Текст книги "Воспоминание об Алмазных горах"

Автор книги: Мария Колесникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

2

С неослабевающим интересом следил Петр Ефимович за тем, что происходит в Монголии, где остались близкие его сердцу люди.

В тысяча девятьсот двадцать пятом году правительство Советского Союза, учитывая то, что демократический строй в МНР укрепился, что улучшилось международное положение этой страны, вывело свои войска из Монголии [10]10
  Войска, как известно, были введены туда в 1921 году по просьбе монгольского народного правительства Сухэ-Батора.


[Закрыть].

Но классовая борьба в Монголии не затихала. Здесь сохранились феодалы, крупные ламы, и они при поддержке иностранных ростовщиков устраивали мятежи, убивали руководителей Народно-революционной партии и правительства. Особенно активизировалась японская агентура; стараясь привлечь аратские массы на свою сторону, она повсюду проповедовала реакционную националистическую идею панмонголизма.

Лидер японской военщины генерал Танака, руководитель японской интервенции на советском Дальнем Востоке, призывал к политике «крови и железа». Он считал, что нужно немедленно захватить Маньчжурию, Монголию, Китай. Войну с Советским Союзом Танака считал крайне необходимой.

В этой обстановке монгольское правительство в тысяча девятьсот двадцать шестом году обратилось к Советскому правительству с просьбой командировать в Монголию для укрепления обороны страны Петра Ефимовича Щетинкина.

Щетинкин со всей семьей выехал в Монголию. Он испытывал горделивое чувство от мысли, что монгольское правительство пригласило именно его, Щетинкина, в качестве инструктора Государственной внутренней охраны (ГВО).

Жалел, что в спешке не смог проститься с Рокоссовским. По телефону ответили: товарищ Рокоссовский находится в командировке.

И вот, все в той же Кяхте, на границе, первого июля 1926 года произошла встреча, которая развеселила Петра Ефимовича.

На пограничном пункте он увидел Рокоссовского! Высокий, красивый и внешне спокойный, Константин Константинович щурился от яркого солнца и меланхолично хлестал себя прутиком по сапогу. Заметив Щетинкина, явно удивился и быстро пошел ему навстречу.

– Как вы-то очутились в этих краях, Петр Ефимович? – вместо приветствия спросил он.

– А вы?.. Звонил вам, сказали, вы в командировке, но не предполагал вас здесь встретить. Я ведь со всем семейством еду в Монголию, к новому месту службы. Жалел, что не смог с вами проститься.

– Представьте себе, я тоже еду в Монголию, к новому месту службы, и тоже с семьей!

Они расхохотались.

– Значит, едем вместе! – обрадовался Щетинкин.

– Выходит, так. Ждем машину. Должны подать две машины – так я полагаю.

– Боюсь, не подадут ни одной. Придется идти с караваном верблюдов…

– Ну что ж, хожено тут перехожено… Можно и на верблюдах, – добродушно отозвался Рокоссовский.

Машины все-таки подали. Что-то с одной из них произошло по дороге из Улан-Батора в Кяхту, и они задержались в пути.

Васса почему-то волновалась: заграница все-таки! И трое детей на руках. Вон куда завез их Петр! Степь и степь, без конца и края. Отары овец на склонах сопок. Вдали грозовой полоской синеют горы. Идут караваны медлительных верблюдов, нагруженных огромными тюками, сундуками, разобранными юртами. Пластаются орлы в вышине.

– Это что ж, и дальше так будет? – спросила Васса. – А тайга в здешних местах есть?

– Все тут есть, Васена. Тут на севере тайга повсюду. Погоди, Монголия тебе понравится. Особая страна. Я сюда вроде как домой еду – не знаю, почему так. Вначале казалось, будто тайгу люблю, где можно укрыться. А на поверку – открытый простор милее – скачи день и ночь.

– Тебе все скакать да скакать… Когда только угомонишься! Сорок, а ты все скачешь да постреливаешь. Столько лет живем, и все в походах.

