Текст книги "Лунный пёс. Антология"
Автор книги: Мария Семенова
Соавторы: Андрей Николаев,Мария Галина,Юлия Андреева,Ника Ракитина,Григорий Панченко,Нина Чешко,Елена Анфимова,Юрий Купрюхин,Элин Таш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)
Я вспыхнула.
– По-вашему, мое истинное призвание – торговать цветами? Как Элиза Дулиттл? «Купите фиялки»?
Он приподнял одну бровь и углы его рта задрожали от смеха. Я готова была расцарапать его щеки и в то же самое время хотела бы, чтобы он меня поцеловал.
Он наклонился и поцеловал меня в лоб.
– Что ты, Лионесса, – сказал он. – Ну, что ты, в самом деле, дитя мое. Я не это имел в виду. Такой цветок, как ты, должен расти в цветнике… Только это. Ничего иного. Ты любишь меня?
Он задал свой вопрос так неожиданно, что я не успела придумать никакого ответа, кроме правдивого, и выпалила:
– Да, сэр Тор. Я люблю вас.
– Я так и думал, – сказал он удовлетворенно.
Еще раз огляделся по сторонам. Хозяйским глазом, честное слово! Затем взял орхидею и принялся рассматривать ее так, словно никогда в жизни ничего подобного не видел.
– Какой странный цветок, – молвил он наконец. – Злой.
– Он похож на королеву Гвиневеру, – сказала я.
Сэр Тор засмеялся.
– Ты права, Лионесса!
У меня стало совсем тепло на душе. Я села, а он присел передо мной на корточки и взял мои руки в свои.
– Лионесса, – заговорил сэр Тор, – ты не могла бы показать мне того человека с собакой, о которых рассказывала вчера?
Я замолчала. Тепло из моей души испарилось, и слезы потекли из моих глаз.
– Что с тобой? – Он осторожно провел рукой по моему лицу. – Почему ты плачешь, дитя?
– Потому что вы пришли сюда не ради меня, – выпалила я. – Я – никто. Просто Лионесса. Практически – не дама. Вам нужен человек с собакой!
– Ты – мой единственный настоящий друг в этом мире, – сказал сэр Тор очень серьезно и даже торжественно. – Разумеется, я пришел к тебе. Никто другой просто не понял бы. Только ты.
– Но вы не любите меня! – сказала я.
– Здесь ты ошибаешься, – возразил он. – Я всей душой люблю тебя и готов отдать за тебя жизнь. Но мне нужна твоя помощь. Покажи мне эту собаку, Лионесса!
Я пошевелилась и, наклонившись к нему совсем близко, посмотрела прямо ему в глаза.
– Я покажу вам все, что вы захотите, сэр Тор, при одном условии: вы объясните мне, для чего вам это нужно!
– Объясню, – сказал он тотчас. – Дело в том, что я… как бы это выразиться яснее… Я – настоящий сэр Тор.
– А я на самом деле Лионесса, – сказала я. – Что тут удивительного!
– Нет, ты не понимаешь. – Он поморщился чуть болезненно. – Настоящий. Я знал сэра Томаса Мэлори. И ту даму с белой сукой. И сэра Бедивера, и сэра Пелинора, и твоих любимых Балина и Балана, над чьей историей ты всегда плачешь…
И вдруг я поверила ему. Целиком и полностью, всеми печенками. Он не был ненормальным, этот сэр Тор. Если уж на то пошло, то из всей нашей компании он был самым нормальным.
Я нагнулась к нему еще ниже, спрятала лицо в его ладонях, а он водил носом по моим волосам и, бормоча, рассказывал:
– Когда я гнался за этой белой сукой, лес обступал меня, то теснее, то слабее, и вдруг все скрылось в тумане… Я до сих пор гоняюсь за этой белой сукой, Лионесса! Я не могу вернуться назад, пока не найду ее…
– Но Диянка никак не может оказаться той самой собакой, – сказала я, с трудом переводя дыхание. – Она совсем еще маленький щенок.
– Может быть, она – отпрыск той, – сэр Тор чуть покачивал головой, его дыхание согревало мой затылок. – Может быть, твоя Диянка – порождение ее потомков… Я бы узнал, если бы увидел…
Я вдруг подумала о том, что будет, если сэр Тор отберет собаку у деда Сашки, и высвободилась из его объятий.
