Текст книги "Марк Твен - Собрание сочинений в 12 томах-Том 7. Американский претендент.Том Сойер за границей. Простофиля Вильсон."

Автор книги: Марк Твен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Глава XVIII

Вашингтона слегка передернуло от такой перспективы; но воображение его уже разыгралось, и он впал в глубокую задумчивость. Через некоторое время Селлерс спросил его, что это он перемалывает на жерновах своей мозговой мельницы.

– А вот что. Нет ли у вас в голове каких-нибудь тайных планов, для осуществления которых требуется поддержка Английского банка?

– Послушай, Хокинс! – с живейшим изумлением воскликнул полковник. – Ты что, умеешь читать мысли?

– Я? Никогда даже и не помышлял об этом.

– В таком случае, как же ты до этого додумался? Ты просто обладаешь даром читать чужие мысли, вот что я тебе скажу, хотя, возможно, сам об этом не подозреваешь. Дело в том, что у меня действительно есть один проект, который требует поддержки Английского банка. Но как ты мог об этом догадаться? Что навело тебя на эту мысль? Ужасно интересно!

– Да ничто. Эта мысль пришла мне в голову совершенно случайно. Сколько вам или мне нужно для того, чтобы жить, не зная забот? Скажем, сто тысяч долларов. А между тем вы предполагаете получить за ваши два или три изобретения несколько миллиардов долларов и хотите их получить. Если б вы хотели получить десять миллионов, я бы еще мог это понять, – такую сумму человек может истратить. Но миллиарды! Это уже явно выходит за пределы человеческих возможностей. Значит, за вашим желанием скрывается какой-то грандиозный план.

Интерес и удивление графа возрастали с каждым словом Хокинса, и когда тот закончил свою речь, он в величайшем восхищении воскликнул:

– Твоя логика просто удивительна, Вашингтон, бесспорно удивительна! Это указывает, как мне кажется, на совершенно необыкновенную способность проникать в чужие мысли. Ты попал в самую цель, в самую точку, в сердце моей мечты. Теперь я расскажу тебе все, и ты меня поймешь. Мне нет нужды просить тебя держать это в секрете: ты и сам увидишь, что мой проект тем вернее удастся, чем дольше мы будем хранить его в тайне, – до положенного срока, конечно. Ты заметил, сколько у меня валяется брошюр и книг о России?

– Я думаю, кто угодно мог бы это заметить, если только он не мертвец.

– Ну так вот. Я уже довольно давно интересуюсь этой страной. В ней живет великий, замечательный народ, который заслуживает того, чтобы стать свободным. – Он помолчал и затем решительно добавил: – И я сделаю его свободным, когда получу деньги за свои изобретения.

– О господи!

– Что это ты вдруг подскочил?

– Послушайте, когда вы бросаете под ноги человеку бомбу, от которой он не то что подпрыгнет, а того гляди пробьет головой потолок и вылетит на крышу, неужели вы не можете придать своим словам вескость, силу, особую выразительность, чтобы как-то подготовить его к этому? Нельзя же этакие грандиозные замыслы сообщать столь безразличным тоном. Ну как тут не подскочить! А теперь продолжайте: я уже пришел в себя. Расскажите мне о вашем плане. Я весь внимание и сочувствие.

– Так вот, я тщательно ознакомился с предметом и пришел к выводу, что методы русских патриотов – хоть и не такие плохие, если учесть, в каких тяжелых условиях находятся эти ребята, – не являются, однако, самыми лучшими, во всяком случае – самыми быстрыми! Они хотят подвести Россию к революции изнутри, но это, понимаешь ли, очень медленный процесс, он в любое время может прерваться и к тому же полон опасностей для тех, кто над этим трудится. Ты знаешь, как Петр Великий создал армию? Он не стал создавать ее под носом у своей родни и стрельцов – нет, он стал создавать ее вдали, потихоньку и начал, как тебе известно, с одного полка. А потом не успели стрельцы глазом моргнуть, как полк превратился в армию, положение изменилось, и пришлось им уступить свое место. Вот с чего начался самый могущественный и самый страшный деспотизм, какой когда-либо знал мир. Но ведь таким же путем можно этот деспотизм и уничтожить. И я это докажу. Я намерен держаться в стороне и привести в исполнение свой план так, как это сделал Петр.