– Время такое, мать, нельзя иначе…

Он знал, что Сухэ-Батор умер три года назад. Но остались Чойбалсан, с которым он, Щетинкин, провел не одну операцию на западе Монголии, и Хатан Батор Максаржав, по-прежнему занимающий пост военного министра.

А вот и горка, где они тогда простились с Хатан Батором… Щетинкин попросил шофера остановить машину, и они всей семьей поднялись на Прощальную горку. В лицо им ударил упругий ветер. Прощальная горка была каким-то особым местом: отсюда открывались необозримые дали, за ними синела полоса гор, а еще дальше – зубчатая линия голубых хребтов.

– Там, справа, Хангайские горы, – пояснил Петр Ефимович Васене, – обязательно съездим, красота необыкновенная!..

Ей, наверное, непонятен был его восторг. А он как бы заново переживал все то, что с ним приключилось в этой стране.

Автомобиль покатил дальше, в глубь чего-то необычайного. Степь, заросшая полынью и ковылем, сменилась долиной, пестревшей жарками и оранжевыми саранками. Это уже была пойма полноводной реки Толы.

И неожиданно поднялась, надвинулась, закрыла весь горизонт темно-зеленая лесистая Богдо-ула; на высоком холме белой пирамидой стоял храм, увенчанный золотым шаром. Шар, словно маяк, бросал ослепляющие лучи. А внизу, в просторной котловине, лежал необычный город из белых юрт, одноэтажных домиков и храмов с изогнутыми черепичными крышами. Эти красные храмы с маленькими круглыми окнами вызывали чувство тревоги, непонятной враждебности, ощущение другой, незнакомой жизни.

Щетинкина встретил начальник Государственной внутренней охраны Чимид, высокий узколицый монгол лет тридцати. Он был явно чем-то озабочен, скорее даже расстроен. Сказал через переводчика:

– Мы рады вашему приезду, товарищ Щетинкин. Очень рады. Но на Монголию навалилась беда. Не успели вас предупредить: во многих восточных районах свирепствует чума. Сегодня обнаружили случаи заболевания в кочевьях неподалеку от Улан-Батора… То ли все началось с чумных тарбаганов, которые являются разносчиками этой болезни, то ли это диверсия со стороны Маньчжурии или Внутренней Монголии. Бывали случаи, когда на нашу территорию специально выпускали из клеток зараженных зверьков. Находили даже клетки…

«Час от часу не легче! – испуганно подумал Щетинкин. – Всякое повидали, а с чумой встречаться еще не приходилось. Семью привозить, пожалуй, не стоило бы…»

В городе не было ни водопровода, ни канализации. Воду брали из реки и развозили в бочках на быках. Щетинкин знал, что в Монголии и раньше случались вспышки чумы. И всякий раз ранней весной. А сейчас в разгаре было лето. Чимид рассказал: когда в двадцать третьем году в Урге внезапно началась эпидемия брюшного тифа, русский доктор Шастин свез всех больных в двухэтажный дом на окраине города. Шастин сам заразился тифом. И в это время ламы подожгли дом, где находились больные. Преступников схватили.

Семья Щетинкиных поселилась в Консульском поселке, почти в центре города, в двухкомнатной квартире.

– Из дома не высовывайтесь! – строго наказал своим Петр Ефимович. – Вообще-то, уехать бы тебе, Васена, с детьми домой. Хочешь, в Троицкосавск отвезу?

– Вот еще, такой путь проделали – и домой? Шутка ли, сорвались с места, с детьми… – заупрямилась Васена.

– Смотри, мать, как бы не пришлось каяться, – предупредил ее Петр Ефимович.

– Авось пронесет беду, как не раз уж проносило…

– Веришь в чудо? Все-таки лучше бы уехать вам, пока еще не поздно, – уже мирно настаивал он.

Но Васса Андреевна твердо решила остаться.

– Ладно. Продукты и воду сам буду приносить. – Петр Ефимович обреченно вздохнул и неодобрительно посмотрел на жену: как она не понимает, что взвалила на него огромную ответственность?

