Текст книги "Воспоминание об Алмазных горах"

Автор книги: Мария Колесникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

Ощущение непрочности жизни не покидало ни днем ни ночью. Американская авиация то и дело совершала массированные налеты на Сеул. Рушились дома, гибли люди. Иногда летчиков сбивали. Их вели по улицам, подгоняя дулами автоматов. Они бежали трусцой, подняв руки, как бы умоляя о пощаде, откровенно признавая свое поражение. На них были добротные комбинезоны или же блестящие кожаные куртки. Этих парней из 5-й американской воздушной армии волнами насылали из Окинавы, где Макартур в свое время построил авиабазы. Пленным устраивали пресс-конференции, и они охотно отвечали на вопросы корреспондентов, раскрывая самые сокровенные секреты своего начальства, резко осуждая свое правительство, свой сенат, своего президента и Макартура. Нас с Аверьяновым пригласили на одну из таких публичных пресс-конференций, и я долго не могла избавиться от чувства гадливости. Они были наглы, но трусливы. «Мы телята в общественной скотобойне» – их любимое выражение. Да, Макартур дал приказ: «Стереть с карты все города Северной Кореи». Вот, мол, и приходится бомбить Пхеньян.

Десятки бомбардировщиков Б-29 и истребителей чуть ли не каждый день делали налеты на Пхеньян, разрушили тысячи домов, Первую народную больницу, политехнический институт. В Вонсане уничтожили свыше четырех тысяч зданий, убили около двух тысяч жителей, среди них триста двадцать пять детей.

Над ребристым зеленым куполом бывшего центрального правительственного здания Ли Сын Мана развевался флаг КНДР. В правом крыле здания размещался штаб Народной армии. Здесь я и нашла Ли Ин Суль, ту самую, которая сопровождала нас в поездке к Алмазным горам. Обычно сдержанная, она кинулась мне на шею. Потом представила мне девушку, которая как две капли воды была похожа на нее – круглолицая, курносая, всегда улыбающаяся:

– Ли Гён Дже.

– Твоя сестра? – удивившись их схожести, спросила я.

– Да, мы очень похожи.

Так и не поняла, находятся ли они в родстве.

– Гён Дже будет сопровождать вас, если захочется пройтись по Сеулу. Она хорошо знает Сеул, так как родилась здесь, в районе Ендунпхо.

На Гён Дже была военная форма – зеленая гимнастерка с погонами сержанта, подпоясанная широким ремнем, темно-синяя юбка, аккуратные сапожки. Из-под высокого кепи с красной звездочкой выбивались пряди черных волос. На боку у нее висела кобура с пистолетом. Кореянка мне понравилась.

– Заходите ко мне в гостиницу, – дружески сказала я.

Гостиница называлась «Ханган». Номера здесь были фешенебельные, но на японский манер: циновки, ширмы, низкие столики и горы круглых плоских подушек. На столиках лежали японские иллюстрированные журналы. Можно было подумать, будто японцы и не выезжали отсюда. Рядом было кафе «Липа», где мы иногда завтракали и ужинали.

Вишневые деревья уже отцвели. Парки были огорожены высокими стенами. Там безмятежно дремали синие матовые пруды, радовали глаз уютные лужайки, клумбы с пионами и розами. Некоторые дома забрались в ущелья. Как ни странно, до сих пор сохранились вывески магазинов, кафе, ресторанов, учреждений, сделанные японскими иероглифами. Вывесок на корейском языке не было.

В Сеуле преобладал мышиный цвет. Вдалеке серые до черноты цепи гор, серые дома. Широкие, прямые улицы с каштанами и платанами. Серые городские ворота с зубчатой крепостной стеной и угловатыми башнями. Серые двухэтажные коттеджи; тут имелись роскошные кварталы Хехва и Тонбинго – для богатых.

