Текст книги "Девушка и смерть(СИ)"

Автор книги: Мария Архангельская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

– Он что же, даже не исповедался? – удивилась я.

– Не знаю, исповедался, наверное, да только тех, кто сделки с дьяволом заключает, должно быть, и исповедь не спасёт.

– А зачем ему понадобилось продавать душу? – спросила Рафаэла.

– А зачем вообще продают души? За славу, за богатство, за успех. Был никому не известный сочинитель из провинции, а меньше чем за год стал знаменитостью, любимцем двора и богачом. Говорят, от женщин отбоя не имел, творил что хотел, и всё ему с рук сходило.

– А какую музыку писал, – сказала я. – Что-то мне с трудом верится, что такой человек мог быть злодеем.

– Если ему Люцифер помогал, то неудивительно, что музыка прекрасная.

– Разве Люцифер в состоянии создать что-то прекрасное?

– Не знаю, – неуверенно протянула Джованина. – Может быть…

– Не знаю, продавал там Файа душу, или не продавал, но что его дух обитает в театре, это совершенно точно, – включилась в разговор Глория. – Без его благословения ни один спектакль не пойдёт. Как бы его не ставили, каких бы звёзд не приглашали. Если ему не понравилось – пиши пропало.

– Он что, транспаранты вывешивает: это нравится, а это – нет?

– Да нет, конечно, просто знаешь, как иногда бывает – вроде всё правильно делают, а публика не идёт. Ну, как в позапрошлом году поставили "Олимпию" – так она меньше сезона продержалась.

– Это потому что хореография была неудачная. Больше пантомимы, чем танца.

– А знаете, – неожиданно вмешалась Джованина, – транспарант не транспарант, но иногда он действительно даёт понять, чего хочет. Я вспомнила, рассказывают, была такая история, тому назад с полвека. Ставили "Роковые карты", партию Лауры должна была исполнить тогдашняя примадонна, не помню, как её звали, и тут вдруг начали происходить чудеса. В то время только-только начинала петь Рената Ольдоини, собственно, эта опера её и прославила. И вот – то у примадонны прямо на репетиции исчезнут ноты, и потом их находят у Ольдоини, то в её гримёрной начинает звучать музыка, хотя там никого нет, то при выходе примадонны все лампы, все софиты сами собой гаснут, а как появится Рената – загораются. Перед самой премьерой прима заболела. Знающие люди говорили дирекции – Леонардо Файа хочет, чтобы Лауру пела Ольдоини. Но директор упёрся, рисковать не захотел, и премьеру перенесли.

Джованина замолчала, допивая остаток вина.

– И что? – спросила Бьянка.

– На премьере примадонна сорвала голос. Объявили, что это оттого, мол, что она слишком рано вышла после болезни. Директор и тут не внял предупреждению, пригласил другую исполнительницу. И что ж вы думаете? Перед самым спектаклем театр загорелся. Никто не пострадал, но отделка зрительного зала выгорела полностью. Директор свалился с сердечным приступом и ушёл в отставку. На концерте, данном для сбора средств на восстановление погорелого театра, Ольдоини спела обе большие арии из злополучных "Карт". И тут все ахнули, услышав её пение, и уверились, что лучшей Лауры нет и быть не может.

– Интересная история, – сказала Луселия.

Вскоре разговор как-то увял, и мы начали прощаться. Девочки поблагодарили меня за вечер, забрали свои стулья и посуду, которые заблаговременно принесли ко мне, и ушли. Я занялась уборкой, с удовольствием вспоминая подробности вечера. Многолюдство и шум меня, как правило, утомляют, но иногда хочется развеяться и устроить себя небольшой праздник. И сегодня он удался. Я сполоснула оставшиеся тарелки и бокалы, смела крошки со стола, потом разделась и надела халат. Спать мне ещё не хотелось, и я пристроилась под рожком с подаренной книгой, испытывая большое удовольствие от перелистывания плотных, красиво украшенных страниц. Не знаю, кто мой таинственный поклонник, но вкус у него есть, это безусловно. Если он всё же когда-нибудь объявится, обязательно надо будет сказать ему спасибо за этот подарок.

