Текст книги "Говорящая собака"
Автор книги: Марк Барроуклифф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)
3
ДОМ-ПРИЗРАК
За долгие годы работы в агентстве мне еще не приходилось сталкиваться с недвижимостью, отмеченной особым значком на дорожной карте: крошечный домик величественной архитектуры, рядом надпись «Чартерстаун» и вокруг пустое пространство размером с ноготь большого пальца, как будто кто-то приложился кончиком ластика к тонюсеньким корешкам второстепенных дорог, разбегавшихся в стороны от мощного корня шоссе М23, ведущего в Лондон.
– Что ты там тычешься носом в окно? – бросил я псу. У моей ауди был кузов «универсал», поэтому мы посадили Пучка в задней части машины. Есть вопросы, с которыми можно обращаться к собаке при посторонних, и никому это не покажется странным. Вопрос, который я сейчас задал псу, был именно из таких. А вот, например, вопрос: «Как мне быть? Я ни с кем не могу наладить отношения» – это уже совсем другое дело.
– Я пишу, – откликнулся пес.
– Здесь налево, – сказала Люси.
– Что?
– Налево здесь, – повторила Люси, думая, что я обращаюсь к ней.
– Взываю о помощи, – отвечал пес с отчаянием в голосе. – «Мы заключены в сундук на колесах, и мир стал убегать от нас! Выпустите, выпустите нас отсюда!» И еще меня удивляет ваше странно равнодушное поведение, вы так спокойно сносите нашу неволю: просто сидите и играете с пластмассовым бубликом.
– Ты умеешь писать?
– Что? – переспросила Люси.
– Нет, пока машину так мотает, – ответил пес, посадив носом, большое мокрое пятно на заднее стекло во время очередного поворота.
– Не мир убегает от нас, это мы убегаем от него, – произнес я нараспев, будто бы у меня вертится в голове строчка из шлягера.
– Не смешите, – отозвался пес. – Видите, я же сижу совершенно спокойно, я буквально не двигаюсь с места, как же я могу убегать от мира? – Он поежился. – Это противоестественно, противоречит всем законам природы. Я могу попробовать его облаять, если вы хотите, вдруг он тогда перестанет со свистом проноситься мимо?
– В этом нет необходимости.
Люси снова посмотрела на меня с недоумением:
– В чем нет необходимости? Как вы себя чувствуете?
– С ним все в порядке! – рявкнул пес.
В одном я убежден твердо: если вас начнут расспрашивать о вашем душевном состоянии, а вы ответите, что ваш пес считает вас вполне здоровым, вряд ли это убедит ваших доброжелателей в беспочвенности их подозрений.
В одном путеводителе туристов, путешествующих по Англии, приглашают «сделать шаг в прошлое». Не всегда это так приятно, как кажется на первый взгляд. Например, в первый и последний раз оказавшись в Ливерпуле, я умудрился заблудиться в этом городе, что и закончилось «вступлением в прошлое», перемещением во времени, в результате я оказался в самом центре Токстетских бунтов, что происходили в 80-х. Точно так же, когда вы посещаете больницу или пользуетесь общественным транспортом в Великобритании, вы подпадаете под чарующее обаяние средневековой системы управления, которую никак не удается поставить на новые рельсы. Мы оставили Ворсинг с его атмосферой 80-х, накануне бума, и устремились за Брайтон, навечно застывший в 60-х. Я с удовольствием наблюдал, как стрелки часов отматывают клубок времени все дальше и дальше назад.
Просто восхитительно, как быстро можно перейти от пробок двадцать первого века на шоссе эпохи ранних семидесятых, а от них и вовсе к дорогам, нетронутым прогрессом и вездесущими дорожными рабочими.
Мы катили в радужных полосах лучей закатного солнца, пробивающихся сквозь деревья, порой вынужденные притормаживать на узкой дороге, чтобы пропустить двигающийся навстречу транспорт. Мы, англичане, нация педантичная. И на каждой табличке «Passing place» – «место пропуска» первая «а» у нас прилежно исправлена на «i» местной молодежью, что отражает похвальную скрупулезность британцев во всем.
Пучок всем телом выполнял повороты вместе с машиной, мотаясь на заднем сиденье, и мирно дремал, когда мы ехали по прямой.
