Текст книги "С человеком на борту"

Автор книги: Марк Галлай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Так в чем же все-таки дело?

Не знаю. Не берусь ответить на этот вопрос с полной категоричностью. Но думаю, что главную роль тут играла очевидная для всех неугасающая эмоциональная и волевая заряженность Королева. Для него освоение космоса было не просто первым, но первым и единственным делом всей жизни. Делом, ради которого он не жалел ни себя, ни других (недаром говорили сотрудники его КБ: «Мы работаем от гимна до гимна»). Да что там – не жалел! Просто не видел, не умел видеть ничего вокруг, кроме того, что как-то способствовало или, напротив, препятствовало ходу этого дела.

И сочетание такой страстности однолюба с силой воли, подобной которой мне не пришлось встречать, пожалуй, ни в ком из известных мне людей (хотя, честное слово, на знакомства с сильными личностями мне в жизни, вообще говоря, повезло), – это сочетание влияло на окружающих так, что трудно им было, да и просто не хотелось что-нибудь ему противопоставлять. Великая сила – страсть! А тем более – страсть праведная…

Очень интересно складывались взаимоотношения Королева с Хрущёвым. Конечно, судить о них я и мои товарищи могли, пользуясь лишь информацией довольно косвенной, поскольку в кремлёвские кабинеты вхожи не были. Но слышали, как СП не раз выражал уверенность, когда речь шла о делах, требовавших решений государственного масштаба, что в ЦК и в правительстве его поддержат («Хрущёв подпишет…»). Присутствовали иногда – чаще всего это случалось на космодроме – при телефонных разговорах СП с Хрущёвым… Из всего этого у меня сложилось парадоксальное и, разумеется, сугубо субъективное ощущение, что каждый из них – и Хрущёв, и Королев – считал, что очень ловко использует второго в своих целях (не личных, конечно, а служащих интересам дела). И самое удивительное – оба при этом были правы!

В самом деле: Никита Сергеевич решительно поддерживал и предоставлял в пределах возможного максимум сил и средств для развития космических исследований – дела всей жизни Королева. А Сергей Павлович с руководимыми им коллективами обеспечивал ни с чем не сравнимый пропагандистский и политический эффект, не говоря даже о вкладе в обороноспособность страны.

…Как известно из элементарной физики, выполнение любой работы требует соответствующего расхода энергии. Это справедливо в буквальном смысле слова, когда речь идёт об энергии механической, электрической или тепловой; справедливо и в смысле переносном, когда в действие вступает энергия душевная.

Так вот – в деле освоения космоса центральным источником энергии был Королев.

Автор известного «закона Паркинсона» разделял облечённых той или иной мерой власти людей на две основные категории: «Да-человеков» и «Нет-человеков», отмечая при этом, что, к сожалению, в реальной жизни последняя категория решительно превалирует.

Королев был «Да-человеком» в самом что ни на есть ярко выраженном виде!

Как же было не принимать того, что исходило от него…

И ещё об одной – наверное, тоже не последней – причине непререкаемого авторитета этого человека хочется здесь вспомнить.

В нем было в высокой степени развито свойство, которое по смыслу вещей должно было бы быть присуще всякому работнику, занимающему так называемый ответственный пост, но которое, увы, встречается в жизни гораздо реже, чем хотелось бы.

Королев умел ваять на себя.

Он не только не уклонялся от принятия ответственных решений в сложных и острых ситуациях, но с видимой охотой сам шёл им навстречу. Причём делая то, отлично понимая, что речь идёт об ответственности не перед собранием, скажем, низовой профсоюзной организации, а перед сферами, располагающими полной возможностью взыскать по самому крупному счёту с человека, обманувшего их ожидания, – даже если этим человеком окажется Королев!..

Да и не говоря уж о прямой ответственности, не мог он не отдавать себе отчёта и в том, что каждое его мало-мальски серьёзное деяние – удачное или неудачное – пишется в книгу истории космонавтики и ракетостроения и со временем может быть по всем статьям проанализировано дотошными потомками. Ответственность перед историей! Далеко не самая лёгкая из всех возможных… Конечно, он все это сознавал.

И тем не менее – брал на себя.

