Текст книги "Воспоминание об Алмазных горах"

Автор книги: Мария Колесникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

Однажды среди примелькавшейся уже компании Катя увидела незнакомца. Он сразу приковал к себе ее внимание. Чувствовалась в нем какая-то значительность и несомненная индивидуальность. Его лицо дышало уверенностью, а серо-голубые глаза под смелым взмахом бровей были проницательны и умны. Его привел знакомый ей писатель из МОДПИКа.

– Екатерина Александровна, познакомьтесь с моим товарищем, – обратился к ней писатель. – Рихард Зорге, немецкий журналист-коммунист, он же Зонтер, печатается в «Коммунистическом Интернационале».

– Зонтер… Да, да, припоминаю. Так это ваши статьи сушили мне мозги в течение трех лет?! «Своеобразный характер возрождающегося германского империализма», «Империалистическая политика на Дальнем Востоке», «Дипломатия доллара» и так далее… – Катя рассмеялась.

– Будем считать, что мы знакомы уже три года, – с улыбкой ответил Зорге, крепко пожав протянутую Катей руку.

– Рихард хотел бы позаниматься русским языком, – снова обратился писатель к Кате. – Я вспомнил, что вы работаете корректором в типографии и, следовательно, самый грамотный среди нас человек.

Катя вопросительно посмотрела на немца.

– Да, это так… – серьезно подтвердил он слова писателя. – Хочу изучать грамматику.

– Я действительно корректор, но сильно сомневаюсь в своих педагогических способностях, – с юмором ответила Катя.

– Не отказывайтесь… – просительно произнес писатель. – Рихард не будет особенно взыскательным, – пошутил он.

– Да, да, я буду очень послушным и дисциплинированным, – сдержанно улыбаясь, сказал немец.

– Не знаю, что с вами делать… У меня очень мало свободного времени. – Катя неуверенно посмотрела на немца. – Разве что один раз в неделю? – Ей явно не хотелось ему отказывать.

– Очень хорошо! Я буду вам платить! – обрадовался Рихард.

– Что вы, что вы?! – замахала руками Катя. – Я не хочу, чтобы вы мне платили.

– Ну нет! Все должно быть строго по-деловому, – запротестовал он. – Это будет удобно и вам, и мне.

– Давайте так договоримся, – решительно сказала Катя, – я буду учить вас русскому языку, а вы меня – немецкому!

– Вы шутите? – с забавной подозрительностью спросил он.

– Вовсе нет! Я много лет изучала немецкий в школе, потом в институте, но так и не овладела им. Должна же я преодолеть свою инерцию.

– Ах так? Тогда я согласен, – с лукавой улыбкой проговорил Зорге. – Только уж не рассчитывайте на мою снисходительность: я строгий педагог.

Было очевидно, что Зорге остался доволен «сделкой». Писатель почувствовал себя «третьим лишним» и, тихонько посмеиваясь, отошел в сторону. Они этого не заметили.

– У вас очень уютно. Я давно не бывал в домашней обстановке, – сказал Рихард. – Вы живете одна?

– Да, – кратко ответила Катя. Ей показалось, что он излишне внимательным взглядом окинул комнату, и она почувствовала неловкость за убожество своего жилища. Старые разнокалиберные стулья, сильно подержанный, несвежий диван, стол, примитивная этажерка, набитая книгами. У окна притулился взятый напрокат видавший виды клавесин.

В Москве с жильем проблема. Квартира была сделана предприимчивой Катиной хозяйкой из пустого полуподвала. По приезде из Италии Катя сняла у нее угол. Потом хозяйка сильно заболела, и сестра увезла ее к себе в Ленинград. Так Катя оказалась обладательницей этой квартиры. Мебель, кроме клавесина, осталась от прежней хозяйки. Скудные средства не позволяли Кате сменить ее.

Рихард попросил разрешения посмотреть книги.

– О, Гете, Шиллер! – обрадованно сказал он. – Я научу вас читать их по-немецки.

