Текст книги "Дни испытаний"

Автор книги: Марк Юдалевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

– Поскучайте со стариком!

В маленьком коридорчике послышались грузные шаги. Приближался «покоренный Сазоныч», как прозвали теперь девушки старого возчика. Он чуть не молитвенно смотрел на Александра Семеновича и, казалось, готов был не только перетаскивать ящики и мешки, но, если потребует Горный, броситься в огонь.

– Я подумаю, – сказала Нина. И, захватив коробку с пирожными, за которой она приходила, побежала к себе.

– Что же вы надумали? – спросил Горный перед закрытием магазина. А Нина не надумала ничего. Возмущалась: «Веду себя, как какая-то кокетка». Решала: «Скажу, что не могу. Должна прийти подруга. Надо смотреть за братом». И тут же спрашивала себя: «А куда он предложит пойти? Интересно».

– Что вы надумали?

– Не знаю, – призналась Нина.

Александр Семенович улыбнулся.

– Дается вам на раздумье еще два часа.

– Как? – удивилась Нина. – Уже конец работы.

– Через два часа буду ждать вас… Ну, где же? В сквере, у кино «Аквариум». Не придете, не обижусь.

Нина пришла. Они решили пойти в кино. Окошечко кассы хвасталось объявлением: «Билеты проданы». Александр Семенович хотел пойти к администратору, но Нина удержала его.

– Говорят, картина неинтересная.

Они пошли бродить по улицам. Вечер выдался тихий. Шел мягкий, неторопливый снежок.

– А жаль все-таки – не посмотрели фильм, – сказал Александр Семенович. – Я ведь этого писателя знаю, который – как у них называется?.. – сценарий сочинил.

– Знаете писателя? – удивилась Нина.

– Случайно. Забавный был человечина.

И хотя Александр Семенович говорил с обычным ленивым добродушием, Нина все-таки уловила невольно прорвавшееся: «И мы не лыком шиты, знали кое-кого».

– О войне пишет, – продолжал Александр Семенович, улыбаясь своим воспоминаниям. – А вначале был еще тот солдат! Я с ним в запасном полку познакомился. Стояли мы в Марийских лесах. Я там очутился после ранения, после третьего, кажется, – вспоминает Александр Семенович, – нет, после четвертого.

«Господи, сколько же ранений у него», – с уважением думает Нина.

Рассказывал Горный интересно. В их роте оказался писатель. Уже немолодой – ему шел сороковой год, но сухой и нескладный, как юноша. Шинелей не хватало. Полное обмундирование выдавали только отправляя на фронт. Многие ходили в своей одежде. И писатель возвышался в строю в модном по тем временам московском пальто с широкими накладными плечами.

Впрочем, как раз строй давался ему с трудом. Писатель не умел ходить в ногу и утверждал, что у него, как у какого-то поэта, который был даже другом Маяковского, «свой ритм». Может быть, это было и так, может, и не так, но во всяком случае командир взвода нередко отпускал писателя из строя, чтобы не портил вида.

И, как требует каноническая композиция таких историй, «однажды, как на грех» проезжал генерал. Генерал ехал в открытой машине. «Кто бы мог быть? – размышлял он, приметив писателя. – Разгуливает в штатском. Проверяющий какой-нибудь? А то подымай выше. Новый член Военного Совета. Старый-то, говорят, переведен куда-то». Генерал выскакивает из машины. Прикладывает руку к козырьку. Такой-то, генерал-майор.

Писатель спокойно подает руку.

– Объезжаю кухни, – говорит генерал. – Пока не увижу, что едят солдаты, за стол не сяду.

– Суворовский обычай, – одобряет писатель.

Они идут мимо землянок. Сзади вышколенный генеральский шофер почти бесшумно ведет машину.

– Это наш клуб, а вон баня, прачечная, – поясняет генерал. – Целый город выстроили под землей. Тут и строим, тут и резервы готовим. Да вот снабжение подводит, как говорится, не без трудностей.

– Война, – резюмирует писатель.

– А вы к нам по какому вопросу? – наконец решается осведомиться генерал.

Узнав, в чем дело, он не удерживается от улыбки:

– Ну, желаю вам успехов в службе.