***

Из глубины театра доносились звуки оркестра. Опера «Временщик» была в самом разгаре, что с одной стороны было хорошо, а с другой – плохо. Хорошо – потому что во время спектакля в репетиционный зал точно никто не зайдёт, а плохо – потому что музыка могла мне помешать. Очень трудно танцевать одно, когда слышишь совсем другое. Во время балетов я могла протанцевать подходящие танцы из идущего на сцене спектакля, но во время опер приходилось искать помещение, как можно более удалённое от сцены, и тщательно запирать за собой дверь, чтобы ничего не слышать. Я затянула ленты пуантов и задумалась, чтобы мне станцевать на этот раз. Может, что-нибудь из «Атамана»? На выпускном концерте я танцевала номер одной из пленниц. Проделав все необходимые упражнения, чтобы разогреться, я начала довольно сложный танец. Кажется, у меня получалось неплохо, даже лучше, чем в прошлый раз. На концерте я просто исполняла необходимые движения, стремясь поскорее отделаться от надоевшей тягомотины, теперь я постаралась вложить в свой танец то, чего недодала зрителям тогда. И пусть у меня теперь был лишь одни зритель – я сама, но у меня не было критика строже, хоть и доброжелательней. Я старалась отмечать все свои ошибки и погрешности, в то же время получая искреннее удовольствие от танца. Поистине, охота – пуще неволи. То, что во время учёбы и репетиций было мучением, превращалось в наслаждение, стоило мне заняться этим для души.

Я повторила танец дважды, постаравшись во второй раз учесть ошибки, допущенные в первый, а также проникнуться чувствами своей героини. Она – пленница, рабыня, знающая, что зависит от расположения своего господина, но успевшая смириться со своим положением и даже научившаяся извлекать из него пользу. Ей страшно, но она всё же кокетничает с разбойниками, перед которыми танцует, надеясь им понравиться.

Закончив, я остановилась, чтобы немного перевести дыхание. В училище по пантомиме у меня всегда были плохие оценки, так как я не могла заставить себя раскрепощено играть в присутствии других, пусть даже моих учителей. Да и что-то там изображать всегда казалось мне нелепым. Сейчас я изменила своё мнение. И, хотя заставь меня играть перед публикой, я и теперь вряд ли смогу преодолеть мою скованность, наедине с собой я старалась вкладывать в танец чувство, а не одну только голую технику, причём прихрамывающую.

Задумавшись, я застыла у станка, машинально притоптывая ногой в такт доносящейся музыке. Сначала мелодию вела флейта, потом подхватили другие духовые, к ним присоединились скрипки. Музыка так естественно и ненавязчиво вплелась в мои размышления, что я далеко не сразу сообразила, что звучит она как-то слишком громко для доносящейся из зала. Да и к "Временщику" она не имеет никакого отношения, нет там такой мелодии.

Я завертела головой, пытаясь определить, откуда идёт звук. Казалось, он возникает прямо из воздуха в центре зала, там, где я танцевала только что. Музыка разрасталась, усложнялась, теперь её играл целый оркестр, негромко, но чётко. Это вам не рояль, доносящийся из-за стены. Отчаявшись определить источник звука, я подошла к двери и выглянула в коридор. Тот встретил меня тишиной. Не оставалось сомнений, что музыка звучит в самой комнате.

Может, кто-то репетирует за стенкой? Целым оркестром? Нет, не может быть. Что же это такое? Галлюцинация? Сон? Я сплю, и мне снится, что я нахожусь в театре. Может ли человек во сне заподозрить, что это – сон? Или я схожу с ума? Вспомнился рассказ Джованины о знаках Леонардо Файа – музыке, льющейся из пустой комнаты. Но в то, что дух нашего театра вдруг возьмёт да и явится мне, даже если допустить, что он существует, верилось с трудом.

Наверное, мне следовало бы впасть в панику от этого непонятного чуда, но я вместо этого оказалась целиком захвачена чудесной мелодией. Бурная и радостная, она словно бы отрывала от земли, звала за собой в весёлый танец, где нет ни забот, ни лишних раздумий, а только радость, пронизывающая всё существо, радость бездумная и захватывающая. Я сама не заметила, как снова начала притоптывать в такт этой летящей музыке, как мои пальцы стали выбивать дробь по брусу станка. Тело просилось в танец, оно стало лёгким, невесомым, и уже требовались усилия, чтобы удержать его на месте. А музыка звала.

