Текст книги "Дни испытаний"
Автор книги: Марк Юдалевич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
Но в силу вступил успокаивающий спасительный автоматизм работы. Все делалось как-то само собой, свободно и легко, как у Аллы Петровны, работой которой Нина еще недавно так восхищалась. Эклер, трубочки, наполеоны, корзиночки с кремом нужных сортов, печенье и конфеты, экономя Нинины движения, сами просились в руки. Чашечки весов, словно извиняясь за свою былую строптивость, выравнивались с быстротой хорошо обученных солдат.
Вдруг вспомнился тенорок Алексея Никандровича: «Человек-то, он как поезд. Что бы внутри ни делалось, а он идет и идет».
Нина была довольна, что нет Аллы Петровны – заведующую с утра вызвали в торговый отдел. Хотя Алла Петровна по-прежнему старалась оказывать Нине десятки мелких услуг, а Нина по-прежнему вынуждена была благодарить ее, их отношения после памятного разговора сильно обострились. По существу, началась необъявленная война, и Алла Петровна добивалась полной капитуляции. Добивалась напористо и нагло. Не упускала случая сообщить Нине новость:
– Слышала, в четвертом-то продуктовом, который на Потоке, двух продавцов сняли да еще судить хотят. Проторговались дуры, недостача.
Раза два, а то и три в день незаметно оказывалась возле Нининых весов, смотрела, как она отпускает покупателей, уходя, взглядом или вздохом выражала свое неодобрение. Иногда принималась ругать покупателей:
– Уж я-то их знаю. Каждого вижу, что у него под кожей. Давай им и давай! Ненасытные. Думаешь, их накормишь? Никогда! Это же прорва. А как куражатся над нами? Нам даже ответить нельзя.
…И опять Нина не заметила, как заведующая оказалась рядом. «Приехала уже!»
Улучив удобный момент, Алла Петровна незаметно для покупателей бросила на Нину горестно сочувствующий взгляд. Его можно было истолковать: «Жаль тебя, дурочка! Спохватишься, поздно будет».
Нина только поправила выбившиеся из-под шапочки волосы, И ей показалось, что они стали жестче и даже прямее. «Ничего, я как поезд. Иду по рельсам».
Крушение, как чаще всего бывает с крушениями, произошло неожиданно. Причина его, как тоже обычно выясняется позднее, оказалась случайной и незначительной.
– Девушка, мне нужен небольшой торт и двести граммов, нет, пожалуй, полкило шоколадных конфет.
Покупательница изо всех сил стремилась быть томной, усталой, пресыщенной благами жизни и уж, конечно, безразличной к таким мелочам, как торт и шоколадные конфеты. Женщина далеко не первой молодости, она почему-то возлагала неоправданные надежды ка свою длиннющую жилистую красноватую шею. То и дело лебединым движением вытягивала ее над прилавком или по-детски капризно клонила набок. Говорила она, жеманно растягивая слова, а это с виду небрежное, но уж, конечно, заранее подготовленное «нет, пожалуй, полкило» произнесла чуть не по слогам.
Нина помнила слова Юрия Филипповича: «Нужно уметь у покупателя настроение поднять, нужно к каждому подойти». Но тут, очевидно, дело не в настроении. К этой не то что подойти – к этой ни на какой кривой не подъедешь!
– Ассорти подойдет? – предложила Нина.
Усталое молчание.
– «Белочка», «Мишка на севере», «Грильяж»?
– Пожалуй, именно «Грильяж», а можно и «Белочку» или «Мишек». Ах, да впрочем, не все ли равно!
– Может быть, по сто граммов разных сортов?
– Ах, я же вам сказала – все равно, – ворковала покупательница. Она вела себя, как избалованная красавица, которую неотступно приглашают не то в театр, не то на какую то прогулку, а она, хотя и согласилась пойти, но еще чуть колеблется, еще заставляет своих поклонников волноваться, а может быть, и действительно не пойдет.
Нина перешла от слов к делу. Но когда пакетик с четырьмя сортами конфет был готов, услышала:
– Ах, вы сделали смесь. Зачем же смесь? Я не люблю смесей.
