Текст книги "Говорящая собака"
Автор книги: Марк Барроуклифф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)
19
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В СВОЙ КРУГ
– Здорово мы обставили дельце, – сказал Пучок по пути домой, в очередной раз, выставляя за окно морду, чтобы ветер потрепал его щеки. – Спасибо, что вмешались и сдержали меня. Я уж думал, все пропало, пока сидел там на диване. Честно говоря, замучился вилять ей хвостом.
Сказал он это так жизнерадостно, будто не знал лучшей забавы в жизни, чем оболванивание старушек.
У собак слабый нюх на деньги, что является естественным побочным эффектом, так как на все остальное чутье у них развито превосходно. К тому же Пучок был, по-видимому, рад, что бойкот окончен. О том же, что произошло, о самом характере сделки с миссис Кэдуоллер-Бофорт, он ничего не говорил. Похоже, он так ничего и не понял насчет суммы, которую я вписал в контракт.
– Добро пожаловать в мир коммерции, беспощадный мир наживы и чистогана, – сказал я.
Тем временем мы петляли по улочкам деревни, где у каждого дома стоял «лендровер», и попутно чуть не сбили дачника в розовой рубашке, разгребавшего грязь на дороге перед своей избой.
– Теперь, значит, и я могу носить такой поводок, как у вас, когда мы будем отправляться на работу? – спросил Пучок.
– Я не ношу поводков. Пучок недоверчиво фыркнул:
– А как же вы называете эту штуку, что болтается на шее?
– Это галстук. Никто не водит меня на нем.
– Всякий раз, как вы его надеваете, вы отправляетесь туда, куда не хотите, – продолжал пес. – Это и называется поводком. И, раз я не могу носить такую мягкую одежду, как на вас, может, вы наденете что-нибудь такое, как на мне, кожаное? Для корпоративной идентификации.
Последнее слово захлебнулось ветром, игравшим с его щеками, как с парусами.
– Собачья логика, – пробормотал я. – У меня нет кожаного галстука: я не блюзмен и не вышибала из Глазго.
Пес завизжал, как ребенок, съезжающий на санках с горы, когда мы вписывались в поворот.
– А как насчет того, чтобы переименовать бизнес в «Баркер и Пес»? Можно и наоборот: «Пес и Баркер»?
Тут у меня зазвонил телефон, и против правил, а также вопреки привычке я ответил, продолжая вести машину одной рукой.
– Отлично сработано. – Это был Кот. – Я рад, что мы можем покончить со всеми этими неприятными вещами, это не мой стиль. – Он продолжал: – Понимаю, вам сейчас нелегко. Но что поделаешь – жизнь, словно карточная игра, она идет навстречу тому, кто проявит наибольшее терпение.
– Может, хватит заниматься словоблудием? – прервал его я.
Пес обиженно взглянул на меня. Он всегда терялся, когда я разговаривал по телефону, потому что не понимал, относятся ли мои реплики к нему или кому-нибудь другому.
– Да, понимаю, мое поведение было несколько грубым. Скажем так, я вел себя грубовато местами. Ничего, все позади. Полагаю, завтра вы уже известите миссис Летучую Мышь о том, что на дом есть покупатель, и мы начнем наши дела.
– Великолепно, – процедил я. – В случае чего я буду главным обвиняемым.
– Никакой вины, что вы, – поспешил успокоить меня Кот. – Старая кошелка несказанно богата. Ее жизнь не изменится ни на йоту, даже станет лучше. Детали нашей сделки узнаете завтра. Утром бумаги будут у вас на столе. Можете поздравить себя, вы стали на полмиллиона богаче, а вашу подружку больше никто не тронет.
Я почувствовал закипающую внутри злобу. Этот мерзавец еще смеет упоминать о Линдси и о том, что случилось. Ничего, он заплатит за это. Точнее, я с ним расплачусь.
– Леса густы, и реки несут поток, куда я погружу носок! – распевал пес фальцетом, словно ему этот самый «носок» только что прищемили дверью.
Отключив «трубу», я вдруг понял кое-что. Впервые я говорил по мобильнику, не останавливая машину. И чуть не снес этого яппи в розовой рубахе, расчищавшего свою территорию, стараясь приблизить деревенский пейзаж к городскому. А потом еще вытопчет площадку для барбекю, когда с наведением порядка будет покончено.
Я повернул машину под железнодорожный мост. Дорожный знак указывал на трассу Суссекс Херитейдж, идущую вдоль заброшенной железнодорожной ветки Брайтон – Лондон.