– Очень интересно, Россмор! Что же вы собираетесь делать?

– Я собираюсь купить Сибирь и устроить там республику.

– Ну вот еще одна бомба, и снова без всякого предупреждения! Вы собираетесь купить Сибирь?

– Да, как только получу деньги. Сколько бы она ни стоила, все равно куплю. Цена не имеет для меня никакого значения. Теперь поразмысли вот о чем – уверен, что ты никогда над этим не задумывался: назови мне такое место в мире, где на каждую тысячу обычных жителей приходилось бы в двадцать пять раз больше людей мужественных, смелых, исполненных подлинного героизма, бескорыстия, преданности высоким и благородным идеалам, любви к свободе, образованных и умных?

– Сибирь!

– Совершенно верно.

– Правильно, конечно правильно, но я никогда над этим не задумывался.

– Да и никто не задумывался. А ведь это так. В тамошних рудниках и тюрьмах собраны самые благородные, самые лучшие, самые наиспособнейшие представители рода человеческого, каких когда-либо создавал бог. Предположим, в твоем распоряжении были бы такие люди, стал бы ты продавать их деспоту? Нет, потому что деспоту они ни к чему, и ты бы прогорел на этом. Деспотическому строю нужно лишь людское стадо. А теперь представь себе, что ты захотел бы создать республику.

– Да, понимаю. Для республики такой материал был бы самым подходящим.

– Ну конечно! Итак, существует такое место, как Сибирь, где имеется самый наипревосходнейший и наиотборнейший материал для создания республики, и притом запасы его непрерывно пополняются. Понятно? Пополняются ежедневно, еженедельно, ежемесячно благодаря превосходно разработанной системе, какой, пожалуй, еще не знал мир. С помощью этой системы миллионы и миллионы русских старательно и непрерывно прочесываются, прочесываются, прочесываются мириадами опытных экспертов – шпионов, назначаемых самим императором; и стоит этим шпионам заметить мужчину, женщину или ребенка, обладающего умом, сильным характером или получившего хорошее образование, как его тотчас отправляют в Сибирь. Это замечательная, поразительная система. И она настолько эффективна и всеобъемлюща, что позволяет поддерживать общий уровень интеллекта и образования в России на том уровне, на каком находится царь.

– Послушайте, вы, наверное, преувеличиваете.

– По крайней мере так говорят. Но я тоже думаю, что это ложь. Нехорошо, по-моему, так порочить целый народ. Теперь тебе понятно, какой там в Сибири материал для создания республики. – Полковник умолк; грудь его бурно вздымалась, глаза пылали от возбуждения. Затем он вскочил, словно ему не хватало простора, и заговорил с возрастающей энергией и пылом: – Как только я создам эту республику, в ней вспыхнет, запылает, озарит все вокруг столь яркий свет свободы, разума, справедливости, человечности, что изумленные взоры всех народов обратятся к ней, – это будет такое же чудо, как если б на небе взошло второе солнце. Бесчисленные множества русских рабов восстанут и пойдут, пойдут на восток; великий свет, льющийся оттуда, будет озарять их лица, а позади, далеко позади мы увидим, – что мы увидим? – мы увидим пустой трон в обезлюдевшей стране! Этого можно добиться, и, ей-богу, я этого добьюсь!

Он помолчал, и на мгновенье мечты унесли его в сияющее будущее; затем слегка вздрогнул, вернулся в настоящее и самым серьезным тоном произнес:

– Прошу извинить меня, майор Хокинс, Я никогда прежде не божился, и, надеюсь, ты на сей раз простишь меня.

Хокинс с радостью простил.

– Видишь ли, Вашингтон, это оговорка, а вообще по натуре я к этому вовсе не склонен. Только легковозбудимые, горячие люди подвержены таким вещам. Но, принимая во внимание обстоятельства, учитывая, что я демократ по рождению и взглядам и аристократ по крови и склонностям…

Граф неожиданно оборвал свою речь и, словно окаменев, молча уставился в незанавешенное окно. Затем он вытянул палец и с трудом выдохнул одно-единственное, исполненное ликования слово:

– Смотри!

