Текст книги "Воспоминание об Алмазных горах"

Автор книги: Мария Колесникова

– Они хотели встретиться с советскими людьми, – сказал Квон.

Поэт улыбнулся. Улыбка была мягкая, открытая. Мы разговорились. Рассказала о своем знакомстве с японским поэтом Хара Тамики. Чо Ги Чхон заволновался:

– Книга, которую он подарил вам, цела?

– Да, лежит в гостинице…

Он слегка смутился. Затем, собравшись с духом, попросил:

– Если бы вы одолжили мне ее на несколько дней. Много слышал о ней, но так и не смог достать. Кое-что знаю наизусть. Нужно перевести весь сборник на корейский. Раньше мы ненавидели японцев. Теперь нужно учить ненависти к американцам. Они – враги, а Хара Тамики – наш союзник и друг.

– Договорились. Книгу передам с Квоном.

Он стал усердно благодарить: камсахабнида! Пока я не сказала: твессыбнида! – достаточно. Он рассмеялся и расслабился.

– Мне сегодня необыкновенно везет. Мы с Хван Хак Кыном обдумываем композицию-ораторию «Наводнение раздвигает берега» – о событиях последних пяти лет: освобождение Кореи советской Красной Армией, трагедия Южной Кореи, трагедия простых людей Японии – жертв атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки, их политическое прозрение.

Он загорелся, стал развивать отдельные эпизоды оратории, затем, опомнившись, вскинул голову, как бы отбрасывая волосы, и неожиданно окрепшим, сильным голосом начал читать по-японски:

 
…Рушится небо.
Улиц не видно.
Клокочет река.
                      Оо-о!.. Оо-о!!
Ночь наступает.
В глазах невидящих – пламя.
На губах запекшихся – пламя.
«Воды!.. Воды!.. Воды!!!» —
стон человеческий слышится.
Толпы обугленных тел.
Бегущих, ползущих на четвереньках.
«Пить!.. Пить!.. Пить!..» —
стонут в огненном море…
 

Он прочитал это с такой силой, что мы оцепенели.

– Вот за что я и люблю Хара Тамики, – уже спокойно произнес Чо Ги Чхон. – Мы хотим, чтобы в нашей композиции прозвучал и голос японского поэта. Пригласим его сюда, в Пхеньян, из Токио, пусть сам прочтет свои стихи перед нашей аудиторией, сам проведет четкую черту между друзьями и врагами корейского народа.

Замысел всем понравился. А почему бы в самом деле не пригласить сюда прогрессивного японского поэта?!

В тот памятный вечер я прикоснулась к живой, все еще кровоточащей душе Кореи. Они продолжали осмысливать свое положение. Жили в постоянном напряжении. Рыли глубокие убежища, чтобы на случай налета вражеской авиации укрыть детей.

Засиделись допоздна. Отсюда не хотелось уходить.

В какой-то сотне километров от их дома, от Пхеньяна, был враг. Он мог в любую минуту совершить налет и смести город с лица земли. А эти люди жили, сочиняли поэмы и музыку, строили планы на будущее и верили в то, что оно состоится…

Вначале поехали на юг, в Анак. Сергей Владимирович не был лишен своеобразного лукавства: оказалось, он тщательно, с привлечением целой группы консультантов разработал маршрут поездок по Северной Корее. Сопровождала нас Ли Ин Суль, нежная круглолицая кореянка. С ее пухлых губ не сходила благожелательная улыбка. Она была грациозна, словно пятнистая ланка, которые тут водились в лесах во множестве. Ли Ин Суль представляла штаб Народной армии, носила форму защитного цвета, которая очень шла ей. Водитель нашего «виллиса» Пак, молодой, жизнерадостный парень, любил быструю езду. Он вел машину на предельной скорости, не разбирая дороги и позабыв о пассажирах. При этом он пел во все горло свои гортанные песни, напоминающие по ритму военные марши. Никакие увещевания Аверьянова не помогали. Он быстро домчал нас до Анака, где была знаменитая могила шестого века – гробница Мичхон-вана эпохи государства Когурё. Мы увидели огромный курган, напоминающий древнеегипетскую пирамиду. Целая рощица деревьев укоренилась на его гранях и вершине. Внутрь, под землю, вел квадратный портик. По выщербленным ступеням мы спускались все ниже и ниже, пока не очутились в обширном зале с монолитными восьмигранными колоннами. Тут имелось шесть помещений из гладкого, хорошо обработанного камня – кладовые, галереи, главный зал со ступенчатым потолком – три вписанных друг в друга квадрата.

