Текст книги "Девушка и смерть(СИ)"

Автор книги: Мария Архангельская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

– Ты сможешь.

Я недоумённо посмотрела на Бьянку.

– Что?

– Что "что"?

– Что ты сказала?

– Я ничего не говорила.

– Но ведь я же слышала!

– Что ты слышала?

– Ты сказала: "ты сможешь".

– Я вообще ничего не говорила, – Бьянка пожала плечами. – Тебе послышалось.

Я захлопала глазами, ведь я была готова поклясться, что явственно слышала эти слова. Однако зачем Бьянке меня обманывать?

Мы с Бьянкой распрощались, она пошла готовиться к сцене бала, а я осталась досматривать балет. До конца я, впрочем, не досмотрела: странное происшествие почему-то сбило меня с романтического настроя, в котором я всегда смотрела "Зачарованный лес", заставив вспомнить, что завтра рано вставать. К тому же завтра давали оперу "Доктор магии", в балетном акте которой, "Вакханалии", танцевала и я, так что надо было отдохнуть как следует.

С Бьянкой мы встретились на следующий день в классе.

– И часто ты так смотришь балеты? – спросила она меня, когда мы встали у станка.

– Да частенько.

Она хмыкнула.

– По-моему, они должны нам уже надоесть хуже горькой редьки. Мне, по крайней мере, надоели.

"Зачем же ты пошла танцевать, если не любишь танца?" – хотела спросить я, но не спросила. Кто знает, может, её тоже отдали в училище, не спросив её согласия. Её родители имели какое-то отношение к театру, как и у большинства из нас.

– А что-нибудь другое любишь? Оперу, например?

– Вообще-то я иногда хожу в театр Милани, – призналась Бьянка. – А музыки я уже накушалась выше горла.

– Сеньориты, не отвлекайтесь, – призвала нас балетмейстер. Сегодня мы занимались с сеньорой Вийера, которой побаивалась не только вся балетная труппа, но и оркестр, и даже дирекция. – Ну-ка, выходите на середину. Раз вы позволяете себе болтать во время экзерсиса, следовательно, он у вас безупречен. Вот и покажите нам, на что вы способны.

Делать нечего, пришлось выходить и показывать на глазах у остальных девушек. Синьора Вийера отпустила несколько ядовитых замечаний, кто-то весьма выразительно фыркнул у меня за спиной. Наконец экзекуция закончилась.

– Старая ведьма, – прошипела Бьянка, выходя из класса.

– В чём-то она права.

– Ну да, конечно. Посвяти всю жизнь балету, и станешь великой и знаменитой. Да кому интересно, как мы танцуем? Та же Мачадо – прима, потому что спит с герцогом ди Соуза.

– Не скажи. Она действительно прекрасно танцует.

– Ты можешь танцевать хоть гениально, но если у тебя нет протекции, так и останешься в массовке.

– Значит, осталось обзавестись протекцией. Вот влюбится в нас какой-нибудь герцог… – я улыбнулась.

– Как же, жди, – фыркнула Бьянка. Помолчала и мечтательно добавила: – А вообще-то, неплохо бы. Дом, карета, драгоценности, куча денег…

– До тех пор, пока ты ему не надоешь. Нет уж, слуга покорная.

– Что, не хочешь много денег?

– Смотря, как считать. Миллион в год не хочу. И даже десять тысяч не хочу. А вот тысячу-другую, чтобы снять нормальную квартиру, немножко приодеться, летом пожить за городом… Вот от этого я бы не отказалась.

– Какие-то у тебя скромные мечты.

– Уж какие есть. Дай мне кучу денег, и я не буду знать, что с ними делать. Но это даже и не мечты. Так, рассуждения на тему.

– Но о чём-нибудь ты мечтаешь?

– О реальном. О том, что может осуществиться.

– Например?

– Например, я уже несколько дней мечтаю съесть сладкий апельсин. Люблю апельсины.

– Так за чем дело стало, возьми да купи.

– Денег нет. У меня сейчас всё до последнего гроша расписано, я в начале месяца потратила больше, чем рассчитывала. Вот выдадут нам жалованье в следующем месяце, куплю.

