Текст книги "Дни испытаний"
Автор книги: Марк Юдалевич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)
– Ну, положим, из старика-то какой подсобник, – без улыбки возражает Ирина Павловна.
– И постарше его работают. Людям пенсию дадут, а они с производства не уходят. А он еще и пенсионного возраста не достиг. Пусть бы там и зарабатывал авторитет.
– Ну, это вне нашей компетенции, – все тем же ровным, спокойным голосом возражает Ирина Павловна. – Давай-ка лучше почитаем дела на завтра.
Тимофей принялся за изучение дел, предназначенных на следующий день.
Одно из них было настоящей человеческой драмой. Под судом оказалась пожилая женщина, мать двух детей. Старшему из них уже за двадцать. Парень учится в одном из Московских педагогических институтов. Из дела можно было понять, что он связался с какой-то компанией из так называемой «золотой» молодежи. Ресторанные похождения, соответствующие девицы, погоня за импортными тряпками – все требовало денег. И они черпались из единственного надежного источника – выпрашивались, вымогались у матери. Мать тянулась из последних сил. Заработная плата школьной уборщицы невелика. Но изо дня в лень она ходила по квартирам: белила, мыла полы, стирала. Почти весь заработок посылался в Москву. Денег не хватало. Приходилось занимать, выпрашивать, унижаться. Кончилось тем, что, получив очередное письмо от сына, в котором он грозил покончить с собой, если не получит денег, мать взломала замок в комнате своей соседки, вытащила из шифоньера чернобурку, дорогое пальто, другие вещи и, разумеется, попалась при первой же попытке их продать.
– Его надо судить, не ее, – дочитав дело, сказал Тимофей.
– Подонок редкий, – согласилась Ирина Павловна. – Мы о нем сообщили в партком института.
– А ее я бы оправдал, – не унимался Тимофей.
– Ну, с этим не спешите. Преступление – налицо.
Ирина Павловна наклонилась над бумагами, как бы давая понять, что разговор окончен.
Тимофей взглянул на ее ровный, казалось, размеренный циркулем пробор. Справа отделилась небольшая прядка волос. Она нарушала ритуально-строгую размеренность.
– Она же не для себя. Этот мерзавец запугал ее, запутал.
– Мотивы преступления бывают различными. Они могут служить смягчающим обстоятельством. Но оправданием вряд ли, особенно в данном случае.
Судьба женщины и спокойный невозмутимый голос Ирины Павловны составляли такой контраст, что Тимофею больше не хотелось спорить с ней. Он только почему-то подумал – прядка эта у нее совсем случайно выбилась.
– Ты не представляешь, сколько там названий! Просто не знаю, как мы их запомним? – теребя свою пышную косу, сокрушалась Леночка Штемберг.
– И все по-латыни, все по-латыни, – вторила ей Рита Осокина.
– Еще папа говорил, что анатомия самый трудный предмет.
Нина соглашалась с подругами. Но на самом деле их страхи перед ужасно трудной анатомией, да и все другие их заботы и тревоги казались ей наивными, как детские игры.
И это было не потому, что они учились, а она, Нина, работала, жила самостоятельной жизнью. Нине казалось, что она много старше не только Леночки и Риты, но и круглоглазой Верочки и Гали Воронцовой, хотя Галя была старше Нины почти на два года.
Нина пережила что-то такое, чего не пережил, не испытал никто из ее подруг. Это что-то было памятным разговором с Горным. Александр Семенович предложил ей выйти за него замуж. Пусть несколько грубовато, пусть не так, как она читала, представляла себе… Суть не в том. Он сделал ей предложение. И все остальное блекло, бледнело перед этим событием.
Мысленно Нина теперь не расставалась с Александром Семеновичем. Все свои поступки, все события в своей жизни она мерила его мерой. Ей хотелось рассказывать ему обо всем, что происходило с ней, и также все до мельчайших подробностей знать о нем. Ей хотелось как можно больше быть с ним. И все время, проведенное врозь, было для нее потерянным или почти потерянным.
И сейчас, слушая подруг, отвечая им, она ждала только, когда они, наконец, уйдут, чтобы бежать на свидание с Горным, который ждал ее возле кино. А Леночка и Рита как назло не уходили. Когда они собрались, Нина поняла, что опоздала в кино. Тем не менее, наскоро оделась и, поручив Гришу Любови Ивановне, выбежала почти вслед за подругами.