Руки у меня тряслись. Пес положил голову мне на плечо.
– Вы поняли намек, – подал он голос.
Я не отвечал, безмолвно созерцая деревья, сливающиеся осенними кронами в цветную полосу.
– А я знаю, что вы поняли намек, – снова произнес Пучок, на этот раз более настойчиво, и лизнул меня в ухо.
Но я не отрывал взгляда от колышущейся на ветру листвы. Даррена Кабана ничему не научила смерть отца, не оставив ни одного следа в его памяти, он так и продолжал говорить по телефону на ходу, нимало не заботясь, на кого наедет – тележкой на покупателя в универсаме или машиной на велосипедиста на трассе. И теперь я становился таким же, деловым и беспечным.
– Вот куда я погружу свой носок, – воодушевленно продолжал пес, мотнув головой в сторону дороги. – Если ты не поспешишь, товарищ, то, говоря начистоту, мне нужно погрузить не только носок.
Было совершенно очевидно, что я оказался вовсе не таким человеком, каким всю жизнь себя считал.
– Вот люд крестьянский у ворот, и стража уже не в силах их сдержать! – вещал пес мне в самое ухо. – Сейчас они сметут тебя, Rich Tea.
– Что? – Я слышал его слова, но никак не мог оторваться от своих мыслей, чтобы вникнуть, что значит вся эта белиберда.
– Сейчас малолетние преступники вырвутся на волю.
– Ах, вон оно что!
Тонкий намек на чрезвычайные обстоятельства – Пучка прижало, пучило Пучка. Несмотря на эти изысканные шутки и намеки, ему не удавалось попасть в унисон с моим настроением, хотя обычно это у него легко получалось. Видимо, он не мог совладать с чувствами после «удачно обстряпанной сделки».
Я открыл заднюю дверь, и пес выскочил из машины с радостным воем. Собаки часто сопровождают подобными междометиями свои передвижения, точно дети, изображающие, что они едут на гоночной машине, вертя воображаемый руль и производя всякие шумы, малопонятные окружающим.
Я всегда держу в багажнике походный костюм на случай, если мне захочется скататься с псом в лес во время обеденного перерыва или после работы. Так что я влез в плисовые штаны, надел прорезиненную куртку и обул ботинки на толстой подошве. А что? Если вы не можете носить такие вещи, отправляясь с собакой в лес, то где тогда их носить?
Пес уже рыскал носом в траве, поспешно перечисляя: «Листик, палка, листик, палка, листик, палка…» – словно завзятый детектив, ищущий следы преступления. Не было и признака «прорыва малолетних преступников», которого он опасался, лишь пара жалких попыток задрать ногу.
Может, я теперь и пса заразил своей лживостью, став на скользкий путь обмана. Вон ведь как неискренне мотал он хвостом в гостях, отвлекая внимание миссис Кей-Би, а теперь прикинулся, будто ему приспичило «на улицу» только для того, чтобы прогуляться.
Во всяком случае, он угадал ход моих мыслей и вынуждал меня сделать то, чего мне самому хотелось, – пройтись и подышать воздухом.
Мы прошли вдоль железнодорожного полотна, так и не встретив ни души. Что же все-таки заставило меня поступить так непорядочно? На меня давили? Или пес прав, и люди ищут причинно-следственную связь там, где ее нет?
Однажды Пучок рассказал мне о своих впечатлениях после поездки в лес.
Человек описал бы подобную поездку примерно так: «Мы отправились на машине в лес. Я надел сапоги-веллингтоны, и мы углубились в рощу. Там заметили несколько белок на деревьях, но по пути нам попалось еще несколько других собак, и затем мы вернулись к машине, после чего я снял веллингтоны, надел туфли, и мы поехали домой».
Вот что сказал по этому поводу пес: «Двери нашего жилища, наконец открылись, и мы оказались в машине. Странно, появились деревья. Чудно. Я говорю чудно, потому что, когда мы в прошлый раз садились в машину, появился пляж, а потом появился наш дом, когда пляж исчез, а в этот раз – деревья. И у Него стали другие ноги! Вот чудо-то! Маленькие, старые и пахучие, они стали большими, новыми и пахнущими нефтью и пометом (не спрашивайте). Мы направились в лес (у собак сложилось твердое мнение, что их не просто выводят на прогулку, но они идут куда-то с определенной целью). Его ноги вспугнули несколько белок и взрывали сухую землю. Очаровательно! Потом вернулись к машине. Я пытался предупредить его, чтобы он не залезал внутрь, но он не послушал, и я вынужден был за ним последовать. Сбылись мои опасения: лес пропал, и мы снова оказались дома. Это ли не чудо – появился обед!»
