Текст книги "Девушка и смерть(СИ)"

Автор книги: Мария Архангельская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Благодаря Голосу и Корбуччи Дева-Птица быстро продвигалась вперёд. Энрике танцевал и за принца, и за Мага, как выяснилось, ему уже приходилось исполнять эту партию в Раворской Опере, где он начинал свою карьеру. Однажды после репетиции он пригласил меня посидеть в кафе. Там Энрике рассказал мне парочку забавных случаев из своей тогдашней жизни, видимо, чтобы придать мне смелости. Потом заговорил о том, что после Птиц можно будет заняться чем-нибудь ещё. Скажем, "Франческо и Джильдой" или "Источником слёз". Если не в этом году, так в следующем межсезонье, когда снова приедет сеньор Арканжо, мне будет, что ему показать.

– Кстати, вы знаете, что "Сильвану" планируют снять с репертуара? – вдруг спросил он.

– Правда? Ведь это же старейший балет на нашей сцене!

– Вот сеньор Эстевели с сеньором Росси и решили, что он уже исчерпал себя.

– А что вместо неё?

– Пока думают, но, скорее всего, "Жозефину". Это я к тому, что вы вполне можете рассчитывать получить в ней роль.

– Вы думаете?

– Конечно. Та же Ясмин – вы ведь её уже знаете. Хореографию у нас всегда берут классическую, так что учить заново не придётся.

Я неопределённо повела плечами.

– На Рождество "Сильвана" пройдёт в последний раз, – добавил Энрике. – А новый спектакль выпустят, скорее всего, к весне.

– Посмотрим, – сказала я. – Поживём – увидим.

Мы распрощались. А на следующий день я снова имела неприятный разговор с Голосом. Андрес и Энрике раздражали его в равной степени.

– Я, понимаю, он занимается с тобой ролями, это дело весьма похвальное, – вещал "ангел", – но при чём тут совместное распивание кофе? Анжела, ты должна думать о работе, а не о мужчинах. Ни к чему переводить деловые отношения в плоскость личных, у этого счастливого супруга есть жена, пусть он ею и довольствуется.

– Неужели вы думаете, что в его отношении ко мне есть любовный интерес?

– Ты веришь, что мужчина может просто дружить с женщиной и столько делать для неё исключительно по дружбе?

– Да! Будь дело не в дружбе, за то время, что мы знакомы, это в чём-нибудь, да проявилось бы, – повторила я свой прошлый аргумент. – Мы ведь знакомы уже больше двух лет.

– Что ж, ваша дружба весьма трогательна, вот только зачем она тебе нужна? У этого Энрике хватило ума оценить силу твоего таланта, так что ты можешь не бояться остаться без его уроков, если дашь понять, что желаешь сохранять дистанцию.

– Зачем нужна дружба? А разве дружат зачем-то? Если вы так полагаете, то ваши представления о дружбе бедны и убоги. Дружат, потому что доверяют друг другу, потому что имеют общие интересы, потому что могут быть друг другу опорой и поддержкой в трудную минуту. Дружат, в конце концов, просто потому, что дружат.

– Разве ты всёго этого и не имеешь и без него?

– От кого?

– Разве я тебе не друг? Разве я тебе не помогаю и не поддерживаю? Разве у нас нет общих интересов, или ты мне не доверяешь?

Я помолчала. Действительно, неловко получилось, хотя в последнем пункте он прав. Я действительно ему не доверяю, потому что не знаю толком, что он такое, и чего в действительности хочет.

– Вы мне, безусловно, друг, – осторожно подбирая слова, сказала я, – но почему я должна из-за вас отказываться от других друзей? Разве одна дружба мешает другой?

– Мешает, если толкает к необдуманным поступкам. Ты можешь забыть, зачем живёшь на свете, увлёкшись дружбой с Корбуччи, а особенно – с этим ди Ногара.

– Но ведь могу и не забыть? К тому же, зачем я живу на свете, решаю только я.

– Я в этом не уверен. Женщины – слишком слабые существа, слишком легко поддаются тщеславию, соблазнам, а также тому, что они зовут любовью.

– Вот как? – я сухо усмехнулась. – Мне казалось, что ангелы должны лучше знать людей, а мой персональный ангел – лучше знать меня.