Вечер выдался студеный. Сухой морозец пощипывал Нинины щеки, ветер проникал за воротник пальто.
Она не замечала этого. И, казалось, поняла, какая погода на улице, только увидев Горного. Александр Семенович энергично постукивал модными ботинками. Нос его покраснел от мороза, а на щеках появился синеватый оттенок.
– Заморозила тебя, – виновато сказала Нина.
– Бывает, – улыбнулся Александр Семенович.
«Даже не рассердился, – подумала Нина. – Странный человек, то раздражается без причин, а то…»
– Ну, куда же мы с тобой, Нина? В кино-то опоздали.
Нина еще раз оглядела чуть сгорбившуюся от холода фигуру Горного. Ей было приятно, что такой солидный, серьезный, взрослый, как не раз говорила она себе, человек ждет ее, мерзнет из-за нее. Волна благодарной нежности охватила ее, захлестнула все ее существо.
Нина взяла Горного под руку.
– Холодно. Может, зайдем ко мне? – предложил Александр Семенович.
– Зайдем, – согласилась Нина, – а то ты превратишься в сосульку. Да и я замерзла.
Горный жил в большом многоквартирном доме. В тесноватом подъезде с четырьмя дверями на каждой площадке было пусто. И Нина обрадовалась этому. Ей не хотелось ни с кем встречаться. Но на третьем этаже у дверей квартиры Александра Семеновича их ждал сюрприз. Здесь на ступеньках лестницы, привалившись спиной к стене, дремал старик. Лица его не было видно. Но Нина сразу узнала и войлочные ботинки, и пальто с заскорузлыми полами и обтрепанными рукавами.
Александр Семенович хотел было обойти старика, но тот поднял свое морщинистое серое лицо. Дремота еще не отпустила его. Один глаз был полузакрыт, но другой смотрел трезво и жестко.
– Ну? – нервно спросил Александр Семенович.
– Сам знаешь, – ответил старик, мигом проснувшись и поспешно вскочив с пола.
И поспешностью и тихим голосом старик подчеркивал униженность и смиренность.
– Опять? – спросил Александр Семенович.
– Опять.
– Ты что, – негромко продолжал Александр Семенович, – забыл, что я говорил тебе – сюда не ходить?
– Как я мог забыть, как можно?
– Значит, плюнул, плюнул на то, что тебе говорил. Плюнул, мерзавец!
– Мерзавец и есть. Я же… Ты ругаешь. Я лишен…
– Я тебе… Ты у меня… Ты у меня закаешься…
И угроза, и унижение были на пределе. Но последнее в более выгодном положении: оно не требовало действий. Угроза же нуждалась в осуществлении, иначе она теряла свои ударные качества, переставала быть собой. Нина поняла это, сжалась в комок, ожидая, что Горный сейчас не просто прогонит этого нечистого старика, а спустит его с трех крутых длинных лестниц.
– Если еще, еще раз посмеешь прийти!
Что это? Угроза сдалась.
– Да я, да разве я… Никогда.
К унижению теперь примешалась ирония. Нине даже показалось, что не только теперь, а гораздо раньше.
– Я хотя и лишен, но я никогда…
«Чего он лишен?» – мелькнуло у Нины.
– Никогда! Мне так – кинь что-нибудь на бедность, кинь, и я уйду, испарюсь. Мне, главное, мелочишку. – Старик наклонился к Александру Семеновичу и что-то шепнул ему.
– Что-о?
Угроза снова обрела свои права. Но и унижение не сдало позиций, не отказалось от иронии.
– Ведь старыми… По твоим-то размахам. Что это для тебя?.. А мне… меня осчастливишь.
– Ты… Ты что, думаешь, поехал на мне!
Яростная угроза вновь достигла предела. И, как это-ни было странно Нине, Горный снова сдался. Опустил руку в карман и, вынув несколько бумажек, сунул старику.
– Имей в виду, последний раз.
– Да уж последний, – почти с откровенной иронией подтвердил старик, проворно спускаясь с лестницы.
– Что сделаешь – вместе служили, – криво улыбнулся Горный. – Сколько раз гнал его… Он опять… И ведет себя, словно я ему должен…
Александр Семенович отворил дверь. Но Нина шагнула к лестнице.