Я впервые попала в этот город, но он был овеян для меня романтикой биографии одной корейской женщины, которая жила в прошлом веке и которую убили японцы. О ней глухо писал еще Пьер Лоти, один из любимых мной писателей. Ее звали Мин Мёнсон. Да, так ее звали. Мин представляется мне в пышной кисейной юбке, перехваченной выше талии золотым пояском с «крыльями золотой цикады», в красной бархатной кофте, с небольшой золотой короной, усыпанной бриллиантами, на голове. Она была императрицей. И главной пружиной дворцовой жизни той поры. Ее рысьи глаза, то добродушные, как у дремлющей кошки, то темно-зеленые от гнева, имели какую-то власть над последним императором – ваном Кореи Коджоном: он слепо доверял ей. Мин Мёнсон стала женой вана Коджона, когда он еще не достиг совершеннолетия. Мин Мёнсон и ее родственники захватили управление страной. Властолюбивая правительница хотела сделать свою страну сильной, возродить ее с помощью других стран. Против нее поднял восстание бывший регент, сторонник изоляционизма. Но восстание было подавлено. Правительство Мин металось между китайцами и японцами, видя в них главную опору. Сторонники японской ориентации устроили государственный переворот, Коджона и Мин Мёнсон схватили на банкете и заперли во дворце. Видных сановников казнили. Но переворот был подавлен с помощью командующего китайскими войсками Юань Шикая. Юань Шикай сразу же установил в Корее диктаторский режим. Он получил звание генерального резидента. Началось засилие китайцев в стране. Мин Мёнсон стремилась избавиться и от китайцев и от японцев, не хотела, чтобы Корея находилась в вассальской зависимости от кого бы то ни было. А Япония не собиралась мириться с безраздельным господством в Корее Юань Шикая. Началась японо-китайская война. Японцы победили. Юань Шикай бежал, переодевшись в женское платье.

В Корее японцы создали группировку японофилов, сформировали из них, вопреки воле императора, марионеточное правительство, которое занялось «реформаторской» деятельностью: запретило корейцам носить их традиционные белые одежды, курить большие трубки с длинными чубуками, носить корейские прически и тому подобное. Одним из лидеров японофилов был некто Ли Сын Ман, молодой человек лет двадцати двух. Он родился в дворянской семье, с помощью высокопоставленных родственников и друзей добился назначения членом Тайного совета при ване Коджоне. Мин его ненавидела. А когда поднялся ропот населения против реформ японофилов, разогнала их, запретила Ли Сын Ману появляться во дворце, отменила конституцию, которую навязали Корее японцы.

Японский посол решил устранить Мин. Ночью 8 октября 1895 года японские наемные убийцы при поддержке японского военного отряда, насчитывавшего четыреста солдат, ворвались во дворец, схватили спящую императрицу и за волосы втащили в тронный зал. Здесь ее безжалостно зарезали в присутствии японского посла генерала Миура и пяти корреспондентов наиболее влиятельных японских газет. Ван Коджон с наследным принцем бежал в русское посольство, где прожил целый год. Он даже намеревался перебраться в Россию, но побег не удался.

Сторонники Мин, заподозрив Ли Сын Мана в причастности к убийству императрицы, схватили его и приговорили к бессрочной каторге. За Ли Сын Мана вступился японский посланник в Корее Хаяси: он в ультимативной форме потребовал от вана Коджона освободить каторжника. Коджон сдался: заменил Ли Сын Ману бессрочную каторгу семилетним тюремным заключением.

Выйдя в 1904 году из тюрьмы, Ли Сын Ман по совету своего воспитателя – американского миссионера Аппенцеллера уехал в Соединенные Штаты, принял американское подданство, сделался американцем. Окончил Вашингтонский университет, аспирантуру Гарвардского университета и получил степень магистра искусствоведения, а в Принстонском университете – степень доктора философии. Женился на американке и стал в Штатах «своим человеком».

А в Корее в это время разыгрывался последний акт корейской трагедии: японцы принудили вана Коджона отказаться от престола «в пользу японского императора». Когда Коджон вздумал протестовать, японские генералы выхватили сабли и приставили их к горлу императора.

Так в 1910 году совершилась аннексия Кореи.

Ну а Ли Сын Ман, отбросив и философию и искусствоведение, вернулся сюда в роли американского ставленника, марионеточного диктатора. Дождался своего часа. Пусть поздновато, власть есть власть… Но, как любят говорить японцы, большим хвостом трудно махать…

Пьер Лоти видел Коджона сразу же после убийства японцами Мин Мёнсон. Вот как он изобразил эту встречу:

«Перед этим фоном цвета слоновой кости, богато вышитым цветами, птицами и бабочками, появились перед нами император и наследный принц, оба стояли в торжественной позе, каждый опустив руку на маленький стол, отец – одетый в желтый, императорский, цвет, сын – в вишнево-красный. Их великолепные платья, затканные золотом, с фалдами, напоминающими надкрылья, были в талии перевязаны поясами, затканными каменьями… Лицо императора было бледно как пергамент, но он приветливо улыбался; глаза маленькие, подвижные и оживленные; много благородства, ума и доброты в выражении лица. Принц же, напротив, с жесткой маской вместо лица, с видом озлобленным и раздраженным, с трудом, казалось, выносил наше присутствие…