Весть о том, что чума подступила к столице, что есть уже первые смертные случаи, быстро распространилась среди горожан. Началась паника. Монголы разбирали свои юрты и уходили в степь, в пади Богдо-улы. Люди боялись открывать рот: а вдруг обнаружится «меловый язык» – признак заболевания чумой! Раньше на базаре ведрами продавали тарбаганий жир, янтарно-желтый, словно топленое масло. Теперь базар опустел. От торговцев жиром шарахались в сторону. На окраине города, перед монастырями, да и на центральной площади запылали костры: огонь прогоняет заразу… К молитвенным колесам – хурдэ верующие опасались прикасаться. День и ночь в монастырях шли богослужения, чуму отгоняли ревом гигантских труб и воем раковин, били в барабаны. Страшны были темные ночи, когда сжигали зачумленные юрты и строения, трупы людей. Трупы сжигали и закапывали в землю. Больных размещали в черных майханах – палатках, никто, кроме санитаров, не отважился бы зайти в такой майхан. Да и санитары не очень-то охотно наведывались к больным. А если и заходили, то в просмоленной одежде, в масках и толстых перчатках. Некоторые оставались на несколько дней рядом с заболевшими детьми. На таких смотрели как на обреченных. Ни один лама не согласился помогать отряду эпидемиологов. Помогали армейцы.

Сотрудникам внутренней охраны удалось установить: чума пришла с востока, из Ундурхана!.. А вот откуда она пришла в Ундурхан?!

Выехали в Ундурхан. Опросы местных жителей дали очень мало. Впрочем, в Ундурхане почти никого не осталось – все убежали в степь. Один заболевший монгол, поняв, что смерть близка, влез на лошадь и скакал до тех пор, пока не вывалился из седла. Тут его и подобрали советские врачи.

Конечно же, установить, откуда приползла черная смерть, с определенностью не удалось. Этой тайной, возможно, владели два человека, обосновавшиеся в монастыре в городе Баянтумене: полковник Кодама и его помощник поручик Мурасаки. Они появились в Монголии с особым заданием, и не мог предполагать Петр Ефимович, что в скором времени ему придется встретиться с агентами японской разведки. Перед восстанием восточных монастырей они решили любыми средствами деморализовать население столицы, а также всего восточного края. Когда началась эпидемия чумы, высокие ламы стали повсюду говорить, что, мол, бурханы гневаются: нужно найти перерожденца богдогэгэна, вернуть Монголию к монархическому образу правления.

Через месяц все очаги чумы оказались погашенными.

– Словно гора с плеч. А ты, Васена, все же рисковая женщина! – уже шутливо говорил Петр Ефимович.

– Открытие сделал! – усмехнувшись, отвечала она. – Такие переходы вместе с тобой проделала, зимой, через тайгу, тыщу верст, да с младенчиком на руках – ни перепеленать, ни помыть… Как только и выжили! Да мужику этого не понять…

Он ласково провел ладонью по ее темным чалдонским волосам, сказал проникновенно:

– Все, все понимаю… Ты – настоящий друг и боевой товарищ…

Щетинкин решил навестить Хатан Батора Максаржава, который лежал дома с жестоким ревматизмом. Максаржав обрадовался Петру Ефимовичу.

– Гору давит снег, человека – старость, – сказал Максаржав.

– Так уж и старость! – подначил Щетинкин.

– Совсем расхворался. Но разве можно сейчас валяться на кошмах?

– Нельзя, – смеясь, ответил Петр Ефимович.

– Не верите… Со мной такое и раньше случалось, то ревматизм, то паралич… Я стал наподобие того утеса, который видел однажды в Гоби: ветер подует – утес начинает качаться. Качается, качается, вот-вот рухнет… А не падает. Мы утвердили пятилетний план комплектования армии, а его надо выполнять. За меня, Петр, не беспокойся: долго болеть не собираюсь!

– Мы вместе с Рокоссовским из Кяхты до Улан-Батора ехали, – сообщил Петр Ефимович.

– А! Он у нас теперь инструктор 1-й монгольской кавалерийской дивизии.