Я слабо ориентируюсь в дорожных картах, и, как оказалось, Люси тоже. Очень скоро нам обоим стало ясно, что попасть в Чартерстаун будет непросто. Его можно было показать пальцем на карте, но в земном воплощении он отсутствовал – или никак не желал себя проявлять. Мы совсем потерялись в лабиринте мелких второстепенных и неотмеченных на карте дорог – если их вообще можно так назвать: они были чуть шире моего автомобиля.
Так мы проколесили минут сорок, если не больше, пытаясь найти поворот, которого на самом деле не существовало в природе, когда у меня зазвонил телефон. На индикаторе высветился номер Линдси, но я не стал отвечать. Я не разговариваю по мобильнику за рулем – во-первых, это запрещено, во-вторых, таков мой принцип.
То есть, даже если бы это было разрешено, я бы все равно не ответил. Даже будь у меня система громкой связи «хэндс фри».
Я мог бы остановиться и поговорить, но отчего-то мне не хотелось рассказывать Линдси о Пучке. И еще я не хотел признаваться ей, что сейчас нахожусь не в супермаркете. В тот момент я просто не был готов к пререканиям.
Линдси как раз обзавелась новым ковром кремового цвета, на который копила почти год, и я не был уверен, что ее обрадует мое решение привести в дом собаку. Красное вино уже находилось под запретом, кофе можно было пить только на кухне, ботинки следовало оставлять за дверью, а руки предпочтительнее мыть еще до появления в комнате.
Люси наконец поняла, в чем проблема. Мы просто перепутали поворот с продолжением дороги на развилке.
Еще пара дорожных искривлений, расширений и затемнений дороги – и мы нашли тот самый въезд, который прозевали, рядом с выцветшей табличкой «Чартерстаун приветствует осторожных водителей». Подобные проявления гостеприимства всегда вызывали у меня недоумение своей противоречивостью. Ведь если неосторожные водители не приветствуются, они станут проноситься по улицам на всех парах, чтобы поскорее убраться из населенного пункта, где никто не желает их видеть.
Странно, но оказалось, что дорога, которая должна была привести нас в Чартерстаун, никуда не ведет. После поворота она тянулась еще ярдов на четыреста вперед и затем обрывалась.
В Англии любой тупик проселочной дороги рассматривается как подходящее место для сваливания всякой рухляди, так что пес, Люси и я оказались посреди чего-то вроде неофициальной мусорной свалки.
– Смотрится заманчиво, – подал голос пес, уже, очевидно, что-то присмотрев в куче мусора.
Я снова взглянул на карту. По всей видимости, мы находились совсем рядом, не далее пятисот ярдов от главной дороги, которая шла от побережья к Лондону, но точно так же можно было предположить, что мы в стране Оз. Мы были как раз на границе Чартерстаунского поместья, если верить топографам и собственным глазам.
– Не убежишь, если я выпущу тебя из машины без поводка? – спросил я собаку.
Подобный вопрос вполне традиционен. Задавай его смело – и тебя никогда не примут за сумасшедшего, разговаривающего с собакой.
– Мы выходим из машины, мы выходим из машины, ха-ха-ха, мы выходим из машины, – затараторил пес. – Давайте же скорей! Редкие удовольствия ждут нас! Наши лапы должны бежать по земле, а не земля – мимо наших лап! Ха-ха! Теперь-то мы уж точно обгоним землю, а не она нас.
Такой ответ я воспринял как отрицательный и привязал к его ошейнику кусок бечевки, который отыскала в машине Люси.
Мы вышли и пустились в обратный путь к дороге, с которой свернули. Пес неустанно пылесосил носом землю. Вскоре я заметил в кустах ржавую палку. Это был дорожный знак, обвитый плющом. Решив, что этот знак может стать ключом к разгадке, я стал сдирать с него цепкие растения, пытаясь удержать Пучка на поводке.
– Там птица в кустах! – вопил пес, порываясь ринуться через дорогу, чтобы посмотреть поближе. – Не может быть, глядите, что она там выделывает! Дайте мне посмотреть поближе! Это мое самое заветное желание.