Нина хохочет, хохочет до неприличия громко и вдруг разом останавливается. Александр Семенович смотрит на нее опять, как тогда, в театре, и снова, как тогда, ей становится страшно и приятно.

Они кружат по улицам. Горный рассказывает разные истории. Запас историй у него немалый. И Нина не в первый раз замечает – они почти никогда не касаются торговли. Горный стремился подчеркнуть: ему не чужды другие интересы, он кое-что знает, кое с кем соприкасался даже из мира искусства. Правда, Нина чувствует что о театре, живописи, музыке он знает не так уж много. Но тем больше нравятся ей неожиданные суждения, в которых сказывается цепкий ум.

– Ну, я вам надоел, Ниночка! Пригласил бы вас в ресторан, да, пожалуй, не совсем удобно.

Нину и манит и пугает это слишком уж вольное слово – ресторан. Сомнения разрешает сам Александр Семенович.

– Да, конечно, неудобно.

Говорит очень вежливо, но немного лениво и безразлично.

Нина не раз замечала в Горном немного ленивое безразличие ко всему, что он делал и говорил. Это ленивое безразличие даже нравилось ей. Оно говорило о немалой внутренней силе. Если безразлично, играючи Александр Семенович мог делать все так хорошо, споро, ладно, то что же он может вершить, когда возьмется за дело всерьез, отдастся ему целиком?

Тем не менее Нина считала, что в отношении к ней это безразличие ни в коем случае не должно проявляться. А оно проявлялось, проявлялось почти всегда, за исключением тех коротких мгновений, когда Горный по-особому смотрел на нее.

Ложась спать, Нина решила, что завтра непременно проучит Александра Семеновича. Она еще не знала – как, но была уверена, что сделает это, ей поможет чутье, шестое женское чувство.

Но в магазине Александр Семенович даже по делу ни разу не подошел к ней. «Ладно, ладно, – заставляла себя улыбаться Нина. – Он еще пожалеет!» Не подошел он и на следующий день.

В тот вечер к Нине пришли Рита Осокина и Леночка Штемберг. Девушки еще в школе привыкли к капризной смене Нининых настроений. Сейчас, заметив, что подруга не в духе, они всячески старались развлечь ее. Рита просто тормошила Нину, а Леночка прибегала к своему излюбленному методу – рассказывала смешные истории. В комнате все время слышалось: «А помнишь? А помнишь?» Но смеялся один Гриша, пока его не увели спать Нина только принужденно улыбалась и кивала головой.

– Грустная она какая-то, – озабоченно сказала Леночка, когда они с Ритой шли домой.

– Мне кажется, ей обидно, что мы студентки, а она… – начала было Рита.

– Как тебе не стыдно! – оборвала ее Леночка. – Разве Нина такая?

Рите действительно стало стыдно. И она разозлилась и на себя и на Нину:

– Другая сказала бы, а ее разве поймешь? Как была Царицей, так и осталась. Где же она будет с нами делиться! И нечего к ней ходить.

– Глупая ты. Легко ли ей сейчас одной без отца? – рассудительно заметила Леночка.

Подруги дружно вздохнули…

Александр Семенович не подошел к Нине и на третий день.

«Ладно, ладно, – говорила себе Нина. – Он еще пригласит, и я ему скажу. Я ему так скажу!»

Что значит – «так скажу», Нина твердо не знала. Но приходили разные варианты презрительного мщения. Например: «Не могу. Все эти дни у меня были свободные вечера, а вот сегодня занята. И завтра буду занята». Или еще лучше чуть высокомерным и безразличным тоном: «Нет, Александр Семенович, что-то не хочется».

На четвертый день Александр Семенович позвал Инну к себе в конторку.

Сердце у нее забилось так, будто спешило выпрыгнуть и раньше ее очутиться в маленькой комнатушке. «Нет, я все-таки скажу, скажу так, как думала. А потом, потом, когда он будет упрашивать…»

– Нина, надо бы в свободное время сахар расфасовать. Пятьсот граммов – самый ходовой вес.

Ошеломленная Нина молчала.

– Вы поняли меня? – Александр Семенович чуть недоуменно взглянул на нее.

– Поняла.

