Текст книги "Говорящая собака"
Автор книги: Марк Барроуклифф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)
29
РИТУАЛЬНЫЕ ЦЕРЕМОНИИ
Церковь Святого Николая в Фешем Даун была отстроена норманнами, а строили они намного основательнее, чем Тиббс свои дома для ВИП-персон.
Достаточно увидеть английскую церковь на фоне зимнего пейзажа, чтобы практически окончательно поверить в Бога. Убедиться в его существовании если не на земле, то уж, безусловно, на небесах. И дело не в том, что разноцветные витражи, будто повисшие в вечернем тумане, наводят на мысли о вечном: мысль о пребывании в этом мире вечного, постоянного и непреходящего явственно ощутима в самих контрфорсах и арках, башнях и шпилях, как будто пронзающих небо. Так было вчера, так будет сегодня и точно так же будет завтра – этот замерший во времени незыблемый островок посреди стремнины жизни так и будет стоять, что бы ни случилось.
Конечно, за исключением больших церковных праздников, свадеб и похорон, в церквах увидишь лишь парочку престарелых леди с пекинесами, но и это воодушевляет.
Похоже, религия нашла свое незыблемое и спокойное место в нашем мире, благоразумно укрывшись на обочине жизни, практически никак не заявляя о себе. Англиканская церковь знает свое место и осведомлена, что ныне оно находится на периферии. Возьмите архиепископа Кентерберийского – даже он редко когда упоминает о религии.
Надлежащее место ей отведено, конечно же, в Америке. Америка – вот место для религий. Место, куда мы долгие века сплавляли своих религиозных сумасбродов, где им удалось расцвести на плодородной почве. Конечно, не в последнюю очередь благодаря Независимости: «Вы получаете неограниченные ресурсы земли, огромные запасы полезных ископаемых и бесконечное количество работы, вы получаете судьбу современного века, но согласны ли вы взять с собой религиозных сумасбродов? Согласны? Заметано! Ставьте парус, боцман, пока они не передумали».
Так что церковь не смущает умы, и народ оставил ее в покое, предпочитая искать чудеса на стороне, по большей части в бытовой электронике. Время от времени возникает какой-нибудь приходский священник, который требует особо ревностного отношения к Богу, но прихожане тут же задаются вопросом: «Если мы должны здесь страдать, в чем тогда смысл Мейфлауэра?»[4]4
Мейфлауэр – праздник в честь прибытия в Америку первых поселенцев из Англии.
[Закрыть] И тогда добрый пастор вынужден прикусить язык и сконцентрироваться на осуждении толпы, набивающейся в храм по праздникам.
Англиканская церковь не падала под грузом собственных амбиций, никогда не пыталась прыгнуть выше головы, творить всякие чудеса, которые на поверку оказываются мошенничеством, и она не пойдет на предательство своих принципов, даже если ее попросит об этом целая куча изворотливых покеристов и их подружек.
К моему удивлению, на службе, посвященной памяти миссис Кэдуоллер-Бофорт, людей оказалось гораздо больше, чем можно было ожидать. У меня сложилось впечатление, что у старушки было не так уж много друзей, но у церкви их собралось с три десятка, включая еще шесть собак.
Зато я вовсе не был удивлен, когда заметил среди собравшихся двух пожилых леди, с которыми я встречался в Чартерстауне в день завершения сделки и переезда миссис Кэд-Боф. Я сразу узнал этих особ, несмотря на то, что они были все в черном.
Один их вид поверг меня в уныние. Я и без того не представлял, как может произойти и чем закончиться наша встреча с Майлсом Кэдуоллер-Бофортом.
Церковь располагалась напротив паба, точнее, по соседству с церковью располагался паб, появившийся здесь значительно позднее, чем было воздвигнуто храмовое строение. И это оказалось великим благом, потому что мне просто необходимо было подкрепиться стаканчиком виски перед службой.
Из паба я вышел в самую последнюю минуту, в десять двадцать восемь, – две минуты мне надо было, чтобы дойти до церкви. Я договорился встретиться с Майлсом после службы и не хотел сталкиваться ни минутой раньше.