– Танцуй! – сказал ли это кто-то другой, или это прошептали мои собственный губы? Уже ничто не имело значения, кроме потребности следовать бешеному ритму. Я раскинула руки и закружилась, забывая обо всём, меня подхватило и понесло. Никто не учил меня этому танцу, всё выходило само собой, естественно, как дыхание.

– Танцуй! – и исчезла знакомая комната, исчезло всё, кроме музыки и меня. Есть ли пол у меня под ногами?

– Танцуй! – и зажёгся волшебный свет, омывавший моё тело, бывший единым с музыкой, бывший частью её. Я смеялась от счастья, недоступного людям в этой жизни, я не удивилась и не огорчилась бы, скажи мне кто-то, что я уже умерла, что теперь я бесплотный дух – ведь это было так прекрасно!

– Танцуй! – и вспыхнул радужный мост через бездну, и раскрылись небеса, и я была богиней, танцующей над этим миром, танцующей вместе с ним. Нет ничего, только счастье, только движение, только единый со светом ритм. Танцуй, танцуй, танцуй!

И я танцевала.

***

Всё кончилось неожиданно. Смолкло, погасло, ушло, словно никогда и не было. Ноги у меня подкосились, и я упала на пол, вернее не упала, а мягко опустилась, словно кто-то в последний момент подхватил меня и уложил, не дав ушибиться. Я лежала с закрытыми глазами, пытаясь выровнять дыхание. Потом подняла веки, села и огляделась. Знакомый зал, зеркала, еле слышная музыка издалека – «Временщик» ещё идёт, хотя уже заканчивается. Все блёкло, серо, обыденно. Словно я побывала в ином, волшебном мире и теперь, оглушённая, опять заброшена в нашу скучную реальность.

Я поднялась с трудом, как дряхлая старуха. В голове не было ни единой мысли, ни хотя бы страха или удивления. Наверное, я просто слишком устала, и теперь действовала бездумно, как автомат. Переоделась, вышла из зала, не забыв запереть за собой дверь, и спустилась вниз. Как я шла по улице, как пришла в пансион, как легла в постель – этого всего я уже не помню. И снились ли мне после этого какие-либо сны – не помню тоже.

Когда я утром открыла глаза и вспомнила о том, что произошло со мной вчера, моей первой мыслью было, что это всё же был сон. Не мог во время спектакля играть другой оркестр, не могла пусть даже очень красивая музыка оказать на меня такое действие. Это был сон – похожий на тот, что уже снился мне однажды, и тогда, помнится, у меня так же болели мускулы, даже больше, чем сейчас. Но, поглядев на скомканное платье и кое-как брошенное на стул бельё, я усомнилась в своих выводах. И в самом деле, когда это реальность вчера успела перейти в сновидение? Я не ложилась спать днём, я пришла в театр, пребывая в здравом уме и твёрдой памяти. Не заснула же я прямо в репетиционном зале! Но чем тогда объяснить все эти странности? Я не пью, не больна, провалов в памяти до сих пор за собой тоже не замечала. Правда, всё когда-нибудь происходит впервые, быть может, я и вправду заболела? Очень весело, если это так!

Несколько дней я с тревогой прислушивалась к себе, пытаясь и боясь обнаружить за собой ещё какие-нибудь странности. Но невозможно бояться бесконечно, и вскоре мой страх пошёл на убыль. Воспоминания сгладились и потускнели, тем более что и окружающие относились ко мне точно так же, как прежде, никто не поглядывал удивлённо, никто не спрашивал, что это со мной происходит. Даже сеньор Соланос и сеньора Вийера почти не делали мне замечаний, а Соланос даже как-то раз поставил меня в пример одной из девушек, не проявлявшей должного старания. И я решила, что со мной всё в порядке, а музыка в пустой комнате… Что ж, слухи о привидениях, должно быть, возникли всё же не на пустом месте. Может, призрак Файа и впрямь вдруг вздумал сыграть свои призрачные сочинения, а я услышала.