– Ну, хорошо. – Заведующий уткнулся в бумаги. Нина постояла еще немного.

Потом она не могла простить себе этих унизительных секунд. Ждала, чего-то ждала. А он разговаривал с ней, как с любой другой, как с Галкой, с Верочкой, с кем угодно. Он – после всего… Хотя – после чего всего? Ведь ничего не было. Сходили раз в театр и раз погуляли по городу. Да он и забыл. Он и не думал ничего такого… А она, идиотка, вбила, вдолбила себе в голову. Вбила… Но почему же он так смотрел на нее тогда в театре и потом на улице?

«Ну вот, я опять, я опять! Ну, что я буду с собой делать? У меня нет гордости, даже нет самолюбия. Нет, есть, есть! Ни за что, никогда не пойду с ним, ни за что, хотя бы он даже целый день здесь, при всех девочках и покупателях, стоял передо мною на коленях!»

Это Нина решила твердо. Но все-таки ей хотелось, чтобы Александр Семенович подошел к ней, все-таки она ждала этого. Сначала ругала себя, а потом решила: «Ну, и что же! Только для того, чтобы отплатить ему и вообще, чтобы он не думал, чтобы он знал…»

Это случилось в субботу. Александр Семенович снова пригласил ее в свою конторку. Но заговорил не о расфасовке сахара.

– Нина! Не хотите посмотреть тот самый кинофильм, на который мы тогда не попали?

– Нет. – Нина задохнулась от предательского волнения. – Нет, Александр Семенович, что-то не хочется.

Все-таки она выговорила эту, заранее заготовленную фразу. Выговорила! И даже, кажется, неплохо. Только вначале перехватило горло, а потом именно так, как ей хотелось, чуть высокомерно, но совершенно спокойно и безразлично. Пусть знает! Пусть!

– Не хочется? Это бывает. Бывает.

Александр Семенович говорил вежливо, но по своему обыкновению безразлично и немного лениво.

Нина ждала чего угодно, ждала, что он ответит колкостью, или презрительно посмотрит на нее – «девчонка», или постарается прикинуться безразличным. Но такого естественного, неподдельного безразличия она не ожидала. «Что я стою! Опять стою перед ним!» – и, растерянная, не двигалась с места.

Вдруг, словно от прикосновения волшебной палочки, исчезла всегдашняя безразличная лень Александра Семеновича. Он встал, уверенно и властно взглянул на Нину. Резко, даже грубо притянул ее к себе и стал целовать в мягкие, словно испуганные губы…

Нина не сопротивлялась. Только растерянно прошептала:

– Кто-то идет.

– Мимо! – Александр Семенович еще несколько раз поцеловал ее, повелительно бросил: – В восемь жду тебя у кино.

– Хорошо, – растерянно пролепетала Нина.

В кино Нина не пошла. Ей очень хотелось увидеть Александра Семеновича, услышать от него особые, неслыханные слова, если не извиняющие, то объясняющие его поступок. Было неловко, что Александр Семенович напрасно прождет ее.

Но все это отступало перед стыдом, обидой, злостью на себя. Как она могла! Нина знала, что девчонки в старших классах целовались с ребятами. И она однажды позволила Веньке Сосновскому поцеловать себя. Но это было только раз. А сколько Венька ходил за ней? Ждал ее часами на катке, уступал свою очередь играть в настольный теннис, доставал билеты в кино и на концерты. Имел мужество не обращать внимания на то, что в школе то и дело подшучивали над ним, а после того, как остроязыкая Леночка назвала его «фрейлиной Царицы», будто даже забыли, как его зовут, а так всегда и звали – «фрейлина». Да, она позволила Веньке Сосновскому один раз поцеловать себя вечером, на реке.

Но сегодня… Как она могла позволить человеку, который неделями не подходит к ней, разговаривает с ней безразлично и лениво?.. И где? В пропахшей сыром и колбасой комнатушке, на задах магазина! Нет, он не только безразличен, он презирает ее, смотрит на нее, как на самую последнюю. Попробовал бы так с Галкой! Галка бы сумела… Галка дала бы ему такой отпор! Или Верочка… А она… Стыдно, так стыдно… Даже ночью, в кровати, Нина чувствовала, что краснеет.

