Текст книги "Девушка и смерть(СИ)"

Автор книги: Мария Архангельская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

И начались долгие часы позирования, когда я неподвижно сидела в кресле, пока художник колдовал у мольберта. Это тоже оказалось нелёгким делом. Конечно, сидеть – не стоять, это легче, но к долгой неподвижности я не привыкла. Постоянно начинал то чесаться нос, то затекать нога, к тому же я частенько незаметно для себя меняла позу, особенно положение головы.

– Чуть больше вперёд! – командовал тогда художник. – И набок! Нет, не так сильно!

Однажды, когда мне никак не удавалось принять нужное положение, Каннавали сам взял мою голову руками и повернул. Я стерпела, но при этом сама удивилась, насколько неприятно мне было его прикосновение. Мужчины прикасались ко мне часто – во время танца в основном, но это было частью моей работы, ничего интимного в этих прикосновениях не было и быть не могло. Ещё это делал Андрес, и я не только ничего не имела против, но и сама старалась к нему приласкаться, испытывая огромное наслаждение от его прикосновений. А Каннавали… Сам он мне нравился, но как человек, а не как мужчина, не был он и моим партнёром в танце, которому физический контакт позволен законами нашей профессии. Он вторгся в ту область, в которую его не приглашали, и мне это не понравилось.

А Леонардо? Какие чувства я испытывала при его касании? Да никаких. Ни удовольствия, ни отвращения. Опираясь на его руку, я испытывала не больше эмоций, чем опираясь на ручку кресла. Хоть и знала, что там, под чёрной кожаной перчаткой…

Как продвигалось написание портрета, я не видела, потому что Алессандро запретил мне смотреть на холст во время работы, и всегда тщательно занавешивал его, уходя, а трогать ткань я не решалась, опасаясь что-нибудь повредить или выдать своё любопытство. Каннавали признался мне, что терпеть не может показывать кому-либо незаконченную работу.

– Для меня это – всё равно, что позволять посторонним видеть процесс зачатия ребёнка. Поэтому прошу вас, сеньорита, подождите, пока я сам вам её не покажу.

***

А время шло. Приближалось лето, было уже тепло, и мы частенько отправлялись гулять за город – пешком или в коляске Андреса. Дорога петляла между холмов, полей, садов и виноградников, мы любовались открывающимися видами и болтали обо всём на свете. О театре, о книгах, о музыке. Под его влиянием я открыла для себя новые имена и в том, и в другом, и в третьем. В той же музыке до сих пор мне нравились Франко Антонелли и опять же Леонардо Файа, с их ясностью и прозрачностью мелодий, а Андрес дал мне прислушаться к более сложным композиторам, вроде Игнасио Арженто. Не говоря уж о том, что я слушала и воспринимала в основном музыку к операм и балетам, подкреплённую голосами или танцем, а Андрес позволил мне почувствовать красоту и других музыкальных форм.

– Ничего удивительного, – ответил он мне, когда я однажды пожаловалась, что при исполнении прежде незнакомой мне музыки начинаю скучать и отвлекаться. – Ведь не знаю, как кому, а лично мне музыка начинает доставлять удовольствие, когда она узнаваема. Когда я могу предугадать дальнейшее течение мелодии и жду его. Так что меня не удивляет, что музыкальные шедевры былых времён при первом представлении порой проваливались. Мы теперь удивляемся: где же были уши слушателей? А их уши были сто лет назад, они просто не восприняли того, к чему не привыкли!

Я задумалась. А ведь он прав! Мне самой потребовалось не раз и не два прослушать хотя бы тот же "Зачарованный лес", чтобы расслышать такой безусловный шедевр, как адажио из второго акта. И лишь в один прекрасный день я поразилась: как же я раньше не замечала такой красоты? И не с одним "Лесом", с другими произведениями такое тоже случалось.