Как я уже знала, в Корее повсюду встречаются такие вот обширные могилы, их стены расписаны красочными фресками. В этой гробнице роспись на потолке изображала жизнь в буддийском раю, а на стенах – земную жизнь Мичхон-вана: богатая домашняя обстановка, парадный выезд с многочисленной свитой, оркестр, пиры, сцены охоты, воинские подвиги. Да, как в гробницах Древнего Египта.

Наша спутница Ли Ин Суль уже бывала в здешних местах, знала много историй, связанных с захоронениями. Неподалеку от Пхеньяна сохранились остатки крепости и поле погребений из тысячи четырехсот курганов. На севере высится «Могила полководца» в виде многоступенчатой пирамиды; есть монументальные когурёские гробницы в провинциях Чангон, Янхори, в уезде Канса.

Вот эти старинные гробницы, выложенные из огромных, пятиметровой длины, гранитных плит, расписанные яркими фресками, с убранством из драгоценных камней и чистого золота, с малахитовыми саркофагами, и послужили поводом для инцидента. Овеянные легендами, веками стояли седые курганы, и никто не отваживался нарушать их покой. Курганы охраняли духи четырех сторон света: синий дракон, белый тигр, пурпурный феникс и черепаха, обвитая змеей.

Американские парни, по-видимому, во все времена несли в себе тот дух корсарства, о котором говорил мне в Токио капитан Маккелрой. Летом 1866 года к корейским берегам пришвартовалось американское судно «Генерал Шерман». Капитан судна заявил, что намеревается «силой принудить корейцев торговать». Кроме того, американцы собирались разрыть гробницы древних когурёских правителей и захватить саркофаги, сделанные якобы из чистого золота. Там, в глубине склепов, лежат ажурные золотые короны, унизанные когтеобразными зелеными нефритовыми подвесками, увенчанные резными крыльями – символом полета в загробном царстве.

Американцы заманили на корабль начальника уезда Пхеньян и арестовали его и его свиту, обстреляли из пушек мирные поселения. Никакие протесты не помогли. «Генерал Шерман» двинулся к устью Тэдонгана, угрожая Пхеньяну. Тогда губернатор Пак Кю Су объявил американцам войну. По его приказанию собранные на Тэдонгане несколько сот корейских лодок были подожжены и пущены вниз по реке. Окруженный со всех сторон пылающими лодками, американский корабль загорелся и пошел ко дну. Его команда утонула.

Так состоялось первое знакомство корейцев с американцами.

Но слухи о богатствах когурёских гробниц не давали покоя американцам. В разработке плана ограбления гробниц принял участие американский консул в Шанхае Д. Стюард. Через год были снаряжены два судна: «Грета» и «Чайна».

В мае 1868 года американские корабли вошли в залив Чхунчхон. Десант, вооруженный до зубов, двинулся на поиски гробницы Намёнгуна, о богатстве которой ходили легенды. Найдя гробницу, американцы принялись взламывать кирками стены. Местные жители, вооруженные камнями и палками, отогнали грабителей. В отместку американцы в 1871 году, высадив десант в шестьсот пятьдесят человек, пытались приступом взять крепость Чоджиджин. Американский посланник Ф. Лойд, лично возглавлявший организацию нападения на Корею, доносил государственному департаменту: «Корейцы сражались с исключительным, ни с чем не сравнимым мужеством. Почти все солдаты в фортах были убиты на посту». Американская эскадра вынуждена была покинуть Корею.

Гробница – подземный дворец Мичхон-вана – произвела на нас сильное впечатление. Все здесь говорило о стремлении человека не исчезнуть бесследно, как-то напомнить о себе, о своих деяниях.