И все-таки это не вытеснило другое. Не вытесняло желания услышать особые, горячие слова, не вытеснило ожидания чего-то нового, страшного и небывало прекрасного.

Нина старалась прогнать, подавить радостное ожидание. Но оно было стойким. «Ой, Нинка, что с тобой будет?» – отчаивалась она. И тут же испуганно убеждалась: настоящего отчаяния не было. Было скорее стремление отчаяться.

И утром на заученном пути в магазин Нина заставляла себя замедлять шаги и гасить непрошеную неуместную улыбку. «Как все меняется! – думала она. – Магазин при Юрии Филипповиче, при Алле Петровне… Алла-то Петровна, говорят, нигде не может устроиться… не берут. Магазин еще вчера утром и сегодня. И даже эта комнатушка, в которой я когда-то, словно загипнотизированная Аллой Петровной, не чувствуя вкуса, пила кофе, налитый из ее термоса…»

Часов около одиннадцати Нина не увидела, а скорее почувствовала, что Александр Семенович появился в магазине. И с той минуты, что бы ни делала, как бы ни спешила укоротить то и дело подрастающую очередь, все ждала, что он позовет ее к себе, все оглядывалась на заднюю дверь. Но Александр Семенович не звал. Нина начинала злиться. «Может быть, он думает, что у останусь после работы? Ни за что не останусь!» И в свободные минуты бросалась подсчитывать выручку. «Все подсчитаю и уйду. На зло уйду первой».

Но незадолго до конца рабочего дня Александр Семенович подошел к Гале.

– У меня тут кое-какие личные дела, – сказал он, – так я сейчас исчезну. А вы без меня закроете магазин.

– Хорошо, Александр Семенович, не беспокойтесь.

Нина не помнила себя, не соображала, что делает, плохо слышала покупателей. Выручал все тот же спасительный, видимо, навсегда обретенный автоматизм.

«Я-то дура, я-то идиотка думала о нем весь вечер, ночь. И целый день, целый день ждала… А он! Да он просто забыл. Для меня – событие. А для него.. Дура я, дура, гадкая, порочная дура! Если бы знали девушки, как я… как я низко пала».

И завтра, и послезавтра, и еще несколько последующих дней Александр Семенович не избегал Нины, общаясь с ней так же, как и со всеми другими продавщицами, приглашал ее по делу, сидел с ней рядом на профсоюзном собрании, но ни одно его слово, ни одно движение не говорило о том, что между ними есть какие-либо отношения, кроме обычных служебных…

Когда время несколько притупило остроту, утешило боль, Нина даже подумала: а было ли все это?

В субботу Александр Семенович попросил Нину зайти к нему, чтобы составить заявку на товар по ее отделу.

– Впрочем, сейчас мы не успеем. Скопятся покупатели. Давайте, займемся этим после работы.

После работы, когда они остались одни, с Александром Семеновичем вновь произошла та перемена, которой, не признаваясь себе, все время ждала и боялась Нина. Вмиг исчезла его безразличная ленца, его чуть снисходительная вежливость.

– Иди сюда, – властно приказал он.

И в голосе, и во взгляде, и даже в том, что сам он не двинулся с места, а велел подойти ей, была самоуверенность и властность.

– Что вы… Что вы делаете?.. – шептала Нина и, как слепая, шла к нему.

Он снова резко, почти грубо притянул ее к себе и стал целовать.

– Почему не пришла в кино?

«Значит, он помнит, помнит!» Это была, пожалуй, единственная мысль, которая в те минуты мелькнула у Нины.

– Сама не знаю, – почти оправдываясь, сказала она.

– Пойдем сегодня?

– Пойдем.

В тот вечер Нина не обижалась на Александра Семеновича и ни в чем не упрекала себя. Накормив Гришу и попросив Любовь Ивановну присмотреть за ним, она побежала в кино. Чуть припорошенные снегом празднично сверкали счастливые ее кудряшки.

Вот и внушительное здание нового кинотеатра. У высокого подъезда толпился народ.

– Девушка, нет лишнего билетика?

Где же Александр Семенович? Он или не он? Да он же, конечно! Удивительно, как она могла не узнать его сразу. Словно что-то незнакомое появилось в его фигуре.