Андрес вообще умел заставить меня взглянуть на темы наших бесед под неожиданным для меня углом. Он знал куда больше меня и мыслил глубже. Что, впрочем, и не удивительно, ведь он был по-настоящему хорошо образован, в то время как я занималась своим образованием сама, безо всякого контроля, частенько выбирая то, что казалось проще и интереснее. Но была одна тема, в которой я чувствовала себя специалистом и безоговорочным авторитетом – балет. Андрес любил его, но при этом был способен различить разве что самые известные из поз и движений, так что когда я начинала восхищаться чьим-нибудь эпольманом [положение, в котором фигура разворачивается в пол-оборота к зрителю, голова повёрнута к плечу, выдвинутому вперёд], или тур ан л'эр [прыжок с поворотом вокруг своей оси (одинарным, двойным, тройным), используемый в основном в мужском танце], то чувствовала себя говорящей на другом языке.

Однажды он зачем-то зашёл ко мне за кулисы во время всё того же "Зачарованного леса", и мы вместе посмотрели танец Птенцов в исполнении учениц нашего училища.

– А вон та вторая слева девочка хороша, – заметила я. – Если ничего с ней не случится, далеко пойдёт.

– Я не настолько разбираюсь в ваших тонкостях, чтобы судить об этом, – сказал Андрес. – А ты сама танцевала Птенцов?

– Ну что ты! В этот танец брали лучших, а я, конечно, участвовала в спектаклях, но какой-нибудь второй слева в третьем ряду.

– Ты не была лучшей? – искренне удивился Андрес.

– Нет. В нашем училище было много учениц куда перспективнее меня. А от меня ничего особенного не ждали, да и я сама от себя ничего особенного не ждала. Стремиться к успеху и заниматься ради него я начала уже в Опере, тогда-то меня и заметил Леонардо. Ой, извини, мне пора.

Видимо, тот факт, что во время учёбы я числилась среди отстающих, и в самом деле сильно удивил Андреса, потому что после спектакля он вернулся к этому разговору.

– Кто бы мог подумать, что ты считалась плохой танцовщицей! Кто же тогда считался лучшими?

– Кое-кого ты знаешь, они сейчас танцуют в Королевской Опере, иные даже сольные партии. Так быстро, как я, не выдвинулся никто, но мне помогло невероятное стечение обстоятельств. А другие… Вообще, это не такой уж редкий случай, когда учащиеся не оправдывают ожиданий. Вот была среди нас пара, считавшаяся лучшей – Франко Поццето и Эстер Брага. Их с первого класса воспитывали как будущих премьеров, они считались самыми перспективными. И что же? Он, правда, в нашей Опере, танцует только характерные танцы, но, быть может, у него всё ещё впереди. А где сейчас она, даже и не знаю. Где-то за год до выпуска в ней вдруг всё исчезло. И грациозность, и непосредственность, и талант словно куда-то провалился, и "физика"… ну, то есть физическое строение тела вдруг стало неподходящим, когда она выросла. До выпуска её дотянули, а как ей дальше жить – это уж на её усмотрение.

– Бедная девушка. Надеюсь, у неё есть родные?

– Я тоже надеюсь, но наверняка не знаю – мы с ней не были близки и не расспрашивали друг друга о семьях.

– Знаешь, – задумчиво сказал Андрес, – меня всегда интересовало, чем руководствуются родители, отдавая дочерей в балетные школы. Ведь это и хлеб очень нелёгкий, и никакой гарантии успеха никто дать не может, даже, как ты говоришь, тем, кто выглядит очень талантливыми. Да и в нравственном отношении… Не обижайся…

– Я не обижаюсь. Подавляющее большинство учениц – выходцы из театральных и околотеатральных семей. Я ведь и сама – дочь танцовщицы.

– Правда? Я не знал.

– Выйдя замуж, моя мать ушла со сцены. И только когда после папиной смерти у нас возникли трудности с деньгами, она решила отдать меня в училище, потому что там был полный пансион. Я, кстати, совсем не хотела идти. Помнишь, я тебе как-то уже говорила?

– Помню. Надо же, кто-то рвётся вверх, а остаётся внизу, а кто-то не рвётся – и взлетает. Впрочем, как я погляжу, одного таланта тут и впрямь недостаточно. Нужно и везение, и упорство, и определённый склад характера. Когда я гляжу на твои ежедневные экзерсисы, мне страшно становится. Всё-таки вы, балетные танцовщики – фанатики.

– Ты прав, – согласилась я.