…Ах, этот старый дворец, в котором умерла под ножом императрица и который с ужасом забросили после ночи убийства!.. Итак, император не мог больше выносить жизни в этом дворце, где ему чудились окровавленные руки без тел, которые копошились вокруг него, как только наступала темнота, и он приказал выстроить тот маленький современный дворец на противоположном конце Сеула, возле европейской части города…»

Это пластичное описание некогда казалось мне просто литературой. Я не верила ни в Сеул Пьера Лоти, ни в убийство императрицы, ни в то, что Пьер Лоти посетил маленькую комнату, где произошло убийство, А теперь я сама очутилась в Сеуле. Видела огромный роскошный собор на холме, где когда-то молились корейские христиане, и старый дворец, такой неприметный в сутолоке больших серых домов. Был еще один дворец, с громадными зданиями, с тронным залом, с воротами, увенчанными черными башнями. Очень старый дворец, давно заброшенный. Над ним поднимались серые скалы и темные леса – все, как у Пьера Лоти.

Я была теперь навсегда приобщена к этому. Мы с Аверьяновым бродили среди дворцовых павильонов с двухъярусными черепичными крышами, с террасами и мраморными ступенями. Павильон для пиршеств Чухабру, совершенно открытый для взора, словно большая филигранная игрушка. И тронный зал дворца Кёнбоккуп, с колоннами, с расписным потолком… Человеку очень важно быть приобщенным к прекрасному, экзотическому, к причудливой эстетике того или иного народа. Архитектурные ансамбли – своеобразная музыка истории. Или, как говорил Гоголь, летопись мира… Химерические башни крепостных ворот Китая; крылатые пагоды и храмовые ансамбли Японии; белые усеченные пирамиды монастырей Тибета, словно гигантские снежные глыбы на краю пропастей; величественные пещерные храмы Индии и Цейлона – я включена в своеобразную эстетику этого мира, должна понимать и любить его, восхищаться им. Если западники в своих эстетических представлениях идут от раннеэллинистического индивидуализма к римскому универсализму, то мы, восточники, еще многое не осмыслили, не разгадали, и все эти колоссальные ступы, пагоды, дворцовые ансамбли, пещерные храмы лишь поражают наше воображение.

Мне хотелось постичь некий субъективный дух стран Дальнего Востока, Восточной и Юго-Восточной Азии, Индии, их универсализм и индивидуализм, народные верования, учения, традиции, религиозную практику, канон, фатимизм. Субъективный дух укореняется прежде всего в искусстве и в религии. И в архитектуре. Она, архитектура, как универсальная сфера человеческой деятельности, прежде всего поражает нас в той или иной стране. Она не только материальная среда, но и особый вид общественного сознания. Ведь по древним сооружениям мы в состоянии определить многое, даже психологию людей прошлых веков. И если искусство, литература – в самом деле душа народа, то я пыталась поймать эту душу, потрогать ее руками.

Через несколько дней в Сеуле мы получили «Правду», где комментировалось недавнее выступление Даллеса по доводу приемов войны, которые должна применять американская армия:

«Я одобряю бактериологическую войну, применение газа, атомной и воздушной бомбы. Я не могу выражать сочувствие ни больнице, ни церкви, ни школе, ни любому населенному пункту. Благотворительность по отношению к какому-либо коллективу означала бы лишь лицемерие».

Самый сильный налет на Сеул мы пережили 16 июля. Пятьдесят бомбардировщиков Б-29 свыше часа без разбора сбрасывали на город бомбы. В одном только районе Рёнсан, где находилась наша гостиница «Ханган», погибло свыше тысячи человек, столько же получили тяжелые ранения. Весь район превратился в руины. Наверное, американцы сожгли напалмом не менее полутора тысяч жилых домов. Мы в это время находились на танкодроме. А когда вернулись в город, не нашли своей гостиницы. От нее осталась груда кирпичей. Квартал Кахве также превратился в кучи дымящихся камней.

Танкодром как бы прикрывал Сеул с востока. Он находился между шоссе и железной дорогой, которые вели к морскому порту Инчхон. Здесь же располагались кратковременные курсы для танкистов. Мы поселились в канцелярии.

Прошло два с половиной месяца нашей жизни в Сеуле. Ни сон, ни явь. Далеко на юге, у города Пусана, на реке Ноктонгон завязались жестокие бои. Погиб начальник Генерального штаба Народной армии Кан Гон, которого я как-то видела в штабе еще в Пхеньяне. Говорили, будто американская авиация стала делать постоянные налеты на китайскую территорию, бомбили Андунь и железнодорожную станцию Далидзы. Советские летчики сбили над Андунью несколько десятков бомбардировщиков Б-29.