– В чем дело, полковник?

– Оно!

– Не может быть!

– Еще как может! Не шевелись! Я сейчас воздействую на него – пущу в ход всю свою силу. Раз я привел его сюда, то уж заставлю и в дом войти. Вот увидишь.

И он принялся проделывать в воздухе всякие пассы руками.

– Вот! Смотри. Я заставил его улыбнуться! Видишь?

И это была правда. Трейси, вышедший днем прогуляться, неожиданно увидел свои фамильные гербы, вывешенные на фронтоне жалкого домишки. Подобное зрелище не могло не вызвать у него улыбку, но если бы только у него, – оно вызывало улыбку у всех окрестных кошек.

– Смотри, Хокинс, смотри! Я его притягиваю!

– И в самом деле притягиваете, Россмор. Если я когда-либо сомневался в материализации, теперь от моих сомнений ничего не осталось, они исчезли раз и навсегда. О, какой сегодня радостный день!

Тем временем Трейси неторопливо направился через улицу, чтобы прочесть, что написано на дощечке У дверей. Не дойдя еще и до середины, он сказал себе: «Да ведь это резиденция нашего американского претендента!»

– Оно идет, идет сюда! Я сейчас сбегу вниз и втащу его. А ты следуй за мной.

Селлерс, бледный и донельзя взволнованный, открыл входную дверь и увидел прямо перед собой Трейси. Старик не сразу обрел дар речи; когда же он его обрел, то, заикаясь, пробормотал какое-то весьма малопонятное приветствие и предложил:

– Входите, входите, пожалуйста, мистер… м-м…

– Трейси, Ховард Трейси.

– Трейси… благодарю вас… Входите, пожалуйста, мы вас ждем.

Немало озадаченный этим приглашением, Трейси вошел.

– Ждете? – спросил он. – Очевидно, тут какое-то недоразумение.

– Полагаю, что нет, – сказал Селлерс, который, заметив подошедшего Хокинса, бросил на него украдкой взгляд, как бы предлагая ему обратить внимание на то, какое впечатление он сейчас произведет. Затем он медленно и внушительно произнес: – Я – «ВЫ ЗНАЕТЕ – КТО».

К удивлению обоих заговорщиков, эта фраза не произвела никакого впечатления, ибо пришелец, нимало не смущаясь, с самым невинным видом сказал:

– Извините, не знаю. Я понятия не имею, кто вы. Я только могу предполагать, и тут я, несомненно, не ошибаюсь, – что вы тот самый джентльмен, чье имя и звание значатся на табличке у двери.

– Правильно, совершенно правильно. Садитесь, прошу вас, садитесь. – Граф был смущен, совершенно сбит с толку, в голове у него был сплошной сумбур. Тут он взглянул на Хокинса, который стоял несколько поодаль и тупо смотрел на молодого человека, который, по его мнению, был не кем иным, как ожившим покойником. И у графа родилась новая мысль.

– Тысяча извинений, дорогой сэр, – быстро проговорил он, обращаясь к Трейси, – я совсем забыл о долге вежливости по отношению к гостю, да еще приезжему. Разрешите представить вам моего друга, генерала Хокинса… генерал Хокинс – наш новый сенатор… сенатор от Становища Чероки, величественнейшей территории, которая совсем недавно присоединилась к блестящему созвездию наших суверенных штатов. – А сам подумал; «От этого названия ему сразу кисло станет!» Но поскольку ничего подобного не произошло, весьма огорченный и немало удивленный полковник продолжал церемонию представления: – Сенатор Хокинс – мистер Ховард Трейси из… м-м…

– Из Англии.

– Из Англии?! Но это же нев…

– Ну да, из Англии, я уроженец Англии.

– И вы давно оттуда?

– Нет, совсем недавно.