Со страстью книголюба перелистывал страницы русской классики. Перебрал томики стихов: Блока, Ахматовой, Есенина, Пушкина, Маяковского. Наткнулся на альбомы и буклеты, привезенные Катей из Италии. Просыпал вложенные туда открытки, извинился.

– Издано в Риме? – удивленно проговорил он, листая альбомы.

– Да, я не так давно вернулась из Италии…

– Учились там?

Катя вздохнула, сказала ровным, каким-то бесцветным голосом:

– Я жила там с мужем, сначала на Капри, а потом на севере, в Мерано, это почти на границе с Австрией. Там я и похоронила мужа. Он долго болел.

– Ах вот что… – с нотой соболезнования в голосе тихо проговорил он и стал еще внимательнее рассматривать проспекты. – Я тоже бывал в Италии, – после некоторого молчания вдруг сказал он. – Это было в двадцать втором году. Проехал от Милана до Неаполя. Был в Риме, во Флоренции, в Венеции, в Неаполе, ну и конечно, в Помпеях! Уйма впечатлений.

– А я впервые узнала о Помпеях по картине Брюллова «Гибель Помпеи», – призналась Катя. – Картину сочла за красивую выдумку художника. И, только очутившись там, на месте, испытала настоящее потрясение. Оказывается, это было в самом деле. И вот, через две тысячи лет я хожу по улицам этого города, такого уютного, солнечного, поросшего знакомой мне с детства травой. Я чувствовала себя так, будто вернулась на далекую родину… Как вы думаете, почему нас так волнуют древние развалины?

– Я задавал себе этот вопрос, анализировал… – после некоторого молчания произнес Рихард. – Пришел к выводу, что человеку присуще докапываться до основ. Очевидно, в развалинах древности мы вольно или невольно ищем ответа на современные вопросы.

Он посмотрел с улыбкой на Катю.

Она почувствовала, как загорелись ее щеки, как учащенно забилось сердце. «Что это? Я хочу ему понравиться?» – поймала она себя на крамольной мысли. И тут же весело подумала: «Ну и что?!»

– Вы играете? – Рихард кивнул в сторону клавесина.

– Немножко, для себя…

Катя явно скромничала. В петрозаводской музыкальной школе их руководитель Юрий Александрович Шапорин отмечал незаурядные музыкальные способности своей ученицы Кати Максимовой. По окончании школы подарил ей на память свою фотокарточку, на обороте которой написал шуточные стихи:

 
Подыскивая рифмы, я впадаю в транс.
Но ваше имя, чуткая Катюша,
Дает моим стихам готовый ассонанс.
 

Мне стоит только написать:

Ю. Ш. 11 мая 1921 г. Среда. Петрозаводск.

Юрий Александрович теперь композитор и живет в Москве, и она, Катя, часто представляет себе свою встречу с ним.

Рихард стал «своим» среди друзей Кати. Но потребность в интимном общении все возрастала, соответственно увеличивалось количество уроков на неделе – они стали встречаться почти каждый день. Их неудержимо влекло друг к другу. Чередовались уроки русского и немецкого. Рихард добросовестно зубрил русскую грамматику и писал диктанты. Строго спрашивал с Кати заданное им по немецкой грамматике. Занятия проходили живо, весело. А когда утомлялись, Катя играла на стареньком клавесине фантазии и вариации любимого им Моцарта.

Рихард слушал музыку и задумчиво смотрел на Катю. В такие минуты ей казалось, что их души радостно перекликаются между собой.

Когда он долго не приходил, она испытывала томительное беспокойство, необъяснимую сладостную тоску. Наконец с ужасом поняла, что полюбила этого человека, очень сложного, загадочного, с героическим прошлым. Что за новые испытания готовит ей эта любовь? Может быть, отступить, пока не поздно? Сослаться на занятость и больше не встречаться? Когда Юрий Николаевич умер, ему было тридцать шесть, а ей – двадцать три. Сейчас ей двадцать шесть, а Рихарду тридцать пять. Но дело не в количественном соотношении лет. А в том, что ее чувство к Рихарду носит совсем иной характер. Перед ней был сильный, смелый человек… И вообще, кто-то сказал, что в любви много иррационального, и, наверное, не стоит гадать, почему ее так неудержимо влечет к этому человеку. Влечет, и все. И сопротивляться уже поздно.