Вечером, за час до спектакля, я, как и положено, была в нашей гримёрной. Переодевшись, я села на своё место за длинным столом с зеркалами, сама свернула волосы в узел на затылке и, не дожидаясь сбивающейся с ног гримёрши, принялась краситься. Я вообще предпочитала всё делать сама, прибегая к чужой помощи только тогда, когда без неё нельзя было обойтись. В "Вакханалии" же я выступала не в первый раз, так что уже успела изучить и причёску, и грим. За соседним столом девушки обсуждали чей-то скоропалительный брак, я прислушалась и, не глядя, сунула руку в ящик стола. Пальцы наткнулись на что-то упругое и прохладное, я опустила глаза и увидела лежащий в углу ящика, прямо на коробке с пудрой, большой оранжевый апельсин.

Здравствуйте, пожалуйста! Откуда он здесь взялся? Сама я его туда не клала, это я помнила совершенно точно. Но не сам же по себе он тут возник. Забыл кто-то другой? Но ящики у нас индивидуальные, хоть и не запираются. Я заглянула поглубже внутрь, но никаких следов того, что кто-то перепутал мой ящик со своим, не было. О моей же апельсиновой мечте не знал никто, кроме Бьянки.

– Бьянка, – окликнула я подругу, – это не твой апельсин?

– Нет, не мой.

– Странно. Представляешь, нашла в ящике стола, – я подняла фрукт повыше и громко спросила: – Девочки, чей апельсин?

Владелец не нашёлся. На меня оглянулись, пожали плечами и вновь вернулись к прерванным делам.

– Похоже, ничей, – растерянно сказала я.

– Ну и съешь его, – посоветовала Бьянка. – Тебе же вроде как хотелось?

Я ещё немного повертела в руках ярко-оранжевый шар и вонзила ноготь в плотную кожицу.

***

Проснувшись на следующее утро, я довольно долго лежала, не торопясь вставать и ловя последние обрывки сна. Сегодня был мой законный выходной, а потому я могла никуда не торопиться и всласть поваляться в постели. Но счастливой я чувствовала себя не поэтому. Мне приснился чудесный сон, и единственное, что немного омрачало моё счастье, было сожаление о том, что он уже закончился.

Мне снился танец. Танец, по сравнению с которым то, что исполняла Марсела Мачадо, казалось лишь жалким подражанием настоящему искусству. Я кружилась, как подхваченный бурей листок, но я управляла этим полётом, полностью контролируя каждое своё движение и чувствуя искреннее наслаждение от того, как ловко и послушно моё тело. Я не знала, кто сочинил музыку, которую я слышала во сне, кто придумал движения, которые я исполняла, но они были прекрасны. Пытаясь вспомнить, где я была во сне, и не было ли там кого-то ещё, я поняла, что не видела и не слышала ничего вокруг. Даже если там что-то и было. Танец заполнил всё, танец и музыка, страстный огонь и чёткий ритм, которые я пыталась выразить в движении, не знаю, удачно или нет…

Ладно, пора вставать. Я откинула одеяло и поднялась, мышцы ног и живота откликнулись слабой тянущей болью; похоже, вчера я устала сильнее, чем думала. Я потянулась, оделась, заправила постель и встала к подоконнику, чтобы проделать обычный экзерсис.

После первого же движения боль усилилась и не прекращалась всё время, пока я проделывала первое упражнение. Да что это со мной такое? Закусив губу, я заставила себя довести дело до конца, повернулась, опираясь по подоконник вместо станка, и принялась проделывать упражнения другой ногой. Болели не только ноги, но и пресс, и спина, и даже руки, словно я вчера не оттанцевала одну сцену в спектакле, а целый день таскала тяжести по лестнице. Закончить экзерсис удалось с большим трудом, хотя под конец стало немножко полегче. Наконец я плюхнулась на стул, чувствуя себя совершенно измочаленной. Мысль о том, чтобы встать и куда-то пойти, вызывала искреннее отвращение. Чёрт знает что. Неужели я перетрудилась со своими дополнительными занятиями? Если я буду так себя чувствовать после каждого балета, то скоро вообще танцевать не смогу.