Прядка волос выбилась из-под шапочки, растерянно заметалась. «Товар смешан». И тут же решила: «Ничего, разберу по фантикам». Она уже научилась называть конфеты товаром, но еще не разучилась мысленно называть обертки фантиками.
– Какие же вы берете?
– Право, не знаю.
Жилистая шея сделала лебединое движение над прилавком. Потом голова почти легла на костистое плечо.
– Послушайте, а побыстрее нельзя? – загремел вдруг рассерженный бас.
Нина посмотрела на свою мучительницу с мольбой и укоризной. Но та не реагировала на чьи-то неуместные выкрики. Весь ее вид говорил: «Ах, я выше этого, я не обращаю внимания на подобные мелочи».
Нина хотела было обратиться к стоящей за привередливой покупательницей терпеливой старушке, но в уши лез все тот же жеманный голос:
– Может быть, сначала выберем торт, потом конфеты.
– Могу предложить только такой, – Нина указала на витрину, радуясь, что торты не успели подвезти и в продаже был один сорт. «Иначе эта мымра меня бы совсем замучила».
– Ах, пусть будет такой.
Нина сбегала к холодильнику, ловко извлекла из него торт, стала укладывать в коробку. Шея вытянулась над прилавком.
– Ах, он мне что-то не нравится.
– Других сортов нет.
– Пусть будет такой же, но только не этот. Я не хочу этот.
До страсти захотелось Нине показать этой мымре нос или фигу. Но ведь она отвечала не только за себя, а еще и за Гришу, который вырос из своего костюмчика, который утром голодными глазами ел рябые ватрушки. Нина только едва заметно пожала плечами. Схватила торт и понеслась к холодильнику.
– Нина!
Услышала поспешные шаги за спиной.
– Дай-ка мне торт, – Алла Петровна взяла из ее рук коробку. – Я сама выберу. Иди сюда, смотри, как надо выбирать, – громко поучала заведующая.
Она отворила холодильник, наклонилась, но даже не выпустила из рук коробки, только повернула ее другой стороной и молча, с серьезным лицом подала Нине.
– Ах, почти то, но все-таки не то, все-таки еще не то.
Почему эти люди не понимают, что ей нужно. Ах, как мало людей с настоящим утонченным вкусом!
Нина снова бросилась к холодильнику. Алла Петровна спокойно ждала ее там. Теперь коробка приняла первоначальное положение.
– Вот, вот, – обрадованно воскликнула дама. – Это как раз то, что надо!
Длинный костистый стан ее был откинут назад, руки в белых перчатках расставлены ладонями наружу. В эту минуту она любовалась художественным произведением, созданным не без ее участия, не без ее вдохновляющих советов.
– Именно то, именно то! Очаровательно, очаровательно.
И, забыв или сделав вид, что забыла про конфеты, она величественно направилась к кассе.
В очереди неприлично громко хохотали две подружки. Они удерживали друг друга, делая страшные глаза. Но как только одна умолкала, начинала смеяться другая.
Нине было не до смеха. В другое время, может быть, и она только посмеялась бы над этой дурой, но сегодня бессильные слезы еще одной незаслуженной, никак не отомщенной обиды подступили к горлу. Если бы она могла, если бы не Гриша. Эх, как бы она запустила тортом в эту сухую воображавшую воблу, и крем расползся бы пятнами по пальто. Эх… Да что там! Надо развешивать ассорти и мишек, надо предлагать шоколад и торты, надо насыщать этих ненасытных. «Ненасытные!» – точно называет их Алла Петровна.
Впервые Нина с симпатией подумала о заведующей. Если бы не она, сколько бы пришлось перетаскать тортов этой манерной дуре. Нет, она действительно, изучила покупателя, видит, «что у него под кожей». А они все подходят и подходят. Нет им конца. Все выбирают и выбирают – конфеты, печенье, пирожное, кофе… А ватрушек, корявых ватрушек с картошкой не хотите! Ух вы, ненасытные!..
Но Алла Петровна, очевидно, понимала не только покупателя. Алла Петровна, вероятно, вообще была неплохим психологом.
Она подошла к Нине, постояла рядом и, улучив момент, вынула из кармана несколько небольших гирек. Потом оттеснила Нину от весов.
– Дай-ка я немножко поторгую. А ты посмотри, поучись.