– Смею думать, что я достаточно в тебе разобрался. Так что тебе придётся выбирать – или я, или это юнец. Корбуччи – ещё куда ни шло…

– Это ультиматум?

– Если угодно, да.

Зря он это, очень зря.

– Ну, что ж, – сказала я. – Я завтра же напишу сеньору ди Ногара и попрошу составить мне компанию. А вы поступайте как знаете.

Ответа не последовало, да я и не ждала его. Честно говоря, сама не знаю, была ли я готова так резко сжечь мосты. Если он и вправду уйдёт, я испытаю очень сильное сожаление. Но вселившийся в меня чёрт властно толкал меня под руку, не позволяя пойти на попятную. Если меня просили, мне было очень трудно отказать, но если меня пытались заставить…

Так что с утра я и в самом деле села за составление письма Андресу. Дело оказалось нелёгким, я всё никак не могла придумать, куда бы пригласить его меня сопровождать, и чем это мотивировать. Я столько времени его избегала, и вот вдруг… Я не знала даже, как к нему обратиться. "Уважаемый сеньор ди Ногара"? Просто "Сеньор"? "Андрес"? В конце концов я решила обойтись вообще без обращения.

"Я искренне благодарна вам за цветы и внимание, которыми вы одариваете мои выступления. Я высоко ценю ваше мнение, и если у вас завтра, или в любой другой удобный для вас день найдётся пара свободных часов, я с удовольствием обсудила бы с вами спектакли нашего репертуара. Возможно, вас это удивит, но я начала думать, что была не права, отказываясь от вашей дружбы. И если вы на меня не в большой обиде, то напишите, где и когда мы с вами могли бы встретиться. С уважением

Анжела Баррозо"

Я перечитала плод своих получасовых трудов. Как бы он не подумал, что мне от него чего-то нужно, денег там, или ещё чего-то подобного. Что ж, если Андрес решится на встречу и спросит меня об этом, я с чистой совестью скажу, что ничего подобного и в мыслях не имела. А не спросит – тем лучше, будет ему приятный сюрприз, когда всё и впрямь ограничится разговорами об искусстве.

Я запечатала письмо, отправила его по почте и задумалась, что мне теперь делать. Вообще-то приближалась годовщина смерти моей матери, надо бы навестить могилы родителей. Я и так могла бы делать это почаще, но что поделаешь – на кладбище я либо не чувствовала ничего, будучи не в состоянии связать каменные кресты и надгробия с людьми, которых любила, либо наоборот, растравляла себя чуть не до истерики. Но сегодня, в мой законный выходной, съездить нужно. Я только положу цветы, и тут же пойду обратно.

Времени на покупку цветов ушло больше, чем я рассчитывала. Была уже вторая половина дня, когда я вылезла из извозчичьего экипажа у кладбищенских ворот. Мой отец, бывший человеком предусмотрительным, позаботился о месте последнего успокоения для себя и своей жены заранее, купив участок на хорошем кладбище под столицей. Я расплатилась с извозчиком, попросив подождать меня у входа, и направилась к приоткрытым створкам.

– Анжела!

Я обернулась на оклик. Ко мне подходил Андрес собственной персоной.

– Я так и думал, что вы сегодня приедете сюда.

– Думали? Ах, да… – я вспомнила, что рассказала ему и о дне смерти мамы, и о месте, где её похоронили рядом с отцом. – Вы получили мою записку?

– Да, и именно поэтому я здесь. Надеюсь, вы не возражаете, что я не стал дожидаться завтрашнего дня? Я свободен уже сегодня и могу посвятить вам не пару часов, а весь день.

– Я рада.

– Тогда позвольте…

Он предложил мне руку, и вместе мы направились вглубь кладбища, по узким дорожкам между сплошными рядами могил. На городских и окологородских кладбищах места вечно не хватало, и потому мои родные покоились в самом углу у ограды.

На колокольне кладбищенской церкви прозвонили два часа. Мы молчали, не один не решался начать разговор первым. Но почему-то это молчание не было неловким. Возможно, обстановка располагала, в таких местах не до болтовни. Андрес предоставил мне выбирать дорогу, и я уверенно подвела его к нужному месту. Мой отец не зря выбрал именно это кладбище. На нём лежала почти вся его семья. Пока я прихваченной метёлкой сметала с могил опавшие листья и нанесённый ветром мусор, Андрес прошёлся вокруг, читая надписи на соседних надгробиях.

