Текст книги "Девушка и смерть(СИ)"

Автор книги: Мария Архангельская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Да, спектакли шли хорошо, и принимали нас весьма даже благосклонно. Никаких санкций со стороны мэра не последовало, вероятно, Арканжо и впрямь сумел соврать что-то достаточно убедительное. Или сам мэр оказался не так уж и страшен и мстить за отказ не стал.

Наши выступления в Нектрисе подошли к концу, и за два дня до отъезда мы дали обещанный концерт. Он тоже прошёл с блеском, публика заполнила весь зал, заняла все дополнительные места и стояла в проходах. Наших с Корбуччи Олимпию и Мага проводили овацией, впрочем, бурно аплодировали абсолютно всем. В гостиницу я вернулась с мыслью, что жизнь – отличная штука.

Накануне отбытия нам устроили обещанное торжество, на сей раз с обедом. Прошло оно куда живее и веселее, чем предыдущее. Меня таки познакомили с мэром, оказавшимся, по крайней мере при беглом взгляде на него, милейшим человеком. Сеньор Арканжо был прав, говоря о его учтивости и галантности. Мэр поцеловал мне руку и наговорил комплиментов мне и моим выступлениям. Я даже почувствовала некоторую вину за свой отказ, хотя, повтори он приглашение, ответ был бы тот же. Всё же я не нахожу привлекательными полных мужчин, годящихся мне в отцы, да ещё и с солидной лысиной.

– Ваша Олимпия имела успех, – сказал мне сеньор Арканжо, когда я оказалась рядом с ним. – Почему бы вам, сеньорита Баррозо, не сделать сольный номер для концерта? Скажем, "Полёт журавля"?

– Отличная мысль, – одобрил Энрике, когда я поделилась с ним предложением антрепренёра. – Знаете, сдаётся мне, что он уже сожалеет, что не доверил вам Чёрную Птицу.

Прощаясь с Нектрисом, я испытала некоторую грусть, ведь этот город был добр ко мне. Мне даже подумалось, что я была бы не прочь остаться здесь навсегда и танцевать в маленьком уютном театре перед столь неприхотливыми зрителями. Но нас ждали другие города, и вскоре новые впечатления заслонили сожаление от прощания с ним.

В целом гастроли складывались для нас удачно, во всяком случае, провалов не было, хотя далеко не везде нас принимали так сердечно и радушно, как в Нектрисе. Но, как известно, это лотерея, и никогда не скажешь наверняка, что именно понравится её величеству публике, а что она отвергнет. Где-то были более избалованы гастролёрами, где-то меньше ценили сам балет – всё-таки провинция есть провинция. И всё же мне нравилось. Потихоньку отшлифовались мои новые роли, не идеально, конечно, но я всё же несколько успокоилась на этот счёт. Теперь я уже не стремилась посвящать репетициям каждую свободную минуту, и у меня появилось время походить по новым для меня местам, что-то осмотреть или просто насладиться одинокой прогулкой. Иногда я принимала участие и в кое-каких развлечениях, в частности, однажды Корбуччи вытащил меня вместе со всеми в местный ресторан. Это был мой первых поход в заведение подобного рода, и я почему-то ужасно стеснялась. Но Энрике только посмеялся над моей стеснительностью и оказался прав – смущение очень быстро исчезло. Надо сказать, что из всей нашей разъездной труппы я поддерживала более-менее близкие отношения только с ним, и он хорошо относился ко мне. Пожалуй, эти отношения уже переросли простое приятельство, приближаясь к дружбе.

Июнь и июль этим летом были довольно прохладными, но в августе вдруг навалилась жара. Тело под одеждой постоянно покрывалось потом, вечер приносил некоторое облегчение, но танцевать приходилось в душных залах, так что выступления превращались в сплошные мучения. Но нет худа без добра. Тот же Энрике подсказал мне, что в жаркую погоду мышцы разогреваются быстрее и полнее, а остывают медленнее, так что можно попробовать поработать над собой, попытавшись сделать то, что прежде не выходило. Например, увеличить шаг [в балете – высота, на которую танцовщик может поднять ногу] – он у меня, признаться, был маловат. И я возобновила свои дополнительные занятия, включив в них новые элементы и номера из числа подсмотренного и выученного за время гастролей. Уже за одним этим стоило выехать из столицы – чтобы обогатиться новым опытом.