Май подходил к концу, и скрывать мой грядущий уход далее стало невозможно. Я и сама поспособствовала раскрытию тайны, когда в беседе с пришедшим ко мне журналистом упомянула о своём намерении. На следующий день новость появилась в газете. Вздохнув, сеньор Эстевели решил выжать из создавшейся ситуации всё, что можно, и уговорил меня дать в конце сезона прощальный концерт. Несмотря на то, что к середине лета многие представители высшего общества уже покидают столицу, билеты на концерт разлетелись, как пирожки на вокзале. Мы с сеньором Флоресом составили программу, включавшую па де де из "Зачарованного леса" и "Рождественской сказки", которое я раньше на сцене не танцевала, а также несколько концертных номеров, включая и "Журавля". Я приступила к репетициям.

В скором времени меня навестил некогда представившийся мне антрепренёр с несколькими весьма заманчивыми предложениями зарубежных гастролей. Я обещала подумать, не подозревая, что его визит – лишь начало. После него меня посетили ещё несколько импресарио, директора обоих второстепенных оперных театров столицы, и даже директор одного провинциального театра, из крупного южного города. Я также всем обещала подумать, хотя уже твёрдо решила, что в столице не останусь. Поездка за границу выглядела более заманчиво, но тут закавыка была в Андресе. Я не хотела расставаться с ним надолго, а он не был уверен, что сможет меня сопровождать.

До конца сезона оставалось всего ничего, когда Каннавали наконец объявил, что мой портрет готов. Всё утро назначенного для показа дня я изнывала от любопытства, ожидая, когда же придут Андрес с художником. Но вот они пришли, и Алессандро жестом фокусника сдёрнул покрывало с мольберта.

Молодая женщина, даже не скажешь девушка, а именно женщина, глядела на меня из тёмной таинственной глубины холста, очень прямо, очень пристально и даже как-то недобро. Ещё отец, помнится, поддразнивал меня, утверждая, что у меня прокурорский взгляд. Мягко мерцала белая кожа, оттенённая чёрным бархатом и чёрными, распущенными по обнажённым плечам локонами, тревожно горели оранжевые камни. Тонкие руки спокойно лежали на подлокотниках, ярким контрастным пятном выделялась оранжевая шаль, только подчёркивая мрачноватый колорит картины. На портрете я выглядела старше, чем в жизни, и как-то… значительнее, что ли.

– По-моему, вы меня приукрасили, – тихо сказала я.

– А по-моему, ты такая и есть, – возразил Андрес. – Беру! Даже если б заранее не решил, всё равно бы взял.

– Я рад, что вам понравилось, – улыбнулся художник. – Сеньорита Баррозо, быть может, я ещё нарисую ваш портрет в облике Птицы или Софии… Вы ведь не откажетесь позировать мне ещё раз?

– Не откажусь, – кивнула я. Нелёгкое дело – позирование, но мне было жаль первоначального замысла, хотя картина получилась очень удачной.

***

Последним моим спектаклем перед увольнением стал «Зачарованный лес». Прощальный концерт состоялся два дня спустя. Вступительное слово сказал сам сеньор Эстевели, посетовавший на то, что «ярчайшая звезда нашего балета покидает нас», после чего выразил надежду, что это – не навсегда, и что я ещё появлюсь в свете этой рампы. Сам концерт состоял из двух отделений. Чтобы дать мне отдохнуть, мои номера перемежались выступлениями других танцовщиков, в том числе и совсем молодой пары, только что вышедшей из училища и принятой в Королевскую Оперу. В партнёрше я узнала ту самую девушку, которую заметила в Танце Птенцов. Она и впрямь подавала большие надежды, да и партнёр мало в чём ей уступал. Они исполнили номер под названием «Праздник весны», принятый публикой весьма благосклонно. Сразу после них был мой выход, завершавший концерт – «Гавот». Небольшая сценка: маленькая девочка играет на лугу, и начинает танцевать, представляя себе, что она на настоящем балу.