Нина растерялась. Она невольно становилась соучастницей преступления, мелкого позорного обмана.
Утяжеленная гирька перетянула чашу не на этих, на каких-то других невидимых весах ее, Нининой, жизни. Сейчас Алла Петровна снимет с этих весов какой-нибудь пакетик и никогда уже не будет прежней Нины, той Нины, какую школьные подруги прозвали Царицей, той Нины, какой оставил ее отец, какой еще утром видел ее Гриша.
Все кончится. Начнется что-то новое, противное и отвратительное.
Покупатели, как нарочно, обращались только за штучными товарами. Алла Петровна отпускала их быстро, щеголяя ловкостью и сноровкой.
– Двести граммов ассорти и полкило печенья.
Нина невольно подняла глаза. «Запомню хоть первого». У прилавка стоял пожилой морщинистый человек в сером, слегка помятом пиджаке.
Алла Петровна быстро свесила конфеты и печенье, Нина перехватила взгляд Аллы Петровны. Это был взгляд сытый, мурлыкающий, ублаготворенный.
И другой взгляд перехватила Нина – из-за соседнего прилавка на нее тревожно смотрела Галя. И кажется, не только тревожно, но и выжидающе.
Исчезла растерянность. Нина словно очнулась от какого-то давящего кошмарного сна.
Нет, зря торжествуешь, кошка, зря мурлычешь!
Она только бегло взглянула на Аллу Петровну. Но Алле Петровне почему-то стало неспокойно от этого взгляда. Нина выскочила из-за прилавка. Пожилой человек в сером пиджаке был уже у дверей.
– Извините, товарищ. Извините, вернитесь на минуточку. Вам неправильно отпустили.
Несколько смущенный общим вниманием мужчина покорно вернулся к прилавку.
– Если лишнее, то, пожалуйста… – начал он.
– Нет, не лишнее… Это вас… Это вам недовесили.
Смело оттеснив Аллу Петровну, Нина проворно пополнила пакетики с конфетами и печеньем.
– Теперь верно!
– Спасибо. Только, право, не стоило из-за такой мелочи.
«Мелочь? – мелькнуло у Нины. – Для кого мелочь, для кого вся жизнь».
Алла Петровна сочла за лучшее поспешно скрыться в своей конторке.
Обеденный перерыв. Исчезают за дверью покупатели, пустеет торговый зал магазина. Нина присела на табуретку. Забыла взять с собой завтрак, а есть очень хотелось. Мысленно улыбнулась – «итог всех переживаний, ничего, перетерплю».
Прошла Алла Петровна, на этот раз и не покосившись в ее сторону. Впервые за время их знакомства Нина не чувствовала противного внутреннего трепета. «Иди, иди, пей свой кофе». Даже по заплывшей жиром спине заведующей было видно, как клокочет в ней бешеная бессильная злоба. «Пей кофе, кулачка».
Обрадовалась, что нашла для Аллы Петровны столь точное определение. Отец не раз говорил ей, нет страшнее, безжалостнее, жаднее кулацкого племени. За копейку поднимут на вилы, пустят в спину отточенный кухонный нож, стукнут по темени ключом от пудового амбарного замка. Вот она кулачка! За копейку растопчет, искалечит, растлит человека. Все равно она, Нина, победила ее. Порвала эту липкую, обволакивающую паутину. И от этого дышалось легко, свободно, как в сосновом бору.
– Чего сидишь одна? Идем к нам.
Галя Воронцова тянула Нину за руку.
– Идем, идем! Чаю попьем.
Нина пошла было за ней, но остановилась. Вспомнила, как они еще недавно посмеивались: «Иди к своей тетушке»…
– Я что-то не хочу…
– Да брось ты ломаться, пошли. А то силой утащу.
Девушки наливают Нине чай. Наперебой угощают ее.
– Отшила Аллу-то… И не страшно тебе? – Верочка шутливо округлила свои без того круглые глаза.
Девушки засмеялись, затараторили, перебивая друг друга.
Галя сказала:
– Ладно, недолго Алле-то нас пугать. Юрию Филипповичу кое-что рассказывала. Он обещал, что скоро этой Аллы у нас не будет.