Всё шло заведённым порядком. Промчался март, за ним апрель, наступил май. Дни стали длиннее, и мне уже не было нужды зажигать газ во время дополнительных уроков. Теперь я не только воспроизводила другие танцы, я пыталась изобретать что-то своё, а также танцевала концертные номера. Кстати, скоро будет концерт выпускников нашего училища, надо будет сходить посмотреть, что они подготовили в этом году. И, если что-то понравится…

Танцевать на второй линии, в принципе, ничуть не труднее, чем на последней. И жалование тоже, и уроки те же, разве что почёта чуть побольше. И чуть больше шансов, что тебя заметят зрители, однако последнее после истории с Коменчини меня скорее пугало, чем привлекало. Но пока никто не спешил предлагать мне своё покровительство в обмен на услуги определённого рода, так что я жила спокойно и почти счастливо. Репетиции, спектакли, экзерсисы… Обычная жизнь обычной танцовщицы. Странности, время от времени случавшиеся со мной, словно угомонились, решив сделать перерыв.

В тот день репетиция у нас вышла необычно короткой – сеньор Соланос куда-то торопился, и отпустил нас раньше обычного. С ним такое иногда случалось, это Вийера пропустила бы урок, только находясь при последнем издыхании. Проходя мимо сцены, я задержалась, заслушавшись играющего оркестра. Сегодня один из наших дирижёров проводил прогон второго акта "Зачарованного леса", и как всегда, хоть я и слышала всё это много раз, я не удержалась от искушения остановиться и послушать. Занавес был опущен, на сцене не было ни рабочих, ни артистов. Кажется, с утра тут репетировали певцы, но они уже ушли. Я прошлась по сцене. Было до смерти интересно, сумею ли я повторить под настоящий, а не воображаемый оркестр то, что много раз танцевала для себя. За занавесом зазвучало па де де, и я не выдержала. Я лишь попробую, никто не увидит моих потуг. Я была готова к тому, что собьюсь на первых же тактах, что не успею или что-то перепутаю. Но всё вроде бы получалось. Вот заиграли адажио, я успела подумать, что его придётся пропустить, ведь у меня нет партнёра… И тут вдруг заметила краем глаза какое-то движение в сумраке кулис. Я испуганно обернулась. У опущенного занавеса стоял Энрике Корбуччи, наблюдавший за моим танцем.

Я остановилась, чувствуя, как начинают гореть щёки и уши, не зная, куда деваться от смущения. Но Энрике ничего не сказал. Он просто молча подошёл ко мне, встал в позу танцовщика и, всё так же не говоря ни слова, протянул мне руку, предлагая на неё опереться. Так и должно быть – именно это па и делают Принц и Дева-Птица… Я растерянно смотрела на него, а музыка играла, и я поняла, что ещё мгновение, и я опоздаю. Я приняла предложенную руку и сделала арабеск [поза с поднятой назад ногой с выпрямленным коленом].

Фигуры следовали одна за другой, правильные фигуры, память ни разу не подвела меня. Я чувствовала себя до крайности неуверенно, я не привыкла танцевать с партнёром, этому учат лишь на последнем курсе училища, а после его окончания мне почти не выпадало случая попрактиковаться. Но Корбуччи уверенно вёл меня, он был действительно великолепным танцовщиком, поддерживавшим и направлявшим неопытную партнёршу. Единственную ошибку я совершила только тогда, когда пришёл черёд первой поддержки, но во второй раз уже справилась. Да, можно было, конечно, станцевать и получше, но для первого раза выходило, пожалуй, не так уж и плохо. И к концу адажио я почти обрела уверенность, ведь надо мной никто не смеялся, не ругал, не молчал осуждающе. Просто ведущему танцовщику вдруг захотелось поддержать мою игру. Так почему бы не поиграть вместе с ним, ведь это всё не настоящее, а так, шутки ради…

Скрипка и виолончель протянули последнюю дрожащую ноту, адажио кончилось, и только тут я увидела, что у нас появились зрители. У кулис, там, где недавно стоял Энрике, теперь столпились сеньор Росси, наш главный хореограф сеньор Флорес и несколько солистов, среди которых была и Марсела Мачадо. Она как-то особенно пристально смотрела на меня, барабаня пальцами по поясу. Видимо, они все, вслед за Корбуччи, пришли сюда репетировать, а тут такое зрелище. Жалея, что не могу провалиться сквозь планшет сцены, я кинулась прочь. Боже мой, что они все подумали! Какая-то девчонка из кордебалета замахнулась на главную партию, причём какую!