– Прекрати дергать руку, – осадил я его.
– У меня нет рук, – заметил пес, дергая поводок еще сильнее.
Плющ почти совершенно высох, и вскоре мне удалось открыть надпись: «Потайной вход. 50 ярдов». Это все, что сохранилось. Я освободил от растений нижнюю часть знака. Там притаилось еще одно слово: «Опасно!».
Я посмотрел вперед. В самом деле, в пятидесяти ярдах от меня на дороге имелись следы разметки. Похоже, мы нашли то, что искали.
– Вперед, – сказал я псу, который только этого и ждал.
Вскоре дорога, всползавшая на холм, уткнулась в металлические ворота, запертые на висячий замок. Замок с виду был довольно новым, видимо, это все-таки был действующий вход.
– Приветник встречает препятствие, приветник встречает препятствие, что делать? – задышал пес, азартно болтая языком.
– Что еще за «приветник»? – спросил я, дожидаясь отставшую Люси.
– Вы – приветник, – сказал пес, – так же как я – собака. Вы разве не знаете, кто вы такие?
– Вообще-то я человек, – заметил я.
– Мы называем вас приветниками. Ведь «привет!» это то, что вы говорите каждый раз при встрече с собакой.
Тут мне вдруг расхотелось исполнять высокую миссию по возврату кошелька, расхотелось искать Чартерстаун. Теперь я ощущал лишь усталость и нелепость своего положения. С чего меня сюда понесло?
В этот момент с нами поравнялась Люси.
– Может, вернемся? Отдадим ей кошелек завтра.
В самом деле, подумалось мне, но что-то остановило меня. Может быть, присутствие девушки, перед которой хотелось проявить себя деловым и настойчивым, а не усталым и безвольным.
– Но мы уже добрались, – возразил я. – Давайте уж доведем дело до конца.
– Думаю, вам сейчас не помешал бы стаканчик виски и потом сразу в постель, – сказала Люси. Удивительно, несмотря на сгущавшиеся сумерки, тело ее как будто светилось, напоминая мраморную статую.
– Пойдем, – сказал я.
Путь на вершину холма преграждали ворота, как я уже говорил, запертые на висячий замок. На машине здесь, очевидно, было не проехать, поэтому я поднял Пучка и опустил его по другую сторону ограды. Следом перебрались и мы, и потащились вверх по тропе, заросшей травой. Пучок вспугнул пару грачей. Птицы взлетели в воздух и хрипло обругали нас сверху, оповещая окрестности о визите незнакомцев.
– Летите, крылатые глашатаи, объявляйте о нашем прибытии! – закричал пес, присоединяясь к их ору.
– Что такое глашатай? – спросил я у Люси.
– Вестник, – ответила она, – обычно оглашающий приговор.
– Великолепно.
На вершине холма мы наткнулись на вторые ворота, тоже запертые, но с приставной лестницей. Мы преодолели и эту преграду и продолжили короткое восхождение, пока не наткнулись на третьи ворота, уже совершенно непохожие на предыдущие – дюжие каменные столбы и сорванные с петель кованые железные створки.
Пучок принюхался к одной из каменных опор и кивнул со значением, дескать, так я и предполагал. Прокашлявшись, он начал вещать:
– Поместье Чартерстаун построено в 1820 году промышленником Чарльзом Бофортом, одним из первых представителей так называемого «ответственного капитализма». Оно примечательно тем, что здесь впервые была совершена попытка построить фабрику в сельской местности, причем было предусмотрено и строительство пристойного жилья для рабочих. Семейство, или даже династия, Бофортов проживает здесь вплоть до настоящего времени, и ворота по-прежнему украшены фамильным гербом. Вот, в общем-то, и все, что удалось разнюхать, – подвел он итог.
Пригнувшись к нему, я шепнул псу на ухо, делая вид, что просто пытаюсь его погладить:
– Откуда ты все это узнал?
– Мои сородичи всегда оставляют информацию на столбах, – ответил Пучок. И рысцой подскочил к одной из колонн. – Сейчас и я оставлю запись о нашем визите, – сообщил он, задирая лапу. – Может, хотите что-нибудь добавить?