Наконец я всё же встала и занялась завтраком, хотя есть особо не хотелось. Но пара бутербродов и чашка кофе меня взбодрили, так что я почувствовала, что, пожалуй, всё же в силах дойти до ближайшей булочной и купить свежего хлеба на сегодня и завтра. Достав зеркало, я распустила заплетённые на ночь в косичку волосы и принялась их расчёсывать. Забавно, многие девушки завидовали тому, что волосы у меня вьются от природы, в то время как я сама предпочла бы, чтоб они были хоть немного попрямее и не напоминали так сильно овечью шерсть.

В дверь постучали, я крикнула "Войдите", и ко мне заглянула Луселия, жившая в соседней комнате.

– Привет, – сказала она. – У тебя спичек не найдётся? А то у меня кончились.

– Найдётся, – я открыла комод и достала коробок. Луселия взяла из него несколько штук, но не ушла, а присела на второй стул.

– Красивая у тебя заколка, – сказала она.

– Это мамина.

– Да, – кивнула Луселия, явно имея ввиду что-то своё. – А ты слышала, что Джина Риас съезжает?

– Куда?

– На отдельную квартиру. Нашла себе покровителя. Везёт же некоторым! – в её голосе слышалась откровенная зависть. – Теперь будет жить, как королева.

Не отвечая, я стала натягивать ботинки.

– Ты куда-то идёшь? – спросила Луселия.

– Да, за хлебом.

– Давай вместе.

Мы неторопливо прогулялись до булочной, болтая о том, о сём, и там расстались. Она пошла дальше по лавкам, я же отправилась обратно. Боль в теле уменьшилась, и я надеялась, что к завтрашнему дню она пройдёт. Что же всё-таки со мной случилось? Вроде нигде меня не продувало, и растяжений я не получала… Чудеса, да и только.

Около крыльца пансиона стояла хозяйка, бурно выяснявшая отношения с молочником. Я вежливо поздоровалась, проходя мимо, но ответом меня не удостоили. Да, девушке, сподобившейся уехать отсюда, можно только позавидовать. Я попыталась представить себе, каково это – иметь покровителя, который везде будет платить за тебя. Но ведь это означает, что придётся сообщать ему обо всех своих тратах. Или он просто будет давать Джине деньги, которые она сможет расходовать по своему усмотрению? Так удобнее, но всё равно зависимость слишком велика. Окажись я в таком положении, и я бы постоянно чувствовала неуверенность в завтрашнем дне, не говоря уж о том, что, продавая себя, лишаешься свободы поступать, как сочтёшь нужным. Но, может, у них любовь, и он не ставит Джине условий? Так значит, начнёт ставить потом. Быть может, я и похожа на ту лису, что сетовала на незрелость винограда, но сама я, по зрелом размышлении, на такое бы не согласилась.

С Луселией я встретилась на следующий день. День был особенным – состоялась генеральная репетиция "Рождественской сказки", и прошла вполне удовлетворительно. Не без накладок, конечно, но накладки во время прогона – вещь почти неизбежная. Более того, среди персонала нашей Оперы бытует поверье, что если генеральная прошла без сучка, без задоринки, то премьера, скорее всего, провалится.

С Луселией мы были соседками не только по комнате, но и по столу в гримёрной, поэтому, переодеваясь и разгримировываясь, я постоянно слышала её щебетание, обращённое, правда, по большей части не ко мне. Я причесалась и принялась закалывать волосы, когда Луселия снова обратила на меня внимание.

– Да у тебя их две! – сказала она, глядя на мои заколки.

– Да, парные.

– Слушай, отдай одну мне, а?

– Отдать тебе? У тебя разве своих нет?

– Таких – нет. Я о такой давно мечтала.

– Они же парные.

– Тем более. Значит, у тебя одна останется.

Я вытащила заколку из волос, подержала в руке. Отдавать было жалко, отказывать – неловко. Придумать же достойную причину для отказа я с ходу не могла.

– Ну дай, а? – просила Луселия. – Что тебе стоит? А я тебе свою шляпку дам поносить. Помнишь, с листьями, ведь она тебе понравилась?

Я вздохнула и протянула заколку приятельнице, твёрдо сказав себе, что не в вещах счастье. И ещё неизвестно, что хуже – мучиться сожалением о потерянной заколке, или чувством вины, оттого что из жадности отказала в пустяковой услуге.