Возможно, пес был прав, и все, что случается на свете, просто случается без всяких причин.
– Все прекрасно! – воскликнул пес, носясь как сумасшедший по кустам по обе стороны дороги.
– Как это, Пучок?
– Миссис Кэд-Боф кажется счастливой, вы еще счастливее, я счастлив, птицы на деревьях счастливы. Линдси несчастна. Это ли не жизнь!
Как же он не почуял тот запах вины, которым я сейчас пропитан насквозь.
– Я же тебе сказал – не трогай Линдси.
– Прошу прощения, – отозвался пес. – Смотри, сорока!
Черно-белая птица скользнула над тропой, предвещая роковую неудачу.
Я где-то читал, что для того, чтобы отпугнуть невезение, нужно плюнуть и с поклоном сказать: «Привет, миссис Сорока!»
Так я и поступил, но, похоже, это не произвело на птицу впечатления.
– А ну, пошла! – Пучок, мягко галопируя, понесся за ней.
Птица скрылась в ветвях.
– Bay! Как я люблю, когда она так делает! – порадовался Пучок.
Задрав голову, я попытался отыскать в вышине сороку. Неужели она принесла на хвосте несчастье? Не уверен, но мне показалось, что она нагло усмехается, глядя на меня из ветвей.
20
УДВОЙ СВОИ ДЕНЬГИ
Мы договорились встретиться с Линдси вечером на ее квартире. Пес гостил у нее – сидел в клетке-переноске, в так называемом «собачьем доме», хотя домом его ни одна собака, даже самая сумасшедшая, считать не станет, так что я отвез его к Люси, которая устраивала нечто вроде вечеринки в обеденное время.
Квартиру Люси снимала в старом квартале возле железнодорожной станции Ворсинг. Она немало потрудилась, чтобы сделать это место своим: выкинула старую мебель, развесила по стенам самолично сделанные черно-белые снимки панорамы побережья, а над камином, вставив в раму, поместила фотографию Пучка в полете, выхватывающего мяч из моей руки по команде «прыгай!». Помню тот дико ветреный день, волосы у меня развевались, спутавшись в нечесаную гриву, точно у друида, которого изгнали из священной рощи, чтобы он привел себя в порядок, прежде чем предстать пред светлы очи языческих богов.
– Большой воздух! – восхищался Пучок. Эти слова он произнес после ухода – прискорбный результат того, что я позволил ему поздно вечером смотреть мотокросс по телевизору, по пятому каналу.
– Великолепный снимок, – заметил я Люси.
– Легко снимать звезд, – ответила она, почесывая Пучку лоб.
– Проклятье! – прохрипел пес. – Что еще за снимки?
Я попытался объяснить ему, но бросил эту затею, не окончив спора о том, возможно ли, чтобы он находился в маленькой коробочке, когда он точно знает, что стоит передо мной.
Я был наспех представлен паре, носившей имена Дейв и Петра. Джим, естественно, тоже был тут как тут. Люди за столом, освещенные приятельскими чувствами и сиянием свечей. Вот он, мир, частью которого мне следовало бы быть, подумал я.
Люси проводила меня до дверей.
– Он может оставаться у нас хоть до послезавтра, если хотите.
Это «у нас» сорвалось с ее губ, как шар, брошенный на боулинговую дорожку. Я просто не имел права желать, чтобы она оставалась одна, не встречалась с другими мужчинами, ведь у меня самого не было по отношению к ней серьезных намерений.
– Я вам позвоню, – пробормотал я.
– Идет, – откликнулась Люси. – Да и сами заходите как-нибудь на обед.
– Было бы неплохо. Возможно, вы пригласили бы и своих друзей.
– Или не пригласили бы. – Она вопросительно подняла брови и потом легонько пожала мою руку. Об ногу потерлась лохматая щетка, посмотрев вниз, я увидел присоседившегося к сцене прощания Пучка.
– Ведь, правда же, с ней здорово? – заявил он, прежде чем вернуться в гостиную к столу. Затем я услышал его обращение к гостям: – Ну, кто сегодня похвалит меня лучше всех? Этот вечер позволит нам быть экстравагантными, леди и джентльмены, поскольку я чувствую, что открыт для лести.
– Пока. – Я клюнул Люси в щеку и направился к машине.
