Текст книги "Лунный пёс. Антология"

Автор книги: Мария Семенова

Соавторы: Андрей Николаев,Мария Галина,Юлия Андреева,Ника Ракитина,Григорий Панченко,Нина Чешко,Елена Анфимова,Юрий Купрюхин,Элин Таш
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

Как хорошо понять, наконец, что происходит! Испытывая блаженное чувство освобождения, он спокойно ответил:

– Точно вам сказать не могу, я, видите ли, не специалист, я занимаюсь строительной техникой. Но думаю, что еще на заре автомобилизма.

Надины расширенные глаза обратились на Олега.

– Да… – старик потеряно пожал плечами, – но… вот я готов сделать клятву, что час тому назад оно было левосторонним…

– Что вы готовы сделать?

– Клятву… – старик уставился как завороженный на олеговы сандалеты.

– Неважно… видите… моя жена вчера уехала… ее нет дома… пояснил он зачем-то, – а я сейчас возле киоска был… покупал газету… и вдруг оказался тут… и все так странно изменилось… но я не сплю, я знаю, что не сплю, я стоял возле… – он совсем растерялся и, явно забывшись, пробормотал, – да разве мужчина может носить такую обувь?

– Если на то пошло, ваша шляпа… – невозмутимо начал было Олег, но его прервали.

– Ой, смотрите! – воскликнула Надя, показывая рукой.

От дальнего конца площади мимо елей с громким возбужденным лаем неслась размашистыми прыжками большая собака. Тот самый пес, провожавший воем самолеты, целеустремленно мчался в сторону Олега с Надей… нет, не просто в их сторону, а именно к ним… нет, не к ним, а к растерянному старику. Мчался, как будто к цели всей своей собачьей жизни, мчался, полный безошибочно видного восторга, словно к сбывшейся вдруг безнадежной мечте. Пораженный Олег увидел, как старик тоже просиял и подался навстречу собаке.

– Джой! – воскликнул он радостно. – Джой!

И тут что-то случилось – одновременно с собакой и с человеком. Странно было смотреть до чего одинаково оба внезапно отпрянули в смущении друг от друга, когда пес уже готов был прыгнуть человеку на грудь.

– Черный… – ошеломленно пробормотал старик – совсем черный… – а собака взвизгнула с ясно видимым горьким разочарованием, крутнулась несколько раз около него, потом легла и, положив голову между лап, жалобно заскулила.

– Что такое? – оторопелый Олег снова забыл, что видит сон.

– Что?.. – взгляд Нади остановился где-то в пространстве, жутковато напоминая взгляд возникшей из ее сна женщины, – так у вас есть собака?

– Да, – растерянно отозвался старик. – Джой. Совсем такой же, только темно-рыжий.

Надя прищурилась и вдруг заговорила, захлебываясь от спешки:

– Ну, так я вам скажу, у него хозяин тоже такой же, как вы, только рыжий… или там еще чем-нибудь по мелочи отличается. Или не отличается. А то, чего он к вам так бросился было, как к родному? Слушай, Олежка, я про такое читала, нет здесь никакой материализации духов, все они где-то жили на самом деле. Тут сейчас к ним каким-то образом приоткрылась дорога, оттого мы увидели такие сны, ну, вроде как на границе побывали между здешним и тамошним. А потом тех двоих каким-то образом сюда перетащило уже не во сне, а наяву. А они ничего не понимают и бродят, как потерянные. Вон сидит, бедняга, совсем ошалела. Только вообразить – то тебе поле камыша с ящерами, а то город, ночь и самолеты!..

– Подожди! – вклинился наконец Олег. – Ты сама-то, вообще, проснулась или нет? Как по-твоему их «перетащило» и откуда?

– Ну… не знаю, как… тут самолеты, радары всякие мощные… Одного рева хватит сокрушить все на свете… вот и пробило дыру… из других миров каких-нибудь.

– Только-то! – Олег вздохнул. Что во сне, что наяву, жена у него все равно без тормозов в голове. – Ревом, значит, пробило. И всякие граждане посыпались. – Он автоматически сделал жест в сторону сначала соседней скамейки, потом – дверей аэровокзала, а пес и старик одинаково повернули головы вслед за его рукой. – Посыпались, стало быть, из каких-нибудь других миров?