– А как же дед Сашка? – спросила я. – Он пропадет! Диянка нужна ему!
– Какой еще дед Сашка? – нахмурился он.
Со стыдом я рассказала правду: не существовало никакого юного наркомана. Был старый пьяница, бомж, дед Сашка. Вот как обстояло дело.
Сэр Тор долго молчал. Затем спросил:
– Скажи, Лионесса, согласилась бы ты уйти со мной туда, откуда я родом?
Сперва я хотела закричать: «Не раздумывая!», но потом подумала о маме, о каком-нибудь парне, которого скоро повстречаю (и который не будет называть меня «дитя мое» и брать за подбородок), и еще о толстых детях с ножками как тюльпаны и щечками как розовые розочки, которые у меня родятся, – словом, обо всех здешних радостях, и сказала очень тихо:
– Нет, сэр Тор. Я бы предпочла остаться здесь.
– Я не смогу жить здесь, с тобой, – предупредил он.
– Это будет еще одна история о несбывшейся любви, – слабо улыбнулась я. – Ничего страшного в таких историях нет.
Он пожал плечами. Я видела, что он обижен, но ничего не могла с этим поделать.
– Сэр Тор, – сказала я, – если вы действительно тот, за кого себя выдаете…
Он метнул на меня яростный взгляд.
Я поскорее заключила:
– Возьмите с собой лучше деда Сашку! Он будет верно служить вам. Он будет дрессировать ваших собак. У него есть книга «Кинология», и я собственными глазами видела, как он ее читает. Ради собаки этот человек будет готов на многое. И вообще… у него же нет своего дома!
Он молча вскочил, схватил меня за руку и потащил из павильона. Дед Сашка бродил возле сухого дерева, Диянка пыталась лаять на ворону, но получалось у нее пока что не слишком выразительно. Сэр Тор остановился возле старика. Диянка заметила сэра Тора и потянула веревку: она желала обнюхать нового человека в своем окружении. Дед Сашка шагнул следом за собакой.
Сэр Тор стремительно опустился на колени и протянул к собаке руки. Она влетела в его объятия с готовностью балованного ребенка и мгновенно облизала его лицо. Дед Сашка ревниво дернул поводок обратно. Сэр Тор поднял глаза, и дед замер.
Сэр Тор встал, приблизился к старику.
– Это твоя собака?
– Моя. Это Диянка, – угрюмо сказал дед.
– Я забираю ее. Это – белая сука. И шестой палец у нее на том же самом месте… Это моя белая сука! – сказал сэр Тор.
У деда Сашки задрожало лицо, затряслись руки. Он чуть отступил назад.
– Я не могу, – пробормотал он. – Это Диянка.
– Я имею власть посвятить тебя в рыцари, когда настанет время, – продолжал сэр Тор. – Идешь со мной? Как твое имя?
Дед Сашка долго собирался с силами и наконец отважился:
– Александр.
– Я заберу тебя вместе с белой сукой, и когда придет истинный час, ты получишь из моих рук рыцарский сан, только служи верно и яви себя мужественным, – сказал сэр Тор.
Старик сдался. Его плечи поникли. Сэр Тор подхватил на сгиб локтя Диянку, схватил деда Сашку за шиворот и засмеялся. И я тоже смеялась, хотя слезы лились из моих глаз потоком и в горле дрожало рыдание. Сквозь пелену я видела, как мелькает дедов рваный пиджак с книжкой «Кинология» в одном кармане и маленькой пачкой «Педигри для щенков» в другом. Они как будто бежали куда-то. Из павильончика «Цветы» порывом ветра вырвало несколько ромашек, стоявший в ведре у самого входа. Я бросилась затворять дверь, а когда обернулась – ни старика с собакой, ни сэра Тора больше не было. Только среди веток моего любимого сухого дерева подрагивали золотые искорки, но вскоре погасли и они.
Светлана Тулина
Мяугав
Из выступления Нгуена Ли, известного больше как Ки Кю, на Межсистемном медицинском конгрессе, проходившем с 05.03 по 01.04 года 321 в системе Тарсова под лозунгом «Остановим асту ксону!». Выступление зафиксировано не полностью, поскольку закончилось всеобщей потасовкой, в которой оператору разбили голову и привели в полную негодность вмонтированную в лобную кость аппаратуру. Администрация канала приносит извинения за качество и незавершенность предоставляемого широкой общественности материала.