Лето ушло незаметно, первую половину сентября ещё держалось тепло, но потом начало потихоньку холодать. Осенняя прохлада была встречена, как дар божий, все повеселели и оживились. Гастроли уже подходили к концу, впереди оставался лишь один город – Маара.

***

– Чёрт! – я резко отстранилась, но было уже поздно. Коричневая краска потекла по белой складчатой юбке. Молоденькая гримёрша, чья неловкость и послужила причиной неприятности, схватила салфетку и попыталась отчистить пятно.

– Неужели нельзя поаккуратнее?

Салфетка лишь размазала краску, сделав пятно ещё больше. И это за полчаса до начала спектакля! Я встала, понимая, что этот костюм испорчен безнадёжно.

– Перестаньте, так ещё хуже, разве не видите? Лучше позовите Розу, пусть посмотрит, что тут можно сделать.

– Простите, пожалуйста! – гримёрша чуть не плакала. – Я… я нечаянно… Я сама не знаю, как это получилось…

– Ладно, – буркнула я. – Зовите костюмера.

Девушка ушла. Я стащила юбку, расстелила её на столе и прикинула, нельзя ли замыть испачканное место. В дверь постучали, и в гримёрную вошли приставленная ко мне костюмерша Роза и ещё одна, незнакомая. За ними проскользнула незадачливая гримёрша.

– Матерь божья! – всплеснула руками Роза. – Рита, опять ты?

Девушка опустила голову, вид у неё был до того несчастный, что мне стало её жаль.

– Да, это уже сегодня не отстираешь, – заметила вторая. – Роза, посмотри, что там у нас ещё есть. Вы не возражаете, если вам дадут чужой костюм? – обратилась она ко мне.

– Не возражаю. Выступать-то в чём-то надо.

Незнакомая костюмерша вышла и вскоре вернулась с ещё одним белым платьем.

– Это из кордебалета, – объяснила она. – Размер, как мне кажется, ваш. Мы ещё успеем отпороть юбку отсюда и пришить к вашему лифу. Только надо примерить.

Я, естественно, не возражала, надо, так надо. После примерки портнихи принялись за работу. Гримёрша всё это время с убитым видом стояла у стены. Я подошла к ней:

– Да ладно, не расстраивайтесь. Ничего страшного ведь не произошло.

Я хотела её немного утешить, но мои слова произвели прямо противоположное действие, и девушка уже откровенно захлюпала носом.

– И нечего реветь, – не поднимая головы от шитья, сказала Роза. – Сама виновата.

– Ну зачем же вы так? – укорила я.

– А у неё всегда так. Вот уж руки-крюки… Давайте ещё примерим, посмотрим, как сидит.

Не успела я надеть платье, как в дверь снова постучали. Это оказался Энрике.

– Ну, как, вы готовы? – спросил он.

– Почти.

Энрике с удивлением посмотрел на суетящихся вокруг меня костюмерш.

– Что-то случилось? – спросил он.

– Да просто платье запачкалось, пришлось перешивать. Ничего, до второго акта управимся.

– Вон, наша красавица краской облила, – немедленно наябедничала вторая из портних, так и оставшаяся для меня безымянной. – Как её ещё не выгнали? Вечно у неё что-нибудь случается.

Энрике повернулся и посмотрел на заплаканную Риту.

– А почему слёзы? – спросил он. – Плакать не годится, сеньорита, особенно, когда не виноваты. Ведь вы не виноваты?

– Нет, – подтвердила я, – это случайно получилось.

Роза фыркнула, но ничего не сказала.

– Вот видите. Давайте, улыбнитесь и держите хвост морковкой.

Я невольно сама улыбнулась при этих словах, когда-то так меня подбодривших. Рита подняла взгляд на Энрике и тоже расцвела несмелой улыбкой.

– Ну вот, совсем другое дело! – весело сказал Корбуччи.

– Энрике, вы извините, – окликнула я, – но не могли бы вы выйти? Нам ещё нужно закончить.

– Что? А, да, конечно.

Он вышел. Я сняла платье и села к гримировальному столу.