Я посмотрел себе под ноги. На сломанных створках ворот, в самом деле, был виден герб из трех собачьих голов. Откуда собака могла знать, что такое герб?
Люси уже прошла в ворота, обогнав меня.
– Идите сюда, вы только посмотрите, – позвала она. – Это просто невероятно. Настоящий Парк Юрского периода!
Я присоединился к ней и обнаружил, что мы вышли на самую верхушку холма, плавно спускавшегося в долину. Отсюда открывался превосходный, головокружительный вид на окрестности – море света в городах и дороги, напоминавшие потоки лавы, прожигавшие летние сумерки огнями транспортных потоков.
– Вот это высота! – заявил пес. – Мы на самом верху земли. Мы короли земли!
– Ух, ты, – сказал я, вглядываясь вдаль. – Это же Гэтвик. Отсюда до него не больше десяти миль. Ничего лучше и желать нельзя.
– Вы старый романтик, – обронила стоявшая рядом Люси.
Мы вышли на дорогу, вымощенную булыжником, которая уводила вниз по склону холма. Нарисованный от руки знак гласил: «Имение». Стрелка на всякий случай указывала направление.
Мы проследовали по дороге вниз через заброшенный поселок – старые каменные коттеджи, сложенные из известняка, мимо пустующей школы, заколоченного колодца, часовни – покуда невдалеке не замаячил домик, стоявший отдельно от других.
– Там кто-то живет, – заметила Люси.
– С чего это вы решили?
– Спутниковая антенна на крыше. Интересно, что, сколько мы ни шли в направлении этого особняком стоявшего домишки, он не спешил приближаться к нам, что-то было не то с перспективой.
Только после того, как мы четверть часа шагали в ту сторону, стало понятно, что происходит, – сумерки скрадывали расстояние.
Это оказался вовсе не домик, а огромное здание, по конструкции почти такое же, как остальные коттеджи поселка, только гораздо массивнее, с четырьмя высокими окнами, большой трубой и соломенной крышей таких размеров, что на ней запросто могли пастись кони. Расположенная как раз посреди фасада дверь была настолько высокой, что в ней для удобства была проделана еще одна, уже вполне человеческих размеров. Чем-то это напоминало лаз для кошек в двери обычного дома.
Мы остановились в нерешительности перед небольшим, совершенно запущенным розарием у самого крыльца. Кусты были неподстрижены, цветы терялись в зарослях сорняков.
Должен сказать, что это место навевало недобрые предчувствия, у меня по телу пробежали мурашки.
– И что дальше? Что будем делать? – спросил я.
– Откроем дверь и проследуем в старый дом с призраками, – сказал пес. – Может быть, для безопасности, когда войдем, нам стоит разделиться.
– Что за безумная идея, – возмутился я.
– Когда вы найдете там громадные сандвичи, ах, как вы пожалеете, что сказали это! У меня есть носом полученные документальные свидетельства.
– Что еще за «безумная идея»? – поинтересовалась Люси.
– Что за документальные свидетельства? – пропел я под нос, чтобы не привлекать ее внимания.
– Ну как ты не понимаешь! – сказал Пучок.
– Документальные свидетельства? – удивилась Люси.
– Я просто сам с собой разговариваю.
– О документах?
– О да, – ответил я. – Я иногда размышляю над ними неделями.
– Прекрасно, – сказала Люси, но взгляд ее говорил противоположное.
Люси, которая все больше проявляла себя женщиной действия, метнув в меня напоследок этот беспокойный взгляд, шагнула вперед и нажала дверной звонок.
Не успел он смолкнуть, как из-за дверей донеслись странные крики:
– Убирайся! Вон отсюда! Это я вызвала тебя, Вельзевул, и ты должен покориться моему приказу. Ах! Дьявол овладел мной. Я втравила себя в это и теперь должна расплатиться! Ужас! О, ужас!
Пучок завилял хвостом.
В двери открылось смотровое окошечко, и в нем появилось искаженное страданием старушечье личико.
– Берегитес-с-сь у меня! – прошипела она, и окошко захлопнулось наглухо.
Пес гавкнул, и дверца опять распахнулась, так же быстро, как перед тем захлопнулась.