– Знаешь, я уже согрелась и – мне пора домой.
– Да что ты, Нина! – Александр Семенович тянул ее за рукав. – Из-за какого-то пьяницы…
– Да нет, он тут ни при чем. Мне просто расхотелось. Сама не знаю почему.
Нина действительно сама не знала, почему ей расхотелось идти к Александру Семеновичу.
– Александр Семенович, когда же? – спрашивала Галя.
– Ах, эти мне комсомольцы, передовой отряд молодежи, – шутил Александр Семенович.
– Все переходят, а мы чем хуже? – настаивала Галя.
Речь шла о переходе на коллективную материальную ответственность.
– Всюду люди доверяют друг другу, а мы как будто нет. В одиннадцатом магазине – бригада коммунистического труда, в третьем – тоже. И выручка…
– Подождите, Галя. Вы напрасно тратите красноречие, – улыбается Александр Семенович. – Меня агитировать не надо. Я ведь только прикидываюсь малосознательным. А сам вот примеряю… – Александр Семенович произнес это слово задумчиво, неторопливо, словно бы действительно примеряясь к чему-то. – Примеряю, когда удобнее провести учет. В ближайшие-то дни, пожалуй, не удастся. С планом… мы и так отстаем.
Обязательства, коллективная ответственность, учет, план – все это кажется Нине не таким уж важным и значительным. Все это куда мельче без остатка захвативших ее чувств и переживаний.
Раньше всю нежность, все заботы она сосредотачивала на отце. С отцом ее объединяла и большая интеллектуальная дружба. С ним они рассуждали о прочитанном, философствовали об увиденном, пережитом. С ним она открывала мир.
После смерти отца образовалась пустота, которая, как казалось Нине, стала заполняться лишь с появлением Александра Семеновича.
Правда, после той встречи со стариком остался неприятный след. Словно на гладкой озерной поверхности появилась мелкая рябь. Но непрочная рябь вскоре сгладилась. И тогда Нина, осуждая почему-то себя, а не Александра Семеновича, потянулась к нему с новой силой. Ей казалось, что чувство ее достигло предела, что она без остатка поглощена им. Но завтра оно было еще сильнее, она еще с большей полнотой растворялась в нем.
Занятая своим, Нина равнодушно отнеслась к тому, что в магазине начался учет. При ней он проводился уже третий раз. Она даже не обратила внимания на то, что учет начался раньше, чем обещал Александр Семенович.
В магазине появился знакомый Нине пожилой инспектор торга. Это он не так уж давно поздравлял ее со званием младшего продавца.
Нина вместе с другими девушками по указаниям дотошного, ничего не берущего на веру инспектора, ворочала мешки, ящики, ставила их на весы, снимала, передвигала. А думала только о своем. Спроси ее, что она держит в руках, ответит не сразу.
– Нинка! – Галка испуганно смотрит на нее. – У тебя же не хватает! Почти сто килограммов печенья и еще больше сахару.
– И конфет, и шоколадных наборов, – округлив и без того круглые глаза, восклицает Верочка.
– Что? – изумленно переспрашивает Нина.
– У вас недостача, – жестким, скрипучим голосом говорит инспектор из торга.
– Что? – повторяет Нина. И только тут до нее доходит смысл тяжелого слова «недостача».
Появляется Горный. Обычным своим лениво-добродушным тоном бросает:
– Давайте-ка вместе снимем остатки в кондитерском. Никакой там недостачи не может быть.
Рядом с Александром Семеновичем и Нине становится спокойнее. Конечно, не может быть, это какая-то нелепость.
Перевешивают сахар, конфеты, печенье. Все притихли в напряженном ожидании. Только Александр Семенович энергично и спокойно командует.
– Уберите, поставьте.
Иногда даже острит:
– Вот так, товарищ инспектор, с весами не спорят.
– С весами не спорят и с цифрами тоже, – скрипуче подтверждает инспектор и протягивает Горному листочек бумаги.
– Вот итог.
Александр Семенович внимательно изучает цифры. «Сейчас он найдет ошибку. Он-то уж не даст меня в обиду. Еще посмеется над этим скрипучим стариком». Но Александр Семенович хмурится и мрачнеет.