Алла Петровна держалась с Ниной подчеркнуто официально. Перешла на «вы», говорила сухо, сквозь зубы и только самое необходимое по службе. На грубом лице ее нетрудно было прочесть: «Не оценили, что ж, в друзья не набиваемся. А кто первый пожалеет – видно будет, жизнь покажет».
– Ты с ней осторожнее, – предостерегала Нину Галя Воронцова. Теперь после работы девушки обычно шли вместе, им было по пути. – Накладные подписываешь, смотри, чтобы в скобках стояли цифры прописью. А то она живо двухзначную цифру в трехзначную превратит. И тогда доказывай свою честность. За весами тоже следи, когда у нее товар принимаешь. Коробки с пирожным распаковывай, проверяй на месте. Ей и уполовинить ничего не стоит. А какую-нибудь пару штук вытащить, – Галя насмешливо щурится, – так это подобные ей долгом считают…
– А меня все естественной убылью пугала, – возмутилась Нина.
– Вот этим и берут нас, новичков, – возмущенно подхватила Галя. – Все запугивают: у тебя не хватит, смотри, проторгуешься…
– А на самом деле? Бывает, что не хватает?
– Не часто. Да и к тому же, если видят, что продавец честный, старается, – и в магазине, и в торге всегда сумеют помочь. Беда тут не в недостаче. Беда в этих самых Аллах, – почти с ненавистью произнесла Галя. – Как запугают новичка…
– Да уж не вороши! – махнула рукой Нина. От одного воспоминания ей становилось не по себе.
– Ну, он и начинает понемногу обвешивать, чтобы покрыть эту самую естественную убыль. Но ведь лиха беда – начало. Если он одного обвесил потому, что недостачи боится, другого он уже, может, и для того, чтобы в свой карман положить. Знаешь, ведь благородные-то грабители, – Галя перешла на обычный свой чуть насмешливый тон, – благородные-то грабители только в старых романах бывают.
Девушки дошли до угла, где Нине нужно было сворачивать в детский садик за Гришей.
– Я вам не обязанный!
Грузчик стоит в своей излюбленной вызывающей позе. Руки назад, одна нога выставлена и голова набок.
– Я вам не обязанный!
«Вот хорошо!» – обрадовалась подходившая к магазину Нина.
Она сразу сообразила, в чем дело. Опять Алла Петровна не угостила или чего-нибудь не дала Сазонычу.
У заведующей с Сазонычем особые отношения, совсем не то, что с Юрием Филипповичем. Каждый раз, когда возчик привозил товар, Алла Петровна угощала его. Сазоныч с удовольствием выпивал стакан водки, тряся своей седеющей дремучей гривой и морща короткий толстый нос, отказывался от закуски. Алла Петровна совала в широкий карман его выцветшей гимнастерки небольшой сверточек с колбасой или сыром, сообщнически бросая: «Тут и на шофера». Сазоныч благодарил, садился в кабину грузовика на свое место рядом с водителем.
Этот расход вряд ли входил в число необходимых, но не предусмотренных расходной сметой затрат, которые вынужден делать заведующий магазином. Тут была скорее какая-то взаимовыгодная сделка.
И подчас Сазоныч в чем-то расходился с Аллой Петровной. Тогда грузчик где попало сбрасывал сыры и колбасы, загромождал проход ящиками с фруктовой водой, и потом девушки вместе с заведующей перетаскивали все это на место.
Алла Петровна возмущалась, кричала: «Это вредительство, просто вредительство!» А возчик вставал в свою излюбленную позу: «Я вам не обязанный, я не обязанный…»
«Покипятись, покипятись», – не без злорадства желала Нина Алле Петровне.
Отношения их все больше обострялись. На днях Алла Петровна объявила девушкам, что в магазине будет учет. При этом вскользь, но значительно глянула на Нину своими бесцветными глазами и все эти дни ходила с каким-то загадочно-победным видом.
«Неужели естественная убыль все-таки может быть большой?» – с тревогой думала Нина. Заговорила о своих опасениях с Галей.
– Что-нибудь она мне подстроит.
– Если успеет, – недобро улыбнулась Галя.