Пак повел машину на восток, к Алмазным горам, к побережью Японского моря.

Корея не была похожа ни на Маньчжурию, ни на Японию. Даже в мелочах отражалось национальное своеобразие. Пагоды имели особую форму – невысокие, восьмигранные, они напоминали положенные друг на друга нефритовые плиты, к углам которых подвешены колокольчики. Или же ступенчатые пагоды с сидящими у подножия львами. Пагоды с колоннами и лестницами.

Иногда наша машина приближалась почти вплотную к таинственной черте, разделяющей две Кореи. На этой стороне рисовые поля подступали к ней вплотную, на той – громоздились укрепления, доты, шагали столбы с колючей проволокой.

Зачем такая нелепость? Страна, не воевавшая против Америки, сама испытавшая невероятный колониальный гнет, рассечена американским мечом надвое… Наша армия, положившая за Корею пять тысяч бойцов, ушла отсюда. Ушла, оставив о себе светлую память в душах корейских тружеников. И кладбище в восточной части Пхеньяна. Таких кладбищ много в Северной Корее. Оказывается, та же Ли Ин Суль знает о подвиге санитарки батальона морской пехоты Марии Цукановой. Тяжело раненную, Машу Цуканову схватили японцы, выкололи ей глаза, тело изрезали ножами. Мария в тот роковой день вынесла с поля боя более полусотни тяжело раненных десантников. Она отдала жизнь за свободу корейского народа. Но знала ли она этот народ? Знала ли эту страну? Что ей было до корейского порта Сейсин, который и на карте не сразу отыщешь?..

Младший лейтенант Янко и сержант Бабкин направили свой самолет, объятый пламенем, на электростанцию порта Расин, где окопались японцы. Взорвался самолет, взорвалась электростанция. А ведь могли бы выброситься на парашютах, могли бы… Но не выбросились.

Мы проносились по зеленым коридорам, образованным громадными ивами. Уродливые, кривые сосны, напоминающие удавов, свисали с твердо застывших скал. Полыхающее лазурью высокое небо, пепельно-серые ритуальные светильники, храмы, высеченные в горах, низвергающиеся вниз потоки, гигантские кручи и водопады в радужных сполохах – все это производило неизгладимое впечатление. Иногда казалось, будто летим над миром, так высоко забиралась наша машина. Над головами были только высветленные снегом вершины гор. В ущельях клубился туман. Далеко внизу смутно угадывались деревенские хижины – чиби. У этих гор были необузданный размах и мощная гармония.

Дорога петляла, прорываясь сквозь дубовый кустарник и заросли клена. Синие горы внезапно возникали из-за серых. Над клубящимися туманом безднами по шатким, висячим мостикам шли крестьянки с корзинами на головах. На террасах участков цвели персики и яблони, матово поблескивали заливные рисовые поля. Попадались бесконечные ивовые чащи, густые заросли фиолетовой сирени. И сколько света было вокруг! Он струился с каждой вершины, пластами лежал на неровных склонах гор. Пак громко называл населенные пункты: Сохын, Кымчхон, Тхосан, Пхенин, Кымчан, село Ончжонри…

Я всматривалась в нежное круглое личико Ли Ин Суль, такое спокойное, безмятежное, и пыталась разгадать ее. Кто она? Почему надела армейскую форму? Замужем ли? Можно было бы задать прямые вопросы, но этого не хотелось. Не все сразу. Пройдет какое-то время, и Ли Ин Суль сама раскроется. В ней угадывалась врожденная интеллигентность. Она жила здесь при японцах и конечно же о многом могла рассказать.

Я сказала Ин Суль:

– Мне известно: японцы запрещали вам петь ваши корейские песни.

– За корейские песни – штрафовали, – ответила она очень серьезно.

– Но вы их не забыли? – поощрительно улыбаясь, спросила я.

Она рассмеялась.

– Песни нельзя забыть, как нельзя забыть родную мать. Я люблю петь, только стесняюсь вас. Мне нравится песня «Ульсан тхарён». Я знаю много песен.