Но никаких последствий моя выходка не имела, разве что сеньор Росси стал поглядывать на меня ещё страннее, чем раньше. С Корбуччи я тоже больше не общалась и не думала, что он ещё раз захочет иметь со мной дело, разве что перебросится парой слов при случае, а потому изрядно удивилась, когда он однажды подошёл ко мне. Это было во время перерыва в концерте выпускников.

– А, вот вы где, – сказал он. – Я вас ищу. Сеньорита Баррозо, можно с вами поговорить?

– Конечно. О чём? – удивлённо спросила я.

– Видите ли, в чём дело… Здесь, на концерте, присутствует антрепренёр, набирающий труппу для летних гастролей по провинции. Я говорил ему о вас, и он заинтересовался. Вы не могли бы прийти завтра днём в театр, где-нибудь часа в два?

– Завтра? – переспросила я. На завтрашний день дирекция расщедрилась на дополнительный выходной для всей труппы.

– Да, показаться ему. Если вы ему понравитесь, он возьмёт вас. Если вы, конечно, сами захотите.

Я недоверчиво молчала.

– Ну, так как? Решайте, Анжела. Посмотрите мир, да и заработаете. Я, кстати, тоже еду.

– А… где будет показ?

– В одном из классов, завтра посмотрим, в каком. Давайте я вас встречу в вестибюле и провожу. Согласны?

– Да.

– Ну вот и отлично.

Назавтра Энрике и в самом деле встретил меня внизу и проводил на третий этаж в один из пустующих классов. Когда мы подошли к двери, нам навстречу вышла незнакомая мне девушка, видимо, тоже участвовавшая в показе. Похоже, это была одна из вчерашних выпускниц.

– Вот, – весело сказал Корбуччи, входя в комнату. – Познакомьтесь, Анжела, это сеньор Арканжо. А это – сеньорита Баррозо, прошу любить и жаловать.

– С удовольствием, – не старый, но уже кругленький, как мячик, невысокий человек привстал со стула и поклонился. Кроме него в комнате был ещё незнакомый аккомпаниатор за роялем. – Рад встрече с вами, сеньорита.

– Взаимно, сеньор.

– Ну, мы пока переоденемся, – сказал Энрике. – Когда нам вернуться?

– Минут через пятнадцать. Вряд ли мне понадобится больше.

Переодевалась я в соседней комнате, где оказались ещё две девушки, и, пока я надевала трико и пачку, подошла ещё одна. Показ шёл полным ходом, и меня этот факт несколько успокоил. Сеньор Арканжо пришёл не персонально ради меня, я была лишь одной из многих.

Моя очередь и впрямь подошла быстро, о чём мне сообщила вернувшаяся от антрепренёра девица. Не без душевного трепета я вошла в класс. Корбуччи был уже там, видимо и он впрямь собирался принять участие в показе вместе со мной.

– Адажио из "Зачарованного леса", пожалуйста, – попросил он.

Мы станцевали. Теперь я чувствовала себя несколько уверенней, чем в прошлый раз, ведь этот танец был мне уже знаком. Когда мы закончили, сеньор Арканжо попросил меня станцевать что-нибудь соло. Поколебавшись, я выбрала всё тот же танец из "Атамана".

– Замечательно, – сказал антрепренёр. – Благодарю вас, сеньорита, я получил искреннее удовольствие, – и деловым тоном спросил: – Вам известны условия контракта?

– Нет.