– А теперь давайте вы меня всё-таки загримируете.

Спектакль прошёл успешно. Маара принимала нас почти так же тепло, как ранее Нектрис. Нам подарили целую кучу цветов, даже исполнителям второстепенных ролей досталось по букету. Гримёрша Рита где-то задержалась, и я, не став её дожидаться, разгримировалась сама. Риту я увидела, выйдя из комнаты и направляясь к выходу. Оказалось, что её задержал Корбуччи.

– …Вот вам цветы, и чтобы больше без слёз, – услышала я. Энрике передал девушке букет розовых махровых гвоздик и повернулся ко мне. – Вы уже готовы? Тогда поехали.

– Хорошая девушка, – задумчиво сказал он, когда пролётка везла нас по ночным улицам. Здесь, в провинции, в этот час они были пустыми и тихими.

– Да, – согласилась я, – только неловкая.

– Это она от неуверенности. Вы, Анжела, уж извините, тоже иногда бываете неуклюжей.

Спорить не приходилось. Энрике был прав – когда смертельно боишься сделать ошибку или неловкость, то именно их и делаешь. А Риту ещё, похоже, в театре клюют все, кому не лень. Я вспомнила, как меня саму изводили те, кому я не умела дать отпор, и прониклась к этой девушке самым искренним сочувствием.

Встретившись с ней на следующий день, я попыталась завести с ней разговор, расспрашивая, как она оказалась в театре, но Рита отвечала кратко и почти неслышно. Из её ответов я поняла только, что в театр её устроила родственница, похоже, та самая Роза, что трудилась вчера над моим платьем. Впервые я встретила человека, ещё более застенчивого, чем я сама. И по сравнению с ней я почувствовала себя очень сильной, знающей и опытной.

В антракте Риту снова перехватил Корбуччи, попросив поправить ему грим. Они ушли в его гримёрную, но девушка очень скоро вышла, почти выбежала оттуда.

– Чем вы её напугали? – спросила я.

– Да ничем, – Энрике пожал плечами. – Я всего лишь предложил проводить её после спектакля.

Видимо, во второй раз предложение было принято благосклонней, потому что ещё через день они пришли в театр и ушли из него вместе. В антракте Энрике что-то говорил Рите, стоя с ней в укромном уголке, а она слушала, и лицо её было пунцовым от смущения. Когда они уходили, в руках у девушки была целая охапка цветов. И все оставшееся время, проведённое в Мааре, я постоянно видела их вдвоём.

Накануне отъезда я решила прогуляться по городу. Был тихий вечер, узкие улицы сплошь устилали разноцветные листья клёнов, которыми был засажен весь город. Я прошлась по центральной площади, обогнула собор Святой Маргариты, прошла мимо старинной ратуши, местных модных лавок, перешла по горбатому мостику через городской ручей, и оказалось в той части Маары, рядом с вокзалом, куда ещё ни разу не забредала, только проехала через неё в день своего приезда. Вокзальная площадь была совсем рядом, за углом, а рядом с ней расположился местный блошиный рыночек. Я медленно пошла между рядов, уклоняясь от попыток продавцов заставить меня посмотреть товар. Впрочем, у одного прилавка я всё же немного задержалась, когда моё внимание привлекла большая тарелка из серебра, со сплошным чернёным узором, изображающим зубчатые листья. Казалось, что тарелка сделана из спрессованных чёрно-серебряных листьев, и выглядела она очень красиво. Продавец назвал цену, но я лишь покачала головой – вздумай я её купить, и мне пришлось бы потратить почти треть гонорара за все гастроли. Положив тарелку на место, я пошла дальше, оглядывая выставленные на продажу платки, статуэтки, картинки, куклы и тому подобные вещи, продаваемые в подобных местах. Всё это было рассчитано на приезжих, которым захочется увезти с собой какой-нибудь сувенир на память о путешествии, а потому в ценах тут не стеснялись.