Но как только я перешел узкую дорогу, пролегавшую между баром и храмом, и направился к ступеням крыльца, то сразу заметил его – он встречал пришедших на службу у дверей церкви.
Я сразу понял, что это он. Фамильное сходство было разительным: будто передо мной предстала его мать, только сбросившая тридцать фунтов, подзагоревшая и облаченная в черный траурный костюм.
Покер учит хранить хладнокровие в любых обстоятельствах. Однако покер весьма далек от реальной жизни. Это прокуренная берлога, плывущая сквозь реальность, точно машина времени. Это зона, где игрок не замечает ничего из того, что творится за ее пределами. И лишь выбравшись наружу, замечает, что потерял машину, квартиру, жену. Азартные игроки вроде меня не приспособлены к жизни в реальном мире. Это и объединяет нас за столом.
Куда комфортнее, когда сидишь за столом с друзьями, а не с соперниками, то есть когда ты общаешься с людьми, а не с набором карт, который один только и важен для тебя во всем окружающем мире.
Но повсюду, от Сиднея до Скарборо, за покерными столами встречаются иные люди: чопорные, завистливые, чужие друг другу. Это как на войне – если не застрелишь ты, то застрелят тебя. Поэтому меня так трясло. Я пытался представить себе, что у меня на руках три короля, даже в самых смелых фантазиях не доходя до четверки тузов, пытался блефовать против человека, у которого была всего пара. И все же дрожь в руках не унималась.
Я шел по дорожке, ведущей до самой церкви, готовясь дать резкий крен вправо и сбежать отсюда и встретиться с сыном миссис Кэд-Боф когда-нибудь потом, однако он перехватил меня.
– Мистер Баркер?
– Да. – Теперь уже дрожь овладела мной не на шутку, меня колотило основательно, и я не мог этого скрыть.
– Я сразу понял, что это вы, – сказал он. – У вас вид агента.
От этих слов неприятно похолодело на сердце – не знаю, следовало ли отнестись к этому как к комплименту, или его слова имели иной подтекст, но раньше мне такого никто не говорил. Чаще всего меня принимали за работника социальной службы или за медбрата, когда я был без костюма, или за учителя, когда появлялся в костюме. И еще никто ни разу не угадывал во мне агента по недвижимости.
– Благодарю вас, – пробормотал я, отметив про себя, что и он разговаривает более учтиво, чем можно было ожидать от ангела-мстителя.
– Заходите, – пригласил он. – Служба уже начинается.
В отличие от матери, часто спотыкавшейся в разговоре в поисках нужного слова и столь же неожиданно менявшей направление беседы, сын изъяснялся на редкость четко и недвусмысленно, проявляя остроту и ясность мысли. Меня, впрочем, это не радовало. Рядом с ним становилось как-то неуютно, чувство было такое, словно сидишь на скамье подсудимых. И это в то время, когда мы находились на открытом воздухе. Любопытно, как же я буду чувствовать себя, оказавшись напротив него в заде суда?
Я вошел в храм и пристроился на скамье в задних рядах, но даже отсюда было видно собак, которых усадили впереди, поставив перед каждой миску с водой.
Викарий встал и поведал о том, какой он знал миссис Кэдуоллер-Бофорт на протяжении примерно тридцати лет, а затем присовокупил к этому краткому вступлению длинный рассказ, наводивший на мысль, что он вовсе не был с ней знаком. Таковы, к сожалению, свойства профессиональных ораторов – их стремление высказываться красноречиво порой приводит к обратным результатам.
– Она была настоящей труженицей, – сказал он, – и неутомимым борцом за права животных.
Пара собак при этом мотнули головами, очевидно, в знак согласия. Видимо, вновь сказывалось побочное действие таблеток.
– Ее неукротимая энергия и доброжелательное отношение к окружающим вели ее по жизни до тех пор, пока… увы, мы все не вечны…
Я оглядел присутствующих. Компания собралась разношерстная: леди-собачницы, которые, даже одетые в траур, имели какой-то лохматистый вид, Айя Напа со своим бойфрендом, который, похоже, только недавно спустился с дерева, парочка стариков в инвалидных колясках, менеджер Джули из собачьего приюта, пригнувшаяся, чтобы остаться незамеченной, когда я скользнул взглядом по толпе.