…Это было уже далеко не первое совещание, на котором говорили о создании космической станции, предназначенной для мягкой посадки на Луну. Шло составление перечня основных технических параметров станции, по существу определяющих всю её будущую конструкцию. И тут-то возник вопрос: как делать посадочное устройство – шасси? Ведь невозможно проектировать его, не зная, хотя бы приблизительно, куда оно будет садиться. А что представляет собой грунт лунной поверхности, никто ещё точно сказать не мог. Как принято говорить, мнения учёных разошлись. Одни полагали, что поверхность Луны похожа на гранитные скалы. Другие – что она представляет собой рыхлую пыль в несколько десятков метров толщиной. Третьи – что она более всего похожа на ноздреватую пемзу… Словом, мнений было почти столько же, сколько учёных.

И вот в который уже раз собирается высокий синклит, выслушивает доводы «за» и «против» каждой гипотезы и… и не видит достаточных оснований, чтобы уверенно остановиться на одной из них, отвергнув все остальные. Причём упрекать за это почтённый высокий синклит или предъявлять ему претензии в нерешительности, робости мысли и склонности к перестраховке в данном случае не приходится: их действительно нет, этих веских оснований, – конкретный пример трудностей, неизбежно сопутствующих проникновению человека в Новое.

Впрочем, «проникновение в Новое» и прочие высокие слова хорошо звучат после того, как очередное свершение останется позади. Кстати, и свершением его назовут потом, когда оно уже состоится, а пока оно носит прозаическое наименование: задание. А раз задание – значит, планы, значит, сроки, которые, как известно, не ждут… В общем, тянуть с решением вопроса о посадочном устройстве «лунника» было больше невозможно.

– Так вот, – сказал Королев. – Большинство учёных склоняется к тому, что грунт на Луне твёрдый. Вроде гранита, или известняка, или пемзы – это уже детали, – но твёрдый. Да и доводы сторонников этой точки зрения вроде поубедительнее, чем у противников… – Он сделал паузу и решительно закончил: – Так и будем считать.

– Но, Сергей Павлович, – не удержался кто-то из присутствующих. – Как можно принимать такое решение на основании абстрактных разговоров? А если там пыль? Ведь все эти учёные мужи высказывают только общие соображения – не более того! Никто из них не берет на себя смелость написать – на Луне, мол, такой-то грунт… и подписаться под этим!

Королев посмотрел усталыми глазами на сидящих за столом:

– Ах вот чего вам не хватает…

Взял блокнот, крупным почерком написал на его листке:

«ЛУНА – ТВЁРДАЯ».

Подписался: С. КОРОЛЕВ.

Поставил дату, вырвал листок из блокнота и передал сотруднику, которому предстояло непосредственно руководить проектированием станции.

Такой я услышал эту историю от старожилов королёвского КБ, среди которых она пользовалась большой популярностью. Так и изложил её в журнальной публикации книги, которую вы сейчас читаете.

Но впоследствии мне посчастливилось узнать дополнительные уточняющие подробности об этом эпизоде и даже увидеть листок из блокнота СП.

Тексту этого необычного документа предшествует несколько ядовитый в данной ситуации заголовок – «Справка», адресованная, вопреки обычному, не от подчинённых начальнику, а, наоборот, от начальника – подчинённым.

А сам документ гласит следующее:

"Посадку АЛС[4]4
  лунной станции. – М.Г.


[Закрыть] следует рассчитывать на достаточно твёрдый грунт типа пемзы…" – и дальше технические данные о вертикальной скорости корабля в момент прилунения и так далее.

Читая эту записку, я зримо представил себе, как СП начал писать её, имея в виду прежде всего цели сугубо воспитательные (поставить на место нерешительных!), а потом, по ходу дела и, возможно, незаметно для самого себя, перестроился на волну профессиональную, начал назначать основные технические параметры посадки будущего лунника. И, переключившись на чистую технику, даже отдал записку не тому участнику совещания, который сетовал на учёных, а тому, который непосредственно руководил проектированием.

Дальнейший ход дел общеизвестен: посадочное устройство было спроектировано, станция построена, запущена и в феврале 1966 года – через месяц после смерти Королева – успешно прилунилась, лишний раз подтвердив правомочность решений вероятностного характера.

Луна действительно оказалась твёрдой…

Многое видел этот человек раньше других – он умел смотреть далеко вперёд. И умел разглядеть в своём деле качественно новое даже тогда, когда это новое бывало довольно хитро замаскировано нагромождением текущих частных дел.