Олег не сумел загородить выход рвущемуся наружу обидному для жены смеху – чуть не захлебнулся. Стараясь управиться со своими внутренними проблемами, он едва расслышал тихий голос старика:

– Юный человек, я должен сказать, что ваша сударыня, видимо, права.

Не столько нелепый подбор слов, сколько абсолютно необычные звуки его речи – мягкие, журчащие, скорее уместные где-нибудь в Пхеньяне, чем здесь, на этой площади – отняли у Олега желание смеяться. Будь речь этого человека совершенно непонятной, он не показался бы вдруг таким пугающе нездешним. Что-то сон затягивается, подумал Олег уже принужденно, безо всякой уверенности. Что там полагается делать в таких случаях, щипать себя? Так ведь Надя его уже щипала – до сих пор плечо щемит, а что толку?

Пес тоже забеспокоился при звуках этого голоса, он приподнялся и глухо заворчал.

– Если вы техниколог, – нерешительно продолжал старик, – значит, должны быть знакомы с гипотезой четвертой координаты.

– Вы так думаете? – иронически переспросил Олег, – впрочем, я не знаю, что такое «техниколог». Я всего-навсего инженер.

Старик растерянно смотрел на него.

– Он говорит о параллельных пространствах! – сердито вмешалась Надя.

– Дураку ясно.

– Да! – обрадованный старик не дал Олегу времени на просившуюся с языка ответную колкость типа: «Ну вот и ищи дурака!» – Очень удачно вы сказали – параллельных! Вы понимаете, параллельные трехмерные пространства… Если они рядом, они могут почти совсем не различаться… тот же город, но правостороннее движение… тот же язык, но выговор не тот, да и лексика, похоже, что не накладывается… Нет, мой человек, вы у себя, ваши сомнения натуральны, а мне выбирать одно из двух – или я обезумел, или ваша сударыня права.

– Послушайте, а вам не приходило в голову, что вы все-таки просто спите и видите сон? – спросил Олег с сочувственным интересом.

– Невозможно, – старик не замялся и на секунду, доказав этим, что ему безусловно приходило такое в голову, и он готов к ответу, – я глубоко знаю, что со мной было – вчера вечером проводил жену вот в этом же самом… то есть в таком же аэропорту, сегодня утром погулял с Джоем, вернулся домой, работал, потом вышел за вечерним листком… еще спохватился, что не принял лекарство… уверенно помню, как стоял на лестнице и думал, возвращаться за ним или нет… вернулся в конце концов… опять вышел за газетой, стоял у киоска, платил плату… вдруг все расплылось… Нет, какой может быть сон, разве что я на том месте скончался – так ведь вы, юный человек, мало похожи на ангела господня.

– Это точно, – Олег неуверенно пытался собрать разбегающиеся мысли, а те, как нарочно, подобрались самые дурацкие. Ну конечно, он не спит, если я сплю, тогда ведь значит он мне снится. А если он не спит… нет, я ведь знаю, что он не спит, весь вопрос в том, во сне я это знаю, или наяву. Он сказал, либо он спятил, либо Надежда права… то есть либо она спятила, либо он… нет, наоборот… Тьфу, черт! Если я сплю, тогда мне до лампочки, кто из них спятил, а если не сплю? Если не сплю, тогда я знаю, что старик в своем уме… несмотря на шляпу… и, значит, так оно и есть, как он говорит… один акцент чего стоит… Если не сплю, тогда, выходит, права моя сударыня.

Надя тем временем тоже пришла к логическому умозаключению.

– Так значит, ваш Джой при вас был дома? – с ноткой разочарования в голосе спросила она, и старик кивнул головой. – А я уж было думала, что все поняла. Я решила, что вы его бросили и уехали… то есть здешний ваш двойник его бросил и уехал, а он вас теперь ждет… то есть вашего двойника. Уж очень он воет тоскливо на все самолеты. Я когда-то читала о такой брошенной собаке, которая годами в аэропорту дежурила. Вообще-то, может так оно и есть, все-таки вы – одно, а ваш двойник – другое, не может быть все совсем одинаковым, – она уже не обращалась к старику, а как будто рассуждала сама с собой. – Или, может, вы его завтра решите бросить, или хотели бросить, да раздумали, а этот здесь не раздумал…

– Что?! – старик явно не пожелал понять, что она рассуждает сама с собой, и его возглас заставил дрогнуть и поднять взгляды не только Олега с Надей и встрепенувшегося пса, но и загадочную женщину и все полусонное семейство с противоположной скамьи. – Чтобы я оставил Джоя? Вы это разумеете, говоря «бросил»? Этак вот оставил одного на улице выть на самолеты?! Да как у вас гортань не перехватило, юная женщина! Джой у нас член семьи! Вот бессловесная тварь – и та понимает! – в избытке чувств он принялся трепать по голове взволнованно вскочившую собаку – и под рукой что-то зашуршало.