Противная злобная кулачка… Пусть Сазоныч неправ, пусть, – Нина была почти уверена в этом: он нечист на руку, а в пьяном виде, несмотря на свой почтенный возраст, даже пытался приставать к девушкам. Пусть так, все равно она была на его стороне. Вероятно, если бы уличные бандиты снимали с Аллы Петровны ее зимнее пальто с чернобуркой, Нина сочувствовала бы бандитам, а не этой ненавистной кулачке.
Но что это? В спор с Сазонычем вступала, оказывается, совсем не Алла Петровна. Высокий с южным загаром мужчина подошел к грузчику очень близко, почти вплотную и негромко приятным баском сказал:
– Посмотрите, что же вы это натворили?
Сазоныч бочком, трусовато подался в сторону грузовика. Но сделав шага два, остановился, оглядел нагроможденные в дверях ящики с фруктовой водой, нагло ухмыльнулся:
– Будешь знать, как грузчика встречать. Подумаешь, ежели ты новая метла…
«Неужели новый заведующий?» – антипатия Нины сразу переместилась на Сазоныча. И заведующий настолько понравился ей, что она даже поймала себя на давно исчезнувшей мысли: «Может быть, я еще хромаю, еще заметно? Нет, теперь уже нет».
Из окна кабины высунулся улыбающийся во весь свой широкий простоватый рот шофер:
– Так, так, Сазоныч! Сразу борись за свой авторитет. А то если дашь поблажку…
Загорелый мужчина, минуя Сазоныча, проворно подошел к машине. Легко оттеснив шофера, наклонился в глубину кабины. И тотчас же выпрямился, В руке его что-то сверкнуло. «Что он сделал?» – не успела сообразить Нина.
– Зачем взяли ключ? Отдайте ключ!
Загорелый широким шагом, вертя в руках ключ от зажигания, шел к магазину. А шофер, оказавшийся на редкость низкорослым, семенил за ним на своих коротких ножках.
– Отдайте ключ. Вы что!.. Это по закону?
– А это по закону? – загорелый указал на сваленный в дверях товар.
– Причем тут я? Я причем? С него спрашивайте, – водитель указал на Сазоныча, который всем своим видом, включая раскрытый рот и приподнятые седоватые брови, выражал крайнее удивление.
Загорелый, вежливо уступив дорогу Нине, молча входил в магазин.
– Я… я буду жаловаться!
– Жаловаться никому не возбраняется, – приостановился загорелый. – По инстанциям или даже минуя их…
Из запаса Нина услышала льстивый голос Аллы Петровны.
– Вот что значит мужчина! Мужчине-то с ними легче. Особенно, если…
Аллу Петровну заглушил крик взбешенного шофера:
– Ну чего стоишь! Тащи все в запас, куда положено. Кончай этот фестиваль! Не ночевать здесь!..
– Цветешь, Ниночка. Ох, не влюбилась ли?
Любовь Ивановна испытующе оглядывала Нину, улыбалась. Галя Воронцова и круглоглазая Верочка, глядя на нее, перешептывались и тоже улыбались. Верочка пыталась даже вызвать Нину на откровенность. Но Нина еще не успела подружиться с девчонками и поэтому, а может быть, и потому, что она вообще не любила излишней откровенности, оставалась сдержанной. Ей и без того было хорошо. Так хорошо, что даже совестно перед папой. Давно ли его не стало, а она…
Ей весело теперь бежать на работу. Весело потому, что в магазине произвели учет, которым ее так пугала Алла Петровна. И хотя естественная убыль продуктов у нее оказалась действительно несколько выше норм, расхождение было очень незначительным. И новый заведующий не стал делать из ее зарплаты никаких вычетов, а сказал, что есть возможность каким-то образом списать эту небольшую сумму.
Весело потому, что не нужно больше встречаться с ненавистной Аллой Петровной. А может быть, и потому, что в магазине Александр Семенович – так зовут нового заведующего. Ну, и что ж? Может быть, и поэтому. Что ж тут плохого?
Александр Семенович как завмаг, пожалуй, даже не уступит Юрию Филипповичу. Он спокойный, вежливый и всегда чуть насмешливый. Работает так, что хоть снимай на кинопленку. Все у него легко-легко, как будто это не работа, а только самое ее начало, а работа еще будет впереди.