– Спасибо! – обрадовалась Луселия. – А шляпку когда захочешь возьмёшь, хорошо?

Я махнула рукой, вдела в волосы вторую заколку и пошла к выходу.

Премьера должна была состояться два дня спустя. Чувствовала я себя вполне прилично, а потому решила свои занятия всё же не прерывать. Если я снова почувствую себя такой же усталой, то, конечно, придётся снизить нагрузку. А сейчас я опять пришла в пустующий класс и, запершись там, повторила вариацию [небольшой танец одного или нескольких танцовщиков, технически сложный, часть па де де, па де труа и др.] Софии. Вроде бы получалось неплохо. Невольно вспомнился недавний сон и чувство полёта, которое я тогда испытала. Жаль, что нельзя повторить это наяву, ведь даже сумей я вспомнить тот свой танец в подробностях, теперь я не была такой невесомой, как в своём сне. Как же там было? Вроде бы там начиналось с балансе [движение, в котором переступание с ноги на ногу с приседанием и подъёмом на полупальцы, сочетается с наклонами корпуса, головы и рук, создавая впечатление мерного покачивания], потом шло несколько прыжков… Я попыталась изобразить своё тогдашнее движение. Да, вот так. Потом па де буре [мелкие танцевальные шаги, чеканные и слитные] и пируэт. Я начала напевать про себя, хотя музыка вспоминалась ещё хуже, чем танцевальные па. Но совсем без неё было скучно и неудобно.

Танцевала я сначала медленно и неуверенно, не столько вспоминая, сколько импровизируя, но постепенно увлеклась. Мои движения становились всё изящнее и увереннее, танец разворачивался и развивался. Словно кто-то подсказывал мне, что делать дальше, и музыка, которую я слышала в своём воображении, становилась всё явственней и громче. Я пыталась воплотить в своём танце воспоминания о полёте и счастье, пережитых во сне.

Нога внезапно неловко подвернулась, и лодыжку пронзила острая боль. Я остановилась, с трудом удержав равновесие, и замерла, прислушиваясь к себе. Боль потихоньку уходила. Я осторожно наступила на пострадавшую ногу, встала на пальцы, сделала пируэт, но всё было в порядке. Нога слушалась и больше не болела. Ух, а то я уже испугалась…

Впервые оглянувшись по сторонам, я наконец-то заметила, что за окнами уже совсем темно. Это сколько же я так протанцевала? Не меньше часа, ведь начинала я в сумерках. Как бы опять не перетрудиться. Было тихо, даже как-то слишком тихо, как бывает, когда только что был шум, и вдруг прекратился. Ничего удивительного, ведь музыка была такой реальной, что впору поверить, будто я и впрямь танцевала под аккомпанемент оркестра.

Перенапряжение на следующий день дало о себе знать, так что Соланос обратил внимание, что я танцую, что называется, в полноги. Мне оставалось лишь порадоваться, что в этот раз с нами занималась не сеньора Вийера. Тогда бы я не отделалась замечаниями и призывами собраться и быть повнимательнее.

Я переобувалась после урока, когда ко мне подошла Луселия.

– Анжела, ты не брала заколку?

– Какую?

– Которую ты дала мне недавно.

– Нет, а что?

– Она пропала, и я нигде не могу её найти!

– Может, она у тебя дома лежит?

– Искала я дома, нет её там!

– Ну, тогда не знаю, – я развела руками.

Луселия отошла и, что-то ворча себе под нос, принялась перетряхивать свой ящик. Подошла Бьянка и предложила пойти погулять вместе с ней и ещё несколькими девочками, но я отказалась, решив как следует отдохнуть перед завтрашней премьерой.

***

Премьера! Первая за всё время моей работы в театре. Ради такого случая я даже изменила своей привычке являться в последний момент и пришла одной из первых. Конечно, если подумать, спектакль как спектакль, но у меня в жизни было слишком мало праздников, чтобы упускать даже самый пустяковый из них. Хотя и ответственность большая – от того, как мы все сегодня станцуем, зависит, быть или не быть всему балету. Но если всё пройдёт удачно, нас ждёт угощение и поздравления, пусть не от публики, которая, конечно, не снизойдёт до танцовщиц кордебалета, но от дирекции и наших балетмейстеров.