– Я смотрю, здесь много ваших родичей, – негромко казал он.

– Да, – я уложила цветы у массивных постаментов и подошла к нему. – Это, например, мой дядя, старший брат моего отца. Он умер бездетным ещё до моего рождения.

– А родные вашей матери?

– В другом городе. Мою мать её родители привезли в столицу из провинции. Она была из театральной семьи, таких, как правило, на дорогих кладбищах не хоронят.

– Ещё совсем недавно их вообще отказывались хоронить на кладбищах, – согласился Андрес. – Вы что же, совсем одна на свете?

– Есть у меня какие-то дальние родичи, седьмая вода на киселе, но я с ними даже не знакома. Но, знаете, я всё-таки, не совсем одна. У меня есть друзья, это уже немало.

– А кто они? Видите ли, Анжела, – слегка оправдывающимся тоном сказал Андрес, – получается, что я о вас почти ничего не знаю. Может, у нас есть хотя бы общие знакомые?

– Вряд ли. В высшем обществе я не бываю, а наш театр вы, насколько я поняла, знаете плохо.

– Верно, но я пытаюсь восполнить этот пробел. Так кто ваши друзья?

– Ну, Энрике Корбуччи… – я замялась, поняв, что больше называть, собственно и некого. – Бьянка Арана…

– А тот человек, который не хотел, чтоб мы с вами виделись?

– Какой человек?

– А помните, когда я в прошлый раз приходил к вам за кулисы? Я тогда пошёл следом за вами… Нет, не подумайте, я не следил, просто направлялся к выходу. И услышал, как вы с кем-то говорите. Тот человек ещё сказал, что я должен знать своё место, не превращаясь из поклонника в нечто большее.

Я потрясённо промолчала. Я как-то привыкла к тому, что Голос слышу исключительно я. Видно, мой "ангел" проявил беспечность.

– Скажите, Анжела, это вы из-за него отказывались со мной встречаться?

– Д…нет, – ответила я.

Андрес хмыкнул и снова предложил мне руку. Мы медленно пошли обратно.

– Вы ведь с ним близкие друзья, не так ли?

– Да, – кивнула я, лихорадочно пытаясь вспомнить, что именно тогда было сказано.

– Кто он?

– Это имеет значение?

– Возможно. Насколько я понял, вы с ним довольно близки, причём он считает, что вправе давать вам указания. Он ваш наставник?

– Да… В каком-то смысле. Он даёт мне советы по работе над ролью.

– Дельные советы?

– Очень.

– Это, конечно, многое искупает.

– Что вы имеете в виду?

– Только то, что он, как я слышал, достаточно бесцеремонен. Считает возможным решать за вас, кто достоин, а кто нет, быть вашим другом.

– Вы на него обиделись? – спросила я.

– Разумеется, мне обидно. Я, кажется, не сделал ничего, что позволяло бы ему с порога меня отвергать.

– Он полагает, что вы можете отвлечь меня от работы.

– Вот как? А насчет себя он не боится?

– Нет. Ведь он же общается со мной по делу.

– Так что же, вам теперь ограничить свою жизнь только делом? Кто он, кстати? Какую должность занимает?

Я замялась.

– Он хореограф, – наконец сказала я.

– А как его зовут?

– Послушайте, Андрес, вы устраиваете мне форменный допрос.

– Простите. Быть может, я и впрямь излишне поддаюсь обиде, – некоторое время мы шли молча, но потом он заговорил снова: – Знаете, сдаётся мне, что всё, что он говорит, может быть так же применимо и к нему самому. Это прекрасно, что он помогает вам в работе, но не слишком ли близко вы его подпускаете? Работа – это одно, а личная жизнь – совсем другое.

"Да, – подумала я, – это было бы великолепным ответом Голосу. Вернуть ему его же упрёки. Беда только в том, что я не уверена, удастся ли мне теперь это сделать".

– А то он, похоже, уже начал считать вас своей собственностью, – добавил Андрес.

– Я обдумаю ваши слова. А сейчас давайте поговорим о чём-нибудь другом.