– На закате дней ее вынудили покинуть любимый ею Чартерстаун, и это стало причиной скорби, которая и привела, по мнению многих, знавших ее, к преждевременной кончине. Впрочем, не мне об этом судить, – закончил свою речь викарий.
Я запаниковал, как кукушонок, прислушивающийся к перебранке «усыновивших» его воробьев по поводу того, кто из птенцов больше на них похож. Нога моя автоматически выбивала дробь, готовая к бегству, хотя сознание упрямо настаивало на том, что необходимо остаться. Ладно бы оратор придерживался своей заранее скроенной поминальной речи, доброй и проникнутой состраданием: такое бы вполне устроило телезрителя, сидящего у экрана вместе с прочими отрадами продуманного телепросмотра – чипсами, орешками и пивом. Только вот не надо копать вглубь и пытаться выведать его мнение об увиденном, оно и без того всем известно. Приятель моего отца Фил так дал дуба во время просмотра отборочного матча, причем жена обнаружила это лишь спустя несколько часов. К тому времени он был холоден как рыба.
Наконец викарий опустился на свое место, прозвучал гимн, и поднялась пожилая женщина, которую я видел в доме у миссис Кэдуоллер-Бофорт.
Заговорила она, вопреки моим ожиданиям, не сразу, сначала выбирая позу, приличествующую началу выступления. Затем, наконец, поведала собравшимся историю о том, что знала всю семью Кэдуоллер-Бофорт, еще девочкой бывала у них в доме и как добры они все были к ней.
Засим последовал псалом «Господь – Пастырь мой». И я подумал, интересно, увеличились ли субсидии, получаемые Господом, с тех пор, как Европа объединилась. Стресс заставил мой мозг сомневаться.
Потом все той же пожилой дамой было прочитано стихотворение миссис Кэдуоллер-Бофорт, написанное ею в четырнадцатилетнем возрасте. Оно посвящалось любимому псу Флавию, который обожал гоняться за белками. Вот выдержка из этого стихотворения:
Мы б ели с белками пирог,
Когда бы пес достать их мог,
Ходили б в беличьих мехах,
Живи наш бобик на ветвях.
Но, к счастью, наша псина
Наземная скотина,
А белки-хулиганки
Невкусные, поганки.
Вот вам плоды, которые приносит общее образование в том возрасте, когда мы впервые пытаемся совладать с рифмой.
Я подавленно оглядел церковь. По стенам были развешаны щиты с именами местных сановников, начиная с четырнадцатого столетия. Кто эти люди? Были ли они в самом деле людьми чести, или это одного со мной и Тиббсом поля ягоды – нарушители законов, эгоисты до мозга костей, добивавшиеся величия, славы и богатства любой ценой?
Женщина еще немного поведала об идиллическом существовании в Чартерстауне, посетовала на уничтожение этого райского уголка и села на место. Последовала общая молитва. Затем все с обреченным видом затянули «Все светло и прекрасно». После того как мы в энный и надцатый раз признали, по преимуществу больше раскрывая рот, чем производя звуки, что все это сотворено Им, со своего места поднялся Майлс Кэдуоллер-Бофорт, великий и ужасный.
Он улыбнулся с кафедры.
– Все проходит, – заявил он. – И от этого никуда не деться. Скорбь и сожаление – то, на чем зиждятся надежда и любовь следующих поколений, словно молодые деревья, пробивающиеся из кучи прелой листвы.
Очевидно, поэтическое настроение, заданное стихами миссис Кэдуоллер-Бофорт, еще не покинуло его.
– Так и в кончине моей матери и в том, как прожила она свою жизнь, я все же не могу не находить отрадных моментов. И радость эта заключается в том, что она увидела своих внуков.
О господи, теперь еще и внуки. За мной выстроилась воображаемая очередь ограбленных малюток.