Лишь оказавшись в двух шагах от Александра Семеновича, Нина поняла, что он не один. Не то, чтобы рядом, а как-то недалеко стоял сухощавый сгорбленный старик. Весь он был какой-то нечистый. Лицо, обросшее седой щетиной, морщинистое, пальто с заскорузлыми полами, обтрепанными рукавами, войлочные ботинки стоптанные, с налипшей на них еще осенней бурой грязью..

Старик и Александр Семенович не разговаривали, не смотрели друг на друга, но Нина безошибочно почувствовала связь между ними, как почувствовала и то, что Александр Семенович не обрадован ее приходом.

Тем не менее Горный широко улыбнулся, взял Нину под руку.

– Идемте, здесь холодно.

«Старик не с ним», – почему-то облегченно подумала Нина. Но тут же услышала:

– Так как же?

Старик говорил негромко и нарочито униженно. Но просительной поспешности, просительного испуга в его тоне совершенно не было. Наоборот, сквозила даже какая-то уверенность в своем праве просить. «Значит, старик все-таки с ним».

Александр Семенович промолчал.

– Так как же? – чуть громче повторил старик.

Александр Семенович опустил руку в карман и, не оборачиваясь, брезгливо сунул старику несколько мятых пятерок.

– Подонок, – пояснил он Нине, когда они уже прошли в фойе. – Вернее, стал подонком. Вместе когда-то воевали. Совсем другой парень был. А теперь вот где-то обидели, сажали что ли по какому-то навету. И вот запил. Долги у него образовались. Встретил меня. Ну, как откажешь, все-таки однополчанин.

Нина крепко сжала руку Александра Семеновича. Инцидент как будто был исчерпан, но старик словно бросил мрачную тень на Горного. В кино он не сказал ни одного слова. И Нина понимала, что он погружен в какие-то думы, куда ей нет входа.

«Как это его расстроило! Замечательный человек! Как папа!» – думала Нина.

Только после кино Александр Семенович немного оживился. Заговорил о том, что в торге укоренилась неправильная практика распределения продуктов.

– Все готовы разослать по крупнейшим магазинам. А мы – торгуй, чем хочешь. План даем – и ладно. Да разве в плане дело? У нас же свой покупатель. Ему тоже нужно все дать. Я там сегодня кое с кем поговорил…

Улыбаясь, Нина вообразила себе, как чуть снисходительно, лениво, безукоризненно вежливо и в то же время безапелляционно приводит свои неопровержимые доводы Александр Семенович.

– Представляю этот разговор! – Она восхищенно смотрела на Горного.

– Да уж не подарок им был! – засмеялся Александр Семенович.

Он стал было обретать свое обычное, спокойное, лениво-добродушное состояние.

– Здравствуй, Нина Казанцева.

Наперерез им по заснеженному переулку шел маленького роста паренек в просторной «москвичке». Нина не сразу вспомнила, где она видела эти румяные щеки и по-детски припухшие губы.

Да это же Зуб! Андрей Зуб! Только он по контрасту со своей щуплой фигурой разговаривал таким грохочущим басом.

– Здравствуй, Андрей, – звонко и радостно отозвалась Нина.

– Кто бы это был? – усмешкой стараясь прикрыть раздражение и недоброжелательность, спросил Горный.

Было непонятно, откуда идет эта недоброжелательность. Нина рассказала о своей встрече с Зубом.

– А какая у него замечательная память. Ведь он только раз меня видел!

Горный молчал. И Нина чувствовала, что раздражение его все нарастает.

– Значит, он послал тебя в магазин? – с видимым усилием скрывая свое раздражение, наконец, сказал Александр Семенович. – Ну что же, я должен быть благодарен ему за это. Иначе мы бы не встретились. Впрочем, он, вероятно, просто выполнял план.

Нина не улыбнулась шутке. Слишком мрачно и даже зло была она произнесена.

Что подарить? Разве что-нибудь из книг. Нет, видно, что все они не новые.

Тогда из вещей. Нина несколько раз оглядела комнату. Безнадежно!