Грянули аплодисменты. Зрители кричали "Браво!" и "Бис!", но я чувствовала себя слишком уставшей и ограничилась поклонами и воздушными поцелуями. А ведь ещё придётся выдержать прощальный банкет. Ох уж эта моя слабохарактерность и неумение отказывать! Ну что мне стоило твёрдо сказать "нет", тогда бы я сразу поехала отдыхать вместо того, чтобы слушать тосты и здравицы, а также сетования и уговоры поклонников. Нет, в ближайший месяц никуда я не поеду, ни на какие гастроли, мне надо отдышаться и прийти в себя. Быть примой – занятие весьма утомительное.

Одной рукой прижимая к себе охапку подобранных на сцене цветов – могу себе представить, что сейчас творится в моей гримёрной, наверняка она превратилась в цветник – я вышла за кулисы. Там стоял Энрике, а рядом с ним я увидела того самого молоденького танцовщика, что предварял моё последнее выступление.

– Анжела, – окликнул меня Энрике, – позвольте вам представить Антонио Ферраза. Он очень хотел с вами познакомиться.

Я улыбнулась:

– Рада знакомству, сеньор Ферраз.

Юноша слегка покраснел и склонился над протянутой рукой.

– Я… Я очень счастлив, сеньорита Баррозо. Знаете, я давно мечтал об этом… Я так надеялся, что мы с вами когда-нибудь выступим вместе. Вы замечательно танцуете.

– Спасибо, сеньор.

– Да, замечательно, – повторил он. – Гениально. У меня просто нет слов, чтобы выразить… Очень жаль, что вы уходите.

Вокруг нас начали собираться люди. Сеньор Росси, сеньор Лира, кто-то из зрителей и работников театра. За их спинами я увидела Андреса, терпеливо ожидавшего, пока я освобожусь.

– Мы с Сильвией к выпускному концерту как раз готовили па де де из "Рождественской сказки", – продолжил между тем Антонио. – И когда я танцевал с ней, я представлял себе, что она – это вы.

– Ну, это ни к чему, – усмехнулась я. – Танцевать надо с тем, с кем танцуете, принимая партнёршу такой, какова она есть. Иначе не сумеете сами подстроиться под неё.

– Да, я понимаю, но… Я так мечтал… Конечно, это с моей стороны наглость, кто вы, а кто я, но всё же я так надеялся.

– Может, ещё и встретимся, – сказала я. – И не переживайте по поводу себя, я и сама вышла из училища три года назад. А прима-балериной стала только этой зимой.

– И так быстро уходите от нас.

– Антонио, – вмешался Энрике, – сеньорита Баррозо устала после выступления. Не держи её здесь, дай ей переодеться и отдохнуть.

– Да, конечно, сеньорита, извините.

– Не за что, – я улыбнулась. Мне понравился этот так мило смущающийся юноша, а неприкрытое обожание в его взгляде льстило. – Вы и в самом деле так хотите со мной станцевать?

– Это моя мечта с того дня, как я увидел вас на сцене.

– С того дня, как вы заметили меня на сцене, – поправила я. – Видели-то вы меня, держу пари, и раньше, но не обращали внимания. Что вы ещё танцевали, кроме "Сказки"?

– Сцену из "Франческо и Джильды", свидание в саду.

– Правда? Там же такие сложные поддержки!

– Я по поддержкам считался лучшим в нашем классе, – Ферраз опять покраснел, но в его голосе прозвучала нотка гордости.

– О! – я вспомнила мальчика, считавшегося лучшим по поддержкам среди моих соучеников. Интересно, где он теперь? Задатков солиста у него не было, но на руках у него я действительно чувствовала себя так же удобно и безопасно, как дома на диване. – Покажите мне, как вы танцевали, сеньор Ферраз.

– Как показать?

– А вот так. Станцуйте со мной, – я не стала говорить, что подумывала проделать с ним в утешение несколько па из "Сказки", но на мне была туника, а тот танец требовал пачки. Зато к "Франческо" туника вполне подходила. Конечно, на полноценный танец меня уже не хватит, но этого и не требуется.

Антонио явно растерялся. Я улыбнулась, вручила цветы сеньору Лира, попросив отнести ко мне, отошла на несколько шагов, встала на пальцы и побежала навстречу Ферразу. Он всё же сориентировался, подхватил меня на руки и закружил. Он и в самом деле хорошо знал танец, и поддержка у него был безукоризненная – до какого-то момента. Вот он поднял меня на вытянутых руках, так что я оказалась лежащей почти параллельно полу… а потом его рука как-то странно дрогнула и выскользнула из-под моей груди, словно её вышибло внезапным ударом. Я почувствовала, что падаю, судорожно попыталась уцепиться за него, он всё же запоздало подхватил меня, и, возможно, лучше бы я упала на пол. Моё тело резко выгнулось назад, раздался хруст, и в спину зазубренным копьём ударила боль.