В жизни любого творческого коллектива – конструкторского, научного, театрального, спортивного, – если, конечно, это действительно творческий, живой, а не академически застывший коллектив, периодически возникает что-то вроде поворотных моментов. Моментов, когда надо отбросить часть старого, испытанного багажа, отрешиться от некоторых привычных, казалось бы, многократно проверенных воззрений и решительно шагнуть в новое.

Мгновенно такой поворот, разумеется, не возникает. Его идеи вызревают в умах постепенно. Постепенно и, конечно, не строго синхронно: в одних умах раньше, в других – позже, а у кого-то – раньше всех.

Так вот, сотрудники Королева рассказывают, что у него этот процесс вызревания новой идеи почти всегда завершался раньше, чем у кого бы то ни было. Особенно запомнилось им, как один за другим проходили пуски беспилотных предшественников «Востока» и как всем, в общем, было очевидно, что дело идёт к полёту человека. Но когда именно это будет, сколько потребуется успешных пусков беспилотных кораблей, чтобы сказать: «Да, их надёжность достаточна», – этого конкретно никто себе не представлял. А если и представлял, то, во всяком случае, своих позиций особенно не декларировал…

Тут, видимо, кроме не очень безоблачной статистики ранее выполненных пусков, о которой уже было сказано, действовал некий психологический барьер: издавна полет человека в космос воспринимался как нечто фантастическое. Перевести его в категорию явлений реальных – в этом как раз и заключался тот самый поворотный момент.

И именно Королев сделал этот шаг – собрал несколько своих ближайших помощников и сказал:

– Составляйте отчёт о готовности к пуску человека. Текст давайте без особой шлифовки, но введение и выводы чтобы были точные и чёткие. Отчёт пойдёт… – и он перечислил адреса, в которые следовало разослать отчёт, так, будто только за этим дело и стало.

Впрочем, так оно с той минуты фактически и было. Решающее слово было сказано. Дальнейшее представляло собой, как говорится, дело техники.

Е.А. Карпов справедливо заметил:

– Королев всегда точно знал, чего хочет. Чего добивается. И соответственно выбирал самую лучшую – значит, самую полезную для дела тактику: и в высших сферах, и с заказчиком, и со смежниками. Тут уж и свой темперамент подчинял задаче полностью.

Очевидное пристрастие Королева ко всему новому навело Б.В. Раушенбаха на мысль, которую он неоднократно высказывал, хотя и характеризовал каждый раз сам как парадоксальную:

– Я думаю, что, если бы сейчас Сергей Павлович был совсем молодым человеком, которому предстояло бы выбирать себе жизненный путь, он не пошёл бы в ракетную технику. Пошёл бы в какое-нибудь другое, совершенно новое дело.

Действительно – полный парадокс! Королев – и не пошёл бы в ракетную технику!.. Согласитесь, это звучит примерно так же, как предположение, что, скажем, Станиславский не пошёл бы в режиссуру или Пирогов – в медицину.

Но Раушенбах свою фантастическую гипотезу довольно убедительно обосновывал:

– Ракетная техника сегодня – это большое хозяйство, запущенное на полный ход. Королев же очень любил начинать – и не любил продолжать… Ракетная техника в начале тридцатых годов только зарождалась, и это определило выбор Королева… Он искал новое!..

Итак, отчёт о готовности к пуску человека был написан, подписан и выпущен в свет божий – сиречь в инстанции, каковым это дело надлежало санкционировать.

И вот наступил день заседания Государственной комиссии, которое впоследствии назвали «историческим». (Я взял это слово в кавычки, хотя если оценить происходившее в свете всего, что за ним последовало, то, действительно, иначе не назовёшь.) Один из заместителей и ближайших многолетних сотрудников Королева подготовил по его поручению к этому заседанию доклад – всеобъемлющий, богато аргументированный, насыщенный объективным анализом всех, «за» и «против».

Но, войдя в зал, Королев почуял (интуиция у этого человека была редкая), всем своим нутром почуял накал волнения, более того – взвинченности значительной части присутствующих. Причём присутствующих, которым предстояло не просто отсидеть на заседании – «для представительства», – а решать дело! Да ещё к тому же давать ответственные справки, а некоторым и отвечать на прямой вопрос: «По вашей части все готово? Никаких препятствий нет? Вы ручаетесь?..»