– Труппа выезжает в середине июля и возвращается в двадцатых числах сентября, так что у вас будет время отдохнуть перед началом сезона. В плане у нас – шесть городов, будем танцевать "Зачарованный лес", "Источник слёз", "Наяду", "Жозефину" и "Леандру". Также планируется несколько концертов. Проживание мы вам оплатим, а вот еда – за свой счёт. Вот, прочтите договор, всё ли вас устраивает. Сеньор Корбуччи, будьте так любезны, пригласите пока следующую.

Следующая девушка танцевала что-то из "Замка снов", ещё одна – из "Гарсиады". Я пыталась сосредоточиться на контракте, но всё равно отвлекалась, поэтому решила выйти в коридор. Меня удивила разница в отношении Арканжо ко мне и остальным девушкам. Если мои танцы он досмотрел до конца, похвалил и сразу дал контракт, то других он довольно бесцеремонно прерывал сухим "Достаточно, я с вами свяжусь". Наверное, ко мне он отнёсся по-особому из-за протекции Корбуччи, не забыть бы поблагодарить его за участие в моей судьбе…

В контракте меня всё устроило, потом его посмотрел Энрике, одобрил, и я тут же поставила подпись. У Корбуччи был большой опыт в этих делах, он выезжал на гастроли каждый год, ухитряясь не уставать и постоянно находиться в отличной форме. Он был из тех, кого называют трудоголиками, и, как говорили, просто не знал, что это такое – работать слишком много.

***

В начале июля сезон подошёл к концу, а отъезд был назначен на пятнадцатое. Все знакомые мне позавидовали и взяли торжественное обещание рассказать о поездке в подробностях. Бьянка помогла мне сложить вещи, скорее из солидарности, чем по необходимости – упаковать мои немногочисленные пожитки труда не составило. Вечером пятнадцатого числа я явилась на вокзал, где уже собрались остальные участники поездки. Сеньора Арканжо не было, он обещал встретить нас в Нектрисе, первом из городов нашего турне. Я изрядно удивилась, обнаружив, что среди моих спутников нет никого из нашего кордебалета. Было четверо солистов, было ещё несколько выпускников училища, и всё. Я-то полагала, что просматриваться будут если не все, то хотя бы лучшие из рядовых танцоров, а оказалось, что, взяв меня, сделали исключение!

В Нектрис мы прибыли на следующий день. Город был довольно крупным и имел собственный оперный театр. Он был, конечно, заметно меньше нашего, примерно на тысячу мест, но мне понравился. Уютный, компактный и какой-то домашний. Первый спектакль должен был состояться через неделю, так что было время порепетировать и приноровиться к маленькой сцене. Нам предстояло танцевать "Зачарованный лес", причём выяснилось, что кордебалет будет местный, и я задалась вопросом, что же, в таком случае, буду танцевать я. Ответ мне дал Энрике на следующий день. В день приезда мы разместились в местной гостинице, а на другой вечер в театре в честь нас, приезжих, давалось что-то вроде приёма. Ещё одно торжественное мероприятие нам обещали и за день до отъезда, в честь окончания выступлений в Нектрисе. Я тоже получила приглашение, и первым моим порывом было его отклонить: я не привыкла к светской жизни, у меня не было подходящего наряда, а главное – мне казалось не по чину присутствовать на равных в компании с ведущими солистами. Но, узнав, что все выпускницы тоже приглашены, я передумала. Приятно, наверное, хотя бы раз в жизни почувствовать себя важной особой. И я, надев предусмотрительно захваченные с собой голубое платье и белые туфли, отправилась в местную Оперу.

Но всё оказалось довольно скучно. Гости чинно прохаживались между столами с лёгкой закуской и вином, иногда кто-то предлагал тост. Меня, в числе прочих гастролёров, познакомили с несколькими значительными в городе персонами, чьи имена тут же выветрились у меня из головы. Те вежливо порасспросили меня о житье-бытье в театре и профессиональных успехах, выслушали в меру уклончивые ответы и отправились искать собеседника поинтереснее. Я начала подумывать, не будет ли с моей стороны бестактностью уйти, не прощаясь, и тут ко мне подошёл Корбуччи.

– Скучаете? – весело спросил он.

– Угу, – невнятно ответила я.