– Как могло случиться?..
Мрачен и инспектор. Видимо, результаты ревизии неприятно поразили его.
Нина видела его раздраженным, рассерженным, досадующим, но растерянным видит первый раз. И от этого ей становится не по себе, даже сильнее, чем от цифр недостачи.
– Пройдемте ко мне, – говорит Александр Семенович инспектору. – Очевидно, какая-нибудь путаница в документах.
Через некоторое время к заведующему зовут Нину.
– Принесите свои фактуры. Нужно их сверить. Это ваша подпись? Вы получали этот товар? Нет тут какой путаницы? – скрипит инспектор.
Нина скользит глазами по бумагам.
Да, ее подпись. Да, она получала товар.
В конторке воцаряется хмурое невеселое молчание.
– Надо бороться! Ты слышишь, надо бороться! – Галя встряхивает лихо сдвинутой набок шапочкой. – Ты не брала себе ни денег, ни товаров, значит, надо найти, куда они девались…
Они идут с работы. Галя говорит и говорит. Нина плохо слушает ее. Она думает о другом. О словах Александра Семеновича. Что Галя! Она тоже понимает немного больше ее, Нины. А вот Александр Семенович… Горный вынужден был вместе с инспектором уйти в контору торга. Но перед уходом успел шепнуть Нине:
– В нашем сквере. В восемь. Не убивайся, может, еще… Одним словом, как-нибудь выйдем из положения.
Это «как-нибудь выйдем из положения» и растерянность, которую неловко пытался скрыть Александр Семенович, больше всего сегодня напугали Нину.
Если уж Александр Семенович, с его бесстрашной находчивостью, с его опытом так воспринимает все, значит дело серьезное.
Что опять навязалось на нее? Откуда? Скорее бы уж восемь часов! Остаться наедине с Горным, расспросить его…
– Ты что не слушаешь? Не слышишь, что я говорю?
– Ничего я не слышу, Галя.
– Нинка, слушай, ну нельзя же так убиваться! Все уладится. Вот увидишь – все уладится. Хочешь, я с тобой пойду в детский садик за Гришей. А потом к тебе пойдем, картошку сварим. У меня даже на пару бутылок пива деньги есть. Эх, завьем горе веревочкой…
– Нет, Галя, спасибо. Я одна. И вечер у меня сегодня занят…
– Ну ладно тогда, – неохотно соглашается Галя. – Только ты, смотри, не кисни. Слышишь? Эх, какая-то ты у нас…
Александр Семенович, как всегда, ждет Нину в сквере возле кино. Сегодня он особенно предупредителен и ласков. Пройдя несколько шагов, Нина первая заводит разговор о случившемся.
– Никак, ну никак не могу понять, что могло произойти, – недоумевает Горный. – Фактуры я проверял раз двадцать. Сданные тобой суммы тоже несколько раз только с этим инспектором, будь он трижды неладен, проверяли. Не могла же ты брать деньги из выручки…
– Что? – Нина выпрямилась, как-то странно взглянула Горному в лицо. – Из выручки? Конечно, брала, – с горечью бросает она.
Александр Семенович сказал это как бы утвердительно – «не могла», но был в его утверждении и оттенок вопроса. И этот оттенок небывало оскорбил Нину…
– Да что ты, Нина? Разве я хотел тебя обидеть? Я же только…
– Что – только?..
– Ну знаешь, в жизни всякое бывает. Была нужда, взяла, забыла…
– До свиданья. Мне пора.
Нина стремительно поворачивается, почти бежит прочь от Горного.
– Подожди, подожди, Нина! – Горный догоняет ее.
Нина замедляет шаг. Ей все-таки немного совестно перед Александром Семеновичем. Он действительно и не думал ее обижать, и не было в его словах никакого оттенка…
– Куда ты бежишь? Я даже не сказал, что на завтра тебя вызывает директор торга. На девять утра…
«Ах вот зачем он меня догонял! Вот зачем».
– Хорошо, – сухо говорит Нина. – Не беспокойтесь, я не опоздаю к директору торга…
Горный молча пожимает плечами и останавливается. Нина идет одна. Над городом опускается седой морозный туман. Перед самым уходом зима, может быть, последний раз показывает свою силу.