Оценив ситуацию, Сергей Павлович сказал своему заместителю:

– Давайте лучше я сам…

И сделал доклад сам. Если, конечно, позволительно назвать докладом выступление следующего содержания:

– Корабль на космодроме. Подготовка заканчивается. Предлагаю разрешить пуск с человеком.

И сел.

Дальнейший ход дела – поскольку конкретное предложение было чётко сформулировано – неизбежно свёлся к вопросу: «Кто за?»

Несколько человек решительно подняли руки, за ними потянулись остальные. И вопрос был решён…

А начнись обсуждение развёрнутого доклада – и все неминуемо утонуло бы в деталях, ранее уже многократно и всесторонне обсуждённых…

Да, психолог он был большой!

И – тут это проявилось снова – умел «взять на себя».

Решительное поведение Королева при обсуждении вопроса о пуске первого пилотируемого «Востока», конечно, опиралось не только на его редкостно волевой характер, но и на огромную, многоплановую подготовку выраженной им позиции. Над этим делом работали, без преувеличения, тысячи людей в течение многих месяцев.

Ну а если ответственное решение надо принимать самому – в одиночку или почти в одиночку? Да ещё к тому же в условиях страшного дефицита времени – за считанные минуты? Каков был Королев в такой ситуации?

История космических полётов даёт нам возможность ответить и на этот вопрос.

Подходил к концу полет «Восхода-2», во время которого космонавт А. Леонов впервые вышел в открытый космос и пролетел рядом с кораблём почти над всей территорией Советского Союза – от Крыма до Камчатки. После того как Леонов благополучно вернулся на корабль и основное задание этого пуска было, таким образом, успешно завершено, полет вступил в свою заключительную фазу.

«Восход-2» пролетел над районом космодрома и пошёл на последний виток. По каналам радиоуправления с Земли бортовая автоматика была включена на выполнение ориентации, торможения и спуска – все это должно было последовательно произойти в течение полутора часов последнего витка.

И тут-то выяснилось, что команда не прошла! Неожиданность! Ошеломляющая, тревожная неожиданность. Исправная работа автоматики за ряд предшествующих пусков успела стать привычной и как бы само собой разумеющейся.

Когда сваливается такая неожиданность, по-человечески естественно желание в течение какого-то времени переварить её, свыкнуться, осознать. Наконец, само принятие жизненно важного решения требует размышлений, консультаций, обмена мнениями.

Однако об этом не могло быть и речи. Какие там размышления, консультации, обмены! Времени для них нет – корабль-то уже отхватывает в каждую быстро мелькающую секунду по восемь километров трассы последнего витка!

Но сколько-нибудь заметного количества времени и не потребовалось: на борт «Восхода-2» сразу же, без малейшей паузы, было передано:

– Команду получите через тридцать секунд.

Что можно успеть за тридцать секунд? Разве что бросить окружающим:

– Ну, так что же будем решать?..

Причём надо сказать, что вопрос этот прозвучал несколько риторически, так как, ещё не задав его, Королев распорядился своему заместителю Шабарову: «Данные на ручной спуск!» – и через несколько секунд получил эти данные: расчётное время включения ТДУ. Тем не менее, СП счёл нужным спросить мнение главного специалиста по системам ориентации космических кораблей:

– Даём согласие на ручную?

А главное – спросить о том же самого себя, ибо в подобных острых случаях нет у человека лучшего консультанта, чем он сам, – особенно у такого человека, каким был Королев. И через тридцать секунд командная радиостанция космодрома передала уверенное разрешение технического руководителя полёта:

– Включайте ручное управление. Ориентируйтесь и запускайте тормозную установку вручную…

Общеизвестно, что спуск «Восхода-2» окончился, если не считать отдельных неточностей, благополучно. Тысячу раз продуманная, подробно расписанная в инструкции и тщательно отработанная со всеми экипажами на тренажёре методика ручного управления кораблём успешно прошла практическую проверку. На высоте оказались и космонавты, в частности командир «Восхода-2» Павел Беляев. Но и от руководителя полёта тут потребовалось немало!

Говоря о космических (да и не одних лишь космических) полётах, мы обычно подчёркиваем, с одной стороны, талант, работоспособность, знания людей, остающихся на Земле, – и, с другой стороны, волю, выдержку, решительность улетающих. Оказывается, эта раскладка качеств, хотя, в общем, и справедливая, несколько односторонняя.