«Этот призрак врет, как заправский лгун, – подумал полковник. – Такого и огнем не проймешь. Попробую еще немножко его прощупать – пусть покажет, на что он способен». И с величайшей иронией заметил, уже вслух:

– Должно быть, приехали в нашу великую страну отдохнуть и повеселиться? Очевидно, путешествие по величественным просторам нашего Дальнего Запада…

– Я не был на Западе и, уверяю вас, отнюдь не развлекался. Для того чтобы жить, художник должен работать, а не в бирюльки играть.

«Художник! – воскликнул про себя Хокинс, думая об ограблении банка со взломом. – Пожалуй, это правильное определение».

– Так вы художник? – переспросил полковник. И добавил про себя: «Сейчас я его поймаю».

– Весьма скромный.

– В каком жанре работаете? – продолжал хитрый ветеран.

– Станковая живопись.

«Ну, теперь он у меня в руках», – сказал себе Селлерс. А вслух воскликнул:

– Какая удача! Не согласитесь ли вы подреставрировать кое-какие из моих картин?

– С радостью. Разрешите мне взглянуть на них.

Ни малейшего смущения, или замешательства, или попытки увильнуть даже в эту критическую минуту!

Полковник был озадачен. Он подвел Трейси к олеографии, немало пострадавшей в руках предыдущего владельца, который использовал ее вместо абажура, и сказал, широким жестом указывая на картину:

– Это творение дель Сарто…

– Разве это дель Сарто?

Полковник укоризненно поглядел на Трейси, дал ему время осознать свою бестактность и продолжал с таким видом, будто никто и не прерывал его:

– Это полотно дель Сарто – пожалуй, единственный оригинал великого мастера, имеющийся в нашей стране. Как вы сами можете судить, работа столь тонкая, что было бы рискованно… не могли бы вы… м-м… не согласились ли бы вы показать мне, что вы умеете, прежде чем мы…

– С радостью, с радостью. Я сниму копию с одного из этих потрясающих полотен.

Были принесены акварельные краски – реликвии, сохранившиеся со времен пребывания мисс Салли в колледже. Трейси, правда, сказал, что он лучше пишет маслом, но раз ничего другого нет, попытает счастья и акварелью. И его оставили одного. Он принялся за работу, но слишком уж много было здесь достопримечательностей, и они были столь неотразимы, что Трейси встал и принялся бродить по комнате, удивленный и в то же время завороженный окружавшими его шедеврами.

Глава XIX

Тем временем граф и Хокинс, возбужденные и встревоженные, вели между собой следующий разговор.

– Меня чрезвычайно тревожит одно таинственное обстоятельство, – сказал граф. – Откуда у него взялась вторая рука?

– Да, меня это тоже тревожит. И потом, меня волнует еще одно обстоятельство: призрак-то ведь англичанин. Как вы это можете объяснить, полковник?

– Честно говоря, сам не знаю, Хокинс. Право, сам не знаю. Все как-то очень запутанно и страшно.

– А может быть, мы вызвали из могилы кого-нибудь другого, как вы думаете?

– Другого? А одежда?

– Одежда, несомненно, та самая, тут ничего не скажешь. Как же нам теперь быть? Насколько я понимаю, получить за него вознаграждение нам не удастся. Награда обещана за однорукого американца, а у нас – двурукий англичанин.

– Что ж, а может быть, никто и не станет против этого возражать. Ведь мы же дадим не меньше рук, а больше. Следовательно…

Но полковник сам понял, что его довод малоубедителен, и не договорил. Некоторое время друзья молча раздумывали над возникшими осложнениями. Наконец лицо графа засветилось вдохновением, и он внушительно произнес:

– Хокинс, материализация – это еще более великая и благородная наука, чем мы могли предполагать. Мы и понятия не имели, какой серьезный и поразительный опыт мы задумали. Сейчас мне все совершенно ясно, ясно как день. В каждом человеке есть элементы наследственности – атомы и частицы предков самого дальнего колена. Перед нами материализация, не доведенная до конца. Мы довели ее, по-видимому, только до начала века.

– Что вы хотите этим сказать, полковник?! – воскликнул Хокинс, преисполняясь чувства смутного страха от торжественного тона и слов старика.

– А вот что. Мы материализовали предка нашего взломщика.

– Не надо! Не говорите мне таких вещей! Это ужасно!