– …Вы полагаете, что царем природы человека сделал Его Величество Разум, великий и могучий? Ха! Ничего подобного! Царем природы человека сделала Ее Величество Приспособляемость. Человек – такая скотина, что приспособится к чему угодно! Он с удовольствием живет и здравствует там, где дохнут крысы и тараканы. Более быстрые, сильные, хитрые, свирепые, зоркие благополучно вымирали, стоило слегка измениться окружающим условиям, а человек – приспосабливался и выживал!
Он был всеяден и нетребователен к климатическим условиям. Не имея собственной теплой шерсти, он научился разводить костер и утепляться при посредстве шкур, содранных с неумеющих приспосабливаться представителей прочей окружающей его фауны. С родственников своих, так сказать, дальних или даже ближних…
(Смех в зале, отдельные хлопки.)
– …И, даже объявив войну природе, он все равно приспосабливался – к задымленному воздуху, отравленной воде и генетически модифицированным продуктам питания. Он побеждает, уступая. Впрочем, что это я о нас говорю в третьем лице? Не он. Мы. Именно мы с вами, господа, все вместе и каждый в отдельности!
(Легкий одобрительный шум в зале.)
– Еще не имея жабр, мы освоили океаны. Поднялись в небо, не умея летать. Покорили время. Расстояние. Природу.
Космос.
Покорили, приспособившись. А значит, изменившись.
Но мы давно перестали бы быть людьми, если бы не Аста Ксона и синдром, названный в ее честь. Да-да, вы не ослышались! Именно благодаря асте ксоне мы до сих пор остаемся людьми! Да здравствует аста ксона, господа! В ней единственной наше спасение…
(Шум в зале усиливается, приобретает недоумевающий оттенок. Слышны отдельные растерянные выкрики: «Профессор, вы о чем?», «Что он несет?!» Властный и уверенный голос докладчика пока еще легко перекрывает нарастающий гвалт.)
– …Я повторяю еще раз: господа коллеги, руки прочь от асты ксоны! Когда же до вас наконец дойдет, что это не болезнь, а защитный механизм?! Последняя преграда, не позволяющая разнести к чертовой матери человеческий генофонд клочками по галактическим закоулочкам!
(Негодующий шум в зале, выкрики с мест.)
– …Да, да, я все это понимаю! Ни один из больных синдромом Асты Ксоны со мной не согласится. И будет по-своему прав! Больному главное – уничтожить болезнь! И ему наплевать на последствия, до которых он все равно не доживет! Но вы же ученые, господа! И вряд ли кто-то из вас болен даже самой слабой формой. Иначе вы вряд ли сумели бы сюда добраться!..
(Шум и смех в зале, одобрительные хлопки, возмущенные крики с мест.)
– …Да, я согласен, что это проклятие для людей, ей подверженных. Но вместе с тем благословение человечества в целом! Именно благодаря асте ксоне человек в любой глубинке остается человеком! Невзирая на многочисленные местечковые мутации, мы все с вами – люди, а жабры, хвосты, крылья и количество рук – это мелочь, не стоящая внимания! Именно благодаря асте ксоне все еще возможны межвидовые браки, и нормальные дети могут быть, допустим, даже у хиятанки и эриданца! Если, конечно, сумеете вы отыскать такого… ну, скажем так, не совсем нормального эриданца, склонного к экстремальным развлечениям. И сумеете уговорить хиятанку до того, как она откусит вам голову!
(Смех в зале. Шум. Выкрики с мест становятся настолько громкими, что временами заглушают докладчика.)
– …Уничтожать ген стабильности – все равно что пилить сук, на котором выстроено все здание нашей цивилизации! Да и зачем? Тех, у кого планетарная зависимость проявляется хотя бы в самой малой степени, – менее десятой доли процента! Да, конечно, даже в масштабах одной среднеиндустриализованной планеты эта цифра впечатляет, но тех же гермов, например, рождается чуть ли не в шесть раз больше! Но вы же не станете требовать, чтобы только из-за этого обстоятельства все мы…
(Хохот в зале, аплодисменты, свист.)