Я видела карту, которую нашли у взятого в плен американского офицера. План десантной операции: все западное побережье Северной Кореи и корейско-китайская граница усеяны атомными грибами-взрывами, и совсем рядом советская территория, Владивосток. Так и было помечено: «Bombes atomiques». Да, тут была широкая задумка: на восточный берег Кореи высадить американскую дивизию морской пехоты и стотысячную армию Чан Кайши; на западное побережье – еще одну американскую дивизию и четыреста тысяч чанкайшистов. Эти силы должны были, по замыслу Макартура, закрепить успех после массированного атомного удара: семь атомных бомб!

– Как вы думаете, сбросят? – спросила я у Сергея Владимировича.

– Нет, – уверенно ответил он.

– Почему?

– Побоятся Советского Союза. У нас ведь тоже есть атомные бомбы. Но большой наступательной операции нужно ждать. Ли Сын Ман, по сути, выбыл из игры – он разбит. Американцы ведут разведку боем. Главные их силы, отборные дивизии, ждут сигнала. А силы те, но скромным подсчетам, превышают все, что было задействовано Соединенными Штатами за весь период второй мировой войны в Азии, Африке и Латинской Америке!

Мне стало страшно.

– Значит, полезут?

– Уверен! Война в Корее – не просто конфликт. Это мировой бой коммунистическим силам. Корейская война с каждым днем превращается в международный фронт. Говорят, Трумэн отменил семьдесят тысяч законов, распоряжений и президентских указов рузвельтовского периода. «Новый курс» Трумэна – это «Тактика сдерживания коммунизма» во всем мире. Только на «сдерживание коммунизма» в Греции и Турции пойдет почти полмиллиарда долларов. А от Кореи не отступится. Некоторые из американских политиков считают, что в Корее-де решается коренной вопрос: быть или не быть коммунизму ведущей силой в мире.

Не нужно, конечно, думать, будто мы только и были заняты тем, что осматривали старинные дворцовые ансамбли и предавались умствованиям по поводу развития художественного мышления корейцев. Военная жизнь шла своим чередом. Когда не было ливней, американская авиация бомбила Сеул, и мы отсиживались в бомбоубежище. Но основное время мы с Сергеем Владимировичем, как и в Пхеньяне, проводили на танкодроме, на краткосрочных курсах офицеров-танкистов. Сейчас больше приходилось заниматься такими вещами, как эвакуация подбитых танков, срочная техническая помощь. Офицеры были из вчерашних солдат, и с ними приходилось начинать «с самого начала». Правилам вождения Сергей Владимирович тренировал их в специальном классе, в креслах, рядом с которыми были смонтированы рычаги управления и контрольные приборы.

Я твердо вжилась во всю эту «железную» премудрость и даже прониклась ко всему живым интересом.

Это случилось 15 сентября. Западный порт Инчхон находился совсем близко от Сеула. Туда вела железнодорожная линия. На этом же направлении находился танкодром, где мы проводили занятия с молодыми офицерами. Красно-бурая лощина. На путях – покореженные составы, огромные черные платформы с японскими иероглифами, остовы машин. Но именно эту лощину американцы выбрали для высадки пятидесятитысячного десанта с артиллерией, пушками, бронетранспортерами. Десант под прикрытием трехсот кораблей и пятисот самолетов высадился в Инчхоне и двинулся прямо на Сеул. В этот же день и в этот же час на юге, с пусанского плацдарма, перешла в наступление 8-я американская армия, переброшенная из Японии.

Мы еще не знали, что Макартур зажал Народную армию в тиски. Он бросил в Корею все сухопутные, военно-морские и военно-воздушные силы, находившиеся в районе Тихого океана. В Пусане высадились войска Англии, Франции, Австралии, Канады, Турции, Бельгии, Новой Зеландии, Филиппин, Таиланда, Колумбии, Голландии, Греции, Эфиопии, Южно-Африканского Союза и даже крошечного Люксембурга. Эта империалистическая свора, имевшая двадцатикратное превосходство, навалилась всей тяжестью, своей техникой на еще не окрепшую Народную армию. Руководство всеми войсками принял на себя генерал-лейтенант Уоркер.

В первые же часы американского наступления полк морской пехоты Народной армии, оборонявший подступы к Сеулу, понес тяжелые потери. Мы еще не подозревали, что окружены со всех сторон, находимся в ловушке.