Войдя в непривычно пустую комнату, я бросила на стул сумку, поздоровалась с теми, кто пришёл ещё раньше меня (таковых оказалось всего двое) и подошла к ряду манекенов с нашими костюмами. Сегодня можно было не торопиться, поэтому я лишь посмотрела, нет ли на моих платьях пятен или иных дефектов. Конечно, костюмеры всё тщательно проверяют, но я немного волновалась и хотела убедиться во всем сама. Длинное платье для бала, пачки Снежинки и Цветка были в полном порядке. Я вернулась к столу, глянула в зеркало, опустила глаза и увидела лежащую на столешнице заколку.

Я взяла её в руки. Заколка была та самая, подаренная мной Луселии, а потом ею потерянная. Странно, я ведь только что подходила к столу и была готова поклясться, что на нём ничего не было. Я оглянулась на вполголоса беседующих товарок. Да нет, не похоже, чтобы кто-то из них положил её, когда я отворачивалась. Значит, я сама была невнимательна. Наверно, кто-то из уборщиков нашёл вещицу и, зная, что она принадлежала мне, оставил у меня на столе. И что теперь делать? Снова отдать Луселии? Но мне так не хотелось с ней расставаться, а Луселия уже, наверное, смирилась с пропажей… Слаб человек – я ещё раз оглянулась на девушек и спрятала заколку поглубже в свой ящик.

Спектакль прошёл хорошо. Публика осталась довольна и поаплодировала даже нам, особенно после танца Цветов. Дотанцовывая финальный вальс и склоняясь в общем поклоне, я уже не сомневалась, что всё удалось и праздник нам обеспечен. Занавес пополз вниз, девушки стайкой направились за кулисы, освобождая сцену для выхода исполнителей главных партий, которых будут вызывать персонально. Я пошла вместе со всеми, но сразу за кулисами отстала. Сейчас у нас в гримёрной будет толкотня и давка, которых я терпеть не могла. Лучше немного подождать и прийти, когда там будет чуть посвободнее.

– Эй! – раздался окрик за моей спиной. – Это ты – Анжела Баррозо?

Обернувшись, я увидела одного из помощников режиссёра, в чьи обязанности входило давать звонки на выход, следить за очерёдностью этих выходов, а также разносить записки, посылки артистам и делать прочую мелкую работу. В руках у него был роскошный букет из белых лилий и диковинной, никогда раньше мной не виданной, разновидности ирисов.

– Да, это я.

– Тогда держи, – и помощник вручил мне букет. – Это тебе!

Я взяла пучок обернутых белой кружевной бумагой цветов, пребывая в состоянии полнейшей растерянности. Мне никогда не дарили букетов, и я совершенно не представляла, кому это могло понадобиться.

– От кого это?

– Не знаю, – помощник пожал плечами. – От кого-то из зрителей.

Он подмигнул мне и вразвалочку затопал прочь. Я проводила его взглядом. Идти с этим букетом в гримёрную не хотелось, ведь он наверняка вызовет шквал вопросов, на которые я не знаю, как отвечать. Но стоять на месте было глупо, тем более что вокруг уже собирались поклонники, готовившиеся лично выразить своё восхищение солистам.

И всё же этот подарок мне польстил. Хоть моя неуверенность в себе и заставила заподозрить в нём розыгрыш, но, подумав, я решила, что такие цветы, редкие и дорогие, особенно среди зимы, в насмешку дарить не станут. Нет, кто-то таким образом высказал восхищение, одобрение или просто дружеские чувства. Вот только почему он не подошёл ко мне сам?

Праздник прошёл прекрасно, я постаралась забыть обо всех огорчениях и держаться подальше от Паолы и иже с ней. Она на меня тоже не обращала внимания, что меня вполне устраивало. Мы поели, выпили, посмеялись, поболтали, даже потанцевали немного, несмотря на усталость, и разошлись. Большинству из нас назавтра, как обычно, предстоял ранний подъём.