Однажды, перелистывая книжечку стихов Маяковского, Рихард сказал Кате:

– Хороший поэт. – И прочитал:

 
Версты улиц взмахами шагов мну.
Куда уйду я, этот ад тая!
Какому небесному Гофману
выдумалась ты, проклятая?!
 

Сильно! Правда? Так о любви мог написать только человек больших страстей.

Катя улыбнулась.

– Ну вот, кажется, мои труды не пропали даром: ты свободно читаешь по-русски даже Маяковского!

Рихард оставался серьезным. Он продолжил:

– А я, как самый обыкновенный смертный, могу сказать лишь сухими словами: Катя, я люблю тебя…

Она молча спрятала у него на груди жарко вспыхнувшее лицо.

– Их либе дих… – прошептал он ей на ухо.

Когда у человека появляется надежда на что-то хорошее, ради чего стоит жить, удивительно, до чего он может стаять трезвым. Катя твердо решила начать жить заново. Взвесив все «за» и «против», она пришла к окончательному выводу: надо подаваться на какой-нибудь завод, где широкое поле деятельности и перспективы на продвижение. Она была слишком здоровым человеком, чтобы жить воспоминаниями и бесконечно предаваться меланхолии. От прошлого отгородилась глухой стеной. И только иногда по ночам на нее яростно набрасывались воспоминания и терзали сердце всякими печальными подробностями.

Знакомство с Рихардом буквально возродило Катю к жизни. Даже друзья заметили, что глаза ее сияют и она обращается с окружающими с какой-то новой веселостью, которой они раньше не замечали в сдержанной и даже несколько суховатой Кате.

Подала заявление об уходе. Вызвали в отдел кадров. Знакомый кадровик строго спросил:

– Что это вы надумали? Разве вам у нас плохо? Зарплата приличная, паек, работа интеллигентная, и типография престижная.

– Ухожу на завод! – торжественно объявила Катя.

Кадровик скривился:

– Интеллигенция сошла с ума! У всех на языке завод, завод… А спросите, что каждый из них умеет делать?

– Работать, – просто ответила Катя.

– Работать… – презрительно протянул кадровик. – Вот вы, например, на какую должность метите?

– На рабочую. Пойду к станку.

– Ну-ну, с богом! Обратно не возьмем… – И подписал заявление.

В типографии жалели об ее уходе. Устроили торжественные проводы. Рабочие подарили портрет Ленина, сделанный специально для нее.

А вскоре она устроилась на завод «Тизприбор» ученицей. Завод выпускал точные измерительные приборы – дифманометры, готовальни – и еще патефоны.

Катя не любила зиму, а, как назло, первая зима без Рихарда выдалась длинная, нудная. В марте во дворах еще лежали толстые грязные сугробы. И хотя днем солнце припекало по-весеннему и с крыш свисали тяжелые витые сосульки, по ночам крепко морозило. В ее полуподвале было холодно, неуютно. Дрова покупались на рынке, а на рынок бегать было некогда. Впрочем, она теперь целыми днями, а иногда и сутками пропадала на заводе. Завод целиком захватил ее своим трудовым ритмом, всеобщим энтузиазмом, ударничеством и соревнованием. Очень быстро освоила свое дело аппаратчицы и выдвинулась в передовые работницы. Люди нравились ей. С ними было легко. Несмотря на постоянную запарку (План, план, план! Пятилетку в четыре года!), они работали весело, без надрыва, жизнь воспринимали доверчиво и радостно.

Катя быстро завоевала их доверие и уважение, сумела стать своей в коллективе. Ее поставили бригадиром. Недаром в институте Вивьен поручал ей в учебных спектаклях роли современных героинь, очень женственных, обаятельных, но в то же время волевых, целеустремленных. Вивьен точно угадал ее характер: мягкий, жертвенный, но волевой, решительный. Такой она была и в бригаде – очень справедливой, отзывчивой. Теплоту ее отношения чувствовал каждый, кто с ней соприкасался. К ней обращались за советом, поверяли свои радости и невзгоды, приглашали домой на всякие семейные торжества, а если она почему-либо отказывалась, очень обижались.