– Но это правда, Хокинс, я знаю, что правда. Посмотрим в лицо фактам. Во-первых, призрак – несомненно англичанин. Во-вторых, он говорит грамматически правильно. В третьих, он художник. В четвертых, он держится и ведет себя как джентльмен. Ну, где вы видите вашего ковбоя? Отвечайте.

– Россмор, это ужасно! Это так ужасно, что я и подумать боюсь!

– Мы вернули из могилы только одежду нашего вора… одну только одежду.

– Полковник, неужели вы в самом деле считаете…

Полковник с силой ударил кулаком по столу и сказал:

– Я считаю вот что: материализация получилась неполная; вор от нас ускользнул, перед нами лишь его проклятый предок!

Он вскочил и в великом возбуждении принялся шагать из угла в угол.

– Какое горькое, бесконечно горькое разочарование! – жалобно произнес Хокинс.

– Знаю. Знаю, сенатор. Я сам скорблю об этом не меньше любого другого. Но ничего не поделаешь: придется смириться – по моральным соображениям. Мне нужны деньги; однако видит бог, я не настолько нищ и низок, чтобы способствовать наказанию предка за преступление, совершенное потомком.

– Но, полковник. – взмолился Хокинс, – остановитесь и подумайте, не поступайте так опрометчиво: вы же знаете, что это наша единственная возможность раздобыть деньги; даже в библии и то говорится, что потомки до четвертого колена караются за грехи и преступления их предков, совершенные за четыре поколения до них и к ним никакого отношения не имеющие. Почему бы нам не перевернуть это правило: пусть действует и в ту, и в другую сторону.

Полковник был поражен стройной логикой этого суждения. Он снова прошелся по комнате, мучительно обдумывая ситуацию, и наконец сказал:

– В твоих доводах есть резон; да, в них есть резон. И хоть прискорбно взваливать на несчастного предка вину за кражу со взломом, к которой он и отношения-то не имеет, – все же, раз таково веление долга, я полагаю, мы должны выдать его властям.

– Я бы так и поступил, – сказал Хокинс, вздохнув с облегчением и сразу повеселев. – Я бы выдал его, даже если б в нем одном заключена была тысяча предков.

– Клянусь богом, в данном случае это так и есть, – чуть не со стоном вырвалось у Селлерса, – он именно такой: в нем собраны частицы всех его предков. В нем есть атомы священнослужителей, солдат, крестоносцев, поэтов, а также изящных и милых женщин, – люди всех рангов и положений, ходившие по нашей земле в стародавние времена и исчезнувшие много-много веков тому назад, пробуждены сейчас нами; они покинули свой священный покой, чтобы ответить за ограбление какого-то захудалого банка где-то на границах Становища Чероки, и это, конечно, вопиющее безобразие!

– О, не говорите так, полковник! Я теряю мужество, и мне становится стыдно за ту роль, которую я собирался взять на себя…

– Подожди… Нашел!

– О, спасительная надежда! Да говорите же… я погибаю.

– Все очень просто, ребенок и тот бы догадался. Я свою работу проделал чисто, и мы получили нашего молодца без малейшего изъяна. Но раз я мог вызвать к жизни предка, жившего в начале века, что же мешает мне пойти дальше? Надо продолжать усилия и довести материализацию до нашего времени.

– Вот уж никогда бы не догадался! – воскликнул Хокинс, сияя от счастья. – Это именно то, что нам нужно. Ну и голова же у вас! И тогда, значит, он избавится от лишней руки?

– Безусловно.

– И утратит свой английский акцент?

– Акцент полностью исчезнет. Он будет говорить на языке Становища Чероки и сквернословить вовсю.

– Может быть, полковник, он тогда сам сознается?

– Сознается? Ты имеешь в виду эту мелочь – ограбление банка?

– Мелочь? Но почему же «мелочь»?

– А потому, Хокинс, – внушительно произнес полковник, – что он будет всецело в моей власти. Я заставлю его признаться во всех преступлениях, которые он когда-либо совершал. А их, должно быть, тысячи. Ты меня понимаешь?

– Ну… не вполне.