– …На Диксаунте ее называют звездной аллергией. На мой взгляд, это куда более верное название. Впрочем, зависимость тоже можно принять. Аллергии, они ведь очень разной степени тяжести бывают. От легкой крапивницы до глубокого отека Квинке-Краузе, полной остановки дыхания и анафилактического шока. И с астой ксоной дело обстоит точно так же!
Кто спорит, быть на всю жизнь прикованным к планете, на которой тебе не повезло родиться, – что может быть ужаснее?! Особенно если родился ты не на столичной Церере или хотя бы тех же Верхних Галапагосах.
(Смех в зале.)
– Но ведь это всего лишь миф, господа! У большинства больных симптоматика минимальна! Легкая тошнота, головная боль, ломота в суставах… Уверяю вас, что при самой обычной простуде или ревматоидном артрите вы испытаете куда больший дискомфорт, чем эти несчастные, задумай они покинуть родину! Не надо их жалеть – пожалейте себя! Они вполне способны перенести полет, слегка потерпев! Или воспользовавшись анальгетиками из домашней аптечки и всем вам еще со студенческих времен наверняка хорошо известными антиблюйками, никогда не мог запомнить, как же они на самом деле называются…
(Смех в зале. Свист. Выкрик: «Прекратите балаган!»)
– …На той же Асте Ксоне, кстати, где этот синдром впервые идентифицировали как отдельное заболевание, сейчас подверженных ему людей в десятки раз больше, чем в любом другом месте, выбранном наугад! Как вы думаете – почему? Ну, напрягите мозги, если они у вас еще остались! Ну же, кто самый смелый?.. Нет! Вы ошибаетесь, молодой человек! Вовсе не потому, что их там больше рождается! Ничего подобного! Просто они слетаются туда со всего космоса!
(Шум в зале нарастает.)
– Да! Вы не ослышались! Именно слетаются! Что бы там ни утверждали мои горе-коллеги! Им нравится чувствовать себя среди своих, таких же, им нравится подчеркивать свою ущербность! На Асте Ксоне их уже более пяти процентов населения! Это полноценная этническая группа! Там есть целые города, в которых нет ни одного здорового взрослого человека! Да, я не случайно отметил – «взрослого», дети у них рождаются нормальные… Отсюда, кстати, и растут ноги у легенды про Мяугав…
(Шум, крики, звуки потасовки.)
– …Да если бы хоть что-то подобное… Вот вы ученый, да? Вы способны представить себе условия, при которых население целой планеты…
(Шум.)
– …Кто там кричал про Милтонса? Милтонс преступник и сумасшедший! Это чушь! Ничего он не открыл! Уберите руки!.. Ген стабильности не мутирует, это же аксиома! Такой планеты просто не может быть! Стыдно, молодой человек! Ученый. А верите в сказки!..
* * *
– Выключи.
– Да ты что?! Там как раз только-только самое интересное начинается! Тебе что, совсем не любопытно послушать, как этот хрыч будет доказывать, что никого из наших малышей не существует?! А то, что мы видим на экранах, – вообще бред и суть галлюцинация! Хотя про Милтонса правильно сказано. Сволочь он, твой Милтонс!
– Милтонс не мой. Выключи. До начала работ полторы минуты.
– Ну так целых полторы еще, чего торопиться-то? Слушай, а давай отключим им защиту сразу, а? Еще на подходе! Слушай, ведь это идея! Давай попробуем! Может, вся эта хрень у нас только из-за того не получается, что мы с ними уже тут работать начинаем! Может, просто постепенно надо, медленно, по нарастающей, – и все будет тип-топ!
– Не будет. Пробовали.
– Когда? Я что-то такого не припомню!
– Зато я помню. И этого достаточно. Это еще с твоим предшественником было.
– Ну вот… всегда так! Только что-то придумаешь, как тебя…
– Не отвлекайся.
* * *
Скоро придет боль. Уже совсем скоро. Огромная, черная, неотвратимая, она заполнит весь мир. У нее остро заточенные лучи-иголки, о них так просто порезаться, они обжигают, лучше держаться от них подальше, лучше свернуться в клубочек и попытаться спрятаться…
Он сжался и заскулил.