Чуткий человек, талантливая актриса, Катя была хорошим психологом и умела найти подход к каждому.

Домой написала, что вышла замуж. Мать в своих письмах пыталась расспрашивать ее о житье-бытье, о Рихарде, но Катя отделывалась общими фразами: «Все хорошо, я счастлива, Рихард – человек хороший». Что она еще могла написать? Ее семейная жизнь, едва начавшись, тут же прервалась на неопределенное время.

Мысли о доме были приятно-волнующими. Они связывались с отпуском, с летом. Летом все соберутся под крышей родного дома. Приедет из Ленинграда Муся, это ее последний год учебы в Институте народного хозяйства. Таня – фельдшер-акушерка в петрозаводской больнице. Мечтает о медицинском институте. Так что они, три сестры, три «грации», выполняют завет матери о высшем образовании. Братья учатся в техникумах. «Все вышли в дело благодаря Советской власти», как любил говорить отец. Забыть бы свои трагедии и снова окунуться с беззаботной детской радостью в теплую атмосферу семьи. С прежней силой ощутить счастье хоть и трудного, но прекрасного детства. Как весело бывало у них в доме накануне Нового года! Новый год! Сколько воспоминаний, счастливых и хороших, сколько радостных надежд таили в себе эти два празднично звучащих слова! В первых числах декабря начиналась рождественская пора. В эти дни игрушечные магазины города украшали свои витрины в «рождественском стиле». Появлялись небольшие, нарядно украшенные елочки, появлялись коробки с елочными украшениями и золотыми хлопушками. Они, три сестрички, мечтали, что добрый Дед Мороз положит под зажженную елку куклы с «живыми глазами».

Начиналась настоящая елочная лихорадка. И Катя, закрыв глаза, представляла себе, как они с отцом идут в лес и в густом ельнике вырубают красивую пушистую елочку с большими коричневыми шишками. А дома их с нетерпением ожидают младшие.

А когда елка бывала уже установлена в крестовину, начиналось самое интересное. Вешали игрушки, блестящую мишуру, сахарные пряники в виде зайцев, дедов-морозов, снегурочек. Из цветной бумаги делали пестрые гирлянды. Командовала мама, сама превращаясь в веселую, шаловливую девочку.

А однажды она, Катя, послала Деду Морозу письмо… Как сейчас помнит тот вечер. Ей пятнадцать лет, и ее сердце ранено любовью. Она крадется к синему почтовому ящику, что висит на углу, и медленно просовывает в щель конверт, на котором написано только два слова: «Деду Морозу». «Ему» она писать не смеет, так пусть хоть Дед Мороз узнает об ее любви и, может быть, принесет ей счастье. Для того чтобы жить, человек должен надеяться.

Это было признание в любви к Юрию Николаевичу.

Мама всегда называла ее фантазеркой и говорила, что при таком характере ей, Кате, будет очень трудно жить.

Мать была чуткой, серьезной женщиной. Она воспитывала в девочках любовь к красоте, к поэзии. Знала наизусть много стихов, рун из «Калевалы», читала все, что могла достать в городе и купить по случаю на робкие средства. В скромной домашней библиотеке были Пушкин, Некрасов, Толстой, Тургенев. Она часто рассказывала им сказки, и они сидели настороженно-тихо, с круглыми глазами, шевеля губами в такт замечательным словам. В этих сказках добрый богатырь всегда побеждал злое чудище.

Мастерица на все руки, мать сама шила платья себе и дочерям, вышивала на пяльцах. Легким морозным узором на стекле ложились вышивки на концы полотенец, на наволочки, занавески. Белым по красному или красным по белому. Катя тоже пристрастилась к вышиванию.

