мартина Мартина («Пожалуйста, приди к нам, укажи нам путь, научи нас, как обрести этот человеческий дар… и так далее и тому подобное…»). И тут у меня начинается настоящий «приход». Я чувствую, что засыпаю. В комнате горит всего одна или две лампочки, поэтому здесь почти темно. Причитания Рега и теплая рука Клэр, которая крепко держит мою, меня вроде как успокаивают. Голова начинает кружиться из-за принятой капсулы «бориса». Но тут я чувствую, что, закрыв глаза, уже не могу их открыть. И у меня появляется такое ощущение, что я вроде уже даже вижу слова Рега, кружащиеся вокруг, как полоски светящейся дымки, кружащиеся по комнате все быстрее и быстрее, а потом собирающиеся вместе и превращающиеся в офигенно здоровый шар, шар из светящихся слов вокруг моей головы. Голос Рега превращается в какой-то отдаленный пульсирующий гул, а шар из слов становится все плотнее и плотнее и тоже начинает пульсировать в такт звукам голоса Рега. Очень похоже на гребаную шишку на моей голове от всех этих ударов бутылкой и об стол в кафе – она тоже пульсирует в такт с ударами моего сердца, переполняясь кровью, которая стремится вырваться наружу. Я чувствую себя так, будто мои мозги хотят выплеснуться из головы, как какой-то гребаный вулкан, доверху переполненный офигенно горячей лавой. Мне хочется сдавить голову, сдавить крепко-крепко, чтобы ее внутренности разорвали череп и залили собой всю комнату, сняв наконец это ужасное давление там, внутри. Я хватаюсь за голову и начинаю ее сжимать и, кажется, стонать, причитая что-то типа: «Ох! Ох!»

А потом начинается что-то, блин, совершенно непонятное и неестественное, как какой-то гребаный сеанс Вуду. Я вдруг понимаю, что вижу Мартина Мартина! Я вижу ММ прямо здесь, в комнате. Будто он ниже меня и в то же время прямо передо мной. Будто я парю над его головой! И то, что я вижу, не похоже на изображение на экране – это как полномасштабная цветная объемная проекция. Типа голограммы. У меня такое ощущение, что я вылетел из этого мира и влетел в мир ММ, и теперь вижу его и даже чувствую его запахи и, кажется, осязаю. Моя пульсирующая от боли голова вся горит, а глаза наполовину закрыты. Все это очень похоже на утренние ощущения, когда только-только начинаешь приходить в себя после самой сумасшедшей ночи у «Звездных сучек», полной «дури» и самого жесткого секса. В общем – когда в мозгах полная неразбериха и ты совсем ни хрена не соображаешь.

Дальше написано, как все это было. Офигенно круто, между прочим. Так что, на хрен, советую прочитать повнимательнее!

Глава 18

Я вижу вроде как открытое окно, и будто я парю снаружи или даже летаю. А может, плыву, как какая-то гребаная подводная водоросль, медленно покачиваясь в огромном-огромном океане. Я вижу, что происходит за этим окном. Я вижу Мартина Мартина. Вон он, в натуральную, так сказать, величину. Как живой. Я вижу его приятеля Дэвлина Уильямса. Я знаю, что это они. Это, блин, именно они – они сходят, как живые, с тех самых страниц, которые мне подсунули под входную дверь. Каким-то образом я знаю, что это именно то, что я сейчас вижу, я уверен в этом. Это знание просто существует в моем гребаном мозгу. Я вижу телевизионную студию. В ней сидят зрители – в основном это все какие-то старики. Я вижу все эти здоровенные телекамеры, двигающиеся по студии вверх-вниз и ездящие по полу, будто они танцуют. Я вижу прожекторы на потолке, висящие на металлических штангах и заливающие все невыносимо ярким светом. Я слышу голоса и даже вижу, как говорит Мартин Мартин. Он стоит перед зрителями, разговаривая с ними. Его снимают эти самые камеры. А рядом с одной из камер стоит Дэвлин Уильямс. У него на голове пара наушников, а к этим наушникам прикреплен маленький микрофон, который торчит прямо у губ Дэвлина Уильямса.