Все еще сердясь, старик выдернул из-за невидимого в лохматой черной шерсти ошейника довольно большой плотный обрывок то ли конверта, то ли какой-то упаковки. В тусклом свете неясно чернела короткая надпись. Не сговариваясь, три человека наклонились над бумажкой, повернув ее в сторону ближайшего фонаря, близоруко всмотрелись в неровные корявые буквы.

Под зарождающийся снова где-то в небе гул дрожащие линии сложились в отчаянный призыв:

«Скорую! Гвардейская 16, кв.3»

– Это мой адрес, – растерянно проговорил старик, – в двух кварталах отсюда.

На несколько секунд все трое ошеломленно застыли. Потом Олег сорвался с места и бросился к ближайшей телефонной будке.

* * *

Комната была очень старомодно и уютно обставленная, очень аккуратная и очень тесная. Из-за приоткрытой двери отчетливо доносились переговоры санитаров, старающихся осторожней развернуться с носилками в узкой прихожей.

Врач – крупный мужчина средних лет – защелкнул замки своего «дипломата» и поднял взгляд на растерянно стоящую перед ним троицу.

– Ну, кажется, все-таки не опоздали. Хотя все к тому шло. Если… когда выкарабкается, внушите ему, что лекарство надо принимать точно и регулярно.

– Так ведь, – начал было старик и осекся.

– Вы кто? – повернулся к нему врач. – Впрочем, вижу – брат. Вы?

Надя неуверенно переглянулась с мужем.

– Мы вообще-то посторонние. Записку нашли.

Врач снова обратил глаза к старику и досадливо поджал губы при виде его застывшего в ошеломленном оцепенении лица.

– Есть у него жена, дети?

– Не… – к счастью совершенно невозможное «не знаю» оборвал вовремя попавшийся на глаза большой фотопортрет на стене. Будь мужчина на портрете один, старику могло бы почудиться, что он смотрит в зеркало, но и полная добродушная женщина рядом явно оказалась хорошо ему знакомой.

– Да… жена… разумно удумать, что она и тут поехала к дочери… не трудно к ней направить весть… когда, конечно… – он снова осекся и не кончил фразу.

Олег прочел в глазах врача зреющее намерение вызвать еще одну скорую несколько отличной специфики, и поспешил вмешаться:

– Видите ли, он мне уже объяснял, он только на днях сюда вернулся, много лет жил в Китае, отвык по-русски говорить. Слышите, акцент какой?

– Да, – старик бросил на Олега благодарный взгляд и отважно продолжил:

– Она не очень далеко. Если успеет к самолету будет здесь через три часа. Я ей телефоном…

– ПозвОните, – подхватил Олег.

– Позвоню.

– ПозвонИте, – буркнул врач. – И поскорее. Шестая больница знаете где?

Шум скорой растаял в ночном городе. Невесть откуда возникло громкое тиканье неслышных прежде часов. Мы здесь, как привидения в пустой квартире, – подумал Олег. – По крайней мере один из нас. Прибыл на выручку с какого-то не того света… Так, раньше был сон, теперь мистика, что будет следующее? Шизофрения? Где эти дурацкие часы? Он не мог бы ответить, чем его так раздражает ни в чем не повинное привычное тиканье, но безостановочно искал часы глазами, а увидав, что старик открыл дверь в прихожую и что-то ищет за ней, поймал себя на бессмысленной уверенности, что он тоже ищет именно часы.

– Вот, – проговорил старик, поднимая телефонную трубку, и послышался прерывистый стрекот диска.

– А если здесь у нее номер не тот? – спросила Надя почему-то шепотом.

– С чего бы, – пожал плечами Олег, – адрес же совпал. Что за неверие в любимые параллельные пространства?