– Чего вам? – уже совсем другим голосом заговорила старушка. Чтобы вам легче было представить тон, вообразите бассета, который предупреждающе порыкивает, прежде чем залаять в полный голос.
– Скажите ей про кость, – попросил пес.
– Мы…
– Вы случайно не агенты по торговле недвижимостью? – подозрительно спросила она, стреляя в нас взглядом из дверной амбразуры.
– Да, – рявкнул Пучок.
– Мы принесли вам кое-что, – сказала Люси, – чтобы вернуть.
– Хотите уговорить меня продать поместье?
– Нет, что вы, совсем не то, – вмешался я. – Просто мы нашли то, что вы потеряли. Вот. – И я помахал кошельком у нее перед носом.
– Что это? – спросила она, подслеповато щурясь сквозь амбразуру. – Отсюда плохо видно.
– Кошелек, – сказала Люси. – Ваше портмоне.
– С колли?
– Совершенно верно.
– Ах, так вы принесли его обратно, – встрепенулась она. – Входите, входите, что же вы встали на пороге.
Окошко закрылось, и небольшая дверь, прорезанная в громадной шестиметровой створке, распахнулась. За дверью царила тьма кромешная, робкий вечерний свет не мог ее рассеять.
– Входите! – раздался женский голос из темноты.
Не успел я подумать дважды, прежде чем сделать шаг вперед, как пес уже прыгнул через порог и скрылся в дверном проеме.
Следом исчезла Люси. Я был вынужден устремиться за ними, хотя на задворках сознания гадал, что же, в самом деле, случилось с Вельзевулом и его демоническими ордами.
Я испытал некоторое облегчение, когда, оказавшись внутри дома, не столкнулся нос к носу с самим властителем тьмы во всем его мерзостном великолепии. Вместо этого я уткнулся лицом в пыльный бархатный занавес. Как только я зашел за него, мир растворился во тьме. Прошло какое-то время, пока глаза привыкли к отсутствию освещения.
К счастью, холл, как казалось неспециалисту, также был свободен от проявлений инфернального. Ни Люцифера, ни демонов в нем не обнаружилось, ни единого бесенка, ни даже зеленого чертика.
Я бросил взгляд на часы. Полдевятого на моем трясущемся запястье. Не было никаких мыслей – только нарастающая внутренняя дрожь, которая усилилась до такой степени, что тело уже готовилось рассыпаться на частицы.
Когда мир наконец стал выплывать из темноты, оказалось, что мы стоим в длинной зале, 40 на 10 футов. Здесь можно было запросто устроить зал для боулинга. Выбирайте сами любое из определений: престижный, импозантный, величественный. Трудно-отапливаемый, думаю, моя мама подобрала бы такой эпитет.
Освещение было очень тусклое, стены зеленые – цвета водорослей. Куда ни взгляни, повсюду картины, на которых изображены собаки. Причем никакой банальной сентиментальности. Собаки на полотнах представали какими-то долговязыми существами с искривленными конечностями, как будто кто-то рисовал собачьи тени на закате и смешал их с анатомическими рисунками и кусочками пейзажа.
Прямо передо мной оказалась небольшая картина, – прищурившись, я разглядел: в небольшой рамке, не больше чем десять на восемь дюймов, собаки играли в снукер.
Там, где не было картин, висели темно-красные шторы. Ни одной двери я так и не увидел, приглушенный электрический свет вызывал в памяти воспоминание о выставке, на которой мне довелось побывать, где посетителей проводили по внутренним органам гигантского человеческого тела. Казалось, сейчас раздастся голос экскурсовода: «Ну а теперь мы в камерах человеческого сердца. Вы представляете собой несомую потоком кровяного русла частицу. Белые кровяные клетки слева, красные справа, фотографировать со вспышкой запрещается».
– Да, – сказал я. – Разрешите представиться. Дэвид Баркер и Люси Майнивер, к вашим услугам.
– Пучок Баркер также к вашим услугам и готов принять любую еду, – отрапортовал пес.
– Вы не представили мне свое четвероногое, – напомнила пожилая дама.
– Это Пучок, – сказал я.
– А вы знаете, что система осушения подвалов в этом доме одна из первых во всей округе и до сих пор исправно работает? – заметил Пучок, выворачивая голову, чтобы понюхать плинтус.