И тут окно просто тает, растворяется в воздухе, и я, медленно кувыркаясь, влетаю в студию. Причем меня никто не замечает, будто я какая-то муха или пылинка. В общем, с ума, на хрен, можно сойти, да?

– Можем мы это переснять? – спрашивает Мартин Мартин, поглаживая кончиками пальцев свою переносицу, будто у него то ли болит голова, то ли вот-вот разболится, и он это знает. Несколько зрителей в студии смеются. Дэвлин Уильямс оглядывается по сторонам и улыбается. Потом он снова смотрит на Мартина Мартина и показывает ему большой палец – мол, все в порядке. Он, кажется, просто офигенно счастлив тем, как идет передача.

– Простите, простите, я просто удивился, – объясняет какой-то зритель в зале.

Я не вижу, кто это. Но я вижу микрофон на длинном шесте, который держит мужик в наушниках. Микрофон направлен на какую-то женщину, глупо улыбающуюся во весь рот. На нее также направлена телекамера.

– Не беспокойтесь об этом, – говорит Мартин Мартин этой женщине. – Можем мы переснять с того места, где прервались? О’кей? – Он прикладывает палец к уху, и я замечаю проводок, выходящий из его уха и идущий за спину. Думаю, это что-то вроде крохотного наушника, через который люди могут с ним разговаривать. Какая-то фигня из серии старинного аудиооборудования.

Мне немного дурно, пока я летаю по студии, но в то же время очень интересно.

– О’кей, – говорит Мартин Мартин голосу в своем наушнике. – Итак, снова. – И он смотрит на ту женщину, сидящую в зале. Вы в порядке? – Она энергично кивает.

Потом Дэвлин Уильямс прикладывает руку к своему маленькому микрофону у рта:

– Не связывайся с этой женщиной, Мартин. Она никому не интересна. Займись кем-нибудь другим. – А потом, уже громким голосом, явно не только для Мартина Мартина, говорит: – О’кей – мотор!

Мартин Мартин смотрит в пол, уперев руки в бока. Он стоит в такой позе несколько секунд. И все это я прекрасно слышу, будто это, на фиг, говорится только для моих ушей.

– Там что-то есть, – говорит он, потом снова замолкает.

– Вы знаете имя Эмиль? – спрашивает Мартин Мартин у этой женщины, на которую по-прежнему направлены и микрофон и камера. И в его голосе появляются какие-то новые серьезные нотки, и женщина сразу перестает глупо улыбаться.

– Я не знаю, – отвечает она, пожимая плечами. Но теперь у Мартина Мартина резко меняется настроение, будто он вот-вот обнаружит что-то важное.

– Это определенно Эмиль. Нет? – говорит он женщине, которая снова отрицательно качает головой.

И потом Мартин Мартин говорит:

– Хорошо, я понимаю. Да, буду, – как будто он разговаривает с кем-то, кто находится внутри его головы.

Потом он обращается к залу:

– Есть здесь кто-нибудь, у кого имя или фамилия начинается с «Дж»? Джек, Джексон? Он ищет Джексона.

Когда он это говорит, Дэвлин что-то снова шепчет в свой микрофон, и три большие телекамеры быстро разворачиваются и будто рыщут своими тупыми рылами по залу, будто они следуют за взглядом Мартина Мартина, когда тот ищет человека по имени Джексон.

– Он ищет Джексона, – говорит Мартин Мартин. – Здесь есть человек по фамилии Джексон? Кто-нибудь связан с этой фамилией?

Я смотрю на лица зрителей в студии. Некоторые из них не отрывают взгляда от Мартина Мартина, глазея на него так, как мартин-мартинисты глазели на Рега. Так, будто у них мозги отключились и они превратились в толпу долбаных идиотов-полудурков. А другие зрители, выгибая шеи, рыщут глазами по студии, глядя туда, куда направлены камеры. Потом камеры вроде как успокоились и навелись на одно место, где они заметили какое-то движение, которое заметил и Мартин Мартин. Он направляется к этому месту и подходит к женщине средних лет. Она сидит рядом со старикашкой, который даже старше Рега. Его руки скрещены на груди, и вид у него не очень-то счастливый от того внимания, которое все вдруг на него обратили. А вот женщина, видно, этому даже рада. У нее длинные волосы, собранные в конский хвост. Она одета будто для занятий спортом и похожа на спортсменов, готовящихся к соревнованиям. Сейчас они скинут свои просторные куртки и штаны и останутся в облегающих трико, а потом рванут по беговой дорожке за рекордами.