Щетинкин знал это. В Монголию приехали другие инструкторы: Костенко, Хлебцов, Гордов, Поршнев, Хохлов, Конгелари, Кицук. Монгольская регулярная армия, по сути, только создавалась, и помогали ее создавать советские военные инструкторы, опытные командиры гражданской войны. Создавали по образцу Красной Армии, Да и саму монгольскую армию называли Народной Красной армией, или монгольской Народно-революционной армией.

Действительно, Максаржав вскоре поднялся на ноги, был бодр, деятелен. Как-то при встрече сообщил:

– По приказу правительства еду на курорт Худжиртэ. Военный министр не имеет права болеть. Только зачем товарищ Чимид ко мне сотрудников внутренней охраны решил приставить? Спрашиваю, а он поясняет: мы уже предотвратили два покушения на вашу жизнь, военного министра положено охранять.

– Чимид прав, – серьезно сказал Петр Ефимович. – Он даже попросил меня сопровождать вас до Худжиртэ.

Максаржав обрадовался:

– Ну, если так… Заодно и сам полечишься.

– Да я вроде здоров.

– Нам всегда так кажется. Застой крови происходит от сидения в кабинете. А застой крови ведет к болезни. Целебные источники Худжиртэ излечивают «сто болезней» – так считается.

Они в одной машине выехали на запад, в Хангайскую сторону. Где-то там, в отрогах Хангайского хребта, находился знаменитый курорт Худжиртэ. С Петром Ефимовичем был его переводчик.

Собственно, мысль организовать негласную охрану членов народно-революционного правительства принадлежала Щетинкину. Кое-кто протестовал: дескать, не нарушим ли демократию? Мягко, но настойчиво Петр Ефимович объяснил: подставлять под пули врага руководителей государства – величайшее преступление перед народом. Рассказал о покушениях на Ильича, об убийстве советских дипломатов. Скромному Максаржаву всякая охрана его особы казалась ненужной затеей.

– Стоит мне снять гимнастерку и шлем – ни один враг не отличит меня от других аратов. Кроме того, я всегда сам чувствую опасность. Привычка.

– На этот раз придется подчиниться, – серьезно сказал Щетинкин.

– Ну а если бы тебя стали охранять?

– Было бы смешно: я не член правительства и не министр.

…На далеком горизонте синеют плосковерхие хребты. Степь то синяя, как бока линяющего верблюда, то золотисто-желтая, то розовато-белая от солончаков, то бугорчатая от норок тарбаганов… Издали зверьки, стоящие на задних лапках, похожи на молящихся лам в желтых одеждах, они мелодично посвистывают, наверное предупреждая об опасности. То там, то здесь бьют целебные ключи подземных вод. Попадаются сухие многоярусные русла давно исчезнувших рек, заваленные большими каменными глыбами. Иногда из-за гранитных скал вываливаются желтые языки сыпучих песков или вдруг появляются барханы. Прямо по степи, без дороги, идут караваны верблюдов, тянутся длинные вереницы скрипучих двухколесных повозок, запряженных понурыми хайныками. Черные грифы, делая медленные круги в небе, высматривают добычу. Пасутся табуны коней. Попадаются каменные плиты, испещренные непонятными письменами, каменные черепахи и статуи, внушительные развалины неведомых крепостей и поселений. Дорога идет или по широкой лощине, или по волнистой степи, или же поднимается на невысокие перевалы. Здесь повсюду много черных базальтовых и серых гранитных камней. Иногда вдруг вздыбятся пористые базальтовые сопочки, напоминая о той эпохе, когда здесь ползла раскаленная лава.

Ночью останавливались прямо в степи, раскидывали майхан – палатку, пили чай, ели вареную баранину. Черное небо усыпано звездами. И какая первобытность простиралась вокруг! Ни огонька, ни звука… Чувствуешь себя один на один с планетой.