Мать рассказывала им о трудностях своей работы учительницы в глухих, затерянных среди лесов и болот деревнях, куда неделями шла почта. О беспросветной нужде карельских крестьян, о голоде и страшных болезнях. Одна учительница на четыре класса. Школа – одноэтажная деревянная изба с двумя классными комнатами. В каждом классе по две группы. Дети одеты бедно, в домотканых рубахах и штанах, в одежке с родительского плеча. На шее обязательно крестик, за этим строго следил батюшка, преподававший закон божий.

Своими рассказами мать старалась внушить им, детям, волю к жизни, способность не теряться в любых обстоятельствах. И прежде всего старалась воспитать в них душевные качества, которые ценила превыше всего. Сама она была очень отзывчивой, но волевой, энергичной. Выйдя замуж за мелкого чиновника, Александра Стефановна (так звали мать) целиком отдалась семейной жизни.

Отец Кати, Александр Флегонтович Максимов, был чисто карельским человеком. В нем с детства сидел страстный охотник и рыболов. Все свободное от канцелярии время он отдавал лесу, рыбалке. А в семье один за другим пошли дети. В 1904 году родилась Катя. В 1905 году – Таня. После них появились еще трое, которые умерли в младенчестве. Последними были Муся и два сына – Валентин и Анатолий. Возникла необходимость в постройке собственного дома (до этого они жили в доме деда, отца матери).

Дом построили в 1910 году. Помог брат отца, ссудивший молодую семью деньгами в длительную рассрочку. Это был просторный двухэтажный особняк в самом центре города, между двумя небольшими, но быстрыми речками – Лососинкой и Неглинкой. Обе речушки, бурные, порожистые, впадали в Онежское озеро. В Лососинке водилась красная рыба, проникающая в нее из озера Лососиного, откуда речка брала свое начало. Отец часто ходил ловить семгу. Километрах в двух от дома вдоль города тянулась Петрозаводская губа – залив озера Онего.

Городишко был дремучим захолустьем. Много старинных деревянных церквей, лесопильный завод, одна мощеная улица. Дома тоже деревянные. Выделялись лишь губернаторский дом да каменные присутственные места, где работал отец. Был городской парк, в котором по преданию первые деревья посадил Петр I.

Город назывался губернским, а весь их Олонецкий край считался «подстоличной Сибирью», куда ссылали политически неблагонадежных. Первыми ссыльными были декабристы – поэт и публицист Федор Глинка и друг Лермонтова Николай Раевский. А в год рождения Кати в Олонецкую губернию был выслан Михаил Иванович Калинин.

Жители Петрозаводска, однако, очень гордились своим городом, овеянным легендами о царе Петре I. На заводах Петровской слободы выплавляли из местной руды железо, делали пушки, из которых палили по шведам. На озере Онего стоял флот Петра.

Родители завели свое хозяйство: купили корову и всякую другую живность, стали возделывать огород. Отец промышлял и охотой. У него была своя лодка, и он часто выезжал на острова, которых в Онежском озере было множество. Острова заросли густыми, непроходимыми лесами. Там водились белки, куницы, ондатры. Заманчивые места для охотников! В пятницу они, три сестрички, получали от отца задание: накопать дождевых червей к его приходу с работы. А в субботу он уезжал с ночевкой в лес, на озеро, и возвращался лишь в воскресенье вечером с нанизанными на кукан окунями. Зимой брал ружье и пешком уходил в свои заветные охотничьи места.

Про отца можно сказать, что он весь жил в лесу. К лесу приучал он и их, детей. Катю, как старшую, стал брать с собой в лес лет с пяти. Лес был рядом: прошел до конца городской улицы – и ты в лесу. Зелеными волнами поднимается он по склонам каменистых холмов. Среди темного ельника вдруг молнией блеснет тонкая белая березка. Элегически шумят густыми кронами могучие сосны. Отец знал в лесу все потаенные тропинки, причудливо извивающиеся среди гранитных валунов и изумрудно-зеленого мха, знал, где растут грибы, брусника, морошка, голубика.