Воля, выдержка, решительность – причём самой высокой пробы – порой нужны людям, остающимся на Земле, в не меньшей степени, чем космонавтам.

…Замечу в скобках: попадались мне и другие варианты изложения этого эпизода. Так сказать, иные редакции. Вот как рассказал о нем один из участников собеседования с журналистами, посвящённого воспоминаниям о Юрии Гагарине:

"Когда во время полёта Беляева и Леонова появилась неисправность в системе ориентации и космонавты запросили у «Земли» разрешение перейти на систему ручного управления, Гагарин находился на связи… Рядом сидели члены Государственной комиссии, сидел Королев. Думали. Юрий Алексеевич взял микрофон и сказал:

– "Алмаз", ручную посадку разрешаю, – и обернулся к Королеву.

Королев молча кивнул. Потом Сергей Павлович посмотрел на членов Государственной комиссии и сказал:

– Вот так надо руководить…"

Услышав про этот вариант, отличающийся – пусть не принципиально, но все же достаточно, чтобы это было небезразлично для истории, – от того, который был известен мне, я решил попытаться уточнить: как все все-таки было дело в действительности?

Мне весь этот эпизод был известен со слов его очевидца.

Но, исходя из старого принципа, что и показания очевидцев бывает полезно проверить, я обратился ещё к одному свидетелю – заместителю Главного конструктора Б.Е. Чертоку, тоже находившемуся в момент, о котором идёт речь, непосредственно в помещении командного пункта управления полётом «Восхода-2». И он вновь изложил мне интересующий нас эпизод в том же виде, в каком я знал его раньше, а именно – что решение о ручной посадке корабля принял не кто иной, как лично Королев.

Единственное, в чем свидетели этого эпизода несколько расходились, были пресловутые «тридцать секунд». Некоторые мои собеседники вспоминали, что вроде бы назван был другой срок: минута. Впрочем, я думаю, разница тут невелика. Принять столь ответственное решение за минуту – тоже неплохо!..

Почему я придал такое значение точному восстановлению всех подробностей этой, в общем, далеко не первостепенно важной истории? Не все ли, в конечном счёте, равно: кто именно принял решение? Важно, что оно было принято и оказалось правильным! Почему нужно до чего-то ещё тут докапываться?

И все-таки, я думаю, докапываться стоит.

Стоит хотя бы потому, что в данном случае свидетельства очевидца очень уж хорошо согласуются со всем обликом и широко известными особенностями характеров основных действующих лиц.

Никто, знавший Королева и имевший возможность наблюдать его в деле, ни на минуту не может допустить мысли, чтобы Сергей Павлович, лично отвечая за некоторую операцию (а тут он был ответственным лицом номер один по всем статьям: и как технический руководитель полёта, и как заместитель председателя Государственной комиссии, и как Главный конструктор корабля), позволил кому бы то ни было в своём присутствии принимать сколько-нибудь принципиальные решения, не спросясь у него – Королева! Руководства из своих рук он не выпускал никогда. А в обстоятельствах острых – тем более.

С другой стороны, общеизвестно – и я тоже уже говорил об этом, – что одной из характерных черт Гагарина была дисциплинированность. В склонности к превышению своих прав он замечен не был… Да и взаимоотношения этих двух людей – Гагарина и Королева – были взаимоотношениями ученика и учителя. Причём учителя достаточно строгого! Поэтому-то и трудно поверить, чтобы Гагарин, даже находясь на связи, то есть держа в руках микрофон, позволил себе обойти Королева, приняв самостоятельно решение по вопросу, явно входящему в компетенцию находящегося тут же рядом руководителя полёта.

Другое дело, что это решение могло уйти в эфир «с голоса» Гагарина, репутации которого, кстати, все сейчас сказанное, конечно, ни в малейшей степени не задевает: он и сам был человеком волевым, собранным, вполне способным принять верное решение в сложной, неожиданно создавшейся обстановке. Просто в данном случае он не имел на это права. Не было бы на месте действия технического руководителя полёта – другое дело. А так – не имел!..