Нина идет медленно, опустив плечи. Завтра она явится к Юрию Филипповичу. Что она ему скажет? Как объяснит недостачу? Неожиданно надвинувшаяся беда давит ее. Дорога до дому кажется ей небывало длинной. Нина словно передвигается по дну водоема, преодолевая воду, густую и соленую.
Нина встала с тяжелой похмельной головой.
«Недостача». Словно из вчерашнего тумана выплыло все то же тяжелое слово.
«Двести килограммов печенья, и сахар, и конфеты… Чуть не на полторы тысячи рублей». Нина даже похолодела. Как же быть? Огромная в сравнении с ее скромной зарплатой сумма пугала Нину. Как могло случиться? Как доказать, что она не взяла себе, да и никогда не возьмет ни одной копейки? Как доказать, если даже Александр Семенович усомнился. Нет, он не усомнился! Нет, нет! Ей только показалось так! Но почему же он не бросился за ней, почему не стал догонять…
В ночной сорочке, едва закрывающей невысокую грудь, Нина сидела на постели. Часы пробили половину девятого. Надо идти в магазин. Ах да, сегодня ведь не в магазин – к Юрию Филипповичу. Там покупателей нет. Не обязательно рано. И Гриша пусть спит. Она отведет его позже.
Нине стало холодно. Она накинула халат, согрелась. Неодолимо захотелось посидеть, обдумать происшедшее…
В торге Нина оказалась около десяти часов.
– Что с тобой? Где ты была, Нина? – нетерпеливо спросил Юрий Филиппович.
– Дома.
– Дома? – директор помолчал. – У меня однажды, лет двадцать назад, недостача случилась на сумму – это я запомнил на всю жизнь – на сумму пятьдесят два рубля одиннадцать копеек. В старых деньгах, конечно. Так я ночь не спал. А утром за три часа до открытия магазина прибежал выяснить. Три часа на морозе стоял. Да… А некоторым ничего, спят, как солдаты в госпитале.
– Извините, Юрий Филиппович, – проговорила, путаясь, Нина. – Я… я считала… что…
Юрий Филиппович смягчился.
– Ну, расскажи, что там стряслось? Откуда недостача?
– Всю ночь думала, не могу понять.
– Должна же ты хотя бы предполагать.
Нина молчала.
– Да, рано, видно, мы тебе присвоили звание-то, – снова жестко сказал Юрий Филиппович. – Ну что случилось? Может, вешала небрежно, с походом?
– Я аккуратно вешала. Вы видели, как…
– Да, с весов такая сумма не набежит… – вслух размышлял директор. – Ну, а выручку ты аккуратно сдавала?
«Все думают о том же! Все о том же!» Нина опустила плечи.
– Аккуратно, но что я могу доказать…
Зазвонил телефон.
– Арбитраж? Нет, не забыл. Сейчас приеду, – сказал директор в трубку.
– Ну вот что, Нина. Сейчас я уезжаю. Очень важное дело. А ты подумай, откуда все-таки могла взяться такая недостача. Зайдешь ко мне завтра в это же время. Но без опоздания…
Нина вдруг заторопилась в магазин. Учет, вероятно, кончился. Как там без нее? Покупатели нервничают.
Служебный ход был закрыт. Нина вошла с главного. И, пораженная, остановилась у дверей. На ее рабочем месте была другая продавщица. Уже немолодая, она энергично орудовала у весов. Галя Воронцова, бросив своих покупателей, подбежала к Нине.
– Такой закон, – виновато, как будто сама выдумала этот закон, пояснила она. – Тебя не имеют права допускать к весам, пока все не выяснится.
Нина молча вышла. Еще один незаслуженный удар нанесла ей судьба. А Горный! Неужели он не мог даже предупредить ее, чтобы не ходила в магазин, чтобы не испытала еще и этого унижения. И сейчас он даже не пытается найти ее, поговорить с ней…
Куда же теперь? Что теперь делать?.. И вот снова, как после смерти отца, Нина сидит в халате возле своего аквариума. Те же грустные, одинокие мысли приходят к ней.
Давно уже она не оставалась надолго со своими рыбками. С тех пор, после папиной смерти. Впрочем, не так уж давно, всего какие-то полгода отделяют Нину от тех дней. А сколько нового горя, обид нанесли ей люди. Сколько… Нет, не стоит думать об этом. Вообще, не надо думать. Как хорошо не думать! Вот они, молчаливые друзья. Они ни о чем не спрашивают, им не нужно ничего объяснять.