Мы немного прогулялись по окрестностям кладбища, после того, как Андрес добавил денег извозчику за дополнительное ожидание. Но прогулка вышла недолгой, и я сама поторопилась прервать её. В голове у меня завертелась одна мысль, но обдумывать её и одновременно беседовать с Андресом у меня получалось плохо. Так что я сказала, что была рада его увидеть, пробормотала что-то неопределённое, когда он спросил, увидимся ли мы снова, и мы расстались. Я направилась к воротам, но вместо того, чтобы сесть в экипаж, прошла мимо и направилась к кладбищенской церкви.

Мысль наконец-то оформилась и оказалась не слишком приятной. Голос назвал себя ангелом, но что если он и впрямь, как я подумала когда-то, – падший ангел? Или, попросту говоря – чёрт?

Я вспоминала подробности нашего знакомства, начиная с самых первых странностей. Заколка… Туфли… Шампанское… У меня так и не хватило сил от всего этого отказаться. Что это, как не склонность к суетности и греху? Правда, мне всегда казалось, что Сатана, как и Бог, на мелочи не разменивается, и ханжи, уверяющие, что нечистый сидит в каждом зеркале, и женщина, хоть немного думающая о своей внешности, становится его верной помощницей, мягко говоря, не совсем правы. Но ведь действительно – мне один за другим подбрасывали соблазны, и ни перед одним из них я не устояла. И теперь мне предложен ещё один – тщеславное стремление к успеху.

Да, но ведь от ещё одного соблазна, от плотских утех, Голос меня оберегает, как зеницу ока. Странно как-то для соблазнителя… Но что я знаю о Враге рода человеческого? Может, он готовит для меня что-то и вовсе невообразимое. И сейчас я почувствовала, что мне становится страшно.

В церкви было почти пусто. Уже начиналась вечерняя служба, но прихожан было мало, едва полтора десятка человек. Я скромно присела на одну из задних скамеек и устремила взгляд на распятие над алтарём. Может быть, попросить об исповеди? Нет, я сегодня и завтракала, и обедала, придётся подождать хотя бы до завтра. А ведь на прошлую пасху я не рассказала священнику о Голосе, когда исповедовалась ему в ближайшем к моему пансиону храме Святой Каролины. Ещё один мой проступок перед Небесами… Но тогда общение с Голосом не казалось мне грехом. Вот умница, сама могла бы подумать: там, где речь идёт о сверхъестественном, лучшего советника, чем священник, не найти. Полагала в гордыне своей, что сама со всем разберусь. Хоть и поняла уже, что к Небесным силам "ангел" никакого отношения не имеет.

Служба кончилась. Люди разошлись, священник тоже ушёл в боковую дверь. Служка вынес несколько свечей и сложил их в ящик у одной из колонн. Я вручила ему монетку, взяла свечу, зажгла её и поставила перед алтарём. Потом опустилась на колени и принялась молиться с жаром, которого не испытывала с детских лет. Господи, спаси и помилуй! Помоги разобраться и не оступиться неразумной рабе Твоей…

Тихий звук органа заставил меня вздрогнуть. Служка к тому времени уже ушёл, и я полагала, что нахожусь в храме в полном одиночестве. Оказалось, нет, органист ещё был на месте, а может, вернулся, и теперь играет что-то негромкое, но очень красивое. Тоже, наверное, полагает, что в храме никого нет. Я невольно прислушалась, не отрывая взгляда от отрешённого лика Спасителя. А орган набирал силу, мощь, и вот он уже гремит, иначе не скажешь.

Низкие, басовитые звуки мощно, но мягко падали вниз, словно спрыгивая с высоты, более высокие приобретали совершенно потустороннее, неземное звучание, паря в вышине и скатываясь оттуда стремительными аккордами. То вкрадчивые, то грозные, они плыли в воздухе, наполняя его без остатка, и уже не осталось в нём места ни для чего, кроме музыки. Созвучия обвивали колонны, уносились вдаль, за алтарь и возвращались оттуда, уже приглушённые, но налившиеся ещё большей глубиной и красотой. Эти отзвуки окрашивали основную мелодию совершенно удивительными оттенками.