Максаржав словно бы не торопился к месту лечения. Завидев стойбище из нескольких юрт, останавливал машину, разговаривал с аратами, с наслаждением вдыхая дымок от тлеющего аргала. Заметив, что люди заняты выделкой шкур, велел раскинуть майхан, а сам пристроился к огромной кожемялке, которая приводилась в движение быком. Оказывается, он хорошо знал это дело. Баранью шкуру обрабатывали вначале растертой печенью или простоквашей, очищали скребком от мездры, а уж потом выделывали.

– Тут дело тонкое, – пояснял Хатан Батор Щетинкину, – у каждой шкуры свое наименование, и каждая шкура требует особого отношения. Возьми, к примеру, шир – это шкура коровы, или одага – шкура яка…

Петр Ефимович удивлялся, от восторга цокал языком. Князь Максаржав сам мастерил из кожи сбрую, седла, подстилки, ремни, знал, какую кожу нужно брать.

– Я имел свою кожемялку – эригулгэ, сам смастерил, похвастал он. – Цела до сих пор. Поедем в наш сомон – покажу.

До родного сомона Хатан Батора было все же далековато, пришлось бы повернуть на север и добираться вначале в Булган, так хорошо известный Щетинкину: именно в тех местах Щетинкин и Чойбалсан разбили остатки белогвардейских банд Унгерна. От Булгана до Хутаг-Ундур-сомона – родины Хатан Батора – было рукой подать. Щетинкину тоже хотелось побывать в Булгане, зайти в домик с крылатой крышей, в котором размещался их штаб. Конечно же, они проходили через этот Хутаг-Ундур-сомон, как проходили через ворота Булгана, который тогда чаще называли Вангийн-Хурэ, по имени монастыря. Но разве мог предполагать Щетинкин тогда, что именно здесь, в отрогах Хангая, родился его друг, полководец Хатан Батор? Цепкая на всякого рода топографические обозначения память сохранила многие названия. Он помнил, как отряд целых двадцать верст пробирался через узкое скалистое ущелье в горах Жаргалант и Борхут, в котором несла свои стремительные воды «железная река» Селенга. Самые непроходимые места: «ворота» рек Эг и Селенги… Да, он запомнил эти узкие щели, где не могут разминуться два встречных всадника. А там, где сливаются горные реки, существуют в горе Цонхлон пещеры: из них приходилось выкуривать унгерновцев…

– Ты знаешь эти пещеры? – удивился Максаржав. – Мы в детстве часто забирались туда, слушали рев оленей. Ведь тот, кто услышит олений рев, не стареет и долго живет – так нам говорили.

– Мне больше запомнилась Селенга: голодные партизаны выловили тайменя длиной два метра и весом тридцать килограммов! Отличная получилась уха на всех. А наш кавалерист ухитрился на одном крючке вытащить сразу двух тайменей!

Максаржаву захотелось взглянуть на знаменитый Орхонский водопад.

– Давно с ним не виделись. Он мне вроде близкого друга…

И трудно было догадаться, какой смысл вкладывает он в эти слова.

На прыгающих перед колесами автомобиля миражах, растекающихся по степи, покрытой ковылем, они медленно въехали в голубую Орхонскую долину.

Потом увидели водопад: большие и малые горные реки, слившись в один бурный поток, падали с двадцатиметровой высоты базальтовой террасы Орхонской долины. Это было впечатляющее зрелище: огромная масса прозрачной, как хрусталь, воды низвергалась в глубокий базальтовый каньон.

Они стояли на каменной площадке, ловили ртом прохладные брызги. А еще ниже, на самом дне каньона, виднелись высокие лиственницы.

По узкой тропке спустились к нагромождению черных камней. Максаржав отыскал родник. Напились. Вода по вкусу напоминала нарзан.

– Сила-то какая! – воскликнул Хатан Батор, не отрывая глаз от водопада. – Смотришь, и эта сила словно бы в тебя переливается. Мы в последний раз были здесь с моим юным другом – поэтом Нацагдоржем. Он смотрел, смотрел на водопад и произнес, будто угадав мои мысли:

«К сожалению, а может быть к добру, сказки о перерождениях – всего лишь сказки. Ну а если бы можно было перерождаться после смерти, я хотел бы переродиться в этот водопад!»