– Как поживаете, Николай Савельевич? – мысленно обращается Нина к лялиусу. – А вы, Любовь Ивановна, все такая же поворотливая, хотя и солидная. Вас-то я вижу каждый день. А вот тебя, Рыжий, – Нина смотрит на розовую данию, – тебя так ни разу нигде и не встретила. Теперь, наверное, я бы и не узнала тебя. Ты, конечно, уже забыл незнакомую чудачку, которая послала тебя за мороженым и исчезла. А ты, Леночка…
Как хорошо сидеть возле аквариума! Не думать ни о чем…
Вечером прибежали Галка и Верочка. Нина ждала, что они принесут какую-нибудь весточку от Горного. Весточки не было. Но зато девушки рассказали, как Горный в присутствии Гали звонил начальнику торга и рьяно отстаивал Нину: «Не допускаю мысли, чтобы она могла украсть». Нину резануло это слово – украсть – но все-таки ей стало немного легче от того, что Александр Семенович воюет за нее.
Девушки расспрашивали о том, что сказал Юрий Филиппович. Радовались, что дело попало к нему. «Он разберется. Поможет. Да и самим надо. Мы же знаем тебя». Говорили очень долго, горячо, особенно Галя.
– Надо бороться, надо доказывать, – то и дело повторяла она. И вдруг спохватилась: – Вот с кем надо поговорить, с Зубом. Завтра же пойду к нему.
Девушки ушли поздно. Нина проводила их. Потом, сделав порядочный крюк, завернула в тот сквер возле кино, который они с Александром Семеновичем называли «нашим»: может быть, он ждет ее там.
Горного в сквере не было.
Больше двух часов, не отвечая на многочисленные телефонные звонки, никого не принимая, бьется Юрий Филиппович с Ниной.
– Может, так бывало, что фактуру возьмешь, а товар забудешь. – Юрий Филиппович тянется рукой к отсутствующим счетам. «Эх, так бы и откинул одну костяшку направо», – невольно думает Нина.
– Так не могло быть.
– А какие отношения у тебя были с Горным?
– Самые лучшие.
– Я слышал об этом, – Юрий Филиппович наклоняет бритую голову, словно рассматривает что-то на столе. – А вот не отразились ли эти отношения на службе. Может быть, вы так, дружески что-нибудь не оформляли, оставляли на завтра, послезавтра. Потом ты подписывала не глядя.
– Ну что вы? Он так же, как и вы, аккуратен во всем. Он не раз говорил – дружба-дружбой, а служба службой.
– Да-да. Задала ты нам задачу, – говорит Юрий Филиппович. Внутри магазина хищения не могло быть – это ясно. Там некому Куда исчезли деньги, черт их побери?..
Следователь прокуратуры Иван Ларионович Дырин больше всего ненавидел свою фамилию. «Надо же – Дырин! – с возмущением размышлял он. – Дырин – как будто я пустое место».
Несколько дней назад у Дырина был неприятный разговор с начальником отдела.
– Не идет у вас, товарищ Дырин, не идет, – констатировал начальник. – Не могу понять – почему, но не идет. Хватаетесь вы как-то за мелочи. А сути не замечаете. Что же, посмотрим еще некоторое время, а там придется решать. Решать придется.
Впрочем, на невеселые мысли наводили Ивана Ларионовича не только его фамилия, но и постоянные неудачи в работе.
В свое время Дырин был оперативным работником ОБХСС. Однако за два года на этой должности ему не удалось раскрыть ни одного дела. Нередко Иван Ларионович слышал от товарищей:
– Дырин, опять твоих зацепили. Девятый – промтоварный.
Иван Ларионович только сопел. Сопел так же старательно, как и безрезультатно. Его трудам в ОБХСС подошел бы бесславный конец, если бы не излишняя гуманность начальника, который очень не любил увольнять людей. Но тут сам Иван Ларионович заявил, что он хочет учиться. Начальник ухватился за эту идею. Действительно, нужно поучиться товарищу, тогда, может быть, дело пойдет.