* * *
– О, ты только посмотри, какой красавец! Просто роскошный щен!
Боли пока еще нет, но она будет. Точно будет, он знает это, это было уже. Много раз было. Хотя и не было. С ним не было. Но он помнит, он знает, боль всегда приходит, когда появляются эти руки. Огромные, страшные, сильные руки, они выхватывают тебя из безопасного и теплого логова, а за ними следом приходит и боль. Так было всегда. И прятаться от них бесполезно, хотя многие пытаются…
– Действительно, вполне перспективная особь.
– И только? Ха! Ты посмотри на его реакцию! Он же сквотнул моментально, когда другие и понять ничего еще не успели! И посмотри – как качественно! Ты не туда смотришь, ты на зубы его смотри!
Он тоже пытался спрятаться – тем особымобразом, которым раньше прятался лишь по таким же особымсигналам старших. Самым важным сигналам, когда опасность слишком велика и никакие иные прятки не помогут. И раньше все получалось. Но на этот раз даже такая мера не сработала – мир перевернулся, но проклятые руки никуда не исчезли. И тогда, выгнув шею до хруста, он вонзил все свои мелкие и очень острые зубы в одну из ненавистных рук.
– Действительно, зубы качественные. И реакция.
– Ах ты… гаденыш! От ведь!.. Ты у меня забудешь, как кусаться! Да я все твои пакостные зубешки…
– Отпусти щенка, Эри. Задушишь. А он еще не прошел Испытание.
– От же тварь! Да не трогаю я его, успокойся! Что я, совсем, что ли… Испытание ему… Ну, мелкий гаденыш, держись! Я тебе устрою экзамен! Ты у меня полетишь, как фиброглас над Нью-Баден-Баденом!
– Эри, уймись. Убьешь ребенка.
– Ни фига! Только не его! Ты на зубы посмотри! У них вся семейка перспективная, очень высокие показатели, буквально на грани, я еще в прошлогоднем помете ожидал прорыва, но побоялся снять защиту. Может, и зря. Имели бы что предъявить, а не стояли бы теперь перед комиссией с голым задом…
– И что ты так бесишься? Он же не тебя укусил.
– Ха! Хотел бы я на это посмотреть! Попробуй он укусить меня – вот было бы весело! Не ему, конечно. Ну, держись, гаденыш…
– Если ты выйдешь за пределы рекомендованной нормы – я укажу это в рапорте.
– Зануда. Смотри! Видишь? Все в рамках! Можешь указать в своем рапорте хоть триста раз!
– В верхнихпределах нормы.
– Но все-таки – нормы! Да пойми же ты – это оправданный риск! Я нюхом чую – у этого малыша получится! Посмотри, он какой! Красивый, сильный, наглый. У него просто обязано получиться! Если еще чуть-чуть ослабить экранирование…
– Эри, уймись.
– Ладно, ладно! Видишь – все, не трогаю больше! Можешь включать.
* * *
Боль.
Руки исчезли – и тут-то она и навалилась всей своей огромной черной тяжестью. Он знал, он помнил, что именно так все и будет. Но все равно – неожиданно. Огромный черный водоворот боли затянул его в самую середину, он падал, падал, падал, и больше в мире не было ничего, только эта черная боль и бесконечное падение. И тонкий пронзительный визг, впивающийся в барабанные перепонки. Он вонзается в уши, он высверливает голову изнутри. Этот визг… Кто-нибудь, прекратите, пожалуйста, кто-нибудь… Никого нет, только черная боль, и он сам пытается заорать, чтобы хотя бы так прекратить засилье этого мерзкого звука. И только тут понимает, что визг – его собственный.
А падение все длится, хотя прошло уже столько времени, что вроде бы больше некуда падать. Ужас его безграничен и безгранична черная боль. Наверное, в нее можно погружаться вечно. Все ниже и ниже. Только вот давит на грудь и потихоньку становится все труднее дышать. Как под водой, он это тоже помнит, хотя там и не был ни разу. Наверное, он упал очень низко, ниже поверхности озера, вот и трудно стало дышать. И сердце колотится где-то под самым горлом.