– Я испытываю гордость, когда думаю, что она сумела на своем долгом жизненном пути принести радость многим и многим, облегчить участь животных, которых мы с нею так любили, и удовлетворение при мысли, что старое поместье стало домом многим людям, о чем мечтал еще мой прадед, и в нем будут жить дети, окруженные любовью и согласием.
Жизнь моей матери нельзя, наверное, признать особенно удачной в современном понимании этого слова. Она не стремилась к большему счастью, чем то, которое у нее было, не влияла на ход исторических событий, не принимала участия в политике.
И, как мне кажется, моя мать была права и доказала это всей своей жизнью. «Мы многому учимся у собак» – слова, которые часто любила повторять она. Собаки, по сути, бескорыстны, они не принимают участия в общественной жизни, все их интересы сосредоточены на удовлетворении самых простых потребностей – пища и прогулка.
И все же отчего мы так любим их? Не оттого ли, что на их честных мордах всегда можем прочитать состояние собственной души?
Я стал понимать, к чему он клонит.
– Более того, собакам известны фундаментальные истины о жизни и цели нашего существования на этой планете, они знают, что силы наши сосредоточены не в нас самих, но в наших друзьях, и нет более великого явления, чем любовь, которая сторицей возвращается к тебе.
В памяти всплыл Пучок, его преданные глаза, его нелепые смешные прыжки в погоне за мячом и то, как он всякий раз загорался энтузиазмом, когда мы подъезжали к лесу. И еще я вспомнил, как он называл меня глупцом.
Судя по словам Майлса Кэд-Боф, Пучок был прав, я в самом деле оказался последним дураком.
– Как и собаки, моя мать любила и была любима, – продолжал оратор, – а в этом, как мне представляется, и заключается смысл жизни. Все остальное: кто ты, где живешь и чем занимаешься – только детали.
В этом месте он закашлялся, и, вынужден признаться, я тоже поперхнулся.
Майлс отложил листки с заготовленной речью.
– Хочу сказать в заключение только одно: я люблю тебя, мама, и скорблю, что не оказался рядом в надлежащий момент, когда ты нуждалась во мне. Но теперь, когда я здесь, обещаю перед всеми, что не успокоюсь, пока не увижу, что дело, начатое тобой, продолжено и дары, щедро принесенные тобой на закате жизни, попадут по назначению.
Я почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы, но была какая-то резкость в его тоне, особенно в последнем посуле, что мне очень не понравилось. Еще неприятнее был пронизывающий взгляд, которым он одарил меня в конце своей речи.
Служба закончилась исполнением меццо-сопрано на итальянском песни с выразительным названием «Смерть».
После чего все повалили на улицу.
Я пристроился с краю процессии, поглядывая в голубое небо и гадая, не смотрит ли сейчас на меня оттуда укоризненно призрак миссис Кэдуоллер-Бофорт со словами: «Что же ты сделал с моими деньгами?»
Я оглянулся посмотреть, нет ли в толпе курящих. К счастью, такие нашлись, и я, сохраняя чинно-скорбный вид, закурил, бочком отодвинувшись в прохладную тень, отбрасываемую церковью.
Здесь он и отыскал меня, настиг, появившись в полумраке тени, точно Мефистофель.
– Мистер Баркер, – начал Майлс Кэдуоллер-Бофорт. Его мать всегда так же обращалась ко мне. – Благодарю, что дождались окончания службы, должно быть, для вас это было настоящее испытание.
Сначала я решил, что это относится к тому, что мне так долго пришлось обходиться без курения.
– Да ничего, все в порядке, – откликнулся я, когда понял, о чем он. – Ведь я тоже был привязан к вашей матери и все равно пришел бы, даже без особого приглашения.
Сжав губы, он коротко кивнул:
– Я слишком долго не был на родине и успел отвыкнуть от английской галантности.
– Ну что вы… – вырвалось у меня.
– Вот именно, что это я? Ближе к делу.
– И в чем оно – дело? – Больше всего меня интересовало сейчас, чего же добивается он от меня.
– Дело в том, что во время продажи собственности моей матери были допущены явные недочеты.
– Недочеты, – повторил я, кивая.
– Причем чертовски возмутительные недочеты, – подчеркнул он, выразительно шевеля бровями, чтобы придать своим словам большую убедительность.