Александр Семенович случайно проговорился, что завтра – его день рождения. Нине очень хочется сделать ему подарок. После той странной вспышки раздражения у кинотеатра Нина, кажется, еще лучше поняла Александра Семеновича. Как бы извиняясь перед ней, он рассказал о своей трудной судьбе, одиночестве. Она поняла, что он не такой уж благополучный, что пребывание на фронтах оставило и на нем свои следы. Гордилась тем, что она одна знает об этом.

Но что же подарить Александру Семеновичу?

Купить бы что-нибудь. А деньги? У нее накоплено двадцать семь рублей. Но в магазине появились цигейковые шубки, в самую пору Грише. Деньги пойдут на шубку, еще не хватит.

Кто это стучит? Почта? Вот бы перевод! Папе нередко приходили переводы за его статьи… Нет, только газета. Но в ней тираж. У папы, кажется, были-такие облигации.

Чудо, настоящее чудо! На одну из облигаций падает выигрыш – целых 50 рублей. Может быть, ошибка? Нет! Папа всегда совал ей в кармашек деньги на школьный завтрак, на мороженое, просто так пригодятся. И здесь папа снова выручил ее.

Что же она подарит Александру Семеновичу? Электрическую бритву! Нет, он должен бриться опасной – Нина почему-то уверена в этом. Авторучку? У него прекрасная ручка. Рубашку? Пожалуй, неудобно. А если несессер? Несессер – неплохой подарок. Будет собираться в дорогу, вспомнит о ней.

Может быть, посоветоваться с Любовью Ивановной? Нет, нет! Нина даже покраснела от этой мысли. Любови Ивановне, которая знает весь ее бюджет, нельзя говорить про выигрыш. Да и вообще лучше никому не говорить. Начнутся пересуды. Столько нехваток, а ты тратишь на подарок. Нет, она решит сама. Даже приятнее решить самой…

Нине хотелось хотя бы на несколько секунд остаться наедине с Александром Семеновичем, поздравить его, передать подарок. Но покупатели шли непрерывной, несокращающейся цепочкой. Только часам к одиннадцати выпала свободная минутка. Однако и тут подбежала круглолицая Верочка. Мясо сегодня не подвезли, и Верочке было абсолютно нечего делать.

– Нина, свешай мне триста граммов песочного печенья.

– У меня нет песочного.

– Как нет? Куда оно девалось?

– Неделю назад кончилось.

– Так его же тебе только позавчера привезли… Да что ты от меня отмахиваешься, как от мухи! – трещала Верочка. – Я сама фактуру принимала. Александра Семеновича не было, и мне фактуру отдали с базы. Я ему передала. Пойдем, Александра Семеновича спросим.

«Еще не хватало», – досадливо подумала Нина.

– Ну что ж, пойдем.

Александр Семенович собирался куда-то позвонить, но, увидев девушек, положил трубку, приветливо улыбнулся.

– Александр Семенович, – начала Верочка, – мы ведь получали песочное печенье?

– Не помню, – с некоторой заминкой ответил Горный.

– Я еще вам фактуру передавала.

– Знаете, сколько я за день фактур получаю…

Александр Семенович кивнул на солидную стопку бумаг на столе.

– Ну как же вы забыли, я же вам передавала…

– Почему вас это интересует? – резковато спросил Горный.

– Просто я хотела купить…

– В своем магазине вам надо думать не о том, что купить, а о том, что продать. У вас еще что-нибудь ко мне?

– Нет, – Верочка направилась к двери.

– У вас?.. – обернулся заведующий к Нине.

– Я хотела… – начала было Нина, но когда дверь за Верочкой закрылась, она наклонилась к Горному, быстро поцеловала его: – Поздравляю. Это тебе… – Нина извлекла из сумки, которая была у нее в руках, небольшой несессер.

– Зачем? – хмуро сказал Горный. – Зачем тратишь деньги?

Нина была обижена. И в то же время чувствовала, что Александром Семеновичем овладевает один из тех неприятных приступов дурного настроения, с которыми она была знакома.

«Откуда это? Ведь когда мы вошли, он был совсем не таким».

– Тратишь деньги, – чужим неприятным голосом продолжал Горный, – а у самой платьишка приличного нет.

Резко отворив дверь, влетела Галка.