Но про себя засомневался. Можно вот спохватиться и вернуться, чтобы принять лекарство, а можно и не спохватиться или решить не возвращаться. Значит, можно решить поехать к дочери, а можно – к сыну, или в Карловы Вары на курорт. Пробьется он там в конце концов через все эти коды, или нет?..

Ой, господи, что же он теперь может ей сказать? А главное – как?!

И Олег кинулся к старику и телефону.

В результате нескольких минут лихорадочной деятельности, состоявшей из перешептываний, суфлирования и невообразимых манипуляций с телефонной трубкой, Надя услышала вполне пригодный для места, времени и мира разговор. Причем длина пауз, растерянность и медлительность речи никому уже не позволили бы сомневаться, что говорит тяжелобольной.

– Клава, я тут подвел тебя немножко… да… нет… в общем, меня, наверное, положат в больницу… в шестую… знаешь, где это?… ничего, не волнуйся, обойдется, врач сказал… да, помнил, конечно помнил, только… вышел за газетой и думал, возвращаться или обойтись… да… конечно… если не тяжело… тебя Джой встретит в аэропорту… как кто?… ну да, Джек… конечно, Джек… да… извинись за меня перед Леной… да… жду.

Олег отобрал у старика трубку, которую тот машинально стремился повесить куда-то на стену, положил на рычаг, облегченно вздохнул и вытер лоб платком.

– Спасибо, – сказал старик.

– Н-да, – Олег покачал головой, – и вы подумайте, ведь узнала, ни секунды не сомневалась, при таком-то акценте!

– Не волнуйся, – убежденно отозвалась Надя. – Вот об этом не волнуйся. Узнает где угодно. Мало ли, что мир другой – а человек тот же. Жаль, ты себя со стороны не слышал, а я слышала и хорошо запомнила, с каким акцентом ты слова выговаривал, когда вы отмечали десять лет выпуска и задержались на третьи сутки! Узнала я тебя тогда или не узнала? Или то был не ты, а твой двойник от ящеров?

* * *

– Интересно, – начал Олег, пока старик запирал за ними двери, – вот когда она к нему приедет, что они станут думать о вашем звонке?

– Такими событиями питаются религии! – торжественно провозгласила Надя.

– В таком случае, сударыня, религии питаются очень скудно, – возразил старик. – Должен полагать, что мне придется объяснить им этот звонок – я не утвержден, что попаду домой так же легко, как попал сюда. Но идемте поторопимся. Я буду очень огорчен, юные люди, если вы из-за меня… или почти меня пропустите самолет.

– Господи… – только и пробормотал Олег.

На этот раз пес не бросился к старику так самозабвенно, как раньше. Он просто пробежал полплощади навстречу, виляя хвостом, как доброму другу, а потом рассеянно затрусил назад к своему посту против дверей вокзала. Здесь стало тише, троллейбусная остановка опустела, аэропорт молчал, автомобили иссякли, и небольшую площадь с елями и фонарями залила серебристой взвесью луна.

– Смотрите! – Надя схватила Олега за локоть.

Экзотическая женщина по-прежнему сидела на скамье, но уже не одна. Олегов беловолосый устроился рядом с ней. Оба наклонились над овальной коробочкой с кнопками, напомнившей Олегу мыльницу, с лица женщины исчезла паническая растерянность. Взглядом до невероятности широко расставленных глаз то и дело спрашивая совета у беловолосого, она нажимала одну кнопку за другой, то получая в ответ сухой треск, то мелодичный звук, то вздрагивая от фонтанчиков аквамариновых искр. Сквозь всю диковинность лица беловолосого просачивалась при этом такая деловитая серьезность и заинтересованность, что их странное занятие ничем не напоминало игру. Оба не смотрели по сторонам, и на них никто не смотрел.

Олег жестом пригласил старика устраиваться на их прежней скамье, словно у себя дома на диване.

– Утром попытаюсь поговорить с администрацией аэропорта, – пообещал он. – Вдруг они в самом деле какой-то новый радар испытывают? Должно же быть какое-то объяснение всей этой фантасмагории.

Старик не отрываясь глядел на женщину с беловолосым.