Утро отъезда ничем не отличалось от других точно таких же, разве что осознанием, что всё уже закончилось. Это немного огорчало, хоть я и успела слегка соскучиться по родному театру. Но всё же… Когда мне ещё удастся вырваться в путешествие? Не раньше, чем через год, если сеньор Арканжо захочет пригласить меня ещё раз. К тому же во время этой поездки я успела почувствовать себя солисткой, и отношение ко мне было соответствующее. А там я снова стану одной из танцовщиц кордебалета. Но ничто не может длиться бесконечно… Я взялась за собранный с вечера чемодан, и тут в дверь постучали. На пороге стоял мальчишка-посыльный.

– Вы – сеньорита Баррозо?

– Да, это я.

– Это вам, – и он протянул мне плоский свёрток.

– Что это?

– Посылка.

– От кого?

Мальчик выразительно пожал плечами. Я надорвала краешек обёрточной бумаги, и из-под неё выглянул серебряный край с чёрными контурами листьев.

– Что это? – повторила я. – Зачем?

– Ну, вам же хотелось, – ответил мальчик и вприпрыжку побежал прочь по гостиничному коридору.

Спустя час поезд уносил нас в столицу. Серебряная тарелка, кое-как запихнутая в мой набитый чемодан, ехала со мной на багажной полке.

***

В первый же день по возвращении ко мне в комнату набились все знакомые, требовавшие подробного рассказа о путешествии. Кто-то к тому же потребовал устроить «междусобойчик» в честь нашей встречи, но я это пресекла, не собираясь тратить честно заработанные деньги на банальную пьянку. Большую часть из них я решила отложить, а остальное потратить по обстоятельствам. До сих пор я все отложенное хранила у себя, но теперь, решив, что возросшая сумма может привлечь внимание потенциальных воров, сходила в банк и открыла там счёт. Что воры среди нас были, это я знала – у меня самой после той драки с Паолой пропал новенький кошелёк. Правда, это случилось в театре, его вытащили прямо из сумки, и я подозревала, что это была мелкая месть со стороны либо самой Паолы, либо какой-то из её подруг. Но тот, кто однажды поддался искушению, поддастся и во второй раз.

Вскоре начался новый сезон, и я, вздохнув о том, что нельзя отдыхать постоянно, надо же на что-то жить, отправилась в театр. С какой охотой я выходила на сцену на гастролях, с такой же неохотой теперь шла в Королевскую Оперу. Но там меня ждал сюрприз. Оказалось, что сеньор Корбуччи и сеньор Арканжо дали мне наилучшие рекомендации, а потому было решено, что я вполне достойна корифейской должности, так что на первую репетицию я вышла уже в новом качестве.

Сбылась моя мечта, но особой радости я не испытала. Коварной штукой оказались эти гастроли: я вкусила успеха и радости, которую даёт простор самовыражения в сольной роли, и теперь мне хотелось большего, чем просто встать в первый ряд кордебалета. И путь к этому мог быть только один – продолжать заниматься, шлифуя свои способности. Я долго колебалась, прежде чем решилась подойти к Энрике и попросить разрешения иногда заниматься вместе с ним. Причём заговорила об этом такими обиняками, что он далеко не сразу понял, о чём идёт речь, но поняв, сразу согласился. Моя застенчивость его явно позабавила.

– Вы прямо как Рита, – сказал он. – Она тоже прямо никогда не попросит, всё, бедняжка, стесняется.

Признаться, я немного позавидовала Рите. У Энрике было немало романов, он был недурён собой и достаточно знаменит, однако его отношения с маленькой гримёршей явно вышли за рамки простого увлечения. Я знала, что они переписываются, он то и дело поминал её, причём произносил её имя с необыкновенной нежностью. Не то что бы я сама была увлечена Корбуччи, нет, меня вполне устраивали дружеские отношения, но всё же… Вот и ещё одна женщина, похоже, нашла своё счастье с замечательным человеком, а я всё одна и одна. Если на меня и клюют, то исключительно пожилые толстяки, как тот мэр или сеньор Коменчини, не к ночи будь помянут. Видимо, в их возрасте уже абсолютно всё равно, как выглядит женщина, была бы молода.