Домой возвращались с полными лукошками грибов или ягод. Лес для нее, Кати, стал родной стихией. Все ее детство и юность, можно сказать, прошли в лесу. И даже красоты Италии не затмили красот родной Карелии.

В 1914 году отца призвали на войну, и Катя осталась главной помощницей матери в семье. Кроме того, она уже была гимназисткой, носила светло-коричневый шелковый бант на затылке, там, где начинается смоляно-черная коса, белый парадный гимназический передник делал ее очень нарядной.

Чтобы прокормить семью, матери пришлось сдавать почти весь дом квартирантам. Сами, шесть человек, сгрудились в одной проходной комнате. С началом войны в их Олонецком крае стали строить Мурманскую железную дорогу, которая должна была пересечь всю Карелию и связать Петербург с Белым морем. Управление дороги обосновалось в Петрозаводске. В город понаехало много специалистов, служащих, так что от желающих снять квартиру не было отбоя. В их доме поселились две семьи служащих из управления. Одна семья – наверху, другая – внизу. В доме прибавилось детей. Квартиранты были людьми культурными, образованными, и Катя многому у них научилась. Они увлекательно рассказывали о мире больших городов, о сказочной красоте Петербурга, давая пищу ее богатому воображению. Она начинала мечтать о том времени, когда сможет покинуть свой скучный пыльный город. В своих мечтах жаждала необыкновенных приключений и встреч с интересными людьми. Вместе с детьми квартирантов упивалась чтением Майн Рида и плакала над книгами Лидии Чарской. «Княжну Джаваху», «Сибирочку» и «Дом шалунов» перечитывала по нескольку раз. А совсем недавно, проходя по Лубянке, Катя увидела в витрине книжной лавки «Княжну Джаваху»! Подчиняясь внезапному импульсу, пошла в лавку и купила эту книжку в зеленом переплете с золотыми буквами, книжку из своего детства. Придя домой, с волнением принялась перелистывать чуть пожелтевшие страницы.

У верхних квартирантов был клавесин, и их девочку пытались учить музыке. Но девочка никак не могла усвоить нотные премудрости. Учитель разрезал яблоко на части, чтобы наглядно показать разницу между половиной ноты, восьмой, шестнадцатой, тридцать второй, а она все равно не могла запомнить. Зато Катя усвоила счет очень быстро. Впоследствии эти подслушанные уроки помогли ей усвоить теорию в музыкальной школе. Позже открыла для себя Блока, Ахматову, Стихи рождали беспредметную влюбленность и тоску.

Отец воевал где-то на Западном фронте. Из его писем Кате запомнились Полтава, река Припять. Каждое его письмо вызывало у мужской половины квартирантов живой интерес. Начинались разговоры о войне вообще, горячо обсуждали прочитанное в газетах и приходили к выводу, что такой упорной и кровопролитной войны еще не было.

Шел семнадцатый год. Все чаще на улицах города вспыхивали стихийные митинги, проходили демонстрации рабочих. А в феврале стало известно, что скинули царя. В гимназии почти не учились, все – и ученицы и воспитатели – ходили с красными бантами и прославляли Керенского. Мать жадно читала газеты, бегала на митинги, пытаясь понять, что происходит.

Мурманская железная дорога была наконец построена, и квартиранты вместе со своим управлением покинули город. Жить стало труднее. Дома только и говорили что о еде и топливе. Катя, обмотавшись теплой шалью, ночами выстаивала за хлебом, чтобы утром накормить младших.

Наконец и до их Петрозаводска докатился лозунг «Долой буржуев!». В феврале восемнадцатого года установилась Советская власть по всему Олонецкому краю.

Жизнь быстро менялась, несмотря на партизанскую войну с белофиннами и белобандитами. К весне вернулся отец, целый и невредимый. Мать повеселела – огромная ответственность за семью вконец измотала ее за годы войны, и было великим счастьем, что муж уцелел, вернулся домой.

Отец сразу устроился на работу в так называемый «Картоп» – «Карельское топливо». На этой организации лежала обязанность снабжать город топливом. Как совслужащему, отцу определили паек.