– Мы тоже любим петь. Договоримся обучать друг друга песням: ты нас – корейским, мы тебя – русским.

Ли Ин Суль с радостью согласилась и сразу же запела тоненьким голоском печальную песню о девушке, которая, разочаровавшись в любви и в людях, бросилась со скалы в водопад Девяти Драконов.

– Мы скоро увидим этот водопад, – пообещала она.

Мы стремительно втягивались в солнечную трубу, в которой гудел солнечный ветер.

К Алмазным горам заезжали со стороны городка Кымчана, взобрались на перевал Ончжонрен. Остался позади пещерный храм Подоккур. Вырос и исчез красочный ансамбль буддийских храмов Пхёхунса.

Неожиданно Пак резко затормозил – мы едва не вывалились из машины. Приехали… Пак выпрыгнул из машины и уселся на корточках – обычная поза отдыха для корейца. Ли Ин Суль повела нас по узкой тропе, извивающейся между высоких лиловых столбчатых скал. Приходилось пробираться сквозь заросли деревьев, увитых плющом и лианами. Далеко внизу голубели озерца.

Горные пики обступали нас со всех сторон. Завернув за выступ причудливой скалы, мы застыли на месте. В ярких лучах солнца вершины сверкали так, будто в самом деле были усеяны алмазами. Нам показалось, будто острые пики гор висят в воздухе.

– Скалы Манмульсан! – сказала Ли Ин Суль.

Совсем рядом низвергался с высоты водопад, брызги долетали до нас. В туманном ущелье я разглядела тоненький веревочный мост.

Алмазные горы… Вершина Чхонсондэ – значит «Фея»… Может быть, этот водный поток и есть водопад Девяти Драконов?

Мы стояли как зачарованные и слушали мелодию Алмазных гор – звон и гул десяти тысяч каскадов… Разорвалась проза жизни. Сергей Владимирович, глядя на меня, прочитал:

 
О капитан! мой капитан!
Сквозь бурю мы прошли.
Изведан каждый ураган,
и клад мы обрели…
 

Но, как оказалось, вез бури были впереди. В горы Мёхянсан, где нежно позванивают колокольчики по углам тридцатиярусной пагоды возле храма Похен, мы с Аверьяновым так и не попали. Не успели.

3

…В мире творились дела, о которых мы узнали намного позже.

Генерал Макартур, при поддержке президента США Трумэна, решил развязать войну в Корее, захватить ее полностью и двинуть американские войска на недавно образовавшуюся Китайскую Народную Республику.

Готовиться к войне, как стало известно потом, он начал еще в сорок восьмом, в то самое время, когда Токийский процесс подходил к концу: 3 декабря 1948 года находящийся в Вашингтоне советник марионеточного президента Южной Кореи Ли Сын Мана, некто Юн Бион Гу, согласовал с Белым домом вопрос о нападении на Северную Корею. Советник писал Ли Сын Ману:

«Чтобы довести ожидаемую войну до победного конца, силы обороны, как-то: армии Америки, Японии, Китая и Кореи, должны координироваться и возглавляться верховным командующим (американским) с тройной целью: японцы прорываются через северо-восток и проходят Владивосток; корейская и американская армии после освобождения нашей территории маршируют через Ляодунский полуостров и вплоть до Харбина; а вновь оживленная китайская национальная армия должна отвоевать свою потерянную территорию, включая провинцию Шаньдун».

Мир пока ни о чем не подозревал.

В названном письме речь шла даже о разделе территории. Для себя американцы оставляли Маньчжурию.

«Японию следует заставить удовлетвориться преобладающим влиянием над Владивостоком и той частью Сибири, которую ей предстоит приобрести».

Американское посольство в Сеуле получило копию секретного доклада осведомительной службы госдепартамента, где выражалась надежда «возместить успехом в Корее… неудачи в других частях Азии».

Для ускоренного обучения южнокорейских войск генерал Макартур создал группу американских военных советников в составе пятисот человек. Возглавил группу бригадный генерал Робертс.