Помню, я пошутил:

«Целую вечность падать и разбивать водяной лоб о базальтовые камни?..» Просто хотелось знать, как этот юноша вывернется. А он, оставаясь серьезным, сказал:

«Мне нравится, когда природа проявляет себя через свою силу: ураганы, вулканы, водопады. Астрономы говорили мне, будто наша Земля, да и Солнце, все планеты падают куда-то в пустоту. Так что падать можно по-разному. Не падать, а низвергаться, проявляя свою силу», – вот как он выразился. И я с ним согласился. И тоже захотел после смерти перевоплотиться в водопад или в такую реку, как Улан-Гол…

– А где он, ваш друг-поэт, сейчас? – спросил Щетинкин. – Мне говорили, что он был комиссаром Управления внутренних дел, Нацагдорж…

– Он занимал многие посты. Был секретарем Сухэ-Батора, секретарем Военного совета. Учился в Ленинграде, в военно-политической академии. Недавно вместе с женой направлен в Берлин, в институт журналистики. Очень талантливый человек. Он имеет право перевоплотиться в этот водопад… Сейчас ему двадцать лет. Пусть никогда не потухнет его очаг…

– Двадцать лет?.. Я, кажется, припоминаю его. Он был членом Военного совета, носил гимнастерку с петлицами и фуражку со звездою. Узколицый такой, неулыбчивый.

– Я теперь часто думаю: самое великое счастье – быть молодым. Они ведь все молодые: и Сухэ-Батор, и Чойбалсан, и Нацагдорж… В чем их достоинство? Они как-то сразу правильно поняли ход истории. Смысл жизни, по-моему, в том и состоит: правильно понять ход истории и подчинить свою энергию и всего себя этому ходу… А я даже припомнить себя не могу в двадцать лет. Кем я был в ту пору? Никем. Занимался выделкой овчин. А ты?

– Плотничал.

…Когда машина поднялась на сопку, они увидели город! Необычайный город, обнесенный высокой черной стеной.

– Монастырь Эрдэни-дзу! – сказал Максаржав. – Здесь надо остановиться.

Вдали виднелись не то снежные вершины Хангая, не то кучевые облака. В широкой долине, окаймленной невысокими горами, дрожал перегретый воздух. Среди мелкосопочника паслись белые и черные овцы. Тут повсюду виднелись стада яков, отары овец, табунки верблюдов.

Это был самый старый и самый крупный монастырь в Монголии. Колыбель ламаистской религии. Его главный храм возвели на месте древней столицы монгольских ханов Каракорума.

Щетинкина поразили своей мощью высокие, выкрашенные в черный цвет и облицованные кирпичом крепостные стены монастыря. Стену прерывали внушительные, ступенчатые, сахарно-белые башни – субурганы, напоминающие шахматные фигуры. Субурганов было не меньше сотни, а может быть, и больше. От них веяло холодом и бесстрастием.

Въехали через ворота во двор, где находились десятки храмов и сотни монашеских домиков.

Машину сразу же окружили ламы в желтых шапочках. Позабыв о положенной им сдержанности, оживленно загалдели, обрадованные неожиданному развлечению.

Появился настоятель, массивный лысый старик в желтом халате и красной накидке.

Оказывается, они с Максаржавом давно знали друг друга.

Настоятель вызвался показать гостям свое монастырское «хозяйство». Он вел себя независимо, приезд военного министра не испугал его. Узнав, что Максаржав направляется в Худжиртэ, несколько оживился, стал давать советы.

Храмы были большие и маленькие, внутри помещений полки по стенам, на полках стояли бронзовые статуэтки бурханов разной величины – от крошечного божка до весьма крупных бюстов Будд, – лежали священные книги, культовые принадлежности. Повсюду висели красочные полотнища с изображением богдисатв. Тускло поблескивали медные молитвенные барабаны с выпуклыми буквами молитв на них. Такие же барабаны, только из бараньих шкур, с наклеенными на них молитвами, были приделаны у стен монастырей, под специальными навесами, это для простых аратов. Сколько раз повернется барабан (конечно, за соответствующую плату), столько раз молитва считается произнесенной и идущей к богу.