Моих подруг моё повышение не слишком обрадовало, и мой круг общения сузился до Бьянки и Энрике. Хотя, конечно, я и сама была виновата, не сделав даже попытки зарастить образовавшуюся трещину в наших отношениях. Так уж выходит, что близость дружбы у меня прямо пропорциональна времени, которое я провожу с человеком, дружить же на расстоянии у меня не получается. Как и раньше, я встречалась с девочками каждый день, но в пансионе я предпочитала сидеть в своей комнате, гуляла в основном в одиночестве, на репетициях и уроках особо не поболтаешь, а гримёрные и столы в столовой, основное место общения, у нас теперь были разные. Теперешние же мои соседки по гримировальному и обеденному столу не торопились принимать новенькую в свой круг, а я не решалась, да и не особо хотела сама делать первые шаги. Меня, в отличие от многих людей, одиночество почти не угнетает, и одного-двух друзей мне вполне достаточно. Конечно я, как и всякая девушка, мечтала о любви, но любовь – это совсем другое…

Но любви пока не было, и я сосредоточилась на работе. Она стала сложнее, наши хореографы – придирчивей, ведь корифею труднее скрыть свои огрехи. Но меня особо не мучили, и старожилкам порой доставалось больше, чем мне. Возможно, это было одной из причин их отчуждённости: в самом деле, пришла танцорка без году неделя, а преподаватели её лишний раз и не поправят, молчаливо давая понять, что она лучше тех, кто танцует уже давно. Сеньор Соланос так даже и хвалил иногда, сеньора Вийера была куда сдержаннее, у неё всегда лучшей похвалой было отсутствие порицания. Но куда больше я ценила и похвалу, и замечания от другого своего наставника – Энрике Корбуччи, хотя сам он, возможно, себя моим учителем и не считал. Мы просто вместе отрабатывали роли, привычные для него и пока недоступные мне, обычно повторяя то, что шло на нашей сцене, но случалось, что и импровизируя, изобретая свои собственные танцы, вспоминая балеты, которых не было в нашем репертуаре. С ним я прошла если не всю, то большую часть классики, а также многие характерные танцы. Теперь я, пожалуй, смогла бы, после пары репетиций, заменить любую из наших балерин, вплоть до прим, но серьёзно об этом не думала.

Однажды мы договорились встретиться вечером в одном из классов. Я пришла в условленный срок, но его всё не было. Чтобы не терять времени, я решила начать без него, отрабатывая концертные номера. Через полчаса я уверилась, что сегодня его и не будет. Оставалось лишь пожать плечами, надеясь, что с ним не случилось ничего серьёзного. Энрике вообще-то был человеком обязательным и не пропустил бы оговоренную встречу без уважительной причины.

Музыка сначала зазвучала так тихо и вплелась в мой танец так естественно, что я её и не заметила. И только когда невидимый оркестр заиграл громче, я остановилась, поражённая. Опять! Что это? Галлюцинация? Репетиция нашего оркестра где-то поблизости, о которой я ничего не знаю? Или… опять призраки? Может ли быть призрак музыки?

Когда я остановилась, музыка смолкла, но потом зазвучала снова. На этот раз, она была мне отлично известна – "Полёт журавля", который я уже танцевала на гастролях. Я вспомнила, как в детстве видела журавлей на даче, где мы жили летом. Как они расправляли крылья, взмахивая ими в воздухе, и это выглядело очень красиво, меня всегда зачаровывало ощущение мощи, которое шло от этих больших крыльев, способных поднять ветер, заставлявший пригибаться камыши. Вот журавлиных танцев не видела не разу, могла лишь воображать, как они выглядят… Я тряхнула головой, поймав себя на том, что думаю не о невесть откуда взявшейся музыке, а о тех ассоциациях, которые она во мне порождала. Я прислушалась – и мысль снова куда-то ускользнула вместе с моей тревогой. Музыка завораживала, "Полёт" кончился и начался сначала, мой разум снова заполнили видения величественных танцующих птиц, и я невольно попыталась повторить их движения в собственном неуклюжем варианте. Танец я знала наизусть, но сейчас мне захотелось поменять его, приблизив к тем картинам, что возникли в моём воображении. Я начала танцевать, где-то строго следуя выученному рисунку танца, где-то полагаясь на импровизацию. Увлёкшись, я не услышала, как открылась в дверь, и опомнилась только когда танец кончился, и музыка смолкла.

– Браво! – Энрике Корбуччи захлопал в ладоши. – Замечательно! Анжела, вы делаете успехи день ото дня.