Вместо гимназии открылась школа первой и второй ступени, где девочки и мальчики стали обучаться вместе. Катя и Таня были уже старшеклассницами. Мусеньку только что снарядили в первый класс. В городе открылась музыкальная школа, и Катя решила всерьез заняться музыкой по классу рояля. А весной восемнадцатого года в их город прибыла труппа петроградских артистов. Пятого июня Народный театр драмы в Петрозаводске открылся пьесой Горького «На дне». Среди исполнителей в этом спектакле на афише значилось имя Юрия Юрьина, играющего роль Луки.

Никогда еще за все время своего существования Петрозаводск не жил такой оживленной культурной жизнью. Спасаясь от голода, в город понаехало много интеллигенции из Петрограда. В их глуши жить было легче в смысле питания, чем в столице, пайки были обильнее. Можно сказать, лучшие столичные силы приняли участие в культурном строительстве города.

Это было замечательное время, время всеобщего духовного подъема, энтузиазма во всем.

На заводе Катя включилась в активную общественную работу. По профсоюзной линии ее избрали инструктором по связи с театрами. В каждом московском театре существовала так называемая рабочая касса. Профсоюзным организациям предприятий выделялись для рабочих бесплатные билеты на спектакли. Билеты обычно давались наиболее отличившимся рабочим. Задачей Кати было как можно больше заполучить таких билетов. Все с нетерпением ожидали очередного коллективного похода в театр.

Наилучшие отношения у Кати сложились с Театром Революции. И не потому только, что у нее там было много друзей, а еще и потому, что этот театр был самым демократичным, доступным. Возглавляла такие походы в театр опять же Катя. Она любила эти так называемые культпоходы и бывала возбуждена не меньше своих подопечных.

Первой пьесой, на которую повела она группу рабочих, была пьеса Погодина «Поэма о топоре». Ставил ее мхатовец, Алексей Дмитриевич Попов.

Пьеса вызвала у Кати снисходительную улыбку. В жизни было все куда сложнее. Но блестящая игра Бабановой, исполняющей главную роль – работницы завода, ударницы Анки, захватила по-настоящему. Катя подумала, что, может быть, сыграла бы эту роль с большей жизненной правдоподобностью, но вот так талантливо, заразительно, вероятно, не сумела бы. Для этого нужен не только талант, но и огромный сценический опыт, которого у нее, по сути, совсем не было. С горечью подумала, что никакая она не актриса, а просто окончившая Институт сценических искусств… Ее спутники были очарованы Анкой и долго еще говорили на заводе об этом спектакле. А Катя, как бригадир, осталась довольна еще и чисто воспитательным воздействием пьесы. Размышляя над этим спектаклем, она думала: так ли уж важна в искусстве правда факта? Пожалуй, важнее психологическая атмосфера эпохи.

Благодаря Кате рабочие завода стали, можно сказать, завсегдатаями Театра Революции. Свободно и раскованно чувствовали они себя в фойе, напоминающем красный уголок в их заводском клубе, и в зрительном зале, где не было ни бархатных кресел, ни хрустальных люстр. Публика тоже была свойская: рабочие, студенты, совслужащие.

С восторгом смотрели пьесу Всеволода Вишневского «Последний решительный», поставленную Мейерхольдом. В спектакле было много погони за эффектом, упор на сатиричность, на пародию, но товарищи Кати не замечали этого, они следили за сюжетом и вместе с героями переживали их трагедию.

На очередных «посиделках» у Кати горячо обсуждали это событие: Мейерхольд идет к реализму! И только известный театральный критик скептически заметил, что пьеса привлекла Мейерхольда не революционным сюжетом, а сценическими возможностями ее постановки. Опять спорили, ругались, дискуссировали.

Потом стало известно, что Вишневский отказался от работы с Мейерхольдом, и следующую его пьесу – «Битва на Западе» – в Театре Революции ставил уже другой режиссер. О Вишневском говорили по-разному: иные считали его очень замкнутым, неразговорчивым, другие восхищались его темпераментом и революционной фанатичностью. Четырнадцатилетним подростком он ушел на войду. Был войсковым разведчиком. Всю гражданскую прослужил матросом-пулеметчиком Волжской военной флотилии. Был военным моряком на Южном фронте. Актеров интересовала в его пьесах революционная действительность, новый герой. Пьесы Вишневского требовали новаторского подхода и к режиссуре, что также привлекало к ним мастеров сцены.