Два года назад Иван Ларионович успешно закончил юридический институт и был принят на работу в прокуратуру.
Здесь он не упускал случая дать задание потруднее кому-либо из тех оперработников ОБХСС, которые когда-то добродушно подтрунивали над ним. Это было приятно, но вообще-то и в прокуратуре у Ивана Ларионовича работа тоже не особенно клеилась. Слова «не идет и все» будто преследовали его.
Дело Нины Казанцевой для Ивана Ларионовича – соломинка утопающего. Правда, Дырин слишком доволен: дело-то попало ясное, как стеклышко, что называется, проще соленых огурцов. Он, Дырин, внутренне был уверен, что ему по плечу не такие дела. Просто нелепое невезение заставляет его заниматься всякими пустяками. Но придет время, когда Иван Ларионович распутает такой узелок, что многие ахнут. В том числе и эти, сидящие в соседних кабинетах. Они хотя и прикидываются хорошими парнями, но Иван Ларионович знает: в глубине души они уверены, что Дырин – пустое место. Ничего, еще наслужатся под его, Дырина, началом. У Дырина тоже уши не пыльные. Будут и у него свои шары – так Иван Ларионович мысленно именовал будущих своих подчиненных.
А пока ему ничего не оставалось, как показать себя на пустяковом деле Казанцевой – Иван Ларионович узнал о происшествии в семнадцатом продуктовом магазине от одного из оперативных работников ОБХСС. Дело должно было бы уже поступить в отдел или в прокуратуру. Но директор торга медлил, рассчитывая сам разобраться в нем.
Иван Ларионович решил сам позвонить директору. «Я сейчас его пугну». Однако директор оказался нахалом. Прежде всего он попросил: «Позвоните мне, пожалуйста, через час, я очень занят». Попросил, правда, вежливо, да Иван Ларионович не из тех, которые спускают такие вещи. Он не допустит, чтобы так разговаривали с прокуратурой. Он сразу обрезал этого зазнайку: «А я что, по-вашему, свободен?» Тогда директор выслушал его, но и тут не стал оправдываться. Наоборот, начал поучать – дело, дескать, сложное, речь идет о человеке, позвольте вначале нам самим разобраться… Но Иван Ларионович вторично обрезал его – закон есть закон, и никому не положено нарушать, даже директору торга. Недостача налицо. Акт составлен одиннадцать дней назад. А по закону такие дела передаются следственным органам не более, как через десять дней. И пришлось директору все, как положено, доставить в прокуратуру.
Когда дело попало Ивану Ларионовичу, он еще замечание сделал: среди прочих бумаг нет договора с этой Казанцевой о материальной ответственности. Прислали и договор.
Вечером снова пришли Галя и Верочка.
– Повидалась, наконец, с Зубом, – с ходу сообщила Галка, – чертов бюрократ, болеть задумал. Лежит и лежит в больнице. Но я и туда пробралась. Говорит, выйду, обязательно вмешаюсь. А у тебя как?
Нина рассказала.
– Плохо, черт возьми. Очень плохо! – Галка даже стукнула кулаком по столу. – Ума не приложу – откуда эта чертова недостача!
Нина молчала. Ей хотелось, чтобы девушки ушли. Сегодня-то Александр Семенович наверняка ждет ее в сквере.
Девушки поняли ее настроение. Нина пришла в заветный сквер еще засветло. Проходила там около часу. Горного не было. Может быть, зайти к нему? Нет, ни в коем случае! Она не будет ему навязываться. Особенно сейчас. Ни за что…
Когда Нина вернулась домой, Гриша уже спал. Она послонялась по комнате, легла в кровать. Взяла с полки книгу – не читается. Погасила свет – не спится. Взяла другую книгу. Но буквы только механически складывались в слова. Смысл их не доходил до сознания.
Уснула Нина, когда уже светало и одинаково темные и по-ночному бесформенные стол, этажерка, шифоньер стали обретать свои цвета и очертания.
Разбудил ее нервный тревожный стук в комнату. Не успела она накинуть халат, как насмерть испуганная Любовь Ивановна ввела какого-то маленького курносого человека с новым кожаным портфелем.
– Мое удостоверение. – Курносый, не выпуская из рук, показал Нине какую-то книжечку.