Не знаю, кричала ли я. Наверное, кричала, потому что так больно мне не было никогда прежде. Но эти несколько минут из моей памяти выпали начисто, следующее, что я помню – это то, как я лежу на диване в закулисном коридоре, куда меня перенесли. По лицу текут слёзы, пальцы одной руки царапают диванную обивку, а другой – сжимают ладонь стоящего на коленях Андреса. Вокруг толпятся люди, нервно, возбуждённо переговариваясь полушёпотом:

– Значит, лучший по поддержкам?! Как ты всех девушек в училище не перекалечил? – это Энрике.

– Я не знаю, как это вышло, клянусь вам! Меня словно что-то под руку толкнуло! – со слезами в голосе оправдывается Антонио.

– Молчал бы уж лучше. "Толкнуло" его!

– Врач сейчас будет, за ним послали, – это, кажется, администратор Империоли.

– Анжела, ты как? Ты меня слышишь? Очень больно? – в который раз повторяет Андрес.

– Ну-ка, господа, расступитесь, – раздался властный голос. Видимо, далеко бежать за врачом не пришлось.

***

– Сидеть и ходить вы будете, – вынес вердикт врач.

– Но я балерина!

Врач вздохнул. Он был пожилым, с грустными, всё понимающими глазами.

– Об этом, сеньорита, придётся забыть.

Я сжала зубы, борясь с подступающими слезами. Неужели я никогда не смогу больше танцевать? И это именно сейчас, когда ко мне пришёл успех, когда танец стал смыслом моей жизни!

Врач ушёл. Вошёл Андрес, во время осмотра ожидавший в соседней комнате.

– Ну, как? – тихо спросил он, присаживаясь на край постели.

Я пересказала ему слова доктора.

– Быть может, он ошибся? – без особой уверенности в голосе спросил Андрес.

– Нет, – я покачала головой. – Он всё точно рассчитал. Совсем меня калечить он всё же не стал, но позаботился о том, чтобы танцевать я больше не могла.

– Кто – он?

– Леонардо.

Некоторое время Андрес молча всматривался в моё лицо.

– Леонардо? – переспросил он. – Анжела, это просто несчастный случай. Этот неопытный юнец тебя просто неловко перехватил, такое бывает.

Я невольно улыбнулась сквозь боль и слёзы. "Юнец" был моложе Андреса самое большее лет на пять. Впрочем, я и сама думала о нём, как о мальчике.

– Нет, Андрес. Это не случайность. Я и сама почувствовала, Антонио и впрямь толкнули под руку. Леонардо сказал мне на прощание – то, что он дал, он может и отнять. Он сделал из меня приму, он же и лишил меня сцены.

– Он из тебя сделал? – странным голосом переспросил Андрес. – Или, быть может, ты сама из себя сделала?

– Я?

– Да, ты! Он ведь за тебя не танцевал, – Андрес вскочил и заходил по комнате. – Ты сама училась танцу. Талант был твой, упорство, старание тоже твоё! В конце концов, ты сама начала заниматься, без его подсказок! Он помог тебе, да, но я уверен, что ты справилась бы и без посторонней помощи! Быть может, не так быстро, но тебя бы всё равно заметили и оценили.

– Нет, Андрес, – я снова качнула головой. – Не надо недооценивать его помощь и переоценивать мои достижения. Теперь я понимаю, что от тех моих самодеятельных уроков толку было немного. Обязательно нужен преподаватель, который направляет и указывает на ошибки, ведь себя-то со стороны не видно. Даже если танцуешь перед зеркалом. Кажется, будто всё идеально, а у тебя в этот момент локоть провисает, или ещё что-нибудь в этом роде. Леонардо и Энрике – вот кто сделали из меня звезду.