– Вы, мадам? – спрашивает Мартин Мартин. – Здесь очень сильные вибрации. Что для вас значит фамилия Джексон?

Женщина начинает смеяться.

– Это моя фамилия, – отвечает она. – То есть наша фамилия.

И она толкает локтем мрачного старикана, сидящего рядом.

– А-а-а, а кто это? – снова спрашивает Мартин Мартин с такой улыбкой на лице, которую он, наверное, использует при разговоре с полными кретинами, какой, очевидно, и является эта женщина.

– Мой дед! – говорит она с глупой гордостью в голосе, к которой примешиваются еще и гнусавые нотки, свойственные десятилетнему ребенку с забитым носом.

Мартин Мартин смотрит на этого тупого деда, выражение лица которого совершенно не меняется, тому явно совершенно не хочется находиться перед телекамерами и разговаривать с Мартином Мартином. Но Мартин Мартин все равно к нему обращается. Его так просто не отшить.

– И вас звали Джек Джексон, так ведь? Он говорит мне, что вас звали Джек. Вы – Джек.

Старикан – этот самый Джек – убирает руки с груди и спрашивает:

– Кто? Кто вам это говорит?

– Эмиль. Это человек по имени Эмиль, – объясняет Мартин Мартин. Когда он это говорит, вид у старикана становится совсем несчастный. Почти шокированный.

– Не знаю я никакого Эмиля, приятель, извини, – говорит старик.

– Нет, нет, вы знаете. Он очень даже боится, что вы знаете, – возражает Мартин.

Некоторые зрители опять смеются. Старикан последнюю минуту ведет себя совсем не по правилам подобных телешоу – то есть не подыгрывает Мартину Мартину и вроде даже как сердится на него. И это заставляет зрителей нервничать. Но теперь Мартин Мартин демонстрирует всем, кто хозяин положения, зрители успокаиваются и тихонечко хихикают, издавая звуки типа «ха-ха» и «хи-хи» и тому подобное. Но я-то знаю, что буквально через минуту всем этим балбесам будет, на фиг, уже не до смеха.

Мартин Мартин продолжает:

– Он говорит, там были проблемы и вы вознамерились их решить, не так ли, Джек?

– Ты ошибся адресом, приятель, – отвечает Джек. Джек явно не желает во всем этом участвовать.

– Проблемы из-за грузовика? Давным-давно. Зеленого грузовика.

– Эй, послушай меня, друг, – говорит Джек, уже по-настоящему сердясь. – Не знаю я ничего ни о каком грузовике. Что-то ты совсем запутался.

Он оглядывается по сторонам, ища поддержки других зрителей, но не получает ее. Они хотят знать, что же сделал Джек. Они верят в Мартина Мартина, верят в то, что в данный момент он общается с кем-то по имени Эмиль. Они не верят Джеку, потому что теперь все выглядит так, будто он что-то скрывает, а Мартин Мартин не даст ему отвертеться. Они считают, что Джек – проклятый ублюдок, который что-то скрывает, и что Мартин Мартин собирается вывести его на чистую воду. Зрители прекращают хихикать и ерзать на своих сиденьях – им теперь очень интересно посмотреть, чем все это кончится. Я осматриваю лица сидящих в студии и вижу, что некоторые потихоньку разговаривают друг с другом, прикрыв рты морщинистыми старыми руками с кучей колец на пальцах. Я вижу, как меняется лицо одной старой дамы – минуту назад казалось, что все происходящее ей очень нравится, но теперь вдруг она выглядит обеспокоенной и даже испуганной. Ее брови ломаются в дугу, ее рот открывается в недоумении, и она толкает локтем своего приятеля, такого же старика, и этот приятель кивает, будто говоря: «Угу, посмотри, все становится слишком уж серьезным».