Теперь в магазин привозят самые лучшие, самые ходовые товары. Алла Петровна из-за них все с кем-то ругалась, кому-то льстила, хитрила, а Александр Семенович как будто не прилагает никаких усилий. Самого привередливого, самого скандального покупателя, а особенно покупательницу умеет быстро успокоить. Глядишь, и они уже отвечают на его улыбку, доброжелательную, чуть насмешливую.
А как он отвадил всех тех, которые тянулись в магазин с черного хода! Алла Петровна успела приучить. Она всегда встречала их угодливой улыбочкой. Сама отпускала продукты, сама получала деньги, потом сдавала в кассу.
«Частично сдавала», как иронизировала Галя Воронцова.
Александр Семенович встречал таких покупателей без улыбки.
– Вы ошиблись, – вежливо говорил он. – Здесь ход служебный.
Иные сразу же исчезали, бормоча извинения, виновато юркнув в дверь. Другие пробовали возражать.
– Мне и нужен именно служебный, – басил полный мужчина в серых каракулях.
– Насколько я знаю, вы у нас не работаете.
– Не знаю, долго ли вы проработаете…
Любопытный случай произошел с женой одного из работников торговой инспекции. Она явилась в магазин со служебного хода.
– Я – Гусева. Мне нужно кое-что купить.
Заведующий предложил ей пройти в магазин.
Она вновь повторила:
– Я – Гусева.
– Прошу ко мне, – вежливо пригласил Александр Семенович. – Одну минуточку, прошу извинить.
Александр Семенович снял телефонную трубку и начал набирать какой-то номер. Гусева с достоинством села.
– Товарищ Гусев? – спросил Александр Семенович. – Здравствуйте.
Гусева вскочила.
– Говорит заведующий семнадцатым продовольственным магазином Горный. У меня сидит ваша супруга и требует неизвестно почему…
– Что вы… Что вы делаете?! – испуганно закричала Гусева.
– И требует неизвестно почему, – не обращая внимания, говорил Александр Семенович, – чтобы я отпустил ей продукты с черного хода… Я так и предполагал, что вы не знаете. Дать ей трубку?.. Пожалуйста, мадам Гусева.
Гусева боязливо приложила к уху телефонную трубку. Через минуту ее уже не было в магазине.
Да! Необыкновенный человек Александр Семенович. Если бы Нине рассказали, что такие бывают в торговле, она бы не поверила. А влюбиться? Разве может Нина в него влюбиться? Он ведь очень пожилой – Александр Семенович Горный. Ему, наверное, даже сорок лет. Морщин у него, правда, нет, но возле рта такая глубокая складка. Особенно когда задумается.
А он, Александр Семенович, как-то отличает Нину. Ей даже кажется, она знает, когда это началось. В обеденный перерыв, когда ей вдруг захотелось передразнить Галку, как она занимается комсомольскими делами. Эта старая привычка передразнивать вернулась теперь к Нине. Она вскинула голову, как это делает Галка, и, обращаясь к Верочке, сказала:
– Ты не думаешь, Вера, что комсомольские поручения следует выполнять?
И голосом Веры, растерянно, очень похоже, моргая глазами:
– Я, конечно, думаю, Галочка. Я все время думаю.
Галка больно наступила Нине на ногу, но та ничего не поняла и продолжала дурачиться. Девушки затихли и смотрели куда-то мимо нее. Нина обернулась. У входа в зал стоял Александр Семенович и негромко весело смеялся. Нина смутилась, покраснела до ушей, и тогда-то он взглянул на нее как-то особенно…
Магазин был уже закрыт. Продавщицы расходились. Нина и Верочка замешкались с подсчетом денег.
Из своего кабинетика вышел Александр Семенович.
– Меня никто не спрашивал?.. Досадно.
Заведующий прошелся по опустевшему и как всегда вечером непривычно просторному залу.
– Не люблю узеньких людей.
– Узеньких? – удивилась Нина.
– Все в порядке, – сказала Верочка, – как в аптеке. – Она передала Александру Семеновичу выручку.
Пулей выскочила за дверь. Из-за двери высунула свое краснощекое личико.
– До свидания.
Исчезла и высунулась еще раз.