***

– Плавнее, плавнее, сеньориты, следите за носком. Лукреция, будьте внимательней! Теперь манеж [круговое движение по сцене рядом последовательных прыжков или шагов]! Легко и плавно! Бежим, бежим! Так! Теперь выстраиваемся! Лукреция, вы забыли, где ваше место? Да что это с вами сегодня такое?

По-моему, несчастная Лукреция просто-напросто мучилась от похмелья, ибо вчера выпила явно больше, чем нужно. Но говорить такое балетмейстеру было себе дороже, поэтому девушка, скорчив мученическую гримасу, встала там, где было указано.

Рояль заиграл следующую часть танца, я повторила привычные движения вместе со всеми. Стоя в заднем ряду, можно особо не стараться, и я поначалу не старалась, но, вспомнив своё решение танцевать каждый раз, как солистка на публике, постаралась собраться и показать всё, на что была способна. На меня никто не смотрел, но это, как ни странно, лишь добавляло мне решительности. Когда мне приходилось танцевать на глазах у всех, я стеснялась, а вот будучи этакой невидимкой…

– Лукреция, почему вы опять не готовы к репетиции? Ведь не в первый раз!

Я глянула на опять чем-то проштрафившуюся товарку. С одной стороны, я ей сочувствовала, но с другой – она сама виновата. Все ведь знали, что завтра обычный день, и остальные девушки находятся во вполне пристойном состоянии.

– Стоп! – Соланос решительно хлопнул в ладоши, и рояль послушно умолк. Мы все замерли. Клаудио решительно прошёл сквозь строй танцовщиц: – Лукреция, встаньте вот сюда, – и он ткнул пальцем в меня. – А вы, Анжела, становитесь на её место. И отныне всегда будет так, я не желаю, чтобы неумёхи портили мне всю картину. И запомните, Лукреция, если вы не возьмёте себя в руки и не научитесь работать, надолго вы в Королевской Опере не задержитесь.

Я перешла на новое место. Вот оно, долгожданное повышение, первый шажок к будущим успехам. Но особой радости зримому подтверждению роста своего мастерства я, как ни странно, не испытала. Скорее неловкость перед Лукрецией, ведь мой успех был одновременно её унижением. До сих пор мы никак друг к другу не относились, практически не общаясь, но вряд ли она сейчас испытывает ко мне добрые чувства.

Тем вечером у меня не было спектакля, и я сидела с книжкой в своей комнате. Все книги моих родителей, как и другое их имущество, пошли с молотка после маминой смерти, но мне иногда удавалось выкроить монетку-другую, чтобы приобрести дешёвое издание, и меня уже приметили несколько букинистов. Вот и теперь я полностью погрузилась в описание путешествия героев приключенческого романа, когда раздался громкий, уверенный стук в дверь. Так стучала хозяйка, и я, отложив книгу, пошла открывать.

– Просили передать вам, – тоном судьи, зачитывающего приговор преступнику-рецидивисту, сказала сеньора Софиантини, протягивая мне букет из белых, причудливо выгнувших лепестки роз.

– Спасибо, – сказала я.

Хозяйка окинула меня взглядом, полным молчаливого презрения, и уже повернулась, когда я спросила:

– Скажите, сеньора Софиантини, вам не сказали, от кого эти цветы?

– Я не интересуюсь вашими… поклонниками, – надменно ответила сеньора и уплыла прочь по коридору. Я закрыла дверь, повертела букет в руках и поставила его в кувшин, за неимением вазы. Предыдущий уже успел завять, иначе не знаю, куда бы я его дела. Что-то странное творится, в который раз подумала я.

На следующий день в комнату, где мы переодевались после репетиции, вбежала Бьянка.

– Девочки, там Пабло приехал! – с порога крикнула она.

Эта новость вызвала радостное оживление. Пабло был разъездным торговцем, иногда приходившим прямо в театр и предлагавшим по недорогим ценам всякую галантерею и бижутерию. Многие тут же сорвались с мест и пошли смотреть, что нам привезли на этот раз, я закончила одеваться и пошла следом за ними. Из чистого любопытства, покупать что-либо я не собиралась.