– Разрешите раздеться, – продолжал он, впрочем уже сняв свое синего сукна с дешевым, но большим серым каракулевым воротником зимнее пальто.
Ничего не понимавшая Нина равнодушно смотрела на незнакомого курносого мужчину, на Любовь Ивановну.
– Вот сейчас мы у вас произведем обыск. Только нужен еще один понятой.
Курносый говорил бодро, почти радостно, как будто: «Вот сейчас мы хорошо пообедаем. Только недостает горчички».
Любовь Ивановна привела еще одну пожилую соседку. Та с глубоким вздохом присела в уголок.
– Приступим, – важно сказал незваный гость. И сразу же старательно засопел. Долго рылся в книгах, для чего-то перебирал их по листику. Открывая ящик старенького письменного стола, который прочно заклинило, поранил себе руку. В темной, давно заброшенной кладовке зацепил за гвоздь и порвал полу пиджака. Заглянул под кровать, обрадовался, обнаружив там новые туфли.
– Давно приобретали?
– Что? – не сразу поняв, переспросила Нина.
– Я спрашиваю – приобретали давно?
– С месяц назад.
– А в какую цену?
Нина назвала цену.
Кончив обыск, сел писать протокол. Писал долго, по нескольку раз переспрашивая имена и фамилии понятых, их адреса, место работы, Нинин адрес, место работы.
Нина готовилась выслушать длинную бумагу, но протокол получился неожиданно короткий – всего полстранички.
Курносый мужчина, видимо, сам был обескуражен этим.
– Распишитесь поаккуратней, – хмуро приказал он.
Потом достал из портфеля еще одну бумагу, вписал в нее какие-то слова и внушительно объявил:
– Это повестка гражданке Казанцевой Нине Сергеевне явиться сего дня в 13 часов. Адрес указан. Спросите следователя Дырина. Это я.
Не успел следователь Дырин уйти, как в комнату вновь постучали. «Кто еще?» – с испугом подумала Нина. В дверях показалась массивная фигура Михаила Борисовича.
– Ты дома? Удачно, – как всегда неторопливо заговорил главврач. – Я, собственно, ехал мимо. Знаю, что продавцы в разное время отдыхают, дай, думаю, загляну. А что у тебя такой кавардак?
– У меня… Я убирать собираюсь, Михаил Борисович, – запинаясь, выговорила Нина.
– Ну что ж, смущаться нечего. Как живешь-то, тебе ничего не надо?
– Да нет, спасибо, Михаил Борисович.
– Квелая ты какая-то. Бледная. Головных болей не бывает? Аппетит есть? – строго спрашивал врач…
Когда дверь за Михаилом Борисовичем закрылась, Нина чуть не бросилась вслед за ним. «Что я делаю? Вот кому надо все рассказать. Обязательно. Нет, стыдно, стыдно, как стыдно!» Нина сидит на постели, опустив бессильные, как плети, руки, путаются мысли. Если бы был жив папа. Папа, папа! Как рано он их оставил!
Как чудесно было с ним! Нине вспомнилось, как они гуляли с отцом, как играла с ним в слова или в их любимую игру – в ассоциации. Память одну за другой воскрешала картины, от которых теплело в груди. Вот они с отцом в Горном Алтае. Нина мысленно разглядывает то могучие снеговые вершины, то текучую синеву бесчисленных горных речек. А вот она сидит с отцом на берегу небольшого тихого озерца. Такие бывают только в горах. Вот Нина входит в чистую-чистую прозрачную воду. Вода уже ласкает ее плечи. А на дне различим каждый камешек. Нина заплывает на глубину.
– Достаточно. Вернись! – машет ей отец.
– Сейчас, – озорно откликается Нина. А сама плывет на середину, там ложится на спину, покачиваясь на воде, осматривается. Наверху синее-синее небо, вокруг горы. На берегу наклонившиеся к воде березки. Они сбежались сюда с горных круч, чтобы посмотреться в зеркальную воду.
– О чем это я! – спохватывается Нина. И замечает, что по щекам у нее текут слезы.
Нет, так нельзя, так нельзя. Нужно что-то делать, обязательно что-то делать. Нужно встретиться с Александром Семеновичем. Он поймет, он поможет ей. Что это у нее в руках? Ах повестка. Ехать к следователю, потом обязательно к Александру Семеновичу.