Ставка генерала Макартура находилась на острове Уэйк, в центральной части Тихого океана, на полпути от Гавайских островов и Японии. Отсюда, с крошечного кораллового атолла, Макартур управлял дальневосточной политикой Штатов, здесь вынашивал планы третьей мировой войны – атомной… Он плел и плел свою страшную паутину. Был убежден: если удастся захватить Северную Корею и реставрировать там капитализм, то доктрину «возмездия» можно будет применить и в отношении других социалистических стран. Главное – начать. А потом война в Корее сама перерастет в конфликт важнейшего международного значения…

Штаб Народной армии размещался на холме в трехэтажном сером здании европейского стиля, с ионическими колоннами, с массивными дверями. С холма просматривалась восточная часть города с кладбищем, где были похоронены советские солдаты, погибшие в августе сорок пятого. Возможно, при японцах в этом здании находился штаб какого-нибудь армейского соединения – здесь витал казенный дух, к которому так привержены были японские генералы: желтые коридоры, яично-желтые комнатенки, крупные черные иероглифы на лестничных площадках. У каждого советника имелась своя комнатенка с телефоном, с небольшим столом и пятью стульями. Зато подвал оказался просторным, он служил бомбоубежищем.

Да, уюта здесь было маловато. Но я приносила охапки пионов, ставила их в широкую керамическую вазу, и наш кабинетик становился приветливым, о войне как-то не хотелось думать: такая безмятежная, сияющая тишина была разлита вокруг!..

Но война подступила к нам вплотную.

Президент Трумэн из дома «Бреа Хаус» приказал Макартуру послать на корейскую территорию американские наземные войска, ввести полную морскую блокаду всей Кореи, усилить бомбардировки территории Северной Кореи. В США был объявлен набор в армию, численность американских вооруженных сил очень скоро возросла с полутора миллионов солдат до трех миллионов! Никогда еще Штаты не имели такой армии. Первая тысяча американских солдат высадилась в южной части Корейского полуострова. Президенту и Макартуру казалось: с Северной Кореей будет покончено в ближайшие два-три дня.

Приказ Макартура Ли Сын Ману был категоричным:

«Начинайте агрессию против Севера и одновременно ведите контрпропаганду, что Север первым вторгся на Юг. Если вы сможете продержаться хотя бы две недели, дальше все пойдет гладко, ибо за это время США, обвинив Северную Корею в нападении на Южную Корею, заставят Объединенные Нации действовать, и их именем будут мобилизованы сухопутные, морские и воздушные силы».

Они там, в своей среде, вели секретные переговоры, переписку, отдавали грозные приказы, не стесняясь называть вещи их настоящими именами. Но все это каким-то образом становилось известно правительству Корейской Народно-Демократической Республики.

Замыслы Макартура отличались глобальным охватом: сбросить атомные бомбы на Северную Корею, на Китай, развязать третью мировую войну! Нужно торопиться, пока русские не создали запас атомных бомб! Потом будет поздно… Монополии на атомную бомбу больше не существует… Генерал Макартур был убежден: «американский век» на планете можно установить лишь с помощью атомной бомбы. Своему американскому советнику Роберту Оливеру Ли Сын Ман писал:

«Я твердо убежден в том, что сейчас психологически наиболее подходящий момент для того, чтобы принять агрессивные меры… Мы оттесним часть людей Ким Ир Сена в горный район и там постепенно заморим их голодом…»

Генерал Макартур в число агрессивных мер включал также бактериологическую войну. Чума… Холера… В тот день, когда мы любовались красотами Алмазных гор, Ли Сын Ман, выступая в Национальном собрании, заявил на весь мир: «Мы добьемся победы в горячей войне против коммунистического Севера!» Ли Сын Ман жаждал войны, так как в Южной Корее ширилось и ширилось партизанское движение. В Кэсоне в это время находился советник государственного департамента США Джон Фостер Даллес, совершавший инспекционную поездку перед началом военных действий. Вернувшись в Сеул, он также выступил в Национальном собрании с речью, в которой обещал Южной Корее военную помощь в борьбе против КНДР. На бронированном борту линкора «Миссури» в Токийском заливе министр обороны США Джонсон, начальник объединенной группы начальников штабов генерал Брэдли провели секретное совещание с генералом Макартуром и решили: пора!..