– Забыла попрощаться.
Александр Семенович переглянулся с Ниной, засмеялся. Пошел к себе.
– Кончайте, Нина, там уже инкассатор дожидается.
Нина сдала деньги. Александр Семенович вручил сумку с деньгами инкассатору. Тот взамен оставил пустую на завтрашний день.
– Так вот, – обернулся заведующий к Нине, – об узких людях. Знаете, бывают такие коридоры в старых домах. Пройти в них можно, а на большее, как говорится в песне, ты не рассчитывай.
– На что большее?
– На красоту, удобство. Вот и люди есть такие. Свое прямое назначение они еще выполняют. Что-то там делают. А на большее их не хватает. На значительное и на малое тоже. Вот сегодня сговорились с одним приятелем, такой же одинокий холостяк, как и я, идти вместе в театр, на премьеру. Я с трудом достал билеты. И видите, – Александр Семенович комически горестно развел руками, – не пришел. Уверен – напьется где-нибудь или в кровати проваляется. Придется идти одному. Ну что, Нина, закрываем магазин.
Когда Александр Семенович возился с замком и пломбой, а Нина уже попрощалась и застучала каблучками по тротуару, он вдруг спохватился.
– Нина, подождите-ка. Какой все-таки я старый нахал! Ведь следует пригласить вас. Пойдемте со мной в театр. Морального разложения нам не припишут, поскольку вы вполне можете сойти за мою внучатую племянницу.
Перед тем Инна злилась: «Даже не попытается пригласить меня. А как бы здорово»…
Но сейчас она заколебалась. «Пойти или нет? А вдруг заметит, что я хромаю. И успею ли я сбегать за Гришей? А что скажут девчата?»
Но сама уже говорила весело, беззаботно:
– Если смогу заменить вашего приятеля, который пьет или валяется на диване…
Давно-давно не надевала Нина любимого платья, давно-давно так старательно не взбивала свои легкие волосы, так придирчиво не осматривала себя в зеркало.
– Красавица ты у нас, – искренне залюбовалась Любовь Ивановна.
И только Гриша возмутился:
– Опять шалаться, Нинка. А кто обещал мне сегодня почитать «Человек рассеянный с улицы Бассеянной»?
Александр Семенович ждал ее у театра. Гуляя по традиционному для всех театров кругу фойе, Нина немного подосадовала на свое простенькое платье, слегка потертые туфельки. Надо продать их и другую поношенную пару. И купить новые. Там какая-то соседка всегда у папы брала продавать старые вещи. Только она, говорят, уезжает. Если не уехала… Скромность ее наряда подчеркивала дорогой костюм Александра Семеновича с тремя рядами орденских планок на левой стороне пиджака. Но скоро она забыла об этом.
Александр Семенович всегда радостно удивлял Нину. Началось это еще с первой встречи, когда он без труда поставил на место нахала Сазоныча. С тех пор она не переставала радоваться и удивляться каждому его поступку, слову, движению. Здесь, в театре, он как будто не сказал ничего особенного. Но Нину удивляло и радовало каждое его замечание о публике, манере одеваться, отделке фойе и удивляло и радовало то, что Александр Семенович и вне своей торговой сферы держится также уверенно, спокойно, чуть насмешливо.
И еще Нине было приятно, что Александр Семенович относился к ней не просто вежливо, а почтительно и как-то очень осторожно. Ни разу даже не взял ее под руку.
Места у них были самые лучшие, в пятом ряду, в центре.
Перед началом к Александру Семеновичу наклонился его сосед, пожилой военный:
– Ваша супруга обронила…
Нина смутилась, покраснела. Александр Семенович как-то особенно взглянул на нее, и от его взгляда ей стало одновременно и страшно, и хорошо.
«Как бывает!» – изумленно подумала Нина.
Она родилась во время войны, и все участники войны в ее глазах были старыми людьми. Это почти документально подтверждало суровое торжественное слово «ветераны». И вот один из них, увешанный орденскими планками, сидит рядом с ней, и люди принимают его за ее мужа. А ведь действительно Александр Семенович очень молодо выглядит. Ни морщин, ни одного седого волоса, только энергичная складка возле рта. Папа был не так уж много старше его, но седой, на лбу и возле глаз морщины. Особенно постарел он после ухода матери. Мать словно отравила отца каким-то ядом, этот яд незаметно от всех разъедал его.