– Чертовски возмутительные, – повторил я.
– Коротко говоря, земля была продана за бесценок в сравнении с ее настоящей, даже примерной рыночной стоимостью. И поскольку вы были агентом при продаже, ответственность за это падает на вас.
– Ответственность, – повторил я, – за это. – Терпеливо, как ученик, желающий, во что бы то ни стало получить удовлетворительную оценку хотя бы этим рабским повторением слов преподавателя. Напрасная надежда – даже самые самолюбивые педагоги не клюнут на эту удочку.
Меня охватило неведомое чувство – тело стало одновременно упругим и податливым, точно линейка, отогнутая над партой, за чем неминуемо должен последовать щелчок.
– У меня есть подозрение, что вы не один замешаны в этом деле, и я собираюсь вывести на чистую воду всю вашу шайку.
– Всю мою шайку, – покорно повторил я.
Я же не преступник по природе своей – только по стечению обстоятельств. Любой, кто видел меня в тот момент, понял бы это: на церковной службе у меня временами наворачивались слезы, я сильно переживал разлуку с Пучком, и вообще, случись что-нибудь душещипательное, глаза у меня моментально на мокром месте. Я пытаюсь сдержать слезы, и из моей груди вырываются глухие, подавленные рыдания.
Он этого явно не ожидал. Вероятно, рассчитывал встретить подонка, который станет осыпать его ругательствами. Он не был готов увидеть перед собой взрослого человека, доведенного до слез, точно девятилетний мальчик, да и я, сказать по правде, такого от себя не ожидал.
– С вами все в порядке? – забеспокоился мистер Майлс, как до него уже делали многие: Пучок, Люси, Линдси, Джули…
Он пристально посмотрел на меня, пытаясь, видимо, прочитать на моем лице признаки безумия.
– Да уж, пожалуй, нет. Определенно нет, – сказал я. – Поверьте, я не хотел. Я не собирался в этом участвовать. Я не проходимец.
Конечно, все это были нелепые напыщенные фразы, не имевшие никакого подтверждения в действительности. Я всегда был патетичен: и когда согласился на обман доверчивой миссис Кэдуоллер-Бофорт, и когда сдавал пса в приют, и сейчас, когда меня разоблачили.
– То, что мы собираемся сделать, не считается, – заявил Майлс. – Считается то, что мы сделали. Вы действовали как проходимец и, значит, понесете наказание как проходимец. А теперь, простите, у меня есть некоторые обязательства перед порядочными людьми.
– Я готов помочь вам, чем только смогу, – обреченно сказал я ему вослед, но он, кажется, не услышал.
30
ФИНАЛ ВЕЧЕРИНКИ
– Давай же, детка, – сказала Линдси, – мы должны держаться вместе, нам надо быть сильными, раз уж попали в такую историю. – С тех пор как она стала заниматься бизнесом в сфере недвижимости и у нее появилось больше времени смотреть по утрам телевизор, манера ее речи заметно изменилась. Это покровительственно-нетерпеливое: «Давай, детка», – такого я раньше за ней не замечал. – Не станет он обращаться в полицию. Давно бы пошел туда, если бы хотел. Ему нужен кусок пожирнее, вот он и раскручивает тебя, загоняет в угол, потому что у тебя, как у агента, заключившего сделку, положение самое невыгодное. – С этими словами Линдси почти по-матерински чмокнула меня в лоб.
– Здесь может быть и другое объяснение, – вмешался я, отпивая из большой чашки с отбитой ручкой, которую прихватил с работы во время переезда. Той самой, подаренной Люси, с надписью: «Чашка Дэвида».
– Какое же? – пожала плечами Линдси, возясь с плитой.
Мы купили новую модель, из тех, суперсовременных, и никто из нас не мог справиться с таймером. Насколько я понимал, это было как-то связано с кнопками на передней панели. Включалась эта чудо-печь по собственному произволу. Так, когда тебе надо было что-то приготовить, она изображала полную безучастность, будто бы и не являлась приспособлением для варки и жарения, а была сконструирована для каких-то иных, более высоких целей. Проснувшись среди ночи, чтобы сходить за стаканом воды, можно было обнаружить горящую лампочку индикатора духовки, как будто там готовился какой-то призрачный пирог.