Грозный ропот переплетался с нежным зовом, и ураган потихоньку начал стихать, словно расходились, отгремев грозой, нахмуренные тучи. Мелодия стала тише, ясная, как омытое дождём небо. Вот дробно, как капель, раскатились последние звуки, и стало тихо.

Я с трудом поднялась на ноги, только теперь осознав, как затекли колени. Потрясение медленно проходило, но из дверей церкви я вышла как во сне. Экипаж стоял на прежнем месте, у ворот кладбища.

– Я думал, вы уж не вернётесь, – приветствовал меня кучер.

– Извините, – тихо сказала я, влезая внутрь.

Экипаж тронулся. Подпрыгнул на выбоине, перевалился с боку на бок и покатил ровно. Мерно цокали копыта, мимо проплывал пригородный пейзаж. Я смотрела в окно, думая о том, что вряд ли в этой церкви работает второй Файа. И ведь я уже слышала подобную музыку. Не похожую – но имеющую нечто общее, этакий почерк, выдающий авторство. И оказывающую на меня сходное воздействие.

Неужели и в храме для меня нет спасения? Или наоборот – раз он может играть в церкви, то не служит ли это доказательством, что к дьявольским силам он не имеет отношения? Нет, я не разберусь с этой загадкой сама, только окончательно запутаюсь.

В ближайшее воскресенье я исповедалась. Отец Микеле, мой духовник в церкви Святой Каролины, посоветовал мне побольше молиться, смирять свои суетные желания, не слушать Голоса, а если наваждение будет продолжаться – подумать об уходе от мира. А, кроме того, спросил, не обращалась ли я к врачу. Я сказала, что и Голос и музыку слышала не одна я, так что это не плод моего расстроенного воображения, но не знаю, поверил ли он мне. Из исповедальни я вышла совершенно неудовлетворённая.

***

Осень плавно перетекла в зиму. Декабрь был дождливым, но в середине месяца похолодало и выпал снег, пролежавший два дня. Меня ввели в «Зачарованный лес» на роль одной из невест на балу, правда – во второй состав. Три недели репетиций, и после финального прогона третьего акта на сцене меня сочли пригодной. Мой дебют в лучшем, на мой взгляд, балете нашего театра должен был состояться через день. Он и состоялся, но немного не так, как планировалось.

Утро начиналось как обычно. Сеньор Флорес с сеньором Сорро проводил с нами обычный урок, когда в класс внезапно ворвался сеньор Росси.

– Мачадо заболела! – громко сообщил он.

– Вот как? – спокойно переспросил Флорес. – Что ж, вызывайте дублёршу.

– В том-то и дело, что у нас нет дублёрши! Коуту отпросилась на несколько дней на похороны родственника, а Больше Птицу у нас никто не танцевал. Нам придётся либо производить срочную замену спектакля, либо возвращать деньги.

Пока балетмейстеры переваривали это сообщение, дверь снова хлопнула и вошёл сеньор Эстевели. Было видно, что он озабочен не на шутку. Репетиция остановилась, все присутствующие во все глаза уставились на начальство, насторожив уши.

– Вы уже знаете, сеньор Флорес? – спросил директор. – Впрочем, вы наверняка ещё не знаете самого худшего. Сегодня ожидается её величество.

Кто-то рядом со мной присвистнул.

– Значит, отменять спектакль нельзя, – замогильным голосом подытожил главный хореограф.

– Да, речь может идти только о замене. И всё же, какой скандал! – сеньор Эстевели взялся за голову. – Такого в нашем театре давно не было. Сеньор Флорес, сеньор Росси, от вас зависит доброе имя нашего театра и расположение к нам её величества. Каким спектаклем можно заменить "Зачарованный лес"?

– А зачем его менять? – спросил незаметно подошедший к ним Корбуччи. – Птицу может станцевать сеньорита Баррозо. Она знает эту партию, и, поверьте, более чем достойно.

Директор, хореограф и режиссёр уставились на ведущего танцовщика Оперы так, словно впервые узнали о его существовании.

– Сеньорита… Баррозо? – переспросил сеньор Эстевели.

– Да, вот она, – и Энрике указал на меня.

– И, говорите, она знает партию? – задумчиво переспросил сеньор Флорес.

– Бред! – заявил сеньор Эстевели.