– Мы же получим за все это награды!

– Вот это предвидение! В жизни не встречал такой головы! Чтобы так, в один миг, человек мог уловить все детали и возможности, вытекающие из главного!

– Это все ерунда: мне такие мысли сами собой приходят. Когда он отсидит в одной тюрьме, он отправится в другую, потом в третью, а мы будем только получать положенные награды. Это верный доход, и нам хватит его до конца нашей жизни, Хокинс. К тому же лучшего хранилища капитала не придумаешь: ведь с ним ничего не может случиться.

– Похоже… Право, похоже, что все так, как вы говорите.

– Похоже? Не похоже, а так оно и есть. Никто не может отрицать, что у меня довольно большой и разносторонний опыт по части финансов. Так вот, я без колебаний могу сказать, что считаю эту свою собственность самой ценной из всех, какие когда-либо у меня были.

– Вы и впрямь так считаете?

– Разумеется.

– Ох, полковник, как грызет и терзает душу бедность! Если бы мы могли немедленно реализовать нашу собственность! Я не хочу сказать – продать ее всю, но хотя бы частично… чтобы, понимаете, было достаточно…

– Ты даже дрожишь от волнения. Это все от недостатка опыта. Мальчик мой, если б ты имел дело с крупными операциями так долго, как я, ты бы к этому относился иначе. Посмотри на меня! Разве зрачки мои расширены? Разве я дрожу от нетерпения? Пощупай пульс: тук-тук-тук – совсем такой же, как если бы я безмятежно спал. А что происходит в моем бесстрастном, уравновешенном мозгу? Через него движется вереница цифр, способных вызвать головокружение у новичка одним своим видом. Так вот, только соблюдая хладнокровие и способность глядеть на вещи со всех сторон, можно узреть настоящие возможности, которые таятся в этих цифрах, и уберечь себя от неизбежной ошибки, в которую обычно впадают новички, – той самой, какую ты сейчас допустил, желая поскорее все реализовать. Послушай. Ты хочешь продать часть его преступлений немедленно, за наличные. Я же… Догадайся, чего я хочу.

– Понятия не имею. Чего же?

– Выпустить под него акции конечно.

– Вот до этого я бы никогда не додумался.

– Потому что ты не финансист. Скажем, он совершил тысячу преступлений. Разумеется, это по самым скромным подсчетам. Потому что, судя по его виду, даже сейчас, хотя мы его еще не доделали, он совершил их не меньше миллиона. Но для большего вероятия предположим, что их тысяча. Итак, пять тысяч обещанной награды, помноженные на тысячу, дадут нам верный капитал, который будет равняться какой сумме? Пяти миллионам долларов!

– Подождите, дайте мне перевести дух.

– И с этой собственностью ничего не может случиться. Она непрерывно будет приносить нам доход – непрерывно, ибо существо с такими склонностями будет и впредь совершать преступления, зарабатывая нам награды.

– Вы меня ошеломили, у меня голова идет кругом!

– И пусть идет, это ей не повредит. Теперь мы обо всем договорились, и дело с концом. Я создам компанию и, когда настанет время, выпущу акции. Предоставь это мне. Ты, конечно, не сомневаешься в моей способности выжать из создавшейся ситуации все что можно.

– Разумеется, нет. Нисколько не сомневаюсь.

– Вот и прекрасно. Значит, договорились. Всему свой черед. Мы, старые биржевики, во всем любим порядок и систему – не действуем с кондачка. Итак, что же у нас идет следующим номером? Продолжение материализации – доведение ее до настоящего времени. Этим я немедленно и займусь. Мне кажется…

– Послушайте, Россмор. Вы ведь его не заперли. Сто против одного, что оно сбежало.

– На этот счет можешь не беспокоиться и не страдать.

– А что, если оно сбежало?

– Ну и пусть бежит, если ему так хочется! Какое это может иметь значение?

– Ну, я считаю, что это было бы для нас серьезным бедствием.

– Но, дорогой мой мальчик, раз оно в моей власти, ему теперь от меня не уйти. Оно может расхаживать где угодно. Стоит мне захотеть, и я в ту же минуту заставлю его явиться сюда.