– Вот именно, был ещё и Энрике. Вот только он почему-то не требует от тебя пожизненной верности. Он от тебя вообще ничего не требует. Так почему ты за деловую помощь Леонардо должна расплачиваться личной жизнью? Какое она имеет отношение к делу? В личной жизни вообще никаких долгов нет и быть не может, всё строится исключительно на доброй воле.

– Объясни это ему, Андрес. И вообще, мне ещё повезло, он мог бы и вовсе меня убить, как иных прочих.

Андрес прошипел сквозь зубы что-то, подозрительно напоминающее ругательство.

Первые две недели после травмы стали пыткой. Меня мучили приступы диких болей, когда не спасали никакие лекарства. Я не могла ничего делать, только лежала, скрючившись, на боку, глотая слёзы и начиная стонать, когда становилось уж совсем невыносимо. Постепенно боли уменьшились, быть может, сказалось лечение, я даже смогла потихоньку начать вставать и пробовала ходить под присмотром врача, но спина напоминала о себе при каждом неловком шаге. В позвоночник мне словно воткнули спицу, не дававшую сгибаться в поясе, так что сидеть, вопреки словам доктора, я не могла – только стоять или лежать. Примочки, массажи, растирания потихоньку делали своё дело, врач также рекомендовал мне, когда станет чуть полегче, поехать на курорт, на воды, но пока о долгой дороге страшно было и думать.

В эти дни, когда я с грехом пополам снова смогла принимать, у меня перебывала целая куча народу. Все знакомые считали своим долгом прийти, чтобы выразить участие, побывали даже преподаватели нашего училища, о которых я и думать забыла. Зря, конечно, если подумать, в первую очередь я всё же обязана именно им. Поклонники слали цветы и визитные карточки, справлялись через Карлу о моём здоровье. Всё это должно было, по идее, утешать меня, но не утешало. Потому что я постоянно думала: пройдёт какое-то время, и обо мне забудут. Появятся новые звёзды, а мой яркий, но такой короткий расцвет канет в прошлое и сотрётся из памяти.

В числе прочих посетил меня, разумеется, и Каннавали. Он порасспрашивал меня о самочувствии, пересказал последние новости и сплетни, а потом сказал:

– Думаю, я понимаю, что вы сейчас чувствуете, сеньорита Баррозо. Я не про физическую боль, просто вам сейчас, должно быть, кажется, что ваша жизнь кончена, раз вы больше не сможете танцевать. Но послушайте человека пожившего, и кое-что в этой жизни повидавшего: нет такого конца, который не мог бы стать началом чего-то нового. Подумайте, сеньорита, у вас появилась возможность, которой лишено большинство танцовщиц – завести семью. Вы сможете выйти замуж и иметь детей, причём именно сейчас, когда вы молоды и полны сил, а ваше здоровье не подорвано нагрузками и диетами. И поверьте мне, самое большое счастье, какое может быть даровано человеку, женщине – это дети. Вы ещё сможете быть счастливы.

Нельзя сказать, что его слова так уж меня подбодрили. Выйти замуж? За кого? Я любила Андреса и не хотела никого другого, но он на мне не женится, иллюзий на этот счёт я не питала. Но даже не будь его, где взять мужа? Моя нелюдимость грозила усилиться после травмы, ведь теперь я даже не могла выходить из дома.

Но всё же нужно было думать, как жить дальше. Мои сбережения изрядно увеличились за последний год, но всё же были не так уж велики, а дорогостоящее лечение грозило оставить меня на бобах в самое ближайшее время. Конечно, Андрес мне поможет, я в этом не сомневалась, но жить на чужие деньги я не хотела. Оставалось надеяться, что я всё же найду какое-нибудь занятие, но какое, я представляла себе слабо. Ведь я не гожусь даже в компаньонки, для этого требуются девушки с безупречной репутацией.

Я заговорила об этом с Андресом, но мне показалось, что он слушает меня рассеянно. В последнее время он вообще ходил с задумчивым видом, и если в первое время бывал у меня каждый день, то потом стал приходить реже. Сперва он отговаривался тем, что у него появились дела, которые нужно привести в порядок, а потом решился на откровенный разговор.

– Анжела, – пряча глаза, начал он, – я должен сказать тебе… Я пришёл попрощаться. Я уезжаю.