А падение все длится… и длится… и длится…
* * *
– Обрати внимание на его пульс. Еще немного – не выдержат стенки сосудов.
– Не паникуй! Они гораздо крепче, чем кажутся! Ты что, до сих пор не понимаешь? К ним нельзя подходить с человеческими мерками! Они давно уже не люди!
* * *
Боль может быть вечной. Но страх – не может. Даже страх перед болью.
Падение продолжалось, и острые иглы-лучи никуда не делись, и черный ужас вокруг тоже был по-прежнему беспросветен. И трудно было дышать – что там трудно! Почти невозможно! Сердце билось уже не под горлом даже, о стиснутые зубы билось оно, и казалось, что разомкни челюсти хотя бы на миг – выскочит, тесно ему там, за зубами…
Но что-то изменилось.
Не снаружи – там по-прежнему только черная боль и ужас вечного падения.
Внутри.
Словно отбивающий бешеный ритм мотор гонит по жилам уже не только кровь, но и что-то другое, чему нет названия. Что-то, такое же черное, как боль. И такое же вечное.
Оно не смешивается с кровью. Оно не растекается, растворяясь и теряя силу. Оно собирается где-то под ребрами, словно туго завинченная пружина или напрягающаяся перед прыжком Быстрая Смерть. Оно – уже почти готово, и от этого немножко щекотно в груди. Изнутри щекотно. И хочется смеяться от внезапно раскрытой Великой тайны.
Боль-то, оказывается, вовсе не всесильна!
И ужас – тоже!
С ними можно бороться! Еще чуть-чуть – и он поймет, как это сделать. В груди медленно-медленно разворачивает тугие лепестки черный цветок, он вибрирует от наполняющей его энергии и восторга, ему тесно в клетке из ребер! Он вот-вот прорвется наружу – и тогда мир опять перевернется, потому что не сможет вместить столько восторга! И не будет больше ни боли, ни страха, ни преград! Нужно только понять… Еще совсем чуть-чуть, ведь это же так просто, он уже почти понял, почти разгадал, почти…
* * *
– Эри, уймись.
– Ладно, как скажешь… Хотя я уверен, что, ослабь мы охранную оболочку капсулы еще хотя бы на пару делений, – получили бы вожделенное доказательство.
– Мы бы получили на выходе инвалида. Его реакции ничем не отличались от реакций остальных – боль и страх по экспоненте. Никаких отклонений.
– Ты ничего не понимаешь, а я чувствую, что это – тот самый! Он особенный! Он бы мог! Он лучший!
– Кто-то и в прошлый раз говорил то же самое.
– В прошлый раз, в прошлый раз… С кем не бывает! Ну и что?.. Не ошибается только тот, кто ничего не делает!
– Я – не ошибаюсь, Эри.
– Вот-вот! Именно что!..
* * *
ПОЧЕМУ?
Он заскулил. Тявкнул отчаянно, снова срываясь на визг.
Руки вернулись, черная боль исчезла, руки были мягкие и заботливые, они растирали сведенные судорогой крохотные мышцы, вытирали слезы, гладили, просто ласково гладили. Они были добрыми, эти руки, а ему так хотелось вцепиться в них зубами и рвать, рвать, рвать, рыча от бессильного бешенства.
ЗА ЧТО?!
Он уже не помнил боли и ужаса – их смыло последнее воспоминание о невозможно огромном восторге. Боли больше не было, не было и страха, и черный цветок медленно умирал в груди, печально роняя иссыхающие лепестки. Он не мог жить без боли и ужаса, этот до невозможности прекрасный, но так и не распустившийся черный цветок.
ТАК НЕЛЬЗЯ!!!
Показать самым краешком такую прекрасную игрушку, дать уже почти что в руках подержать… Он ведь понял уже! Он не мог понять неправильно – слишком ярок был черный цветок, чтобы не понять! Он правда понял! Правда-правда! Это сейчас он с каждым мигом забывает все больше и больше из того, что понял тогда, когда рвался наружу сквозь путаницу ребер восторженный бутон, это просто сейчас, под ненавистными ласковыми руками, он забывает, забывает, забывает и совсем скоро забудет все, но ведь тогда-то он понял! Ведь правда же понял?!
МЯУ?..