– Ничего, привыкайте. Завтра начнём работать, а пока придётся потерпеть. Кстати, о работе. Скажите, Анжела, как у вас с характерными танцами?

– Училась, как все, – я пожала плечами.

– Видите ли, – чуть ли не виновато пояснил Энрике, – я надеялся, что вам в "Лесе" дадут Чёрную Птицу, но сеньор Арканжо решил не рисковать, всё-таки вы ведь ещё никому не известны. Так что вас ожидает сольный номер в сцене бала, и танцевать вам придётся на каблуках. Справитесь?

– Попробую… – неуверенно сказала я. – А Чёрная Птица… Ведь и её, и Белую танцует одна балерина?

– Но нигде не сказано, что их не могут танцевать двое. Если танец на балу пойдёт хорошо, то в "Жозефине" вам дадут Ясмин.

– Ясмин? Но я, наверно, не смогу… Я же…

– Анжела, – вздохнул Энрике, – ну что ж вы так в себе не уверены? Вы прекрасная танцовщица, и даже если партия вам незнакома, мы успеем её разучить. И не переживайте, что времени мало. Это провинция, нас вводят в чужой спектакль, а мелкие огрехи вам простят только за то, что вы из столичного театра.

– А зрители знают, кем я там была?

– Нет, и вовсе не обязательно им об этом сообщать. Вам нужно сделать себе имя, Анжела, танцовщице из кордебалета, как бы талантлива она не была, сразу никто ведущих партий не даст. Так что считайте это репетицией перед настоящими выступлениями.

Я почувствовала, что неудержимо краснею. До смерти хотелось спросить, действительно ли он считает меня талантливой, или это сказано просто из вежливости, но я не решилась.

– Знаете, что я ещё думаю, – продолжил Энрике, сделав вид, что не заметил моего смущения. – Здесь, кроме спектаклей, планируется концерт. Почему бы нам не подготовить общий номер? Мне понравилось танцевать с вами.

– А какой?

– Я думал о танце Олимпии и Мага из недавней постановки.

– Она же была неудачной.

– Да, зрителям не понравилось, слишком новаторская. Но этот танец – несомненная удача. Спектакль он спасти не смог, но отдельным номером будет смотреться очень и очень неплохо. Ну как, согласны?

Я молча кивнула.

***

– Жёстче! – скомандовал Корбуччи. – Вы – ожившая кукла, а не человек. Все движения поначалу должны быть угловатыми. Давайте ещё раз.

Я послушно села на стул. В наше распоряжение предоставили единственный в театре репетиционный зал, тоже оказавшийся непривычно маленьким. Все местные артисты жаловались на тесноту и были правы.

Олимпию мне танцевать не приходилось никогда – даже во время своих самодеятельных занятий я воспроизводила то, что шло в нашей Опере сейчас, то, что видела своими глазами. "Жозефина" у нас также не шла, и я со страхом думала о Ясмин, боясь не справиться с незнакомой ролью. Олимпия почему-то пугала меня куда меньше. Я медленно выпрямилась на стуле, потом поднялась, подчиняясь приказам Мага.

– Руки жёстко фиксированы во второй позиции, ноги тоже… А теперь на пальцы, хорошо… – Энрике глядел на меня оценивающим взглядом, готовый исправить любую ошибку. – А вот теперь можно начать двигаться женственней, вы оживаете…

Я, вернее Олимпия, поклонилась, показывая, что готова служить Магу, своему создателю и повелителю, но тут дверь приоткрылась, и в комнату проскользнул сеньор Арканжо. Я остановилась и оглянулась на него.

– О, простите, – Арканжо замахал руками, – я не хотел вам помешать.

– Что же вы остановились, Анжела? – укоризненно спросил Энрике.

– Так ведь…

– Если у сеньора Арканжо что-то срочное, он нам скажет, правда, сеньор?

– Правда, – кивнул тот. – Сеньор Корбуччи, скажите, вы никогда не думали о деятельности преподавателя? Или, скажем, постановщика?

– Никогда, – признался Энрике. – Даже в голову не приходило.