– Восхитительно! – вырвалось у миссис Кэд-Боф. – Уже по осанке видно, что это животное благородных кровей.
– Проницательность! – азартно завопил пес. – Что за проницательность! Ясная и свежая, как кристальное утро!
– О господи, – выдохнул я. Никогда в жизни не чувствовал такого настойчивого желания сделать хоть глоток виски, но, кажется, этот момент наступил.
– Следуйте за мной в оранжерею, – позвала миссис Кей-Би, подхватывая щетку. Она раздвинула какие-то занавески справа от меня, толкнула скрытую за ними дверь и ступила внутрь.
Большинство оранжерей, в которых мне доводилось бывать, обычно представляли собой залитые светом просторные помещения, однако здесь нас ждало совсем другое. Всюду царила непроницаемая тьма, мрак, да и только. Тем не менее, неуверенно двигаясь за хозяйкой дома, я вступил в темноту, оставив Люси с Пучком где-то позади.
– Мистер Баркер, это вы? – произнесла миссис Кэдуоллер-Бофорт тоном чопорной классной дамы, указывающей вам, что если уж вы едите сладости в классе, то, по крайней мере, делитесь ими с окружающими.
– Да, – поделился я щедро.
– Сожалею, но должна поставить вас в известность, что это шкаф для метел и щеток. Если позволите, я сперва поставлю на место домашний инвентарь, а потом проведу вас в оранжерею, – сказала она. – Будьте добры, возвратитесь пока в холл.
– Ах да, извините, – окончательно смутился я, в темноте запутываясь в занавесках.
Миссис Кэд-Боф вернулась из чулана уже без щетки. Дом произвел на меня несколько гнетущее впечатление, и оттого, испытывая какой-то благоговейный страх, я избегал встречаться взглядом с его хозяйкой. Это была женщина лет восьмидесяти, облаченная в твидовую юбку и белую блузу, поверх которой носила зеленый кардиган. К кардигану была приколота серебряная брошь с бриллиантами, опять же в форме головы колли.
Старушка дотронулась до моей руки:
– Мне очень жаль, что приходится так сквернословить, поминать Люцифера и прочую нечисть, но у нас проблемы с риэлтерами, и только так можно держать их на расстоянии.
– Да уж, – сказала Люси, – такое отпугнет кого угодно. Вы на верном пути.
– От нее пахнет сочувствием, – заметил пес, – и разбитыми надеждами.
– Я отдам вам кошелек, пожалуй, и мы поедем обратно, – сказал я.
– Но сначала вы с женой выпьете чаю, я должна угостить вас, – заявила миссис Кэдуоллер-Бофорт тем непререкаемым тоном, которым сообщают, что солнце взойдет завтра на Востоке. – А эта восхитительная собачка получит сосиску.
– С этим нельзя спорить, – сказал Пучок, устремившись за миссис Кэд-Боф по коридору.
Люси бросила на меня взгляд и нахально хихикнула.
Ответив кроткой улыбкой, я снова заметил беспокойство в ее глазах.
– Пойдем, – сказала она, беря меня за руку и увлекая следом за миссис Кэдуоллер-Бофорт.
Оранжерея оказалась помещением площадью 50 на 20 футов, в хорошем состоянии. Здесь поддерживался образцовый порядок, и была собрана мирового класса коллекция растений, в которой имелась даже очаровательная апельсиновая рощица. Кроме того, оранжерея могла похвастать завидным местоположением – отсюда можно было окинуть властным взором престижный вид на престижные сассекские холмы и прочие, тоже престижные пригородные районы.
Мы уселись на кованые железные стулья под крышей из стекла и металла в этом престижнейшем из престижных месте, и грозного вида молодая женщина лет двадцати двух – имя ее было что-то вроде Айя Напа – принесла нам чай и печенье. Где-то по соседству, судя по долетавшему до нас аромату, варились сосиски.
– Хотелось бы узнать о вас поподробнее, мистер Баркер, если позволите, – сказала миссис Кэдуоллер-Бофорт, постукивая вновь обретенным кошельком по столу. Она не поблагодарила меня за возвращение находки, на что нельзя было не обратить внимания. Видимо, так проявлялась аристократическая сдержанность.