– Я уж думала, что вы не придёте, – сказала я.

– Простите, – Энрике развёл руками. – У меня возникли непредвиденные трудности, мне жаль, что я вас так подвёл. Честно говоря, я не был уверен, что вы ещё здесь, зашёл на всякий случай, чтоб извиниться. Зато завтра вечером я в вашем полном распоряжении, если, конечно, у вас нет других планов.

– Договорились, – кивнула я. – Скажите, Энрике, а что, наш оркестр репетирует сегодня?

– Нет. То есть, он репетировал утром.

– А сейчас тогда что была за музыка?

– Не знаю. Я не слышал.

– Не слышали? А когда вошли – тоже не слышали?

– Нет, – Энрике с недоумением посмотрел на меня. – А что я должен был услышать?

– "Полёт журавля", – упавшим голосом сказала я.

– Нет. Разве его кто-то играл?

– Нет, – я качнула головой. – Должно быть, мне послышалось.

Мы распрощались, Энрике ушёл, и я начала медленно переодеваться. Сбывались мои худшие опасения – Корбуччи этой музыки не слышал, а значит, у меня и в самом деле галлюцинации, то ли от переутомления, то ли бог знает от чего ещё. Но Энрике же работает не меньше, чем я, а у него всё в порядке! Или тут дело в выносливости?

Заперев дверь, я пошла по пустому тёмному коридору. За окнами шумел ветер, стучал оголившимися ветками, посвистывал в щели какой-то из оконных рам. Пятна фонарного света метались по стенам и потолку. Завернув за угол, я вышла к лестнице. Ветер на мгновение утих, потом взвыл с новой силой, словно отыскав десяток новых щелей, и из этого воя родилось шелестящее, словно многократно отражённое эхом:

– Анжела…

Я обернулась. В полутьме был виден угол коридора, за ним стоял казавшийся отсюда непроглядным мрак.

– Анжела, – выдохнул мрак, – Анжела, Анжела…

– Кто здесь? – неуверенно окликнула я.

– Анжела, – снова повторил бесплотный голос. Я замерла, чувствуя, как по спине бегут мурашки. – Анжела, не говори ему… Не говори о музыке, никому не говори. Это лишь наше с тобой. Наше… Наше…

Я развернулась и, опрометью выскочив на площадку, со всей доступной мне скоростью бросилась вниз по ступенькам. Ветер дунул мне в спину, взъерошив волосы, и ударился об оконное стекло на лестничной площадке.

– Никому… – свистнул ветер, пролетая мимо моей щеки. – Никому…

***

Осознание того, что сходишь с ума – не самое приятное чувство. С тревогой я ожидала, что вот-вот со мной произойдёт что-то непонятное, но страшное, после чего все окружающие заметят мои странности. Немного успокаивала мысль, что сумасшедшие-то как раз своей болезни не замечают, и раз я это подозреваю, то, стало быть, я не больна. Но уже в следующий момент я начинала сомневаться в своих выводах. Может ли заболевший сам усомниться в своём душевном здравии? Этого я не знала, и спросить было не у кого. Бьянка и Энрике знали о душевных болезнях не больше моего, да и боялась я им признаться. Приходилось переживаться свои трудности в одиночку.

Я стала рассеянной, танцевала хуже, у меня пропал аппетит, так что окружающие таки заметили, что со мной что-то происходит. Меня то и дело спрашивали, что случилось, но я с вымученной улыбкой отнекивалась и говорила, что со мной всё в порядке. Энрике качал головой, но не выпытывал, хотя не мог не понимать, что я вру. Я прекратила свои занятия с ним, стала ходить в театр только тогда, когда без этого нельзя было обойтись, то есть на репетиции и спектакли. И панически боялась оставаться там одна.

Так прошло около двух недель. Однажды, после спектакля, а это была "Рождественская сказка", я с толпой девушек направлялась к выходу, когда меня остановила сеньора Вийера.

– Анжела, – начала она, – мне жаль об этом говорить, но вы меня разочаровываете. Что вы сегодня вытворяли на сцене? Скажите, вы в состоянии сделать хотя бы простейший жете [прыжок с ноги на ногу]?

– Да, сеньора.