– Значит, юная сеньорита имеет честь быть вашей первой ученицей? И, возможно, когда-нибудь будет гордиться этим. Подумайте, сеньор Корбуччи. Если захотите попробовать новый вид деятельности, у меня найдётся, что вам предложить.

– Для этого я сперва должен оставить старый, а этого в ближайшие лет пятнадцать, если со мной всё будет в порядке, не произойдёт.

– Ну зачем же, вовсе не обязательно, их ведь можно и совместить. Но я пришёл к вам не за этим. Моё дело касается сеньориты Баррозо, но это не срочно.

– В таком случае мы, с вашего позволения, сперва закончим.

Когда я вышла из зала, сеньор Арканжо ждал меня в коридоре.

– Видите ли, сеньорита, – доверительным тоном сказал он, беря меня под руку. – Я хочу передать вам приглашение от мэра этого города. На него произвёло большое впечатление ваше выступление в "Зачарованном лесе", и он хочет вас видеть.

– Только меня?

– Совершенно верно, только вас. Он хочет выразить вам своё восхищение.

– Куда он меня приглашает?

– К себе домой, естественно. Это будет приватная встреча.

Снова здорово, вздохнула я про себя. Сколько раз мне ещё предстоит отбиваться от мужчин с их "восхищением"?

– Нет.

– Нет?

– Вы не ослышались, сеньор Арканжо. Передайте ему мои искренние извинения вкупе с сожалениями.

– Сеньорита, вы уверены? Сеньор Плачидо – весьма галантный и учтивый кавалер, зачем же обижать его без нужды?

– Нет, сеньор, я не пойду.

– Что ж, как угодно. Но учтите, в его власти значительно затруднить наше пребывание здесь.

– Так соврите ему что-нибудь, – резче, чем следовало, сказала я. – Что я нездорова, или что у меня ревнивый жених, или ещё что-нибудь в этом роде. Но я не пойду.

Придя в свой номер гостинице, я бухнулась на кровать и с наслаждением вытянула ноги. Корбуччи умел вынуть из меня всё и ещё немножко, и я подумала, что Арканжо был прав, предлагая ему подумать о карьере преподавателя. У Энрике хорошо получалось заставить человека работать, без резкой критики, без насмешек, без унизительных реплик, которыми грешила та же сеньора Вийера. И он ни разу не сбился с дружеского тона, ни разу не повысил голоса, как, бывало, Соланос. А ведь это довольно-таки скучное дело – вводить другого исполнителя на роль, которую хорошо знаешь сам. Когда спектакль или номер готовят все вместе, то все вместе и заняты поисками, вживаются в роли, и это куда интереснее, чем рассказывать и показывать другому то, что сам знаешь уже давно.

Вскоре состоялось представление "Жозефины". Направляясь под сцену, к люкам, из которых предстояло появиться призрачным девам под предводительством моей героини, я чувствовала, как меня всё сильнее охватывает мандраж. Колотилось сердце, вспотели ладони, меня начала бить дрожь, и я испугалась, что вообще не смогу танцевать. Ведь на подготовку этой большой и сложной партии у нас была лишь неделя! Разве можно за неделю сделать что-то пристойное?

– Что, страшно? – раздался над ухом знакомый голос. Обернувшись, я увидела улыбающегося Корбуччи, по своему обыкновению подкравшемуся бесшумно, как кошка.

– Очень, – призналась я.

– Успокойтесь, Анжела. Не съедят же вас, в самом деле. Постарайтесь забыть о том, что вы на сцене. Вы Ясмин, вот на этом и сосредоточьтесь.

Кивнув ему, я пошла дальше. "Постарайтесь забыть, что вы на сцене"… Легко сказать!

Как хорошо, что исполнение этой партии и не предполагает какого-либо чувства, одна техника, думала я, вытанцовывая все необходимые па. Ещё и играть я была бы сейчас не способна, дай бог не запутаться в последовательности фигур. А уж что сказала бы про моё исполнение сеньора Вийера, да и сеньор Соланос, и думать не хотелось. Но публика доброжелательно молчала, не было ни шиканья, ни даже сдержанного, вежливого покашливания. Похоже, здесь и впрямь исполнителю готовы простить всё, что угодно, за одну только принадлежность к столичному театру.