– Я, кхм… – А вообще-то, что я мог рассказать про себя? Кажется, люди моей профессии ее не особо интересовали.
– И об этой чудесной собаке по прозвищу Пучок.
Пучок часто задышал, улыбаясь ей широко и благожелательно.
– В самом деле, – сказал Пучок. – Собака и весельчак. И еще специализируюсь на возвращении вещей, но постиг и все остальные аспекты общего собачничества. Неравнодушен к холодному чаю и горячим макаронам.
– Я всем говорю, кто приходит ко мне в гости с собаками, что лучшее место, чтобы «сходить», – это розарий. Не стесняйтесь, будьте как дома.
– У меня уже есть дом, – заявил Пучок, с обожанием поглядывая на меня.
Миссис Кэдуоллер-Бофорт сломала засохший побег герани и повертела его в пальцах. Я тут же вспомнил о маме. От нее всегда пахло духами «Полуночная герань».
Хозяйка дома напоминала мать еще по нескольким существенным признакам. Нет, конечно, двух одинаковых женщин не бывает, просто возникает похожий образ под неким общим углом зрения.
– Не будете ли вы столь любезны, разлить чай, мои глаза уже не те, что были раньше, – сказала миссис Кэдуоллер-Бофорт Люси. – И какой же породы это великолепное создание?
– Имею честь называть себя гончим бошкенхаундом, – заявил Пучок.
Я повторил это название.
– А шкура у него совсем как у дворняги, – сказала миссис Кэдуоллер-Бофорт, почесывая Пучка за ухом.
– Вы уверены?
– Вроде есть у него немного от эрдельтерьера, только шерсть чуть помягче, – заметила она.
– Мягче, чем у эрделя? – удивился Пучок, на которого эти слова, похоже, произвели сильное впечатление. – Да это же одна из самых мягкошерстных пород в мире. Я знаю одного. Мне лично знаком эрдель, который носит галстук и может даже смешать коктейль.
Атмосфера в оранжерее была какой-то воздушной, точно под куполом цирка. Воздушной до головокружения.
– Теперь ваша очередь, мистер Баркер, – сказала миссис Кэд-Боф. – Расскажите о себе.
– Что бы вы конкретно хотели узнать?
– Где вы достали эту чудную собаку? – спросила хозяйка оранжереи.
Пучок положил ей голову на колено.
– Вот здесь, пожалуйста, снимите напряжение, мышцу свело… Ах, да-да, именно там.
Миссис Кэдуоллер-Бофорт со знанием дела почесывала собаку.
– О, мадам, – заюлил пес, – вы просто собачья фея. Интересно, так ли вы искусны в местах, где шерсть подлиннее.
Я думал, ее должно было интересовать, каким образом ко мне попал ее кошелек. Но поскольку она этого не спросила, я по собственному почину решил посвятить ее в детали.
– Все случилось несколько странно, в самом деле, – сказал я. – Человек, который украл у вас кошелек, сегодня появился в моей конторе и свалился замертво. У нас осталась вот эта собака и ваше портмоне.
– Никто не крал у меня кошелька, – возразила миссис Кэдуоллер-Бофорт с несколько озадаченным видом.
– Ах, вот оно как, – растерянно пробормотал я. – Так вас не обокрали?
– Что вы, совсем нет. Я ходила за пирожными в «Глэддинс и Парл», и ко мне подошел полисмен в штатском. Он сказал, что в последнее время участились случаи ограбления пожилых людей, ну я ему, естественно, не преминула заметить, что я не пожилая, а старая. Я древняя старуха и уже давно не причисляю себя к «пожилым». В самый раз для коновала! Я ему так и сказала: меня уже на том свете с фонарями ищут, а вы «пожилая»! Он объяснил, что я ношу в кошельке слишком много наличных и это может привлечь потенциальных преступников.
Я стал понимать, откуда ветер дует.
– И он предложил оказать мне услугу – забрать у меня кошелек, который столь притягателен для грабителей, и доставить его мне домой в целости и сохранности. Только потом я сообразила, что оставила в кошельке ключ от дома. Видимо, это ваш коллега поручил вам передать мне кошелек, я так понимаю?