А еще через полчаса передо мной замаячила дверь квартиры Линдси. Я догадывался, что последние новости приведут ее в небывало хорошее настроение, но что-то удерживало меня от того, чтобы сразу сообщить ей приятное известие. Мобильный я отключил после звонка Кота, который вывел меня из себя, и никакими силами не мог заставить себя включить его снова.
Вечер выдался теплый, и я не стал надевать пиджака. Я позвонил в дверь и обратил внимание, что жимолость у ее окна в цвету, и сладкий запах окутал меня, заставив подумать, что, может быть, все не так уж и плохо, надо только пережить это трудное время. Под навесом крыльца я приметил птичье гнездо, потом еще одно.
Вот ведь, живут же птахи у нее на самом крыльце, а Линдси их не гонит, потому что любит всякую живность. Это просто у них с Пучком возникло непонимание. Со временем, как знать, может быть, все и уляжется.
– Детка, слава богу, я так беспокоилась, как ты? – Она была в ночной сорочке, но ссадина все еще оставалась искусно замаскированной тональным кремом, так что ее даже невозможно было заметить.
Мы обнялись и поцеловали друг друга.
– Я тут провернул одно дело, – сказал я после того, как наши губы разомкнулись. – Так что теперь все будет хорошо, можешь не волноваться. Я сделал все, как они хотели. Скоро мы станем богаты, и собаки тоже станут богаче, правда, не настолько, как могли бы.
Линдси как будто забыла и про свою ссадину, и про все, что с ней случилось. Она набросилась на меня с объятиями.
– Я так счастлива! – восклицала она. – О, фантастика, давай же заходи скорее!
На кровати ее были разбросаны журналы «Интерьер Дизайн» – для тех, кто хочет внести красоту и удобство в свой дом.
– У нас есть деньги, у нас есть деньги, – непрерывно щебетала она, как птица, приветствующая весну. – Мы будем купаться в деньгах. – Линдси закружилась по своему белому ковру, будто ей только что сообщили, что она выиграла главный приз лотереи. – Да! – вдруг воскликнула она и остановилась. – У меня тоже есть для тебя сюрприз! – Голос ее дрожал от радостного волнения.
В руках у нее я ничего не заметил. Однако она стояла, упирая руки в бока и загадочно улыбаясь.
– Да? В самом деле?
– Ты что, ничего не видишь?
– Ах, да, да, да…
Из-под ночной сорочки проглядывал полный комплект сексуальной «упряжи»: с чулками-сеточками, подвязками, псевдотрусиками и корсетом, переходившим в лифчик, упруго поддерживающий грудь, – в общем, было заметно, что она готовилась к встрече…
Линдси отлучилась на кухню и вернулась с бутылкой «Вдовы Клико» и двумя бокалами для шампанского, напоминающими прозрачные флейты.
– Ну, что ты замер с лицом, как отшлепанная задница, – сказала Линдси. – Сделку надо спрыснуть. Ты сделал это и теперь можешь наслаждаться содеянным.
Она была права. Поздно давать задний ход, жизнь есть жизнь.
– Раздевайся, – продолжала она каким-то эротично-грудным голосом.
– По-моему, ты это могла бы сделать за меня.
– Собачья шерсть… – деликатно напомнила она. – Ты же не хочешь, чтобы она осталась у нас на кровати…
Потом мы занимались этим не только на кровати, но и на полу рядом с вазой, из которой торчал бамбук (что было довольно неудобно), и наша страсть не знала пределов.
Закончили мы совершенно по-собачьи, в своей излюбленной позе: перед ней был ковер, а передо мной ее страстно извивающаяся спина.
После чего я снова разлил вино по бокалам, и мы, обессилевшие, лежали на коврике под овечью шерсть, который я купил ей на свой первый крупный выигрыш. Это был, конечно, нищенский подарок, но я суеверно предполагал, что, если я куплю что-нибудь более дорогое и стильное, богиня карт посчитает, что я не на то трачу деньги, и отвернется от меня.
По неведомой причине я вдруг вспомнил свой сон о дверях, а также сон, который пригрезился псу.
– О чем ты мечтаешь, Линдс? – спросил я, вперившись взглядом в радиатор.
– Сам знаешь, – ответила она, нежно целуя меня в спину.
– О чем же?
– О том, что у нас теперь появилось. О свободе. О жизни без страха перед следующим неоплаченным счетом.
– Нет, я имею в виду затаенные желания. Те, что открываются нам во сне. Что ты видишь во сне?