– Так сделайте, сеньорита Баррозо! Давайте, давайте.

Я подпрыгнула.

– И что вам мешает проделать это на сцене? Я начинаю думать, что мы поторопились с переводом вас в корифейки. В общем так, Анжела: либо вы берёте себя в руки и начинаете танцевать пристойно, либо я поднимаю перед дирекцией вопрос о дальнейшей целесообразности вашего пребывания в театре. Вы меня поняли?

– Да, сеньора.

Сеньора Вийера развернулась и пошла прочь.

– Анжела? Вы – Анжела Баррозо?

Я обернулась на новый голос. Молодой человек лет двадцати на вид, во фраке, с букетом цветов, в общем, явно один из зрителей, пристально глядел на меня.

– Да, – сказала я, пребывая в некотором замешательстве. Молодой человек радостно улыбнулся.

– Вы меня можете не помнить, но мы с вами знакомы. Я – Андрес.

– Какой Андрес?

– Андрес ди Ногара. Помните? Лето, дача… Мы оба были ещё детьми.

В моей голове забрезжили воспоминания.

– Вы – Андрес? Это с вами мы однажды залезли в сад к сеньору Брага?

Андрес кивнул.

– Рад, что вы меня помните. Я вас не сразу узнал, вы очень изменились с тех пор. Но потом вас назвали по имени, и я вспомнил.

– Вы тоже очень изменились, Андрес… То есть, простите, сеньор ди Ногара.

Сеньор махнул рукой:

– Можно и просто по имени. Я нечасто вот так вдруг встречаю друзей детства. А вы, значит, тут танцуете?

– Да. Пока ещё, – добавила я, вспомнив содержание разговора с сеньорой Вийера.

– Вы собираетесь уйти?

– Нет. Но вполне возможно, что меня выгонят.

– Вы что-то натворили?

– Плохо танцую, вы же слышали.

– Ерунда. Вы отлично танцуете. Хотите, я попрошу отца, и он составит вам протекцию? Раньше он был завсегдатаем в Опере, и многих тут знает.

– Спасибо, но не стоит.

– Ну, как угодно. О, сеньорита Мачадо! Простите, Анжела, – и он направился навстречу вышедшей за кулисы прима-балерине.

Я пошла своей дорогой. Встреча с другом детских лет меня порадовала, хотя я и понимала, что ни о какой дружбе между нами теперь и речи быть не может. Сын маркиза не дружит с танцовщицами, а если и захочет их общества, то к его услугам персоны позначительней, чем я. Мачадо ему недоступна, вряд ли он сможет соперничать с ди Соуза, но вот сеньорита Коуту или сеньорита Бенисимо, пожалуй, согласятся с радостью. "Вы отлично танцуете…" Сомневаюсь, что он выделил меня на сцене, так что это была просто обычная любезность, но всё же слышать её было приятно.

Из-за сеньоры Вийера и Андреса я отстала от остальных танцовщиц, и теперь шла по пустому коридору. Неприятности не заставили себя долго ждать. Стоило мне удалиться от сцены на приличное расстояние, как вокруг зазвучала негромкая музыка.

Опять! Я с ужасом остановилась, покачнулась и прислонилась к стене, зажимая уши ладонями. Я не хочу это слышать! Не хочу! Господи, да что же это происходит?!

– Анжела! Анжела, что с вами?

Андрес, успевший избавиться от своего букета, догнал меня, остановился передо мной и отнял мои руки от ушей.

– Вам плохо?

– Н-нет… – я попыталась растянуть губы в улыбке. – Всё в порядке…

– Да на вас лица нет.

– Всё хорошо… Это просто усталость.

– Может, вас проводить?

– Нет, не надо.

– Как хотите… Но вам точно не нужна помощь?

Я решительно тряхнула головой. Проклятая музыка не умолкала. Андрес посмотрел по сторонам.

– Скажите, Анжела, это теперь здесь принято, чтобы после спектакля за кулисами играл оркестр? Вы не знаете, что это за пьеса? Мне она незнакома.

– Оркестр?

– Ну да. Я долгое время был в отъезде, и вернулся совсем недавно, так что…

– Вы его слышите?!