* * *
Солнце еще не вылезло из-за края далеких гор, когда Ксант выбрался на опушку. Серые предрассветные сумерки, в которых все цвета выглядят одинаково призрачными, наконец-то сменились почти нормальным утренним многоцветьем. И панические вопли разнообразных пернатых доносчиц, по чьей территории он проходил, стали не слышны за разноголосым птичьим гамом и пением – крылатые встречали новое утро, уверившись, что этот отдельно взятый представитель опасного племени вышел в лес вовсе не для ночной охоты.
А может быть, они просто там, у себя наверху, увидели солнце и забыли о Ксанте. Они ведь совсем безмозглые, эти упакованные в красивые перья комочки вкуснятины, они не могут думать о двух вещах одновременно.
Утро было ранним и довольно промозглым, от водопада тянуло сыростью. Ксант поежился, думая, будет ли ему теплее в сквоте. Решил, что птичка прыжка не стоит. Сквот, хоть и хорошая штука – а временами так и вообще незаменимая! – отупляет изрядно, и без особой нужды лучше в него не ходить. Потому что те, кто думает иначе, со временем вообще перестают оттуда вылезать. А оно нам надо?
Любимую ветку он нашел быстро.
Он мог бы ее найти и в полной темноте. Не просто ночью, когда видно, в принципе, ничуть не хуже, чем днем, просто по-другому, а именно в полнойтемноте. На ощупь. Автопилотом. Слишком часто он уходил сюда за последнее время. Если узнает кто из Старших Леди, ему наверняка серьезно влетит за подобную глупость – настоящий представитель Коварного и Опасного племени не может быть настолько предсказуем.
Коварного и Опасного…
Ха!
Кого они хотят обмануть своими громкими воплями, эти старые шлюхи?!
Быстро забравшись по наклонному стволу старого какбыдуба, Ксант привычно улегся в широкой развилке. Он не боялся, что его обнаружат свои, – до очередного зажжения Маяка еще четверть сезона, а в другое время мало кто из правобережных ходил в эту сторону. Это было не то чтобы совсем запрещено, просто не принято. Да и неприятно – слишком мокро, слишком противно, слишком нервирует близость левого берега. Мало ли кто может там появиться?
Котят, конечно, левый берег и таящиеся там опасности привлекали очень и очень. Но котята, они котята и есть.
Существа легкомысленные, неспособные надолго сосредоточиться на чем-либо. Как прибежали – так и убегут, не задержавшись дольше чем на пару-другую стремительных котячьих игр. Да и не прибегут они сюда так рано, на фиг им это? Левобережникам раньше полудня до реки не добраться, они ночью слепы, как новорожденные, и не любят уходить далеко от жилья. И вообще просыпаются только с рассветом. А без их присутствия – хотя бы только вероятного! – визит на далекую реку теряет для котят большую часть привлекательности и превращается в долгую утомительную и довольно скучную прогулку по пересеченной местности.
Котята ведь не понимают, как это красиво – падающая вода…
Ксант повертелся на животе, устраиваясь удобнее. Положил подбородок на руки. Фыркнул, слегка сморщив нос, – брызги долетали сюда довольно часто.
Ветка, на которой он лежал, была чуть выше водопада, мощный ствол какбыдуба нависал над рекой, и, если смотреть строго вниз, можно представить, что берега нет совсем. Только стремительная вода – и больше ничего в целом мире. Интересная игра, Ксант часто в нее играл.
Постоянная и неизменная изменчивость воды завораживала ничуть не меньше, чем переливчатое чудо Священного Огня. Может быть, даже больше. Потому что на Огонь смотреть было положено,и это убивало половину удовольствия. К тому ж у Маяка всегда толпился народ, даже если и не перемывали кому-то кости и не обсуждали последние новости, все равно сопели, вздыхали, хрустели суставами, шевелились. На воду же Ксант смотрел один.
Выше водопада она казалась застывшей, как желе из зеленоватого типакиви. Неукротимую стремительность ее можно было осознать только по редким веточкам или листьям, попавшим в поток. Вот мелькнули они – и исчезли за краем, нырнули в кипящую пену. Стена падающей воды тоже казалась неподвижной, лишь слегка шевелился над ней туманный шлейф мелкой водяной пыли – когда солнце взойдет повыше, в этой пыли заиграют многочисленные краткоживущие радуги. Лишь у самой поверхности озера водопад разделялся на отдельные струи, и вот там-то стремительность была хорошо заметна – струи сплетались друг с другом, озеро под ними словно кипело.