– Погодите, господин директор, – жестом остановил его Флорес и направился прямо ко мне между посторонившихся танцоров. Остальные потянулись за ним.

– Сеньорита Баррозо, вы действительно сможете сегодня станцевать Деву-Птицу? – вопросил Флорес, останавливаясь прямо передо мной.

– Я… – я затравленно оглянулась на Энрике. – Я репетировала… Я не знаю… Я…

– Да или нет?

– Она сможет, – рука Корбуччи легла на моё плечо. – И она продемонстрирует вам это прямо сейчас.

– Тогда пойдёмте на сцену, – решительно сказал главный хореограф.

– Флорес, вы уверены? – негромко спросил Эстевели.

– Мы ничего не теряем в случае неудачи, господа. Давайте попробуем.

Первый акт, где Дева-Птица не появляется, повторять не стали, а в третьем выпустили часть бала, начав сразу с появления Мага с Чёрной Птицей. По каменным лицам начальства трудно было сказать, как они относятся к моему танцу, но после окончания прогона сеньор Флорес как о чём-то само собой разумеющемся сообщил, что меня ждут в гримёрной за час до начала спектакля.

В гримёрной я была за два, но, несмотря на ранний приход, белый и чёрный костюмы уже ждали меня, так же как и гримёр. Комната, выделенная мне после перевода в солистки, маленькая, тесная, едва вмещающая стол, диван и манекены с костюмами, сегодня казалась мне особенно душной. К счастью, мне не докучали, только перед самым началом пришёл сеньор Росси, спросивший, готова ли я. Я храбро кивнула и направилась за кулисы.

Я помнила, что я испытала, впервые выйдя на сцену в одиночестве. Это было на гастролях, и – вот совпадение! – во всё том же "Лесе". Концерт выпускников не в счёт, тогда я думала лишь о том, как бы отделаться, не провалившись. А на гастролях мне достался характерный танец, и я впервые вышла на сцену, думая об оценке не преподавателей и экзаменаторов, а зрителей. Это было страшно – оказаться в центре внимания, без прикрытия товарок по кордебалету, однако я твёрдо сказала себе "надо", вышла и станцевала. Но это не шло ни в какое сравнение с тем, что я испытывала сейчас. Королевская опера, ведущая партия в балете, и в каком балете! И, словно этого мало – в зале присутствует её величество!

Наверное, начинающая балерина должна визжать и прыгать от радости, получив такую роль. Наверное, она должна летать по сцене, ног под собой не чуя, выкладываясь но полной программе, чтоб, не дай боже, не упустить такой шанс. Наверное… Но лично я ощущала только гнетущий страх и желание поскорей оттанцевать своё и убраться со сцены подобру-поздорову. К тому же мне постоянно казалось, что я танцую отвратительно. Даже то, что получалось на репетиции, не выходило теперь. И я постоянно ловила себя на том, что вот здесь не докрутила, тут не дотянула, вот в этом движении "падаю"… Откручивая тридцать два фуэте в третьем акте, я не удержала точку и прошлась по сцене вперёд, закончив почти над самой оркестровой ямой. Даже стук пуантов, который для публики глушит оркестр, но самим-то танцовщикам отлично слышен, сегодня казался мне каким-то особенно оглушительным. Тем не менее, как ни странно, зрители мне аплодировали. И, слушая эти аплодисменты, я понемногу позволяла себе поверить, что, кажется, не проваливаю спектакль. К счастью, о присутствии королевы я вспоминала лишь периодически, а то, наверное, вообще бы танцевать не смогла.

Наконец отзвучали последние аккорды, я вместе со всеми вышла на поклоны, ошарашенно улыбаясь и чувствуя себя, как мальчишка, на спор с приятелями прыгнувший в реку с обрыва. Ноги дрожат, сердце стучит, восторг от собственной храбрости мешается с облегчением от того, что всё уже позади. И ты даже согласен, что это было здорово, вот только повторить сей подвиг что-то не тянет.

Моя маленькая гримёрная утонула в цветах. Наверное, всё, что принесли для Мачадо – не пропадать же добру! – подарили мне. Цветы чуть не выжили меня в коридор, я с трудом пробралась к моему стулу, а для пришедших поздравить меня места уже просто не осталось. А они были, эти пришедшие, за дверью толпилось довольно много народа, но я решительно захлопнула створки её, не торопясь переодеваться. Видеть кого-то сейчас мне не хотелось, я и так была переполнена переживаниями и впечатлениями.