Выбор товара, разложенного на скамейках и прямо на полу, и впрямь был неплох. Шёлковые ленты и шарфы, перчатки, кружева, несколько шляпок, побрякушки на любой вкус: браслеты, кольца, цепочки, серьги, бусы… Тут же стояли в ряд флакончики духов, коробочки с помадами и румянами, пудреницы, маникюрные наборы. Луселия уже отчаянно торговалась за вышитую сумочку, остальные перебирали выложенные перед ними сокровища, иногда что-то откладывая. Вокруг толпились девушки не только из кордебалета, но и из хора, и из обслуживающего персонала. Сам Пабло и его помощник успевали и продавать, и перешучиваться с покупательницами, и приглядывать за сохранностью товара.

Протиснувшись к одной из скамей, я с интересом разглядывала шляпки с перьями и искусственными цветами, а потом загляделась на стоящую рядом с ними пару туфель. Из белой вырезной кожи, на довольно высоком каблуке, без пряжек и украшений, они были простыми, но очень изящными. И выглядели дорого, словно сшитые на заказ, хотя, может они и были сшиты кому-то на заказ, просто не подошли.

– Желаете? – оказывается, помощник торговца заметил мой интерес.

Я с сожалением покачала головой. Лишних денег у меня не было.

– Примерьте! – помощник с обаятельной улыбкой протянул мне правую туфлю. – Просто примерьте. Не понравится – не берите.

Отказывать было неловко, я неопределённо пожала плечами, сняла свою туфлю, надела предложенную и встала на предусмотрительно подложенную картонку. Туфля была как на меня сшита. Не трёт, не жмёт, нога не болтается и выглядит отлично… Не утерпев, я надела и вторую и повертелась на месте, приподняв юбку. Ах, хороши! А как бы они пошли к моему светло-серому платью, да, впрочем, белое ко всему пойдёт…

– Сколько?

Торговец назвал цену. Я только вздохнула. Я не смогла бы их купить, даже будь я посвободнее в средствах. Это было бы слишком расточительно.

Не слушая уговоров и предложения "скинуть пяток монет", я вылезла из несостоявшейся обновки и пошла прочь. Перед глазами всё ещё стояли вожделенные туфельки. Может, плюнуть и всё-таки купить? Могу я раз в жизни сделать глупость? Ну, посижу на хлебе и воде, та же Луселия, вон, в долги залезает на недели вперёд, и ничего, до сих пор жива…

По пустому коридору пронёсся холодный ветер, заставив меня поёжиться. Сквозняк подхватил какой-то мелкий сор, среди него закружилась довольно большая цветная бумажка. Потом где-то хлопнуло невидимое отсюда окно, и ветер стих. Бумажка скользнула по полу и замерла у моей ноги. Я наклонилась и подняла её. Это была довольно крупная денежная купюра.

Я оглянулась, но вокруг не было никого, кто мог бы её обронить. Я заглянула за поворот, но и там было пусто. И что теперь делать? Побежать по театру, спрашивая у всех встречных: "Это не вы ли деньги потеряли?" Глупо. И вообще, по всем законам, что ты нашёл, то твоё. А тут как раз хватит, чтобы заплатить за туфли… И даже ещё немножко останется. И, без особого труда подавив внутренний голосок, шептавший, что хорошие девочки так не поступают, я решительно направилась обратно к торговцу. И пять минут спустя уже выходила из театра, прижимая к груди заветную коробку.

Первое моё выступление во втором ряду состоялось в "Герцоге Витольде". Эта опера содержала большой балетный акт, где кордебалету выпало изображать хазарских невольниц, поэтому на этот раз на мне была не пачка, а лёгкие шароварчики, начинавшиеся значительно ниже талии, и подобие короткой блузки, только-только прикрывавшей грудь. Наше выступление закончилось, я шла переодеваться, когда меня неожиданно окликнул какой-то господин.

– Сеньорита, вы были божественны. Я хочу выразить своё восхищение вашим талантом. Вы мне позволите?

Я удивлённо оглянулась:

– Это вы мне?

– Ну разумеется вам! Как у вас могли возникнуть какие-либо сомнения?