Этого зрелища хватило надолго. Скромно стушевалась луна, не в пример фонарям, ненужно настойчивым в брезжущем рассвете. Изменчивое волшебство ночи растворялось в знобящей определенности утра, и серебро обратилось в серость, предваряющую день – а две нездешние фигуры наперекор всему продолжали свое занятие и обретали дневную конкретность вместе со всем вокруг. И Надя, и Олег, и старик, уже полусонные, смотрели на них как завороженные, чувствуя, что уже надо бы и вмешаться, но не решаясь это сделать. Снова объявились машины и троллейбусы, пробуждалась обыденная жизнь, и вплетенное в нее небывалое вот-вот должно было потребовать к себе делового отношения, раз уж оно в нее вошло.

Истовый и восторженный собачий лай властно привлек к себе внимание. Олег вздрогнул и повернул голову – чтобы увидеть в дверях аэропорта встревоженную и озабоченную пожилую женщину, рассеянно гладившую знаменитого Джека. Собака прыгала вокруг нее вне себя от восторга, едва не сбивая женщину с ног, а та уже целеустремленно шагала через площадь – туда, в проем будто обрывающейся пропастью улицы.

– Ну, слава богу, вот и ваша – кто? – невестка? – Олег повернулся к старику.

И остолбенел.

Старика не было.

Не было на скамье, не было на площади. Не было – Олег почему-то ни на миг не усомнился в этом – нигде в мире. В этом мире.

– Смотри! – глаза Нади сделались вдвое больше, чем обычно.

Соседняя скамья тоже опустела. Ни беловолосого, ни женщины, ни «мыльницы». Только в скользнувшем луче еще не выключенных автомобильных фар вспыхнул на секунду невиданно ярко, будто прожектор, тонкий радужный лучик.

Надя сорвалась с места и подхватила с торжеством ослепительный трофей – составленное из чешуек перо.

– Она потеряла!

– Что б ему стоило коробочку свою потерять, – проговорил, как во сне, Олег. – Очень мне интересно, что за коробочка.

– Не жадничай, – отозвалась Надя, – у тебя есть лифт – и хватит с тебя.

А потом оба, не сговариваясь, повернулись вслед женщине с собакой.

– Это он, – прошептала Надя, – никакой это не радар, это он!

Олег усмехнулся и крутнул головой.

– Ох и дуролом же ты, Джой! Хоть ты и Джек. В три мира вломился, кого угодно притащил, кроме той, что требовалась, а ведь всего-то и надо было подойти с запиской к первому встречному.

– Он ждал хозяйку, – продолжала почему-то шепотом Надя. – Он так сильно ждал хозяйку, что вытащил сюда всех хозяев, до каких сумел дотянуться. У твоего беловолосого был баранчик, у моей жещины рыбоптица… Он не знает, что надо было, он только умеет переживать изо всех сил, и вот это у него здорово получается… Давай заведем собаку, Олежка!

А Джек ничего не понял. Он прыгал вокруг хозяйки, тонко поскуливал от восторга, и испытывал глубокое совершенное счастье. Кончился этот ночной кошмар, и теперь все будет хорошо! Уж она-то сумеет отвести, остановить то жуткое, что напало вдруг на его доброго и хорошего, на его собственого человека. Для того он, Джек, так старался вызвать, вытребовать, отнять ее у этой нездешней силы, дробящей мир небывалым воем и уносящей любимых людей в никуда, в непостижимые пределы! Из тех, не ощутимых нюхом, чуждых миров он вырвал ее, хозяйку, и устроил так, что теперь вернется прежняя счастливая жизнь! Он добился этого, и невдомек, да и не нужно ему было знать, до чего окольным путем.

Нина Чешко
Удивительно и странно

Вы знаете, в каком году вы родились?

Наверное, знаете. Каждый знает, в каком году родился. Если умеет считать. А за тех, кто еще не умеет считать (или говорить), это умеют папа и мама. Павлик считать уже умеет. И говорить, конечно, тоже. Но в каком году он родился, не знает ни он и никто другой.

Потому что он родился тридцать первого декабря в двенадцать ночи. С боем часов.

И успел ли к его рождению старый год уйти, а новый – появиться, этого тогда ни папа, ни мама от волнения не догадались спросить. А теперь уже поздно. Теперь сколько хочешь спрашивай. В декабре Павлик родился или в январе? В старом году или в новом? Пять ему сейчас или шесть? Никто уже не ответит.

Все думают, что Павлик только один такой на свете. Удивительный и странный.

Наверное, поэтому то и дело с ним происходят невероятные истории. Удивительные и странные. Но этого тоже почти никто на свете не знает.

Потому что никто ему не верит.