– Александр Семенович, сливки опять не везут. Это докуда же…

Нина вышла, с трудом удерживая слезы.

– Ты извини меня, – говорил ей Александр Семенович в обеденный перерыв. – Как-то представил, что ты во всем нуждаешься и такая трата… Знаешь что, ты лучше сдай-ка его обратно. – И, предупредив протестующий жест Нины, продолжал: – А мне сделаешь другой подарок. Я тут скопил на золотые часы. Ты мне их купишь, сама выберешь, сходишь к граверу, сделаешь надпись.

– Хорошо, сделаю, – сказала Нина. – Но несессер ты тоже возьмешь. Иначе я обижусь…

– До свидания, Нина!

– До завтра, Нина!

– Нина, привет!

После работы девушки расходились из магазина. Ни одна из них не приглашала Нину в попутчики. Даже Галя, которая жила неподалеку. Ни одна не спрашивала: «Ты что копаешься?»

Нина понимала, что они намеренно оставляют ее вдвоем с Александром Семеновичем.

Интересно, откуда они узнали? Горный нередко приглашал Нину побродить по улицам. Но как будто они ни разу не встречали никого из своих. Неужели можно просто догадаться? Наверное, они осуждают ее. Впрочем, не все ли равно. Какое им дело до нее!

Важно совсем другое. Важно, что Александр Семенович ждет ее в своей маленькой комнатке. Специфические запахи магазинного запаса, запахи сыра, колбас, других продуктов теперь не кажутся Нине неуместными. Она просто не замечает их.

– Здравствуй, – сказала Нина, войдя к Александру Семеновичу.

Они уже виделись сегодня, но Нина всегда здоровалась с ним, оставаясь вдвоем. Все встречи на людях она не считала настоящими.

Обычно Александр Семенович отвечал ей тем же «здравствуй», и это подтверждало, что он ждет ее, что он кочет ее видеть, что отношения их остаются прежними и даже становятся еще лучше, чем прежде… Подтверждало все, что и без того было ясно, но в чем всегда хотят лишний раз убедиться влюбленные.

– Здравствуй! – сказал Александр Семенович и на этот раз. Но вспыхнувшая радостная улыбка сразу погасла.

Краска медленно заливала лицо и даже шею Нины. Александр Семенович смотрел на нее как-то особенно, смотрел тяжело и пристально.

Нина не подошла к нему. Но он крепко взял ее за руку, притянул к себе, посадил рядом на маленький диван.

Александр Семенович вдруг притих, задумался. Потом сказал уже спокойно, трезво:

– Что же не хочешь зайти ко мне? Посмотрела бы, как живу. Все равно рано или поздно переезжать придется.

Нина не ответила. Смешной все-таки этот Горный. Он считает, ей так уж хочется за него замуж. Она даже ни разу не подумала об этом. Она любит его и все…

Еще не капало с крыш, не висели сосульки, но снег чуть потемнел, а небо стало ярче и выше. И неведомо откуда в город начали прорываться шальные запахи весны.

Перемена времен года, как, впрочем, всякая перемена, вызывает на размышления, располагает к воспоминаниям.

Тимофей шел в суд, где исполнял свои обязанности заседателя, шел не торопясь, погруженный в раздумье.

Как-то очень быстро прошла зима. Хотел поступить в Политехнический на вечернее отделение, да так и не поступил. Хотел заниматься английским, даже приобрел самоучитель и опять-таки не собрался. А вот Ваня Латкин уже читает по-английски без словаря и хвастает, что какой-то турист твердо обещал ему прислать из Америки еще не переведенную на русский язык новую повесть Селинджера.

Какой парень этот Ваня! А Юлька просто слепая. Ваня еще не такую найдет. Впрочем, ведь и Юлька хорошая девушка. А вот не нравится же ему, Тимофею.

А Нину он так и не встретил. Теперь уже стал забывать о ней. Вот что делает время! Оно все может притушить и изменить. Сколько он в те дни передумал о Нине, как искал ее. А вот теперь…

И тут Тимофей увидел Нину. Да, это была она. Ее нежное, легко очерченное лицо, светлые легкие волосы… И рядом с ней мужчина. В пальто с серым каракулевым воротником, в такой же шапке.