В отличие от некоторых других обладателей высоких волевых качеств, Королев умел ценить их не только в себе самом, но и в окружающих. Человеку твёрдому, не пасующему перед ним, он спускал многое, чего никогда в жизни не спустил бы более податливому. Причём твёрдость характера в людях распознавал мгновенно, как бы ни была она замаскирована внешней мягкостью, шутливостью или видимым легкомыслием манеры поведения (когда один из подобных «мягких» людей вдруг занял непреклонную позицию по некоторому конкретному вопросу, Королев, в отличие от большинства окружающих, удивился лишь на мгновение, а потом спокойно выслушал все высказанные ему доводы, после непродолжительного раздумья согласился с ними и лишь на прощание бросил своему неожиданно жёсткому оппоненту: «А вы, оказывается, обманщик…»).

Столкнувшись с проявлением настоящей решительности, Королев обязательно запоминал это и не упускал возможности рано или поздно выдать по сему случаю свои комментарии.

Руководитель стартовой службы космодрома А.С. Кириллов имел возможность убедиться в этом после пуска одного из кораблей «Восток».

Уже дана команда «Пуск». Дальнейшие события – отход кабель-мачты, включение водяных инжекторов системы охлаждения, зажигание, выход двигателей сначала на предварительный, потом на промежуточный и, наконец, на главный режим работы – все это должно было следовать одно за другим автоматически.

Дав команду, Анатолий Семёнович уткнулся в перископ и увидел, что в положенный момент не отошла кабель-мачта – эта пуповина, питающая ракету, пока та стоит на своих земных опорах! Уже хлынули из инжекторов водяные струи, перед которыми бледновато выглядел бы любой петергофский фонтан, сейчас сработает зажигание, под ракетой появятся клубы дыма и отсветы пламени от вышедших на предварительный режим двигателей, а проклятая кабель-мачта стоит будто приклеенная!

Ещё есть возможность отставить пуск. Это можно сделать ещё в течение целых восьми секунд. Нет, уже семи… шести… пяти… Но отставленный пуск – это почти наверняка слив топлива, снятие ракеты со стартовой площадки, отправка её назад, в монтажный корпус, разборка, новая сборка, – в общем, дела на многие недели. Да и космонавту, приготовившемуся к старту, изрядная моральная травма от такой, как выражаются, психологи, сшибки…

А с другой стороны, не отойди эта чёртова мачта – и так она пропашет по борту уходящей вверх ракеты, что шансов на нормальный ход последующих событий останется не очень-то много.

Руководитель стартовой службы громко доложил:

– Не отошла кабель-мачта.

Однако отбоя не дал, потому что всей силой своих знаний и инженерной интуиции чувствовал: заработают двигатели на полную – и отойдёт мачта. Не может не отойти!

Он бросил взгляд на Королева. Тот стоял молча – понимал, что говорить в этот момент что-то под руку пускающему не следует.

Но вот сработал главный клапан, поднялась тяга двигателей, усилилась вибрация – и кабель-мачта отскочила. («Как ей, негодяйке, и было положено», – комментировал впоследствии герой этого эпизода её недостойное поведение.)

А ещё через мгновение ракета снялась с опор и пошла вверх.

На кремлёвском приёме, устроенном по случаю завершения полёта космических кораблей «Восток-3» и «Восток-4», Королев сказал про Кириллова:

– Железной выдержки человек!

В его устах такая характеристика стоила немало!..

Да, есть такие виды человеческой деятельности, которые порой заставляют принимать ответственные решения в условиях, как сейчас принято выражаться, неполной информации, да ещё к тому же при остром дефиците времени. Так приходится сплошь и рядом действовать полководцу в сражении, лётчику в полёте, хирургу у операционного стола. Не минует чаша сия, как мы видели, и конструктора космических кораблей, и участников их пусков.

Королев был в этом отношении очень силён.

Но не следует, конечно, понимать сказанное в том смысле, будто он прямо стремился к решениям подобного рода. Чуть ли не удовольствие от них получал. Нет, всегда, когда возможно (а возможно это в подавляющем большинстве случаев), он охотно советовался с людьми, которых считал компетентными в возникшем вопросе, и вообще старался действовать, опираясь на точные, многократно и всесторонне проверенные данные, на детально проработанные варианты, в многообразии которых вариант оптимальный редко бросается в глаза с первого взгляда. А свою исключительную интуицию пускал в ход в дополнение, но не в замену этих данных.