Когда над городом появились американские самолеты, мы с Аверьяновым находились на танкодроме. Заслышав густой, низкий рев авиационных моторов, все кинулись в укрытия. Сидели в подвале дома, смотрели в оконца.

– Летят с моря, – сказал Квон. – Не нравится мне это…

Летчики не обошли танкодром стороной: сбросили фугасные бомбы и напалм. Вокруг бушевало пламя. Правда, танки и самоходки успели завести в капониры, накрыв маскировочными сетками, но все же было несколько прямых попаданий. Машины загорелись. Самолеты снова и снова шли в пике, кидали бомбы, строчили из пулеметов. По самолетам яростно били зенитки. Острый запах гари проникал в наше убежище: стекла повылетали. Мы давились дымом.

Нам показалось, что налет кончился. Выбрались из подвала. Стали тушить пожар. Мы уже собирались сесть в «виллис» и ехать в гостиницу, когда прибежала взволнованная радистка Сон и сообщила, что сюда идут американские танки и бронетранспортеры.

– Поезжайте в город, – строго сказал мне Аверьянов. – Быстро!

Но я не сдвинулась с места.

– А кто будет переводить?

– Нечего тут переводить. Все и так понятно.

– Никуда я не поеду.

– Я приказываю! – Его лицо побелело от гнева. Он махнул рукой и зло выкрикнул: – Ладно! Переводите! Пусть немедленно создадут штаб подвижной группы. В группу надо включить танковую роту, взвод автоматчиков и бронетранспортер со снарядами. – Мне сказал: – В случае чего ныряйте в убежище или же катите в город…

Я осталась у «виллиса». Шофер Пак невозмутимо сидел на корточках, привалившись к переднему колесу. Наконец спросил почему-то по-русски:

– Товарищ Вера, ехать или не ехать в город?

– Заведи машину в укрытие. Никуда не поедем.

Чем я руководствовалась в эти минуты? Страха за себя не испытывала. Был страх за Сергея Владимировича. А он не хотел оставить Квона и этих людей без своих советов в тяжелой ситуации.

…Танки шли по обе стороны полотна железной дороги. Они преодолели главный оборонительный рубеж и теперь ползли неторопливо, сотрясая металлическим лязгом гусениц землю. Они заняли всю лощину, и в бинокль хорошо были видны автоматчики на броне. Головной танк двигался по шоссе. Орудия танков молчали. Молчали и пушки народоармейцев. Я ничего не понимала. И если вначале танки двигались колонной, то вскоре они перестроились в боевой порядок. (Я теперь кое-что смыслила в этом.)

Головной танк шел по шоссе. Судя по всему, они экономили снаряды, хотели прорваться к Сеулу без стрельбы.

Внезапно тугая тишина лопнула. Заговорила батарея противотанковых орудий. Гул рвущихся снарядов нарастал. Однако снаряды не причинили танкам никакого вреда. Головной танк приостановился, сделал несколько выстрелов, и одна из противотанковых пушек перевернулась вверх колесами.

В лощине, как на киноэкране, развертывался бой.

Американские танки открыли шквальный огонь. Били термитными снарядами, поливали окопы огнем из крупнокалиберных пулеметов. Но вот один танк завертелся на месте, вспыхнул. Второй клюнул носом; видно было, как там откинули оба люка, из них вырвалось пламя, потом черный дым окутал все. Наверное, работа бронебойщиков. Или машины взорвались на фугасках.

И только головной танк продолжал упорно налезать на заграждения и противотанковые рвы. Уступом за ним двигалась еще одна машина.

– Да что они, заколдованные, что ли?! – не выдержал Аверьянов. – Прорвались!.. Квон, Квон! Пора вводить группу…

Танки прорвались через все заграждения и теперь стремительно надвигались на нас, сотрясая металлическим лязгом гусениц землю…

Две зеленые фигурки со связками гранат выпрыгнули из окопа и смело побежали навстречу американским танкам. Бежали не сгибаясь. Бинокль дрогнул в моих руках: я узнала их! Ли Ин Суль и Ли Гён Дже… Они, они… Если бы можно остановить их! Я вскрикнула: девушки со связками гранат бросились под гусеницы. Обе машины круто повернулись на месте и замерли, их сразу же охватило пламя.

Будто сквозь плотный туман доносился голос Аверьянова:

– Танки Квона перешли в контратаку. Американцы не выдержали, повернули назад…

В памяти осталось просторное рыжее поле, на котором дымятся обгорелые машины. Острый запах гари. Пятнистые пушки. Разрушенное полотно железной дороги…