Рассказывает он, как, гуляя во дворе, провалился в яму, нашел в ней подземный ход, добрался им до самого леса. Это недалеко, они в новом микрорайоне живут, лес от их двора через дорогу. И выкарабкался наружу по мышиной норке. Мама говорит: «Ах, какой ты у меня выдумщик!» И смеется.

Рассказывает, как подружился с трамваем из соседнего депо (это такой двор, где трамваи отдыхают). Как друг-трамвай возил его ночью по городу искать, где провод, по которому трамваям ток подают, кончается. Папа говорит: «Не учись, сын, врать!» И сердится.

А это чистая правда. Друзья – те верят.

Дружит Павлик с мальчиком Женей из соседней квартиры, но сейчас Женя к бабушке уехал. Дружит с дворовым щенком Волчком. Волчок на волка совсем не похож, даже на маленького. Он весь черный, на лапах у него белые носочки, вокруг правого глаза белое пятнышко. Одно ухо вверх торчит, другое вниз свисает. Вид у Волчка задорный и воинственный. Он очень любит за хвост себя ловить, потому его Волчком и прозвали. Когда собака себя за хвост ловит, она очень на волчок, то есть на юлу, похожа.

А с Майечкой из соседнего подъезда Павлик не дружит. Потому, что девчонка. Когда разозлится, даже дразнит ее. Рубашечкой или Пальтишком.

И Волчок с Майечкиной Стрекозой не дружит. Потому, что болонка. Но Волчок никогда Стрекозу не дразнит. Ни Мухой, ни Осой. У Волчка рыцарская натура.

Вечером Майечкина мама к Павликовой маме пришла. Она в тот вечер ко всем мамам в трех подъездах заходила и ко всем бабушкам. И к тем, которые и не мамы, и не бабушки, тоже заглядывала.

У нее беда случилась: пропала Стрекоза.

– Не иначе как собачники, – волновалась Майечкина мама у Павликовой мамы на кухне. – Видели их по соседству. Говорила я Майке, не выпускай одну!

А Павликова мама успокаивала:

– Ну что вы, болонка же, породистая, чистенькая. Дайте объявление – найдется.

А вечером Павлик слышал, как мама сказала папе:

– Наверняка украли Стрекозу. Ну как это, действительно, одну выпускать такую породистую, ведь недешевую собаку! И такую деликатную. Она и укусить-то не может как следует, где ей за себя постоять… Майечку жалко – весь день проплакала.

И папа отозвался:

– Развелось невесть кого, хоть ребенка не пускай на улицу.

Павлик подумал – и положил на ночь под подушку свое лучшее ружье. Оно, правда, стреляет белыми шариками, зато бахает, как настоящее в телевизоре.

И, как выяснилось, правильно сделал.

Павлик с открытым окошком спит. На улице тепло, а папа верит в закалку. Ночью со двора раздался сигнальный лай. Гав-гав – пауза – гав! Павлик сразу проснулся, подбежал к окну. Так и есть, сидит под фонарем посреди газона Волчок – одно ухо вверх, другое вниз. И хвостом условленный сигнал подает: бери оружие.

Павлик взял ружье, ухватил табуретку и отправился к наружной двери. Удалось ни одного угла не задеть и в коридоре ничем ни обо что не стукнуть. Влез на табуретку, отпер замок, открыл дверь. Волчок уже под дверью крутится в нетерпении, когтями постукивает. Как он умудряется дверь в подъезд открывать, никто не знает. Впрочем, никто не знает, что он ее открывает.

Павлик табуретку наружу переставил, влез на нее опять, закрыл дверь, запер замок и ключ к себе в кармашек спрятал. А то столько кругом всяких развелось – хоть не оставляй родителей одних. Вот только вопрос: куда теперь девать табуретку?

– Брось, пусть стоит, – заторопил Волчок с досадой на Павликову медлительность. – Не убежит она. У нее только три ноги.

– Так, а у меня вообще две, – пробормотал Павлик ошеломленно.

Он не тому удивился, что Волчок заговорил. Волчок с ним часто разговаривал, если рядом людей не было. И не только Волчок. Наверное, потому, что Павлик между годами родился. Его то поразило, что вот на двух ногах ходят и на четырех ходят, а на трех, оказывается, нет. И ведь правда. Никогда он не видел, чтобы табуретка ходила.