Мы находились в пограничном районе, неподалеку от Кэсона, когда рано утром 25 июля южнокорейская армия, численностью до десяти дивизий, по приказу генерала Макартура внезапно напала на части Народной армии. Лисынмановцы лезли глухо и напористо, перебегая от холма к холму. Охранные отряды и части Народной армии, не сделав ни одного выстрела, отошли по всей линии 38-й параллели на три километра в глубь своей территории. Лисынмановцы, по всей видимости, вообразили, будто части Народной армии бегут в панике, усилили нажим и были изумлены, когда по ним открыли жесточайший огонь.

Правительство Корейской Народно-Демократической Республики потребовало от Ли Сын Мана немедленно прекратить вторжение. Ли Сын Ман не ответил. Макартур заявил журналистам, что южнокорейские войска «не проявили способности к сопротивлению или желания вести борьбу». Его, конечно же, душило бешенство. Такой молниеносный провал! И он «ответил» правительству КНДР вместо Ли Сын Мана: свыше сотни американских самолетов обрушили бомбовый удар на города и села Северной Кореи. Уничтожить! Стереть с лица земли!..

Неожиданно для американцев и лисынмановцев Народная армия перешла в контрнаступление по всему фронту. Это был шквал огня, сметающий на своем пути все. Танки с ходу ворвались в Кэсон и заняли его. Южнокорейские части, бросая оружие, побежали на юг. Они бежали без оглядки. Но их настигли, окружили и уничтожили.

Своим опорным пунктом южнокорейские войска сделали Сувон, расположенный на юге от Сеула. Сюда прилетел генерал Макартур. Он бросил специальный отряд Смита из отборной американской 24-й пехотной дивизии. Но вскоре и отряд Смита бросился наутек в Тэчжон, который объявили «временной столицей». Здесь обосновалось правительство Ли Сын Мана. Здесь находился штаб командующего 8-й американской армией генерала Уоркера. Подход к Тэчжону прикрывала 24-я дивизия генерала Дина, который сурово требовал от своих солдат «восстановить честь великих Соединенных Штатов». Оборонительный рубеж в районе Тэчжона генерал Уоркер назвал «линией, от которой нет отступления». Совсем недавно генерал хвастал, что завтракать он будет в Хэчжу, обедать в Пхеньяне, ужинать на корейско-китайской границе в городе Синичжу. Теперь он не мог точно сказать, где будет ужинать. Пехотные соединения Народной армии стремительно осуществили обходный маневр, преодолев высокие горы, и зажали Тэчжон в кольцо. Когда генералу Дину доложили об этом, он не поверил. Танкисты, которым Сергей Владимирович еще совсем недавно читал лекции в Пхеньяне, ворвались в Тэчжон. Генерал Дин приказал своим подразделениям побросать в реку снаряды, ящики с патронами, пушки, продовольствие и налегке бежать дальше на юг, в Кумсан. Генерал Дин, переодевшись в солдатскую форму, пытался бежать, но был схвачен бдительным солдатом 18-го гвардейского полка Народной армии.

Через три дня после начала войны Народная армия освободила Сеул. Марионеточная армия Ли Сын Мана была разгромлена. Сам диктатор, прихватив золото сеульских банков, вместе со своей женой – американкой бежал на юг. В освобожденных районах началась земельная реформа: все земли, принадлежащие помещикам и американским оккупационным властям, были переданы крестьянам.

– Танковое училище переводят в Сеул, – сказал полковник Аверьянов. – Будем готовить командиров машин по ускоренной программе. Едем!

Дрогнуло сердце: я увижу Сеул!.. Тот самый Сеул, где некогда бывал мой любимый Пьер Лоти…

По дороге в Сеул сделали остановку в Кэсоне, через который всего несколько дней назад проходила разграничительная линия. Мы не отказали себе в удовольствии осмотреть усыпальницы вана Конмина и его жены. Могилы находились в красивом лесистом горном ущелье. Каждая имела форму полусферы, основание которой покоилось на массивных гранитных плитах с рельефными изображениями знаков зодиака. Седая легкая трава покрывала эти величественные купола.