– Нет, – ответил я. – Боюсь, что вы пали жертвой обмана. Это был мошенник.
Она уставилась на меня, выпучив глаза.
– Но… в таком случае, мистер Баркер, откуда я могу знать, что вы – не мошенник?
– Но я же вернул вам деньги, а не забрал, – заметил я, утверждая голую правду.
– И, что особенно важно, – подхватила она, – у вас собака. У этой собаки честные глаза. Такая не станет путаться с каким-нибудь преступником.
Пес признательно свесил голову набок.
– Честность – это мой девиз, мадам.
– На моем месте так поступил бы каждый, – смущенно ответил я и добавил: – Наверное.
– Может быть, вы пересчитаете деньги? – подала голос Люси.
– Перестаньте, – воздела руку старушка, словно запрещая произносить такие слова в своем присутствии. – Терпеть не могу речей о деньгах. Мой отец с детства внушил мне, что ни одна уважающая себя леди не отличит банковский чек от бумажки для папильотки, а джентльмен имеет дело с бухгалтерами только на скачках, но никак не при уплате налогов. Так что я не собираюсь обсуждать подобные вещи и опускаться до уровня торговки.
При последних словах глаза ее расширились, как у покупательницы, которой попался «пирожок Удачи» в универмаге «Фортнум и Мэсон».
– А какова, кстати, сумма налога на ваши земли? – спросил я. Не знаю, почему я решил, что имею право задать столь интимный вопрос.
– Десять процентов, хотя правительство отменило его пару лет назад, – ответила она.
– Это не ставочный налог? – уточнила Люси.
– Он был чудовищно несправедливый, это я знаю точно, – сказала миссис Кэдуоллер-Бофорт. – Кстати, как там сосиски?
– Вот, в самом деле, вопрос не в бровь, а в глаз! – воодушевился пес.
Словно по сигналу, появилась девица с каменным лицом и такими же формами. Она возникла, точно современная медуза Горгона, из глубины оранжереи.
Пес тоже как будто окаменел; нос его застыл, направленный в ее сторону, и лишь слабое подрагивание мышц говорило, что перед нами одушевленный предмет.
– Сосиски, – объявила Айя Напа каким-то загробным голосом. Таким говорят французские служанки, засидевшиеся в девицах.
Миссис Кэдуоллер-Бофорт приняла сосиски, аккуратно выложенные на небольшой серебряный поднос.
– Остыли? – заботливо поинтересовалась она.
– Еще как опостылели, – ответила Айя Напа.
– Я имею в виду – достаточно ли холодные, чтобы давать их собаке? – терпеливо пояснила миссис Кэдуоллер-Бофорт.
При этом она характерно закатила глаза, что наводило на мысль: она не впервые встречается с проблемой найма прислуги.
– Прямо из раковины, – сказала Айя Напа и заржала как лошадь.
Я не сразу сообразил, что она хотела сказать. Вначале мне представились какие-то полуустрицы-полусосиски. Однако Пучок, судя по выражению морды, нисколько в них не сомневался.
– Вечный зов, – произнес он, следя за сосиской, как кобра за дудкой факира.
– Прекрасно, можете идти. Вы все сделали правильно, – сказала миссис Кэдуоллер-Бофорт, взяв с подноса сосиску и отламывая кусочек.
Она могла работать дрессировщицей в цирке, эта удивительная миссис Кэдуоллер-Бофорт. Пучок сел, он дал лапу, лег перед ней, потом перекатился, завилял хвостом и высовывал язык, словно ахая от восторга. Он покорно ждал и получал подачки. И в заключение отвесил короткий поклон, точно говоря: «Благодарю вас».
– Это животное выдержало все испытания, – сказала миссис Кэдуоллер-Бофорт. – Ваш песик практически может разговаривать.
Пес бросил на меня заговорщический взгляд. «Это наш секрет. Мы же им ни с кем не поделимся».
– Собаки могут разговаривать, правда, надо только уметь их слушать, – продолжала миссис Кэдуоллер-Бофорт. – Они чувствуют все то же, что и мы, и им необходимо все то же, что и нам. Вы обратили внимание на этот занавес в коридоре?