Я остановилась, разглядывая своего нежданного собеседника повнимательней. Он бы невысоким для мужчины, хоть и повыше меня, и пожилым. Вышитый жилет туго обтягивал выпирающий животик, круглую голову венчал шёлковый цилиндр, между маленьких глазок выдавался солидных размеров нос, под которым топорщились толстые, загнутые вверх усы. В руках он держал большой букет белых пионов, который тут же протянул мне со словами:

– Возьмите это в знак моего сердечного восхищения.

– Спасибо, – сказала я, принимая цветы. Его короткие, толстые пальцы тут же сделали попытку погладить моё запястье, и я поспешно отдёрнула руку, почувствовав, что его прикосновение мне неприятно. Маленькие глазки прошлись по мне сверху донизу, и я тут же ощутила неловкость, вспомнив, в каком я виде. Будь на мне пачка, я бы чувствовала себя уверенней, к открытым ногам я привыкла, а вот к голому животу…

Господин расплылся в сладкой улыбке:

– Позвольте представиться, сеньорита. Луиджи Коменчини.

– Очень приятно, – пробормотала я. – Анжела Баррозо.

– Великолепное имя. Оно достойно вашей красоты. Дорогая сеньорита Баррозо, я приглашаю вас отметить ваше замечательное выступление. Вам доводилось бывать в "Золотом цветке"? Прекрасное заведение, отменная кухня…

– Нет, благодарю вас.

– Но вы даже не знаете, от чего отказываетесь.

– Извините, я устала.

– Надеюсь, – улыбка сеньора Коменчини стала ещё слаще, – причина вашего отказа – не юный красавец, поджидающий вас у дверей театра?

Я не ответила, ограничившись выразительным взглядом.

– Ну, что ж, – толстячок поднял короткопалые ладони. – Я подожду. Надеюсь вскоре увидеть вас вновь, сеньорита.

Я наклонила голову, решив, что приседать в штанах будет глупо, и пошла своей дорогой. Этот господин мне не понравился, и я испытала разочарование от того, что история с таинственными цветами разрешилась таким образом. Поистине, прекрасный принц мне не светит. Если я и привлекаю чьё-то внимание, то разве вот такого сеньора Коменчини с кошачьей улыбкой и масляным взглядом.

Конечно, наивно было с моей стороны думать, что стоит отказать ему один раз, как он тут же оставит меня в покое. После следующего спектакля я получила букет из розовых орхидей, к которому прилагалась маленькая коробочка. Открыв её, я увидела серьги с крупными каплевидными жемчужинами.

– Подождите! – крикнула я, кинувшись за уже уходившим посыльным. – Постойте! Вот, – я протянула ему коробочку. – Верните это тому, кто вас послал, – я глянула на цветы и решительно сунула их в руки посыльного: – И это верните тоже!

Из служебного входа театра мы обычно выходили толпой, но очень скоро эта толпа рассеивалась. Кто-то шёл медленнее, кто-то быстрее, кого-то поджидали поклонники-любовники, кто-то сбивался в стайки, отправляясь на поиски развлечений по собственному почину. Я в одиночестве шагала по пустой мостовой, когда меня обогнал экипаж. Под фонарём он остановился, дверца открылась, и из неё появился сеньор Коменчини собственной персоной.

– Сеньорита Баррозо, какая встреча! – он развёл руками, улыбаясь своей кошачьей улыбкой. – Поистине, это перст судьбы!

– Здравствуйте, – сухо сказала я.

– Ох, сеньорита, что ж вы так неприветливы, – укоризненно покачал головой сеньор Коменчини. – Юной красавице это не к лицу. Сегодня холодная ночь. Не желаете прокатиться в моём экипаже?

– Нет, благодарю вас.

– Уверяю вас, меня это ни капли не затруднит, напротив, доставит искреннее удовольствие.

"Кто бы сомневался", – подумала я, уворачиваясь от пухлой руки, примеривавшейся взять меня за локоть. И чего он ко мне прицепился? В театре полным-полно девушек куда красивее меня – нет, подавай ему сеньориту Баррозо.

– Ну же, сеньорита, прошу вас.

– Нет, сеньор, не стоит утруждаться.

– Сеньорита! – сеньор Коменчини погрозил пальцем. – Предупреждаю вас, я не привык к подобному обращению. Вы уже обидели меня, отказавшись от моего подарка. Не усугубляйте же своей вины.