– Не знаю. Гоняюсь за чем-нибудь, за воздушным шариком, например.
Значит, она, как собака, тоже охотится во сне. Все время что-то преследует. А я не могу выбрать пути в коридоре, не могу определить свою дверь. Для меня слишком много выходов в жизни, хотя вход в нее всегда только один. Или же мы все равно появились бы на этот свет, даже если бы наши родители никогда не встретились?
Линдси тем временем продолжала:
– Думаю, что это был тот французский фильм, что постоянно гоняли по телеку еще в детстве. Про какой-то французский город, там было так прекрасно. Гораздо лучше, чем там, где я родилась и выросла.
Мне подумалось, что обычный лагерь для беженцев – место более очаровательное, чем то, где выросла Линдси, но вслух я этого не произнес. Что она видела в жизни? Детство ее было достаточно грустным и беспросветным, хотя во многом совпадало с моим. Но Линдси очень переживала по этому поводу.
Я частенько подумывал, что если бы родителей Линдси по социальному статусу можно было отнести хотя бы к среднему классу, то сама она уже давно входила бы в правительство.
– Или драконов, – продолжала она, – каких-то морских чудовищ, которые гонятся за мной со страшным ревом.
– Они не могут реветь.
– Что-о?
– Не могут реветь под водой, если это морские гады, – автоматически отметил я логическую неувязку.
– Издеваешься?
– Ни в коем случае. А как ты думаешь, что означают твои сны?
– Они не означают ровным счетом ничего. Я всегда считала, что сны – это все равно, что карточки с тестами.
Мне вдруг захотелось рассказать ей о снах пса: о том, как его оставили, бросили на произвол судьбы, но все же я воздержался, решив, что пес сейчас персона, или псина, нон грата, пока мысли о погубленном кашемировом свитере не улеглись в ее голове достаточно, чтобы стать просто историческим фактом. Я не стану резать по живому. Поговорка патологоанатомов.
– Интересно, а людей ты видишь во сне: меня, свою маму или еще кого-нибудь? – О ее отце я не стал упоминать. Отец не внес в их жизнь ничего, кроме неприятностей. Если он ей снился, она могла сама рассказать мне, но я был не вправе спрашивать.
– Нет, – сказала она, – больше мне никто не снится. Только сама себе снюсь.
Временами мне становилось жаль ее. Она замкнулась на себе. Потому что единственным человеком, на которого Линдси могла положиться в этой жизни, была сама Линдси. Она всего в жизни добивалась сама. Она не наследовала семейный бизнес. Ей за все приходилось платить, на все зарабатывать. Поэтому мне так хотелось ей помочь, и я решил, что стану для нее тем человеком, на которого она сможет опереться.
Лично я думаю, что мы с Линдси люди неплохие: тянемся к добру, совершая на этом пути общераспространенные ошибки.
Идеей фикс у Линдси было стремление разбогатеть, во что бы то ни стало. Не то чтобы она так любила деньги или ставила их превыше всего, просто она терпеть не могла бедности. Понимаю, звучит это неубедительно, вроде как если бы какой-нибудь матерый куклуксклановец заявил: «Мы не против черных, просто белых мы любим гораздо больше», но, тем не менее, так оно и было. Просто миру была открыта лишь та часть ее души, которая вожделела богатства. И, что достойно уважения, добивалась она своего, экономя.
Коврик, на котором мы лежали, например, был свидетелем такого подхода к жизни. Ведь я мог купить его сразу после выигрыша, но она заставила меня дождаться распродажи со скидками. К моим тратам она относилась так же внимательно, как и к своим.
И вот два совсем непохожих, но вполне совместимых человека встретились-таки на земле.
Когда она посмотрела на меня, мне в голову пришло, что она ожидает услышать от меня очередное предложение руки и сердца.
– Мы должны все расписать и спланировать заранее, как мы станем тратить деньги, – сказала Линдси. – Не каждый день тебе достается миллион.
– Речь шла о пятистах тысячах, – заметил я.
Линдси посмотрела на меня – так вскидывает глаза Пучок при слове «бифштекс» – встревожено и слегка недоверчиво.
– Миллион, – сказала Линдси. – Я же не глухая. После вашей встречи за картами ты говорил, что вы сошлись на миллионе.
– Я ни с кем не сходился.
– Все равно я точно помню слово «мил-ли-он».
Она с каким-то вожделением всякий раз повторяла это слово, ни в какую не желая урезать сумму вдвое. Видимо, ее мечты уже не вмещались в полмиллиона фунтов.