Идея состояла в том, что Линдси закладывала утром в духовку лазанью, в шесть вечера плита начинала ее запекать, а к половине седьмого, когда мы возвращались с работы, ужин был уже готов.
– Может быть, он хочет докопаться до моей подноготной, – сказал я. – Ведь до сих пор ему приходилось иметь дело с обезличенными корпорациями, так что ему было все равно, против кого он ведет дело, сплошные абстракции. Может, он надеется запугать нас, чтобы взять над нами власть с самого начала, хочет проверить, способны ли сопротивляться его оппоненты. Ему нужно почувствовать исходящий от нас запах страха.
– Ага! – воскликнула Линдси, когда огонек на плите загорелся. – Заработала! Я бы могла пойти к нему и объясниться. – Свет в печке опять погас, и Линдси испустила огорченный вздох. – Не беспокойся, – разочарованно произнесла она. – Где он остановился?
– «Хотел Хотел» в Брайтоне.
– Вот и хорошо, – самодовольно улыбнулась она. – Я сама пойду на встречу и все улажу.
– Позвони мне сразу, как только что-нибудь прояснится. Что бы он ни сказал.
Я был готов к любому ответу, заранее настраиваясь на самое худшее. На самом деле я фактически сдался. Я уже не хотел, чтобы Линдси куда-то ходила и что-то выясняла. Лучше бы он пошел в полицию и выложил им все как есть. Наказание, которое я бы понес, означало отмщение – и все. На этом можно было покончить. Однако бывают случаи, когда помышляешь о бегстве и сдаче в плен одновременно. Я смотрел, как Линдси садится в «лендровер» и отправляется на встречу с Майлсом, когда у меня за спиной проскользнул агент по недвижимости с двумя клиентами: наш дом еще три месяца должен был оставаться демонстрационной моделью.
Был канун Рождества, и ледяной дождь обещал обратиться в настоящий снег. В это время года смеркаться начинает уже в середине дня, и поэтому по всей округе уже горели огни.
Я посмотрел на часы. Полпервого. Через полчаса я должен появиться на нашей ежегодной «корпоративной вечеринке». Желание присутствовать на этой попойке у меня было такое же, как у больного циррозом печени. Пить мне совершенно не хотелось, и я боялся, что если выпью, то буду не в состоянии говорить с людьми, просто не смогу никого видеть. Я вызвал такси на случай, если мне все-таки придется набраться за компанию.
Машина устремилась по Даунс к Ворсингу, и мысли мои вновь обратились к Пучку. Я понимаю, что это сентиментально и отдает умильной рождественской картинкой: собака одна в приюте в канун Рождества, но именно так все и обстояло.
А ему следовало быть дома со мной или ждать моего возвращения, жадно обнюхивать подарки, пытаясь угадать, что там спрятано под слоями подарочной бумаги и фольги, завязано этими разноцветными ленточками. Представляю, какую бы радость это ему доставило. Как бы он тыкался носом в буфет, где припасена для него завернутая в такую же упаковку рождественская косточка!
И выскажусь в защиту сентиментальности: черствое сердце не завело бы меня так далеко. Если бы, повстречавшись с миссис Кэд-Боф, я не поддался мысли: «О, бедная старая леди, она так одинока. О ней даже некому позаботиться», то потом мне бы не пришлось с ужасом обнаружить, что о ней очень даже есть, кому заботиться и этот некто с успехом может позаботиться о ком угодно и обо всех сразу. Я, к примеру, его стараниями могу оказаться за решеткой.
И теперь, даже появись у меня такое желание, я не мог забрать Пучка, как бы того ни хотел: скоро на своей шкуре почувствую, что значит сидеть в клетке. Теперь не имеет значения, что думает Линдси, я все равно не смогу ухаживать за собакой.