Настоятель Эрдэни-дзу Тумэн-багша слыл аскетом. Но национальный герой Монголии Хатан Батор – не просто гость, а почетный гость, и его надлежало встречать, соблюдая ритуал. Щетинкин видел, как настоятель приветствовал при встрече Хатан Батора: поднял свою грузную фигуру, протянул обе руки, повернутые по обычаю вверх ладонями.

Вначале пили чай с маслом, солонцами, с поджаренным пшеном для вкуса, с молоком; потом монахи-служки подали «белую пищу»: толстый слой пенок – урум, спрессованный творог – хуруд, сушеный творог – арул, монгольский сыр – и всего не перечесть. Перед Максаржавом и Щетинкиным поставили узорные серебряные чаши с молочными продуктами, уложенными затейливой горкой.

Петр Ефимович уже знал: когда Хатан Батор дотрагивается до угощения правой рукой, поддерживая ее у локтя или у кисти левой, то тем самым как бы свидетельствует – еда вкусная, премного благодарен. Этой наукой Щетинкин овладел без особого труда. Во время еды и питья разговор не велся. Был подан традиционный массивный бараний крестец с жирным курдюком. Максаржав с невозмутимым видом деловито отрезал от поданного ему крестца длинные ломтики мяса и раздавал куски всем сидящим за столом.

В серебряных пиалах, поставленных на голубые шелковые платки счастья – хадаки, подали молочное вино. Тут тоже имелась своя церемония. Подавал сам настоятель.

Только после сытного обеда завязался разговор.

– Намсарай, несмотря на трудные времена, не оставляет ваш монастырь своим вниманием, – сказал Максаржав. Намсарай, как уже знал Щетинкин, считался богом богатства, и Хатан Батор намекал, что Эрдэни-дзу продолжает процветать. – Но главное богатство Эрдэни-дзу, – продолжал он, – не тучные стада и отары овец, не табуны коней, которые, как доводилось слышать, у вас выгодно закупает китайская фирма Да Шинху, – при этих словах настоятель нахмурился, – а бесценнейшие сокровища религии: священные книги, статуи и картины великого Ундур-гэгэна Дзанабадзара, скульптуры главного алтаря…

Тень отчужденности постепенно сошла с лица настоятеля. Он перестал перебирать янтарные четки.

– Святейший хубилган! Надо строго следить, чтобы враги государства и желтой религии не растащили эти сокровища! – строго сказал Хатан Батор. – Особенно постыдно, когда книги и золотые бурханы продают иностранцам и заграничным фирмам.

Настоятель согласно кивал головой.

А Щетинкину вдруг показалось неправдоподобным, что сидит он в одной компании с тучным ламой, и лама тот – выходец из далекого Тибета, известный на всю Центральную Азию предсказатель-астролог. Вот уж подлинно: нужда заставит есть калачи…

– Я много слышал о буддийской энциклопедии человеческих познаний – Данджуре и Ганджуре, – продолжал свою речь Хатан Батор, – и хотел бы взглянуть на рукописи. Мне говорили, будто они перевезены из Да-Хурэ в Эрдэни-дзу.

Настоятель молитвенно сложил руки, коснулся ими лба. Его одутловатое лицо было невозмутимо.

– Этих великих божественных книг нет в моем монастыре, – твердо заявил он. – И никогда не было. Вас ввели в заблуждение, великий Хатан Батор чин-ван. Их следует искать в другом месте. Где? Не знаю.

Посожалев, что, по всей видимости, ему так и не доведется при жизни взглянуть на это чудо древней монгольской каллиграфии, Максаржав поднялся.

– Нам пора, святейший хубилган. Прощайте.

Уже в машине Щетинкин спросил:

– Говорили с ним о каких-то ценных книгах, он отказался показать их? Это очень важно?

– Очень. Ганджур и Данджур – сокровища монгольской культуры. Есть письмо от ваших ученых в адрес монгольского правительства. Книги надо найти. Вернемся в Улан-Батор – Чимид введет тебя в курс дела. Сейчас я по собственной воле провел глубокую разведку. Судя по всему, настоятель говорит правду: книг здесь нет. Но проверить не мешает. Жаль будет, если их ловкие люди переправят за границу.