– Самая выдающаяся ванская гробница! – сказал Сергей Владимирович. – После этой усыпальницы можно ничего больше не смотреть. Конмин управлял государством Коре. Жил он в эпоху монгольского нашествия.

У входа в каждую усыпальницу высился массивный каменный стол-плита, а рядом – пепельно-серые ритуальные светильники. Каменные перила и шестигранные столбы, ширмообразные плотные стены, декоративные рельефы на стенах, каменное изображение льва-арслана, символизирующего духа – хранителя четырех сторон света… Я прикасалась ко всему этому руками – это было прикосновение к самой вечности. Позади усыпальниц паслось целое стадо каменных животных. Древний душный жар охватывал нас.

Нет, не настенные фрески гробницы, изображающие вана и его жену, не загадочный белый памятник перед храмом Квантхонбочжэсонса, не замысловатые рельефы поразили мое воображение. У входа в гробницу молчаливо стояли статуи военных и гражданских чиновников той поры. Тогда в моде было добиваться портретного сходства. Вот эти-то портретные скульптуры и привели меня в трепет. Особенно большое впечатление производила статуя старого полководца. Он стоял в гордой позе, опершись на меч. Борода ниспадала на громоздкие доспехи, сквозь усы прорезывалась ироническая усмешка, а большие, широко открытые глаза казались живыми, в них горел ум.

– Такими они и были, – сказал негромко Сергей Владимирович. – Станьте-ка между этими двумя богатырями – запечатлею на фотопленку для истории с биографией. Нам нужно еще успеть осмотреть дворец Манвольдэ. Я о нем много слышал. Самый прекрасный памятник старины.

Я тоже знала о существовании этого дворца, построенного еще в 919 году. И конечно же, стремилась увидеть его, прикоснуться пальцами к мрамору.

Дворец поднимался террасами по склону горы Санаксан. По сторонам вставали фиолетовые скалы. Ступенька за ступенькой преодолевали мы широкие мраморные лестницы, будто совершали восхождение на небо, останавливались перед ржавыми каменными стенами с многоугольчатыми башнями. Мы словно бы парили в воздухе. Лиловеющие дали казались бесконечными. Нежно сияла немая высь. Мной завладело желание познать корейское искусство, рассказать о нем всем, рассказать и об этом дворце Манвольдэ, где не ступала никогда нога советских искусствоведов и историков. Я – первая… И фотография:

«На мраморных ступенях Манвольдэ. Июль 1950».

По трехмаршевой лестнице мы поднимались к воротам Хвегё, за которыми находился павильон Хвегён – главное здание дворца.

Что-то было торжественное, величавое в этом нашем восхождении. В этих роскошных дворцах с высокими стенами, с лотосовыми прудами, искусственными водопадами никогда никто не жил. Их строили только для того, чтобы любоваться. И это была еще одна странность, с которой я столкнулась в Корее. Сергей Владимирович рассказал, что те самые горы Мёхянсан, где стоит многоярусная пагода с бронзовыми колокольчиками, богаты золотом: слитки находят прямо в реке. Но разработку золотоносных жил не ведут: не хотят из-за нескольких тонн золота портить прекрасный пейзаж. Тут, наверное, требовалась иная логика, чем у нас…

Мы были почти наверху, у цели, когда Аверьянов резко остановился, выпрямился, прислушался. Неожиданно цепко схватил меня за руку и изо всей силы потащил вниз.

– Быстро!

Теперь и я слышала нарастающий гул. Самолеты с белыми звездами на фюзеляжах вынырнули из-за горы Санаксан. Реакция летчиков была мгновенная: заметив бегущих по лестнице людей, они обстреляли нас из пулеметов. Десятки бомб посыпались на дворец Манвольдэ. Мы упали, прижались к стене. Потом снова бежали. Когда оглянулись – увидели: от прекрасного дворца, от стен и башен, от мраморных лестниц, остались груды щебня. Аверьянов поднялся в полный рост и погрозил кулаком уходящим на юг самолетам.