Такси притормозило возле «Красного Эла». Полное название – «Ред Эл'с Блу Нахо Пэлис». Это было довольно новое мексиканское заведение с массой изолированных зальчиков, расположенное на набережной. Рождественские вечеринки были в разгаре, дудели рождественские «казу», подавали на стол традиционные коктейли «Маргарита», легкий стриптиз – короче, веселье в самом разгаре. Полвторого, я припозднился.
Осмотревшись, среди праздничных флагов и декораций я отыскал наш столик. Зрелая команда, способная наполнить гордостью сердце любого босса: Энди, Дрю и Эндрю, трое агентов, все в традиционных бумажных колпачках и с галстуками набекрень. Была еще практикантка Мэйзи, которую под разлагающим влиянием Дрю стошнило потом на пороге собственного дома.
Здесь присутствовали и оба уборщика, которые пытались выпить больше собственного веса. Их взгляды прожигали меня насквозь – я снова стал задерживать зарплату. Мы набирали персонал в разгар бума, подъема деловой активности, когда приваливали кучи денег от покера, а теперь наступили времена банкротства и покерных долгов.
Здесь также, к моему несказанному удивлению, присутствовала Люси.
Я протиснулся мимо пары пышнотелых танцоров, двигавшихся точно раненые медведи, и добрался до столика. Мое появление было встречено рукоплесканиями.
– Вот он, босс! – завопил Энди.
– Садись, товарищ, позволь налить тебе, раз уж ты платишь, – сказал Дрю.
На самом деле они были неплохие парни, безвредные, сосредоточенные на процентах от сделок мелкие акулы бизнеса, которые умудрялись процветать даже на мелководье в безвыходные времена.
– Привет тебе, незнакомка! – обратился я к Люси.
– Думал, не приду? – отозвалась она.
Мы не виделись с тех пор, как я забрал у нее Пучка. Я сознательно избегал этих воспоминаний. Наверное, потому, что считал их болезненными.
– Ты в порядке? – спросила Люси.
– Если бы я получал фунт стерлингов за каждый такой вопрос, я бы бросил играть, – ответил я, пока Дрю наливал мне «Маргариту», не отрывая взгляда от Мэйзи.
В ответ на что Люси совершенно спокойно парировала:
– А если бы я получала фунт каждый раз, как ты ответишь на этот вопрос, до сих пор бы ходила без гроша в кармане.
Я улыбнулся ей, надевая свою бумажную корону.
– Порядок, – ответил я.
– Хорошо. Просто ты изменился. Ты знаешь?
– Знаю.
Мы не обсуждали случившегося с Пучком. Да и какой смысл? Все равно, что показывать при каждой встрече незаживающую язву со словами: «Видишь, какое дело, все еще болит, дрянь такая».
Три человека по углам главного зала заведения разыгрывали скетчи в духе Монти Пайтон, то есть, попросту говоря, артистически дурачились.
– Как думаешь, что это на него нашло? – первой не выдержала Люси.
– Думаю, у него разбито сердце, – сказал я. – Он разочаровался в людях.
Здесь не было пьяных сантиментов – я сделал всего пару глотков.
– Я скучаю без него, а ты? – спросила Люси.
– Да, – выдавил я, глядя в свой бокал. – Скучаю.
Прикончив «Маргариту», я заказал еще пару. Неоспоримым достоинством заведения Большого Эла было то, что в нем можно было абсолютно гарантированно надраться в сосиску.
– Скоро, Люси, – сказал я, – меня добьют окончательно.
Хотелось рассказать ей все: о том, как Пучок разговаривал со мной, о том, как я ввязался в неблаговидное дело с миссис Кэдуоллер-Бофорт, о Коте и о том, что я не могу заснуть в этом новом доме.
Выпивоха из меня никакой, и я на собственном опыте убедился, какой сногсшибательной мощью обладает обыкновенная рюмка «Маргариты». Мне следовало остановиться после первой. Все, что у меня осталось в памяти от застольной беседы, – бесплотный голос Люси, звучавший в ушах: «И где он теперь?» – а я не мог даже ответить.
Часам к четырем зазвонил телефон: Линдси.
– Нам надо поговорить, – сказала она.