Он так над этим задумался, что, спускаясь по лестнице, наступил Волчку на хвост.

– Вот медведь! – проворчал Волчок.

– Где медведь? – заозирался Павлик на почтовые ящики. Он был еще совсем сонный и знал, что во время ночных походов с Волчком все может случиться.

– Просыпайся, – буркнул Волчок, – спешить надо.

– Куда мы идем?

– Стрекозу искать.

В подъезде было промозгло, а на улице просто прохладно. Павлик сразу взбодрился и получше перехватил ружье. Волчок обежал клумбу, уткнувшись носом в землю, как делают собаки, когда идут по следу, и сразу же повел прочь от домов, через дорогу, в лес.

В лесу светила луна. То есть она, конечно, и над домами светила, но среди домов хозяйничали фонари. В свете фонаря все домашнее, как на кухне, – и кусты, и скамейки, и кошки. А луна… луна совсем другое дело. При луне, где темно, там совсем ничего не видно, а где светло, там все так странно светится, что тоже почти ничего не видно. Если правду вам сказать, страшно ночью в лесу. Кто его знает, чего это там, в темноте, совсем-совсем не видно. А вдруг оно зубастое? Будь Павлик один, он бы давно домой побежал. Но Волчок, похоже, и не думал бояться, а раз так, то и Павлик стыдился труса праздновать. Только крепко за ружье держался да по сторонам посматривал. Было на что. Кусты и деревья как из металла, из которого сковородки делают, трава, будто карандашом нарисованная; скамеек в лесу, конечно, нет, а вместо кошек…

С грохотом и треском вырвалось что-то из-под куста прямо перед Павликом. Павлик крикнул Волчку: «Эй!» – и поднял ружье на изготовку. А перепугался до дрожи в коленках уже потом. И напрасно.

Подняв длиннющие уши и собравшись в пушистый комок, сидело перед ним существо, в десять раз сильнее его перепуганное.

– Я з-з-з-заяц.

– Вижу, – сказал Павлик, опуская ружье. – Иди своей дорогой. Я не охотник.

– И з-з-з-зря. – Заяц мотнул головой куда-то вглубь леса. – А то там, на полянке у оврага… там звери. Берегитесь!

– Ничего, – сказал Павлик. – У меня ружье.

– Пошли! – потребовал подбежавший Волчок. – Следы как раз туда ведут.

Это Павлику, конечно, не очень-то понравилось. Но с другой стороны, нельзя же пугаться страхов з-з-з-зайца, если ты – мужчина с ружьем.

Заяц посмотрел Павлику с Волчком вслед, головой покачал и опять под куст в темноту юркнул.

Ближе к оврагу кусты стали гуще и собрали вокруг себя много черной темноты. Никогда бы Павлику тихо через них не пробраться, если бы Волчок для него дорогу не отыскивал. На самом краю оврага пес обернулся, предупреждающе поднял ухо. Так человек поднял бы палец. За оврагом между двумя кустами открывалась залитая лунным светом поляна.

И не пустая.

Отбрасывая черные, как ямы, тени, на поляне, собравшись в круг, сидели… Волки, подумал было Павлик с ужасом. Но разве волки такие? Все разные, кто большой, кто маленький, кто понурый, кто сидит, вытянувшись в струнку. Кто толстый, кто поджарый.

– Это собаки, – шепотом пояснил Волчок. – Стая диких бродячих собак.

– Разве у нас дикие собаки водятся? – чуть слышно прошептал в ответ Павлик.

– Они раньше домашние были, – пояснил пес. – Не они, так их родители. По всяким разным причинам без хозяев остались – одичали. У-у-ур-р! Хоть и жалко их, а с ними ухо востро держи! Как я. Тот и есть самый злой из всех, кто раньше ручной был, а потом одичал. Кого раньше любили, а теперь любить некому. Лезем на ту сторону. Только тихо.

Овраг весь мягким мхом зарос, удалось перебраться через него без звука. В лесу было тихо, только ветерок по деревьям шелестел. Да собаки на поляне переговаривались. На этой стороне из-за кустов уже слышно стало.

– Гр-р-р-р!

– Р-р-р-р!

– Тр-р-русливая дур-р-р-ра!