Вода на середине подводопадного озера тоже не казалась спокойной, но уже по иной причине – она таковою просто была. За долгие годы водопад выдолбил в скале углубление, вполне достаточное, чтобы погасить его яростный напор. Озеро спокойно мерцало внизу, на расстоянии пяти-шести человеческих ростов, и вытекающая из него река продолжала путь тоже спокойно и неторопливо. Будто и не она это только что так бесилась и рвалась вперед там, наверху. Смотреть на плавное скольжение ее переливчатых струй можно было вечно. Если, конечно, не помешает кто…
Ну да, конечно.
Когда на самом краю зрения обнаружилось какое-то внеплановое движение по левому берегу, Ксант лишь скосил глаза, надеясь, что это какой-то ранний и крайне неумный зверек на водопой спешит. Хотя внутренний голос и подсказывал, что вряд ли. Да что они все сегодня, сговорились, что ли?! Сначала те драные кошки из Совета, а теперь и тут покоя нет! И ведь такое утро роскошное было!
На левом берегу настоящий лес не рос. Так, мелкий кустарник вдоль самой воды и холмистая степь до горизонта. Некоторые холмы тоже заросли кустами и редкими деревьями, но назвать это рощей язык бы не повернулся. Левые потому тот берег так и любят – им лишь бы простора побольше, чтобы побегать можно было всласть. Сами не свои до побегать. А деревьев они не любят. Совсем не любят. Особенно когда деревьев много.
По холмам, петляя, тянулась довольно широкая тропинка – левые даже в одиночку предпочитали бегать строем. В смысле – теми же путями, как и все другие. На то они и левые. Правильно же говорят: там, где пройдет сотня правых, – ни одна травинка не примнется; там, где пробежит десяток левых, – останется дорога. Рановато они сегодня что-то. Их лукошки – или что там у них вместо? – далеко, даже если бегом; наверняка вышли еще до восхода малой луны. И чего им неймется?
Тропинка петляла между холмами, то выныривая на горку, то снова надолго исчезая из виду. Кто бы по ней ни бежал и сколько бы их ни было, сейчас все равно толком не рассмотреть.
Ксант перевел взгляд на воду. Но былое умиротворение возвращаться не спешило. Вот гады! Такое утро испортили. А ведь ему почти удалось…
Понимая, что славного настроения уже не вернуть, Ксант мрачно уставился на пустой участок тропы перед самой скалой водопада. Этой прогалины бегущим не миновать. Да и зачем? Ведь именно это место и было их целью. Небольшой галечный пляж и довольно сильно вытоптанная широкая площадка у самого берега. Собаки, они и есть собаки, куда ни придут – везде нагадят. Это только коты считают ниже своего достоинства оставлять столь зримые следы своего присутствия, а эти…
Ксант презрительно сморщил нос. И тут же заинтересованно расширил глаза – нарушитель спокойствия добрался-таки до берега.
Он был один и все еще пытался бежать, хотя ноги явственно подгибались, а грудь ходила ходуном под тонкой майкой. Оно и понятно – полночи бежал, придурок. К тому же совсем молодой еще щенок, шортики почти черные, совершенно не выгоревшие. Наверное, будет даже помоложе Ильки – малолетнего и нахального не по годам Ксантова братца. И чего тебе не спалось в родной конуре?
Щенок остановился у края площадки, уперся руками в дрожащие коленки, пытаясь отдышаться. Ксант смотрел на него без удовольствия, хотя и с интересом. Любопытно ему было – а чего это, собственно, ты забыл на этом берегу, юный сукин сын? И стоило ли оно того, чтобы вот так надрываться?
Левый еще раз глубоко вздохнул, выпрямляясь и расправляя ссутуленные до этого плечики. Ксант открыл глаза еще шире и беззвучно присвистнул. А щенок-то этот, похоже, вовсе не сукин сын, а самая что ни на есть настоящая сукина дочь! Во всяком случае, две симметричные выпуклости под натянувшейся майкой проступили вполне явственно.