– Если у меня это получится, – хмельным голосом сообщил я в трубку. Люси куда-то подевалась, а вместе с ней исчезли и двое-трое других сотрудников. Только уборщики упрямо уничтожали «Маргариту».
– Я от тебя без ума, Линдс! – громко объявил я. Один из уборщиков крякнул.
– Дело срочное, – настаивала она.
– Мы тут все у Большого Эла, – проговорил я, еле ворочая языком. – Приезжай выпить с нами.
– Я знаю, ты говорил мне утром, что у вас вечеринка, забыл уже? Я жду у двери.
– Ну так заходи!
– Мне кажется, будет лучше, если выйдешь ты, – сказала она.
Холодный воздух освежил меня, но не окончательно, какое-то затхлое чувство оставалось внутри.
Свежий воздух загадочно влияет на чувства нетрезвого человека. Мама всегда предупреждала гостей: «Рюмка перерастает в две за порогом».
Впрочем, не думаю, что дело тут только в свежем воздухе, хотя и он дает свой эффект.
Я стоял на нетвердых ногах под ярким светом фонаря, чувствуя, как вращается мир вокруг.
Линдси была как стеклышко. Как пьяный перед трезвой, я ощущал себя неловко и пробормотал нечто вроде извинения.
Линдси вздохнула, однако она не собиралась меня распекать.
– Все гораздо хуже, чем я предполагала, – безрадостным тоном сообщила она.
– Что значит хуже? – Отчего-то мне стало смешно.
– Сначала он собирается подать гражданский иск. Так можно быстрее вернуть деньги. Когда же он выиграет процесс и деньги будут возвращены, он собирается начать уголовное дело. Дэйв, мне очень жаль.
– Порядок. – Я сделал неверный шаг вперед и передал себя в ее руки. – А что Кот? Он собирается что-нибудь делать?
Вообще-то я как раз надеялся, что этого не случится, просто собирался предупредить Майлса в случае чего.
– Он не из тех, с кем можно играть в такие игры. Половина судей в Англии – его одноклассники. Он дружен с министром внутренних дел.
От страха трезвеешь очень быстро. Я думаю, происходит это потому, что, пока человеческий мозг разваливается на части, одурманенный алкоголем, на поверхности оказываются древние инстинкты, которые мы унаследовали от рептилий. Тому же, кто благодаря алкоголю переступил и этот порог, остается только надеяться, что, упав, он сольется с землей и его никто не заметит.
– Что нам делать, Линдс? – печально вопросил я.
Ответ был написан у нее на лице:
– Ты прыгаешь с парашютом, не так ли?
Линдси сглотнула ком в горле. Видно было, как нелегко ей дается этот ответ.
– Знаешь, Дэйв, я должна позаботиться о себе. Я не хотела, чтобы так случилось, но так случилось. Все шло к тому, что мы расстанемся. – И она погладила меня по плечу.
– Что значит расстанемся? Я же все делал, как ты хотела, чтобы ты была счастлива. На себя я просто наплевал, все для тебя. – Обвинение было неуклюжее, но меня застали врасплох.
Как же я проморгал неизбежность этого момента.
– Может быть, тебе не стоило поступаться собой, – снова вздохнула она. – Мы разные, Дэвид, и это необходимо признать, чтобы не портить друг другу жизнь.
– Так зачем же ты втянула меня в это, зачем жила со мной, зачем заставила расстаться с собакой?
– Я надеялась, что это поможет. Что это как-то подействует на тебя. Я думала, мы станем единым целым… Не получилось. Ты все равно любишь эту собаку больше, чем когда-либо любил меня.
– Ну, хорошо, пусть так. Но я же и тебя…
Она остановила меня:
– Не надо, Дэвид. Все прошло. Мне не нужен человек, который не может открыть мне свое сердце.
– Или бумажник, – добавил я.
– Не надо иронизировать, – с надрывом произнесла она.
– Ничего себе ирония. Ты бросаешь меня без дома, без денег…
Она пожала плечами:
– Во-первых, и дом, и деньги теперь действительно мои. И во-вторых, какой смысл тебе во всем этом? В ближайшие годы ни деньги, ни жилье тебе все равно не понадобятся.