– Конечно, – Андрес недоумённо посмотрел на меня. – Играет хоть и не очень громко, но вполне отчётливо… Анжела!

Андрес, разумеется, не понял, почему я вдруг кинулась ему на шею и чмокнула в щёку, а потом вприпрыжку убежала по коридору. Я была на седьмом небе от счастья. Андрес тоже слышит эту музыку, а значит, я не сумасшедшая! Чтобы это ни было, она звучит не только в моей голове. Все страхи и тревоги были напрасными, я в полном порядке, и буду в порядке!

В гримёрную я прибежала такая весёлая и радостная, что у меня тут же спросили: "Ты чего?" "Ничего", – ответила я, улыбаясь до ушей, и плюхнулась за столик. Всё, с завтрашнего дня начинаю новую жизнь. Буду заниматься каждый день, а то Энрике удивляется, что я его совсем забросила. И танцевать отныне стану так, что даже сеньоре Вийера не к чему будет придраться. А ещё сменю жильё. Хватит с меня вечно поджатых губ сеньоры Софиантини! При этой мысли и без того приподнятое настроение взлетело до небес. И чего я так долго ждала, спрашивается? Скопленного за лето вполне хватит на комнату поприличнее. Я выдвинула ящик стола, и обнаружила там сложенный листок бумаги, которого раньше не было. По крайней мере, перед спектаклем – точно. Я вытащила его и развернула. На листке крупным красивым почерком было написано:

"Дорогая Анжела, поверь, ты действительно в полном порядке. Продолжай заниматься как прежде. Тебя ждёт великое будущее, было бы обидно загубить его из-за пустяка". Подписи не было.

***

– Оп-ля! Хорошо! А теперь ещё раз! – Энрике одним движением поднял меня над головой. Я раскинула руки, и, не поворачивая головы, искоса поглядела в зеркало. Со стороны поза выглядела очень красиво. Потом мой партнёр опустил меня на пол, я крутанула пируэт из пятой позиции и застыла, опираясь на его руку.

– Вот так, – сказал Энрике. – А вы, должен сказать, весьма удобная в поддержке.

– Удобная? Это как?

– Вас поднимать легко. Это не значит, что у вас вес меньше, чем у других, тут даже сразу и не скажешь, в чём дело… Но вот та же Марсела – она сама по себе хорошая танцовщица, но не "трамплинная". А вы словно сами взлетаете.

Я опустила голову, стараясь скрыть улыбку. Слушать похвалу было приятно, и в тоже время немного неловко.

– Я рад, что у вас всё в порядке, Анжела, – добавил Энрике. – Было время, мне казалось, что у вас какая-то беда, только вы не хотите признаваться. Но теперь вижу, что всё хорошо.

У меня и в самом деле было всё хорошо. Чёрная полоса закончилась, и жизнь опять расцветилась радужными красками. Угроза сеньоры Вийера так и осталась угрозой, никто не гнал меня ни из Оперы, ни из корифеек. Я жила день за днём, не загадывая наперёд и не терзаясь по поводу прошлых неудач. Мои былые чаяния сбылись, а желать большего я из суеверия боялась, хотя, конечно же, всё равно желала. Но даже если моё желание и могло сбыться, увидеть в ближайшие несколько лет афишу "Анжела Баррозо в балете таком-то" я не надеялась. А значит, нужно было получать удовольствие от того, что есть сейчас.

Второй причиной для радости был мой переезд. Новое жильё я начала искать уже на следующий день после встречи с Андресом, и скоро нашла. Это был тоже пансион, но куда чище и уютнее, его держала ещё не старая супружеская пара, сдававшая комнаты разъехавшихся детей. Две из четырёх комнат пустовали, и одну из них они тут же отдали мне. Я съехала от сеньоры Софиантини, не дожидаясь даже конца оплаченной недели.

Мы с Бьянкой отпраздновали моё новоселье в кафе, и она повадилась иногда потихоньку приходить ко мне ночевать, когда доставали подруги или хозяйка. Я немного волновалась, как к этому отнесутся мои новые хозяева, если узнают, но пока всё обходилось. Теперь я могла позволить себе и некоторые развлечения, и стала чаще ходить в другие театры, на концерты, на гуляния. В общем, жилось мне и вправду лучше, чем раньше.