Вишневские стали как бы Катиными соседями – они переехали в надстройку дома, где жила она в своем полуподвале. А вскоре друзья пригласили ее в театр Таирова на премьеру пьесы Вишневского «Оптимистическая трагедия». Все были удивлены, что Таиров взялся за постановку такой новаторской вещи. Он был противником «идейного» театра и так же, как Мейерхольд, признавал лишь искусство актера. Как мастер, он славился профессиональной выучкой своих актеров, которые по мастерству считались лучшими актерами даже в Европе. Спектакли Таирова отличались пышной театральностью, яркими декорациями. В театре преобладала героико-романтическая классика: «Антигона», «Федра», «Адриенна Лекуврер», «Саломея». Главные роли исполняла знаменитая Алиса Коонен. И вдруг эта Федра, эта Саломея решила выступить в роли комиссара в пьесе Вишневского, Конечно, Кате хотелось посмотреть на игру знаменитой актрисы. Удивляло название пьесы: «Оптимистическая трагедия». В сущности, это была та же героико-романтическая тема, но это была революционная романтика, основанная на действительных событиях. И нужно было понимать сам дух революции, чтобы сыграть роль комиссара. Как справится Коонен со своей задачей?

Конечно, она была великолепна! Искренность ее игры захватывала до слез. Катя была глубоко взволнована самим пафосом пьесы. Какой темперамент! Какая убежденность и вера в прекрасное будущее! Люди не щадили жизни во имя высокой идеи. Зал оплакивал гибель комиссара. Пьеса давала огромный заряд.

Из театра вышла потрясенная. И вдруг с уверенностью подумала, что смогла бы сыграть роль комиссара! И впервые после смерти Юрия Николаевича ей страстно захотелось вернуться в театр…

Но жизнь складывалась по-другому. Вернуться в театр было делом очень сложным. Да и глубоко увлекла другая сфера деятельности. Завод стал для нее родным домом. Он обеспечивал ей и экономическую независимость. Главное – это почувствовать себя на месте, обрести душевную ясность и с удовольствием отдаваться работе. Она добилась немалых успехов и очень гордилась этим. Даже написала Рихарду.

За энергию, за умение руководить людьми ее поставили мастером довольно большого участка. Она была полна умиротворенной радости от сознания того, что делает какое-то конкретное дело, что нужна, необходима целому коллективу людей. Ее участок включился в социалистическое соревнование. Работа была настолько напряженной, что Катя иногда целыми сутками не уходила с завода, ночуя в красном уголке.

Муся писала бодрые письма. Работает в Госплане Карелии. В республике намечается огромное строительство, реконструкция всего хозяйства. Да, за эти годы произошли большие изменения в их крае. И Петрозаводск стал совсем другим. Много новостроек, сносятся старые деревянные дома и возводятся кирпичные, многоэтажные.

Катя побывала в отпуске, дома. Мать жалела ее: «Несчастливая ты, Катюша, ни карьера, ни личная жизнь тебе не задались».

– Ты ошибаешься, мама, – серьезно отвечала Катя. – Я вовсе не считаю себя несчастливой, и ты, пожалуйста, не переживай за меня.

Родители постарели, но были еще полны энергии, Правда, по словам матери, отец стал иногда прихварывать, сказывалась война. Таня вышла замуж, и у лее растет дочка Ирма, или, как она сама себя называет, Икки. Однажды Рихард попросил Катю называть его Икой. «Так зовет меня мама», – пояснил он. Катя удивилась. «А у нас уже есть Ика!» – сказала она. «Тогда пусть будет маленькая Ика и большой Ика», – смеясь, ответил Рихард. Он был приятно обрадован, что в семье Кати у него объявилась тезка.