– Уезжаешь? Куда?

– За границу. Понимаешь, мой отец… Он настаивает, чтобы я занялся семейными делами, говорит, что я их совсем забросил. Так что мне придётся уехать надолго.

– Навсегда? – дрогнувшим голосом спросила я.

– Нет, не навсегда, но надолго, быть может, на пару лет. Но я тебе обязательно напишу.

– Ты действительно должен ехать?

– Да. Я не хотел, но отец настаивает.

– Настаивает, – повторила я. – Ну, что ж, поезжай, раз настаивает.

– Я хотел помочь тебе с трудоустройством и всем таким, но теперь не смогу, – Андрес упорно разглядывал свои руки. – Но я оплачу твоё лечение. Я договорился с врачом.

– Не надо.

– Надо, – твёрдо сказал он. – Ведь, если подумать, всё случилось из-за меня.

У меня не хватило решимости настоять на своём. Когда он уедет, я и в самом деле окажусь в незавидном положении.

– Прощай, – неловко сказал он и наклонился поцеловать меня. Я не стала отстраняться, но и не ответила ему.

– Прощай.

– Я люблю тебя, – Андрес сжал мои пальцы. – И поверь мне, Анжела, всё ещё будет хорошо. Я уверен, что всё не так безнадёжно, как ты думаешь. И ты ещё сможешь танцевать. Верь мне, так и будет.

Он решительно поднялся и вышел. Я проводила его взглядом. Ну вот и всё. Кончилась моя прекрасная любовь, единство душ и понимание с полувзгляда. Конечно, возиться с больной женщиной совсем не так весело, как развлекаться со здоровой. Нет, не получится из меня роковой красавицы. Другая бы на моём месте устроила истерику, кричала, что умрёт, била бы на жалость со страшной силой. Глядишь, и впрямь пожалел бы и остался. А я что? "Поезжай, раз настаивает", вот и все мои уговоры.

Может, оно и к лучшему? Иллюзии, как бы хороши она ни были, реальной жизни не заменит. Пора от них отвыкать. Быть может, теперь я и в самом деле встречу мужчину, которого сумею довести до алтаря. Ну и что же, что без любви? Тысячи так живут. Стать честной женщиной, нарожать детей…

Слёзы хлынули из глаз, и я уткнулась в подушку, чтобы не услышала Карла. С детских лет рыдать прилюдно почему-то казалось мне чем-то постыдным, я всегда стремилась спрятаться в эти мгновения. Сумела ли я скрыть свой плач, или горничная просто проявила такт, но она не вошла.

Весь день я провела в постели, то переживая обиду на Андреса, то уговаривая себя, что такой человек мне и не нужен. А к вечеру Карла доложила, что у меня посетитель. К этому времени поток соболезнующих уже схлынул, и я несколько удивилась, но и обрадовалась возможности отвлечься. Вошедший седой господин показался мне смутно знакомым, но я не взялась бы сказать, где я его видела. Впрочем, мне недолго пришлось теряться в догадках.

– Добрый вечер, сеньорита, – сухо поздоровался он. – Я – маркиз ди Ногара.

Я широко раскрыла глаза. Да, точно, именно этого человека я видела на праздновании юбилея в Опере, когда я в первый и последний раз крупно поссорилась с Андресом. Что же маркизу от меня понадобилось? В голове вихрем пронеслась соответствующая сцена из "Куртизанки": отец героя приходит к его любовнице с просьбой оставить его сына в покое и не губить честь семьи. Если маркиз ди Ногара хочет того же, то он опоздал.

– Очень рада вас видеть, сеньор. Простите, я не встаю… Чем могу служить?

– Сеньорита, где мой сын?

– Ваш сын? – переспросила я. – Он уже уехал.

– Куда?

– Вы не знаете?

– Нет, сеньорита Баррозо, не знаю, Андрес не удосужился мне об этом сообщить. Именно поэтому я и спрашиваю у вас.

– Но я не знаю… – растерянно сказала я. – Он говорил мне, что едет по вашему поручению, заняться какими-то семейными делами за границей.

– У нас нет семейных дел, требующих его присутствия за границей. И никуда он ещё не уехал. Его вещи были отправлены на вокзал, это правда, но сам он ушёл без них, и на вокзале не появлялся, хотя со времени его ухода прошло уже несколько часов.