Особенно – при всем своём уважении к теоретическим расчётам, без которых в наше время, как известно, ни в одной отрасли знания не проживёшь, – любил он то, что называется прямым экспериментом. Прибегал к нему всегда, когда было возможно.

Вот, к примеру, одна из историй, которую сотрудники королёвского КБ особенно охотно рассказывают, когда речь заходит об инженерной практичности и остро развитом здравом смысле их шефа.

Но тут, наверное, нельзя обойтись без одной существенной оговорки. О Королеве в космических и околокосмических кругах ходило множество рассказов, фактическая основа которых обрастала таким количеством «дополнений» и «уточнений», порождённых полётом вольной фантазии рассказчиков, что отделить одно от другого становилось практически невозможно. Правда, надо сказать, упомянутый полет фантазии протекал не совсем уж бесконтрольно: все-таки говорили люди, как правило, хорошо знающие Королева. А потому их рассказы (точнее – пересказы) бывали если не безукоризненно точны в деталях, то вполне правдоподобны по существу. Вспомним хотя бы рассказ о том, как Королев «назначил» Луне твёрдый грунт.

В этом отношении – как герой целого цикла посвящённых ему произведений устного фольклора – из всех известных мне людей в одинаковом положении с Королёвым находился, пожалуй, один лишь Андрей Николаевич Туполев.

Итак, вернёмся к обещанному рассказу. Дело было во время подготовки к пуску автоматической космической станции к одной из планет. И сама станция, и ракета-носитель уже были доставлены на космодром. Туда же съехались члены технической комиссии по пуску, главные конструкторы отдельных систем, учёные, представители фирм – изготовителей всевозможных устройств и агрегатов. Шли последние, самые горячие недели подготовки к пуску.

И тут-то выяснилось, что комплект исследовательской аппаратуры, предназначенный для станции, не проводит по весу. За последние полсотни лет я не упомню случая, чтобы в авиации (а космонавтика, как мы уже установили, если не дочь, то, во всяком случае, близкая родственница авиации) какая-нибудь вновь созданная конструкция оказалась легче, чем было первоначально запроектировано, или хотя бы уложилась в свой проектный вес.

Но в авиации перетяжеленная конструкция – дело хотя и не очень приятное, но все же не смертельное: какие-то данные машины несколько ухудшатся, зато другие могут даже улучшиться (например, благодаря применению нового, более совершенного, хотя и соответственно более тяжёлого оборудования или вооружения).

Иначе обстоит дело в космонавтике. Наличные энергетические ресурсы ракеты-носителя позволяют вывести на космическую орбиту вполне определённый груз – и ни килограмма больше! Хочешь не хочешь, а вес корабля надо приводить к этой единственно возможной цифре.

Протекает сей процесс достаточно бурно. Гневные разносы («Вы же полгода считали и пересчитывали!..»), взаимные претензии («Это у конструктора имярек перетяжелено»), ссылки на высокие авторитеты («Этим экспериментом интересуется сам…»), как и следовало ожидать, ни к какому практически полезному результату не привели. Оставалось одно – что-то выбрасывать. А вот что именно, это должен был решать не кто иной, как технический руководитель пуска – Королев.

Многочисленные хозяева исследовательской аппаратуры ходили тихие и смирные, чуть ли не на цыпочках, стараясь по возможности не привлекать к себе излишнего внимания кого бы то ни было, но прежде всего – Королева. Авось пронесёт!..

И одновременно норовили как можно эффективнее использовать подаренный им судьбою тайм-аут, чтобы ещё и ещё раз проверить свои собственные детища, лишний раз убедиться, что все в них в полном ажуре. Эта, в общем, довольно естественная тактика вдруг, по какой-то косвенной ассоциации, напомнила мне, как во время войны экипажи ночных бомбардировщиков, увидя, что прожектора противника вцепились в один из пришедших на цель самолётов, старались использовать этот момент, чтобы прицельно, поточнее отбомбиться самим. Известный авиационный штурман Герой Советского Союза А.П. Штепенко в своей книге «Так держать!» писал об этом: «В лучах прожекторов мелькают силуэты самолётов, стремящихся вырваться из цепкой западни световых полос, из гущи разрывов зенитных снарядов… Пользуясь тем, что прожекторы были заняты другими самолётами, мы спокойно сбросили серию бомб…»

Логика действий конструкторов на космодроме была – хотя и в совершенно иных обстоятельствах – чем-то сходная.