– Ну а теперь он говорит только о пятистах тысячах.
Линдси улыбнулась.
– Позволь мне самой поговорить с ним, – сказала она.
– Не думаю, что это удачная мысль.
– Принимая во внимание, что ты суеверен и нерешителен, – а это видно из того, что ты не сразу согласился на предложение Тиббса, – это вполне удачная мысль. Так-то, Дэвид. – И она чокнулась со мной бокалом, как бы говоря всем своим видом: «Ну чем мы не пара!»
– Уж я-то смогу на него подействовать, поверь мне.
– Это кончится тем, что он не даст нам вообще ничего. – Эта фраза не порадовала меня самого.
На самом деле, быть может, под влиянием выпитого у меня появилось неожиданное желание пожертвовать эти деньги, что ожидались от Кота, на один из собачьих приютов миссис Кэдуоллер-Бофорт.
– Предоставь это мне! Я найду с ним общий язык.
Я посмотрел на нее. Она хихикала – от шампанского ее быстро развозило. Однако, несмотря на игривое настроение, не думаю, чтобы она приветствовала мою мысль о собачьих приютах.
– Давай забудем об этом, Линдс.
– Ладно, – откликнулась она, покачиваясь из стороны в сторону, как собака, загипнотизированная куском колбасы.
Я вышел в уборную и посмотрел на себя в зеркало. У меня было грандиозное приподнятое настроение, вроде того, что посещает человека накануне дня рождения. Оно приходит, когда тебе восемнадцать, двадцать один, тридцать, потом сорок, шестьдесят… Когда ожидаешь, что вот-вот все переменится, станет другим с наступлением этого дня, но на самом деле так ничего и не меняется.
Я не люблю копаться в себе, хотя понимаю, что нет лучше места для этого, чем перед зеркалом.
В ванной такое освещение, что каждая черточка моего лица была различима. Именно стоя в ванной перед зеркалом, я заметил свою первую морщину, на лбу, у самых бровей, хотя, в общем-то, это можно и не считать за морщину. Такие складки на лбу бывают даже у детей.
Я не хотел признавать очевидный факт, пытался убедить себя, что это лишь игра света, просто тень. Я даже притащил в ванную комнату настольную лампу, подключив ее к удлинителю, и светил себе в лицо, словно на допросе в гестапо, но этот эксперимент лишь подтвердил то, что и так было ясно.
Сначала меня волновало, что Линдси заметит этот печальный знак на моем лице. Но вскоре я примирился с первой морщиной, привык к ней, научился воспринимать как неотъемлемую часть своей физиономии, незваного гостя на девственно чистой территории моего лба.
К несчастью, морщина не желала прозябать в одиночестве, и уже на следующий год к ней присоединилась другая, V-образная.
Я принял как неизбежное и ее. Чему быть, того не миновать. Как будто такая соглашательская политика могла предотвратить появление целой армии горестных примет возраста, которые, в конце концов, избороздят все лицо…
Теперь, слегка одурманенный алкоголем, залитый лимонным светом ванной, я видел, что мое лицо сильно пострадало; теперь оно напоминало покинутое немцами поле боя под Москвой.
Сколько же мне лет на самом деле? Тридцать три, некоторые считают этот возраст временем прощания с молодостью. А на сколько я выгляжу? Трудно сказать.
За дверью ванной послышался шум, и я увидел в зеркале, как у меня передернулось лицо.
– Что ты там нашел такого веселого? – спросила Линдси, стоявшая у меня за спиной, завернувшись в полотенце.
– Да ничего особенного, – ответил я.
– Ну так поделись, посмеемся вместе.
Я пожал плечами.
– Миллион фунтов? – улыбалась она выжидательно, считая, что я разделю ее теперешнее настроение, так же как раньше начал разделять ее образ мыслей.
– Пятьсот тысяч, – упрямо повторил я. Улыбка ее стала еще шире.
– Миллион! – почти расхохоталась она и показала мой мобильный телефон, который прятала за спиной. – Никогда не поручай мужчине женской работы, – сказала она. – Ты слишком мягок.
Нажав кнопку, она сунула мне телефон под нос.
«Последний набранный номер – мистер Тиббс, он же Кот» – появилась надпись на экране.
Кличку Кота я вбил в память телефона в момент особого раздражения.
– Лучше начинай присматривать для нас какое-нибудь симпатичное гнездышко, – сказала она, обвивая меня руками. – И постарайся сэкономить деньги. Нам они еще понадобятся после свадьбы.