А ведь и у Горного была, наверное, когда-то семья. Может быть, и сейчас есть, хотя он и говорил что-то о своем одиночестве. Нине стало не по себе. И неловкость и еще какое-то незнакомое тяжелое чувство охватили ее.
Александр Семенович не то понял ее состояние, не то просто поддался горьким воспоминаниям.
– Жена! – сказал он. – В сорок четвертом погибла на фронте, ей тогда было девятнадцать.
Нине стало жаль Александра Семеновича, но одновременно исчезло и то, незваное, тяжелое и давящее… «Что это было? Неужели ревность, неужели я ревновала?»
…Поднялся занавес. Нина любила этот миг. Открывалась не сцена, открывались чужие жизни, стягивались тугим углом чистота и корысть, благородство и подлость, душевная сила и безволие.
И хорошо-хорошо было следить за тем, как побеждает светлое. Пусть некоторые скептически улыбались: «Добродетель торжествует, порок наказан. Примитив!» Так и должно быть. В этом мудрость жизни.
После смерти отца и во время своей войны с Аллой Петровной она в какие-то минуты усомнилась в этой мудрости. Но это же был приступ малодушия. Просто ее бросили в воду, не научив плавать. И ей на секунду показалось, что плавать вообще невозможно. Даже смешно. Но это все в прошлом. А теперь Нина знает – светлое побеждает!
Театр в ее родном городе был неважный. Помещался он в старом здании, из тех, которые по официальной терминологии именуются приспособленными. Артисты менялись так часто, словно в их жилах текла цыганская кровь. По веснам они не могли равнодушно слышать паровозные гудки и вместе с пробуждением природы разъезжались в неизвестных направлениях. Режиссеры были тоже из разряда кочующих. Появляясь, они до хрипоты ругали своих предшественников, до хрипоты кричали о своей приверженности к искусству, ставили два-три посредственных спектакля и, исчерпав этим свои возможности, начинали поносить актеров, зрителя, местное руководство, современную драматургию и, наконец, исчезали.
Они совершали фантастические рейсы – Прибалтика – Алтай – Закавказье – Колыма – Белоруссия – Дальний Восток. Расстояния их не останавливали. А на их место приезжали другие…
Но все-таки это был театр. И пьеса, если она чего-то стоила, сама говорила за себя, и всегда находились хотя бы один-два актера, которые светились, если не талантом, то искренностью, увлеченностью.
На этот раз пьеса оказалась своеобразной. В ней было всего три действующих лица – муж, жена и большой друг семьи. В фантастической, почти условной форме показывалось, как равнодушие мужа принижает красивую и талантливую женщину, а любовь снова окрыляет ее, превращая из Золушки в принцессу.
– Да, – рассуждал Горный, когда они шли домой. – Да, человек такой, каким его видят те, кто рядом. Только такой, а не другой!
И хотя пьеса была, в сущности, не об этом, Нина не стала с ним спорить. Она думает о другом. Александр Семенович кажется ей похожим на того «доброго волшебника» из пьесы, который превращает Золушку в принцессу.
Нине не хочется домой. Она бы с удовольствием погуляла. Может быть, потому что уж очень славная погода. Такая погода бывает только здесь. Среди суровой зимы вдруг проглянет весеннее солнце, зазвучит веселая капель, прозрачней станет воздух, выше небо. И оттого сейчас вечером, когда свежит несильный морозец, так бодряще похрустывает под ногами искристый ледок.
Да, Нина не отказалась бы полчасика покружиться по нешироким улицам. Но Александр Семенович не предлагал ей этого…
– А что, Нина, если вы подарите мне еще один вечер?
Меньше всего Нина понимала себя. Всю неделю после памятного посещения театра она ждала подобного вопроса. Но Александр Семенович разговаривал с ней только о деле. Нине было досадно. И в то же время она недоумевала: «Ну, чего мне надо? Разве ему интересно со мной? Ведь он годится мне в отцы. И то, что он пригласил меня, была простая случайность. Ведь он же сам объяснил… Все, все объяснил, как в школе».