– Да на что я в-вам? – робко тявкнул тонкий голосок, и Павлик с трудом различил в лунном свете нечто белое и курчавое посреди взрыкивающего круга. Стрекоза! – И не сумею я, – скулила болонка. – И не хочу я. Обманули, в лес заманили, весь день держат, к Майе не пускают! У-и-и-и-и!

– Ур-р-р! Устал я с ней, – говорил раздраженным басом большой черный, по-командирски держащийся пес. – Да собака ты вообще или шапка меховая? Игр-р-рушка дев-чонкина!

– И-и-и-и-и-игрушка! – хныкала в ответ Стрекоза. – А в-вам-то что? Живу, никого не трогаю…

– Нашла чем хвалиться! – проворчал кто-то в собачьем кругу. – Кто здесь есть такой, кто никого не трогает? Нет здесь таких! Или, может, есть?

– Ну есть, – раздался ленивый голос из-под куста, где в белесой луже лунного света угадывалось что-то вроде груды шерстяной пряжи, из которой Павликова бабушка вяжет папе свитер.

– Кто же это? – насмешливо спросил ворчун.

– Ну я, – протянула груда шерсти.

– А ну выходи! – воинственно потребовал невидимый в глухой тени ворчливый пес: – Я этой диванной подушке сейчас на примере покажу, как тем, кто никого не трогает, легко уши обрывают!

– Ну рви, – по-прежнему лениво отозвалась охапка пряжи, зашевелилась, поднялась и оказалась кудлатой собачиной размером чуть ли не с автомобиль.

Стало тихо.

Только еле слышно ахнул от восторга рядом с Павликом Волчок и взвизгнула – очень даже слышно! – посреди поляны Стрекоза. При виде такого огромного пса всякому захочется и ахнуть, и взвизгнуть. Павлик сам еле удержался.

– А, это ты, Силач, – бросил наконец Черный Атаман. – Мы не ждали тебя. Ты ведь не с нами.

Силач молча лег опять. И опять стал похож на кучу шерсти.

– Р-р-р-р… – тихо сказал кто-то в кругу и замолчал.

– Ладно, – миролюбиво заговорила сидящая рядом с Атаманом большая собака, не то серая, не то белая, в лунном свете не разобрать. – Так что мы решили?

– Что тут решать! – вскочил маленький мохнатый пес, остроухий и очень подтянутый. – Ведь позор-р-р-р! Всему собачьему р-р-р-роду позор-р-р-р! До чего дошло – вчера бегу, а она с кошкой играет! Из-за нее скоро здесь на нас коты начнут лапу поднимать! Пр-р-рав Черный, надо из нее собаку сделать! Пусть тут с нами живет.

– Не хочу-у-у-у! – заскулила Стрекоза.

– Братцы! – сказал вдруг сидящий напротив оврага серый лохматый пес с простоватой мордой. – Неблагородно это. Нам товарищи нужны, нам рабов не надо. Пусть бежит к своей Майе. Мы вольные собаки, а не гиены.

– Глупец! – Сбоку встала на четыре лапы пятнистая большеголовая псина с массивным загривком, и вправду ужасно похожая на гиену из зоопарка. Пригнула голову к земле и глухо заворчала на серого пса.

Тут поднялся такой шум, что Павлику в кустах совсем не по себе стало. Волчку и подавно, но он виду не подал. Он самолюбивый.

– Гр-р-р!

– Пр-р-р-равильно!

– Бр-р-р-ред!

– Дур-р-р-рак!

– Др-р-р-рянь!

– Уи-и-и-и! – Это Стрекоза.

– Тихо! – гавкнул мощный бас Атамана, и под луной сверкнули атаманские зубы.

Сразу наступила тишина. Только где-то вверху ветер шелестел листьями да тихо поскуливала Стрекоза.

– Слушать меня! – Черный Атаман грозно оглядел всех вокруг, зачем-то особо задержал взгляд на безучастно лежавшем в сторонке Силаче, а потом повернулся к Серому. – Вольные собаки, говоришь ты? Не бывает вольных собак. Собака – это зверь человека. Что человек захочет, то с ней и будет. Захочет – игрушку из нее сделает, захочет – сторожа, захочет – слугу. А захочет… – он помолчал чуть-чуть, как будто у него голос перехватило, – захочет – из дому выгонит. Или не пустит в дом. Чтобы по помойкам бегали, подачки выпрашивали. Не по нам такая жизнь, мы все согласились, так ведь? Что молчите?