Он ведет ее под руку и что-то рассказывает. Она улыбается и часто заглядывает ему в глаза. Тимофею стало больно от этого взгляда. Его самого Нина даже не заметила.

С кем это она? Неужели муж? Неужели она замужем? Замужние женщины не ходят одни на танцы. Нет, не муж. Но во всяком случае не просто знакомый. Подойти к ней, сказать: «Помните, мы были в клубе. Куда вы тогда сбежали?» Интересно, как бы глянул на него этот мужчина? Кто он ей все-таки? А лицо у него красивое и умное. Хотя не очень располагает к себе. Нет, только ему, Тимофею, так кажется. Эх, лучше бы он все-таки не встречал ее! Уже стал забывать…

Впрочем, вспомнил ведь, как раз перед встречей. Ваня Латкин, любитель всяких теорий, рассказывал, что есть такая гипотеза – будто каждое живое существо излучает еще не исследованные токи. И бывает – только подумаешь о человеке, а он уже рядом. Кажется, случайно, а на самом деле неведомые токи возвестили о нем… Может быть, так случилось и с Ниной?..

…От разбирательств этих просто не по себе делается. Так бы и стукнул кулаком по столу. Тимофей даже сжал внушительный свой кулак, но не стукнул, а только опустил его на стол.

– Стукнул бы! Видишь, ты какой чувствительный. Судья, дорогой Тимофей Степаныч, должен владеть своими чувствами. – Голос у Ирины Павловны спокойный, ровный. Но не повышая и не понижая его, она умеет вносить оттенки недоверия, упрека, осуждения. И смотрит Ирина Павловна тем же спокойным «судейским» взглядом.

– Владеть чувствами, – повторяет Ирина Павловна. – Прислушиваться к ним, конечно, надо. Но если только на них полагаться – можно далеко зайти.

Сейчас и во взгляде и в голосе Ирины Павловны Тимофей может без труда прочесть: «Вот ты какой! Вроде ничего парень. А куда хватил!»

Тимофей, в свою очередь, смотрит на Ирину Павловну. Все в ней правильно, как в этом маленьком кабинетике: и черты лица, и фигура.

И костюм до каждой мелочи правильный. Строгий, рабочий и в то же время изящный. И седина в волосах и та правильная, не старит, а красит. И мысли всегда правильные. А тут…

Три дня Тимофей пробыл в суде народным заседателем. Привыкший к физической работе, к постоянному движению, он страшно уставал, просиживая по нескольку часов за покрытым красной скатертью столом. Уставал настолько, что, приходя из суда, сразу заваливался с книгой на кровать.

Но бедой была не усталость. Удручающе действовали дела, особенно так называемые гражданские. Тимофей понимал психологию парня, который напился и, возмущенный чем-нибудь, подрался с товарищем. Рабочий, знающий цену трудовой копейке, он глубоко презирал воров, грабителей и прочих охотников до легкой наживы. Но и их побуждения все-таки были ему понятны.

А вот дела гражданские. Тут Тимофей, привыкший к высоте и простору, чувствовал себя опущенным в какой-то глухой, темный и душный колодец. Модно одетый мужчина судится со своим соседом – лысым молодящимся стариком. Сосед перенес забор, отхватив несколько квадратных метров чужого двора.

Оба обзавелись адвокатами, оба горячатся, задают вопросы, произносят речи. У обоих большие дворы, незасаженные огороды. Ни тот, ни другой не может объяснить, для чего им этот спорный клочок земли. Впрочем, оба очень часто употребляют слово «авторитет». «Я человек авторитетный», – горячится старик. «Это, наконец, повлияет на мой авторитет», – возмущается молодой.

Толстая высоченная старуха, про нее так и хочется сказать – «двухэтажная», судится со своей соседкой, квартирующей этажом выше. Соседка, якобы, льет вниз помои и нанесла ей материальный ущерб, залив продукты в кладовке…

Тимофей завидует выдержке Ирины Павловны. Со всеми она говорит спокойной деловито, как будто ее ничто не трогает, не возмущает. Тимофей так не может. Когда перед глазами дела этих мелких сутяг, он весь кипит от негодования:

– Столько работы у нас везде, а тут… Их бы к нам на стройку подсобниками.