Все произошло так быстро, что мы долго не могли прийти в себя. Меня била нервная лихорадка, он успокаивал. Зачем этот варварский акт?.. Тысячу лет простоял благородный крылатый дворец, его не тронули даже сонмища жестоких завоевателей, и вот кучка американских негодяев, то ли по собственному тупому произволу, то ли по приказу своего начальства, разбила вдребезги драгоценнейший исторический памятник, смела его с лица земли. Может быть, именно через дворец Манвольдэ проходит черта жизненно важных интересов Соединенных Штатов?!

Потрясение было так велико, что я дала себе обет осмотреть все памятники Сеула (пока их не разрушили американцы), сделать фотоснимки и подробные словесные зарисовки. Эти грязные парни продолжают играть без правил, и атомную бомбу не постесняются сбросить… Произведения искусства всегда представлялись мне хрупкими, и я всякий раз удивлялась, как сохранились полотна великих мастеров, фрески, статуи, пройдя через жернова многочисленных войн и социальных потрясений. Американские летчики сбросили бомбы на Дрезден, но Цвингер с его галереей каким-то чудом уцелел. Говорят, американские пилоты неправильно рассчитали и первые бомбы швырнули не на Дрезден, а на Прагу, где немцев уже не было. Многие жители Праги погибли от американских бомб.

Когда мы приехали в Сеул, он еще дымился. На улицах на каждом шагу загораживали дорогу обгоревшие американские броневики, танки, орудия, автомашины. Трупы успели убрать, но следы жестоких боев остались. Пустые глазницы окон, черные от копоти стены. Это был огромный город, в котором, как и в Чанчуне, наряду со старинными дворцами и буддийскими храмами преобладал архитектурный стиль «Азия над Европой», внесенный японцами. Стены, ограды были оклеены воззваниями Народной армии. Дома поднимались по склонам холмов, заполняя все видимое пространство. На улицах пусто – все куда-то попрятались, и только на базаре, захватившем несколько кварталов, уже шла бойкая торговля виски и новеньким американским армейским обмундированием и офицерским шелковым бельем фирмы Дяди Сэма.

Подростки с ящиками под мышкой на «райском базаре» у ворот Намдэмун басовито выкрикивали:

– Кимбаб! Ким-ба-а-б!

Мы решили узнать, что это такое. Купили кимбаб: рис, завернутый в листовое мясо. Здесь, на базаре, можно было наблюдать женщин, сидящих на корточках перед огромными деревянными чанами, в которых лежали вареные яйца, бисквиты, сигареты; у многих женщин к спине был привязан грудной ребенок.

На окраинах, в сопках, вдалеке от реки Ханган, сплошными рядами стояли халупы, сколоченные из фанеры: окна заклеены бумагой, на крышах – ржавая жесть. Здесь не знали, что такое водопровод. Костлявый высокий кореец тащил тачку с жестяными банками, кричал на всю улицу по-японски:

– Мидзу! Вода!

В этих трущобах по ночам не светилось ни одного огонька – сюда не доходили электрические столбы.

Пользуясь тем, что хозяева брикетной фабрики сбежали, население запасалось угольными брикетами. Оказывается, это основной источник тепла и зимой и летом. Зимой спят на канах – лежанках, которые здесь называются «ондор». Зимы в Сеуле, как узнала, очень холодные, снежные, ветреные. А мне-то Корея представлялась чуть ли не субтропическим раем.

Некогда в Маньчжурии я коллекционировала деревянные и нефритовые печатки пленных японских офицеров. Здесь, в Сеуле, удовлетворяя страсть к коллекционированию, решила собрать коллекцию петличек и погончиков, сорванных американскими офицерами со своих мундиров при поспешном бегстве. Любопытно иметь такую коллекцию, раз уж оказалась на тропе новой войны! Чьи вот эти капитанские погоны? Может быть, Маккелроя?.. Теперь все возможно…