Я вновь перевожу взгляд на Мартина Мартина, и он выглядит уже чертовски ненормально. Будто он болен, и болен серьезно. А он продолжает говорить, и голос его звучит напряженно и неестественно:

– Я расскажу тебе, что, мать твою, там произошло.

Услышав это, все зрители, как по команде, охают, может быть, из-за того, что его голос вдруг изменился. Вместо голоса Мартина Мартина, который звучит довольно тихо и мягко, слышится вдруг грубый и резкий голос. Мартин Мартин говорит чьим-то чужим голосом! Из его глотки раздается голос другого человека, и этот другой говорит вроде как очень гневно и даже брызжет слюной.

А этот старикан, Джек Джексон, который до сих пор вроде как отмахивался от слов Мартина Мартина и не особо обращал на них внимание, вдруг тоже стал выглядеть очень удивленным, будто увидел привидение. Он резко бледнеет, его рот непроизвольно открывается, и он неотрывно смотрит на Мартина Мартина несколько секунд.

– Что ты сказал? Он что, ругнулся? Он действительно это сказал или мне послышалось? – говорит Джексон, оглядываясь на людей, сидящих вокруг.

А Мартин Мартин, который теперь выглядит уже совершенно ненормально – глаза закатил и побелел как полотно, – опять за свое:

– Франция, ноябрь сорок четвертого года. Ты и я, Джексон.

– Я не обязан все это выслушивать, – говорит Джексон. Вид у него такой, будто он хочет встать и уйти или даже врезать старине Мартину ногой по его причиндалам. Но он не может – просто не в состоянии. Дэвлин Уильямс стоит с раскрытым ртом, держится за свой маленький микрофон, но ничего не говорит в ухо Мартину Мартину. А потом Мартин Мартин начинает кричать, даже орать, причем орать во все горло:

– Военный грузовик, нагруженный драгоценностями, которых нам с тобой хватит, чтобы жить как короли, после того как война кончится. «Наша маленькая пенсия» – так ты это называл. Доверху забитый драгоценностями. Выкопать большую яму и закопать добычу. Расстрелять грузовик, потом сжечь его. Сделать все так, будто это фрицы устроили засаду. Нам придется слегка отмутузить друг друга, чтобы выглядело правдоподобно. У нас был пистолет – «люгер» – и один из нас должен был получить пулю в бок. Ты сказал, что мы бросим монетку, чтобы выбрать, кто именно. Я и выиграл. И мы закопали добычу, а после этого собирались разогнать грузовик, направить его в какое-нибудь дерево и поджечь. Потом я должен был из этого «люгера» устроить тебе небольшую рану.

Теперь Мартин Мартин уже по-настоящему срывается с цепи. Будто до этого он просто разогревался, а теперь он начинает буквально визжать, да так чертовски громко, что даже жуть берет:

– Я курил гребаную сигарету, а ты, гад, ублюдок, ты проломил мне башку! – визжит он. – Я вижу тебя. Я вижу, что ты сделал. Я знаю тебя, Джек Джексон. И сейчас ты свое получишь, недоносок паршивый.

Говоря все это, Мартин Мартин дергается, как кукла на веревочке, шея его извивается, а голова совершенно бесконтрольно качается из стороны в сторону. Из его рта летит пена, из носа лезут сопли, а глаза выкатываются так, что кажется, сейчас лопнут, и выглядит он как какой-то гребаный буйнопомешанный. Теперь он совсем не похож на ММ, а напоминает ужасного монстра из этих фильмов про то, как сумасшедшие сбегают из психушки и гоняют по Лондону, пожирая людей, высасывая, к черту, их мозги и все такое. Дэвлин Уильямс направляется к нему, а все эти старики-зрители в студии явно пугаются не на шутку. Им совсем не нравится то, что они видят, потому что, как я и говорил, ток-шоу превратилось в фильм ужасов, и смотреть они его больше не хотят. Они не хотят видеть всяких там чокнутых зомби, пожирающих людские мозги или то, что вот-вот, как им кажется, должно произойти. Они ведь пришли просто посмотреть приятное ток-шоу, а тут им показывают буйного пожирателя трупов с соплями, слюнями, визгами и всяким таким дерьмом. Джексон тоже явно чувствует себя совершенно отвратительно. А его тупая внучка с сопливым голосом говорит:

– Дедушка? Что… – Но ей не удается закончить свой вопрос, потому что Джексон грубо обрывает ее.