– Быть может, он просто гуляет перед отправкой поезда?

– Сегодня нет поездов дальнего следования, сеньорита. И никаких указаний по поводу своих вещей он не оставил. Полагаю, что он всё же думал ехать значительно ближе. Хотя это странно, ведь я предупредил Андреса о своём приезде, я обязательно хотел с ним поговорить, и он об этом знал. Правда, я приехал несколько раньше, чем планировал…

Я подумала, что, возможно, именно поэтому Андреса и не оказалось дома, но вслух этого говорить, разумеется, не стала.

– Сеньор маркиз, мне очень жаль, но я ничем не могу вам помочь. Я не знаю, где сейчас ваш сын.

– Но, быть может, вы знаете, куда он собирался? Вы могли поссориться с ним, и он мог принять опрометчивое решение.

– Мы не ссорились, и какое решение он принял, мне неизвестно. А что говорит на этот счёт прислуга?

– Прислуга утверждает, что молодой господин объявил о своём отъезде. Но он не мог уехать, зная, что я скоро буду в столице! Он оставил для меня странное письмо… Сеньорита, я вынужден спросить вас ещё раз: вы точно ничего не знаете о его местонахождении и намерениях?

– Ничего. Думаю, что он всё ещё где-то в городе и скоро придёт домой.

– Но зачем ему понадобилось отправлять на вокзал вещи?

– Я не знаю, сеньор ди Ногара, Андрес на этот счёт мне ничего не говорил.

Маркизу явно не понравилось, что я назвала его сына просто по имени, но он ничего не сказал, а поспешил откланяться. После его ухода пришла Карла спросить, что я желаю на ужин. Я ответила, что мне всё равно, и она ушла, а я осталась размышлять над тем, что Андрес мог бы и не врать так неуклюже. Не хватило ему храбрости просто сказать, что между нами всё кончено, да ещё и попытался разминуться с отцом, вот и оказался пойманным за руку. Что ж, пусть теперь маркиз отчитает его как мальчишку, когда наконец отловит. Сдаётся мне, что на вокзале уже дежурят его люди, так что когда Андрес туда явится, его возьмут под белы руки и препроводят к родителю.

Я устроилась поудобнее и помимо воли вновь начала перебирать в памяти прощание с моим теперь уже бывшим возлюбленным. Чего стоит одна эта попытка меня утешить – мол, ты ещё будешь танцевать! Он же отлично знает, что это невозможно, так зачем растравлять рану? Всё пытался подсластить пилюлю… Интересно, что за письмо он оставил своему отцу? Что-то там было такое, что заставило престарелого маркиза в явной тревоге нанести визит любовнице сына. Странно всё-таки… Отправил вещи на вокзал, но не распорядился, куда их там девать. Скорее всего, по истечении какого-то времени их просто присвоили бы. Наверно, собирался оправиться туда следом за ними, но почему-то не отправился. Уж не случилось ли с ним чего?

Внутри меня шевельнулось некое сосущее чувство, ещё не тревога, скорее, её предвестник. Я вспомнила лицо Андреса в момент прощания: напряжённое, с плотно сжатыми губами, лицо человека, принявшего какое-то решение и готовящегося идти к цели, невзирая ни на какие препятствия. "Ты ещё сможешь танцевать…", "Он оставил мне странное письмо…"

Слабая догадка забрезжила в моём мозгу, ещё не оформившаяся окончательно, но тревога начала расти. Что, если Андрес и в самом деле решил помочь мне вернуться на сцену? И что он мог для этого сделать? Только одно – обратиться к Леонардо.

Леонардо! Да он и говорить с ним не станет, Андрес его просто не найдёт. А если и найдёт… Леонардо мстителен, он вполне может решить рассчитаться со своим врагом. А что, если Андрес это предвидел? Этим и объясняется его письмо, встревожившее его отца, а также ложь мне – он просто не хотел меня пугать. Да нет, если бы Леонардо хотел его убить, то уже давно сделал бы это. Если Андрес попытается сунуться в Оперу, у него ничего не получится. Но тогда почему его нет до сих пор?