– Ну, я очень рад это слышать, уверяю вас.

– Да я дам ему столько заказов на картины, сколько ему захочется, и мы с тобой, как и все мое семейство, постараемся, чтобы он чувствовал себя здесь возможно уютнее и был доволен. Не надо ограничивать его передвижения. Но я все же надеюсь так воздействовать на него, что он будет тихим, словно овечка, потому что когда процесс материализации приостановлен, субъект становится мягким, хлипким, податливым и… м-м… Кстати, откуда, интересно, он к нам прибыл?

– Как откуда? Что вы хотите этим сказать?

Граф многозначительно и таинственно указал на небо. Хокинс вздрогнул, затем погрузился в глубокое раздумье и наконец, покачав со скорбным видом головой, указал вниз.

– Что тебя заставляет так думать, Вашингтон?

– Сам не знаю, но вы ведь тоже видите, что он не очень тоскует по тому месту, откуда он прибыл.

– Правильное предположение. Глубоко продуманное. Значит, мы оказали этому чучелу немалую услугу. Но я думаю, не мешает исподволь, потихоньку его прощупать, чтобы выяснить, правы мы или нет.

– Сколько времени потребуется на то, чтобы закончить материализацию и довести процесс до наших дней, полковник?

– Я и сам хотел бы это знать, но не знаю. Я совершенно сбит с толку этим новым обстоятельством: ведь я никак не предполагал, что придется материализовать его постепенно, переходя от предков к потомкам. Но так или иначе, я заставлю его сквозь это пройти.

– Россмор!

– Да, дорогая. Мы в лаборатории. Заходи, здесь Хокинс. А ты, Хокинс, запомни: для всего моего семейства – он обыкновенный живой человек. Ни в коем случае не забывай об этом. Ш-ш, жена!

– Не вставайте, не вставайте, я не буду к вам заходить. Я хотела только спросить, кто это у нас там рисует?

– Кто? О-о, это один молодой художник, молодой англичанин по фамилии Трейси. Он подает большие надежды – любимый ученик Ганса-Христиана Андерсена или кого-то еще из старых мастеров. Нет, по-моему я правильно сказал: именно Андерсена. Он немножко подправит наши итальянские шедевры. Ты разговаривала с ним?

– Да, мы обменялись двумя-тремя словами. Я ведь не думала, что там кто-нибудь есть, и наткнулась на него совсем неожиданно. Ну, я, конечно, постаралась быть с ним любезной: предложила перекусить (Селлерс многозначительно подмигнул Хокинсу, прикрывшись рукою от жены), но он отказался, сославшись на то, что не голоден. (Селлерс еще раз заговорщически подмигнул.) Тогда я принесла ему яблок (усиленное подмигиванье), и он съел две штуки…

– Что?! – И, вздрогнув от изумления, полковник подпрыгнул чуть не до потолка.

Леди Россмор стояла в дверях как громом пораженная, онемев от удивления. Она посмотрела на растерявшегося выходца из Становища Чероки, затем на своего супруга, затем снова на Хокинса.

– Что с тобой, Малберри? – наконец спросила она.

Полковник ответил не сразу. Он стоял спиной к ней и, нагнувшись над стулом, ощупывал сиденье.

– Ага, вот он! – через минуту воскликнул полковник. – Здесь гвоздь.

Супруга некоторое время недоверчиво смотрела на него, затем весьма разгневанно изрекла:

– И все это из-за какого-то гвоздя! Еще слава богу, что это был гвоздь с широкой шляпкой, а то бы ты подскочил до самого Млечного Пути. Надо же было так напугать меня. – И, повернувшись на каблуках, она вышла.

Как только она отошла достаточно далеко и не могла уже их слышать, полковник, понизив голос, предложил:

– Пойдем посмотрим сами. Тут какое-то недоразумение.

Они на цыпочках спустились вниз и заглянули в комнату.

– Оно ест! – с отчаянием прошептал Селлерс. – Какое омерзительное зрелище! Хокинс, это ужасно! Уведите меня отсюда, я не могу этого вынести.

И они нетвердым шагом вернулись в лабораторию.