– Анжела, – мягко сказал знакомый негромкий голос.

Странно, только что из-за закрытой двери доносился изрядно раздражавший меня шум, а тут он словно куда-то исчез. Вернее, перестал замечаться.

– Анжела, я горжусь тобой. Это лишь начало, но оно было достойным. Тебя ждёт большое будущее, постарайся не дать ему себя ослепить. И не забывай того, с чьей помощью оно стало возможным.

– Анжела! – в дверь требовательно забарабанили, и весёлый голос Корбуччи прокричал: – Анжела, вы ещё долго? Шампанское стынет!

– Какое ещё шампанское?

– Надо же отпраздновать счастливое спасение спектакля и чести нашего театра!

Ах да, верно… Праздновать мне тоже не хотелось, я слишком устала, но не разочаровывать же людей. Стоило мне открыть дверь, как раздалось приветственное многоголосое "А-а!", и меня мгновенно окружили и повлекли в зал для банкетов, где было приготовлено целое пиршество. Я, честно говоря, ожидала, что праздновать мы будем в узком кругу коллег и руководителей театра, но в зал набилась целая куча посторонних. Впрочем, это для меня они были посторонними, а все прочие были хорошо знакомы с этими любителями театра.

Празднование начал сеньор Эстевели.

– Только что я имел аудиенцию у её величества, – проникновенно сообщил он. Выдержал паузу, дав напряжению достигнуть критической точки, и провозгласил: – Её величество выразила мне свою признательность за доставленное удовольствие. Это триумф, господа, и этим триумфом мы обязаны вам, сеньорита Баррозо! Я рад, что вы работаете в нашем театре.

Я почувствовала, что неудержимо краснею. Никогда раньше мне не приходилось становиться объектом подобного чествования. А ведь это было только начало. Эстафету подхватил сеньор Риас.

– Господа, сегодня мы присутствовали при рождении новой звёздочки Королевской Оперы! От всей души желаю вам, сеньорита Баррозо, новых успехов! И не опускайте планку!

Тосты шли один за другим. Если бы я после каждого из них выпивала по бокалу вина, то к концу праздника напилась бы в стельку. Где-то около часа ночи я робко сказала, что мне вообще-то пора. Мой жалкий лепет ни на кого не произвёл впечатления, все возражения, что, мол, завтра рано вставать, дружно отмели, а сеньор Эстевели в порыве хмельной щедрости объявил, что дарит мне завтра дополнительный выходной. Ещё часа через два я засобиралась домой куда решительнее. Собравшиеся, похоже, настроились праздновать до утра, но теперь я проявила неуступчивость и заявила, что сегодня был трудный день, и я устала. Против этого возражать не приходилось, и силком меня удерживать не стали. Данным на радостях выходным я воспользовалась, чтобы отоспаться, хотя велик был соблазн прийти в театр, специально чтоб полюбоваться на помятую физиономию Энрике.

Я сама не знала, жду я ли каких-либо перемен после своего выступления. Наверное, всё-таки ждала и была бы сильно разочарована, если бы их не последовало. Но что-то сдвинулось, и мне предложили разучить партию волшебницы Лилии в "Замке снов", забрав взамен Кошку. Разумеется, я согласилась. Лилия хоть и не главная героиня, но партия более чем заметная, действующая на протяжении всего спектакля. К тому же теперь я твёрдо надеялась на Ясмин в "Жозефине". Что её будут ставить, в театре уже никто не сомневался, и теперь ждали распределения ролей. Что Жозефину заберёт себе уже вполне оправившаяся от внезапного заболевания Марсела, ясно было с самого начала, и солистки делили между собой королеву призраков и Девушку, танцующую па де де в первом акте. Неясно было также, кто станет дублёром Мачадо.

Наконец список исполнителей вывесили на стенде у входа в репетиционные залы. Я первым делом посмотрела, разумеется, на строчку Ясмин, и нашла там чужие имена. Среди Девушек меня так же не оказалось. Окончательно разочарованная, я окинула взглядом весь список, и обнаружила свою фамилию на самом верху. Меня поставили на роль Жозефины во второй состав.