Так впервые от Максаржава Щетинкин услышал о Данджуре и Ганджуре, неведомых драгоценных книгах, энциклопедии буддийских познаний. Признаться, он не очень-то придал всему этому значения: книги, да еще божественного содержания… Кому они нужны, кроме попов?..

Рядом с монастырем Эрдэни-дзу находились развалины древней столицы империи Чингисхана Каракорума, но их осматривать они не стали, а устремились в Худжиртэ.

Зеленую речную долину замыкали цепи гор. Повсюду были разбросаны серые и белые юрты. За оградой прямо из-под земли били горячие ключи, над которыми поднимался густой пар. По деревянным желобам текла целебная вода. Каждый желоб лечил «свою» болезнь – ревматизм, желудок, глаза. Водой умывались, пили ее.

В долине обитали издревле: нередко можно было увидеть плиточные могилы и курганы, оставшиеся от незапамятных времен. И те, древние, наверное, лечились на аршанах. Горячие источники были огорожены каменными стенами. Там принимали ванны, лежали, отдыхали, грели кости.

Военному министру приготовили отдельную шестиханную юрту. Рядом, в юрте поменьше, размещались охрана, его адъютант и переводчик Щетинкина.

– Будем с тобой жить в этой юрте, – сказал Максаржав. Щетинкин принял приглашение. Он должен был находиться какое-то время в Худжиртэ, понаблюдать, как сотрудники ГВО несут свою службу, бдительно ли следят за вновь прибывшими больными. Разумеется, в его обязанности вовсе не входило охранять военного министра, он мог лишь дать дельные советы. Но все равно он чувствовал ответственность за жизнь друга.

Это были хорошие дни тесного общения, воспоминаний о прожитой жизни. Мечтали и о будущем.

– Вот у вас говорят: «Добро пожаловать!» – сказал Максаржав. – А у нас это произносится: «Мориламу! – что значит: «Шествуйте на коне!» А ведь настанет время, и кочевник слезет с коня, перестанет быть кочевником. Я предвижу это…

Чаще всего вели политические разговоры, и это была большая школа для Щетинкина: он узнал о правых уклонистах, которые во главе с Дамба-Дорджи и Джа-Дамбой действовали против генеральной линии партии, стремясь повернуть Монгольскую Народную Республику на капиталистический путь.

– Враг изворотлив, – говорил Максаржав в гневе. – Некоторые ученые люди сравнивают марксизм с буддизмом. Правые целыми гуртами принимают в партию лам, специально засоряют наши ряды, цепляются за иностранные фирмы, душат свою кооперацию.

Подобные разговоры, разумеется, не способствовали выздоровлению военного министра. Да и Щетинкин возмущался, разгадав тактику правых, рассчитанную на то, чтобы разорвать союз Монголии с Советским Союзом.

Историю своей партии Щетинкин знал: правые всюду одинаковы! Вначале устраивают дискуссии, создают платформы, а потом стреляют из-за угла…

И все-таки ему следовало уехать отсюда. Сославшись на неотложные деда и еще раз проинструктировав сотрудников внутренней охраны, он простился с Максаржавом.

Трудно сказать, были ли в Худжиртэ попытки убить военного министра, но все обошлось. Его охраняли надежно. И все же, до того дня, пока Максаржав не вернулся в Улан-Батор, Щетинкин испытывал нервное напряжение.

– Я совсем здоров! – бодро заявил Хатан Батор. – А мне уж, признаться, показалось, что и родник высох, и камень треснул.

– Мы еще повоюем, дорогой Хатан Батор!

– Да, да. Пока молод – зубы белые, состарился – волосы белые. Но все равно твердишь: пусть тебя давят горы, но не дай раздавить себя почестям. Хочу поехать на родину, пожить, как все араты. Займусь выделкой кож.

В его голосе звучала радость выздоровевшего человека.