– Не слушай его. Это все чушь собачья, – говорит он.

Потом он наконец встает, а старики вокруг все причитают: «О боже!» и «Свят! Свят!» и тому подобное.

– Я на тебя в суд подам! – кричит Джексон, показывая на Мартина Мартина. Потом он замечает Дэвлина Уильямса, который наконец добрался до сцены, где стоит Мартин Мартин.

– Вы не имеете право так поступать. Это непорядочно! – продолжает кричать Джексон. Теперь он явно боится, боится до ужаса, и прикрывает свой гребаный страх рассерженным видом. Но ММ это все по большому барабану.

Потом Джексон вопит:

– Что? Что это он теперь делает?

В его голосе звучит настоящая паника, а Мартин Мартин визжит что есть мочи:

– Убийца! Убийца! Он – убийца!

Для некоторых из стариков это уже слишком. Эти визги, слюна, брызжущая фонтаном изо рта ММ, и слово «убийца» заставляют их тоже начать визжать, визжать от страха, и довольно громко.

– Ой! Ай! Ох! Ах! – визжат старики, и все совершенно выходит из-под контроля, когда они толпой вскакивают со своих мест и пытаются убраться из студии. Некоторые наклоняются, чтобы взять свои сумочки из-под сидений, но их толкают и сбивают с ног другие. Все, что я слышу, – так это охи да ахи, и хлопанье сидений, и топот ног сотни человек, которые все одновременно стараются удрать отсюда подальше.

Джексон пытается привлечь зрителей на свою сторону.

– Да он просто болен, вот в чем дело, – кричит он. – О боже, смотрите… видите? О боже, это отвратительно.

К этому времени Дэвлин Уильямс уже стоит над Мартином Мартином, который лежит на полу, и из его рта чуть ли не фонтаном бьет блевотина. Дэвлин пытается прекратить панику и взять все под контроль. Но он, блин, явно опоздал.

– Пожалуйста, сохраняйте спокойствие! – кричит он. – Есть здесь, в здании, доктор? Пожалуйста, сохраняйте спокойствие. Дамы и господа, не надо паниковать – все в порядке!

Но никто его не слушает. Они все рвутся наружу из студии, как стадо лошадей, толкаясь и топая.

– Пожалуйста, пройдите в бар наверху, где вам предложат напитки и закуску за счет студии, – говорит Дэвлин Уильямс, но в этом шуме и гвалте запаниковавшей толпы его голос похож на крошечную шлюпку в огромном бушующем океане.

– О боже… Мартин, какого черта ты тут устроил? – говорит Дэвлин, становясь на колени рядом с ММ. А тот лежит на полу, похожий на рычащую бешеную собаку, а изо рта у него прет блевотина, глаза остекленели и явно уже ничего не видят.

– Нет, он на самом деле болен, – говорит Дэвлин, ни к кому не обращаясь. – Он весь побелел. Он дышит? Скажите мне, что он дышит. Это кровь? Он что, блюет кровью? О, твою мать… Вызовите «скорую».

Тут Мартин Мартин приподнимается на локте. Его глаза по-прежнему похожи на два стеклянных шарика, а с губ его капает рвота.

– Ты, гребаный убийца! Убийца! – стонет он. И эти слова окончательно выводят Дэвлина Уильямса из себя.

– Мартин, заткнись, бога ради! – кричит он.

Но Мартин Мартин не собирается затыкаться.

– Убийца! Убийца! – продолжает причитать он, пытаясь подняться на ноги, но поскальзывается в лужах своей блевотины, а его голова болтается, будто у него в шее нет никаких мускулов. – Убил меня гребаной лопатой! Когда я отвернулся!

Дэвлин Уильямс выглядит так, будто сейчас разрыдается. Зрители удирают из студии. Джексон и его глупая внучка – вместе с ними. Она плачет, а ему явно не терпится сорвать на ком-нибудь зло. Он хватает старушек, оказывающихся у него на пути, и отшвыривает их в сторону, те спотыкаются и падают на пол.