***

– Веселее! Вы радуетесь тому, что выбрались из могильного плена, пусть и на короткий срок. А теперь – серия гран-жете ["большой прыжок" – прыжок с ноги на ногу, при котором танцор почти садится в воздухе на шпагат] наискосок. Так, неплохо.

Репетицию с исполнителями главных партий вёл лично сеньор Флорес. Свои партии мы уже выучили, и теперь шла репетиция с кордебалетом. Я украдкой поглядывала на девочек, большую часть из которых я знала, с которыми, случалось, ссорилась и мирилась, сплетничала, выпивала, менялась вещами… Большая часть из них так и танцевала в массовых сценах, и останется в них надолго, если не навсегда. Только Джованина в этом году перешла в разряд корифеек, чуть приблизившись к ступеньке, на которую, во многом неожиданно для себя самой, вскочила я. Но и с ней я не здоровалась, как и она со мной, и вообще мы вели себя так, словно были вовсе незнакомы. Иногда мне хотелось послушать, что они говорят между собой обо мне, если говорят, но я подозревала, что ничего лестного не услышу.

Репетиция окончилась. Её участники стали расходиться, а сеньор Флорес подозвал меня.

– Вы прекрасно танцуете, – сказал он. – Ваша техника выше всех похвал, но вот выражение… Вы слишком скованны. Вы делаете всё, что нужно, но это лишь танец, а не игра. Что у вас было по пантомиме?

– "Удовлетворительно".

– Это чувствуется. Второй акт вы ещё можете просто танцевать, но в первом – пантомимические сцены, и вот их вы порой просто проваливаете. Поработайте над собой. Мы ещё некоторое время будем оттачивать второй акт, но вскоре перейдём к детальной разработке первого, и тогда может встать вопрос о вашем снятии с роли. Надеюсь, что до этого не дойдёт, но вам придётся потрудиться.

– Я постараюсь.

– Постарайтесь. Вы прекрасно справились с Птицей, так что вы можете, если захотите. Словом – всё в ваших руках.

Я удивлённо посмотрела на него. Мне казалось, что если я где и была скованна, так это в "Лесе", а танцуя Жозефину, я покамест так не волновалась, ведь мы ещё даже не перенесли репетиции на сцену. Но в роли Птицы пантомимы практически нет, так что, может быть, он и прав.

Энрике, помнится, уже говорил мне о чём-то подобном. И советовал постараться забыть о том, что я на сцене. Но мне этого так и не удалось. На сцене я, случалось, умирала от волнения, но даже если и нет, то играть, изображать кого-то, всегда было для меня самым сложным. "Удовлетворительно" по пантомиме я вытянула с грехом пополам, чтобы не портить окончательно свой табель, обычно же у меня оценки были куда хуже. Я всегда ужасно неловко чувствовала себя, когда приходилось по заданию учителя разыгрывать какой-нибудь этюд, а на меня в этот момент все смотрели.

Но в "Жозефине" без этого не обойтись. Я медленно шла по парку, пытаясь представить, что именно должна была чувствовать девушка, которую я танцую, и как это можно лучше передать на сцене. Так, что бы вышло понятно и выразительно, но в тоже время не выглядело глупо. Другие прохожие, бегающие по парку дети отвлекали меня, я свернула в боковую аллею и присела на скамейку, пытаясь сосредоточиться, погрузиться во внутренний мир своей героини. Вот Жозефина сидит на лавочке перед своим домом, вот к ней подходит Бернар… Она не сразу замечает его, но потом оборачивается, как можно более естественно. Я чуть вздрогнула и повернула голову. Как её держать – вот так? Или лучше вот так? Я улыбнулась невидимому возлюбленному. А теперь сцена с цветком. Попробовав по-разному обрывать лепестки, я наконец выбрала позу, показавшуюся мне самой красивой. Надо будет ещё посоветоваться с Голосом, но, кажется, и так неплохо. А вот Жозефина замечает, что последний лепесток выпадет на "не любит". Я с искренним огорчением отбросила тонкий стебелёк. Нет, пожалуй, это движение лучше обозначить почётче, а то зритель может не понять. Вот так.