Текст книги "Воспоминание об Алмазных горах"

Автор книги: Мария Колесникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

3

Мог ли он, побывав в Худжиртэ и Эрдэни-дзу, считать, будто знает эту страну ковыльных степей, барханов и великих центральноазиатских пустынь, равную по площади трем Франциям?

Тогда, в двадцать первом, его конный отряд в погоне за Унгерном углубился в ковыльно-полынные степи на юг до Мандала. Это не так уж далеко.

Теперь сама работа обязывала знать Монголию, постигать ее внутреннюю сущность, казалось бы простую, а на самом деле очень сложную, в переплетении политических событий. Государственная внутренняя охрана была тесно связана с охраной границы, так как именно оттуда, из Маньчжурии и Китая, наползало главное зло: вдохновители заговоров и мятежей, японские шпионы, разведчики других капиталистических стран. Никто из правителей тех заморских стран, да и не только заморских, не хотел сдавать без боя Монголию народной власти. Граница протянулась на семь тысяч шестьсот семьдесят километров: заснеженные скалистые хребты и тайга, пустыни, безлюдные степи на востоке. На этой границе имелись такие места, где до сих пор водились дикие верблюды – хаптагаи и дикие лошади – тахи. Или взять хотя бы халхингольский участок. Летом – полчища комаров, от которых в панике бегут целые стойбища, зимой – лютые морозы, и во все времена года – бездорожье, оторванность от населенных пунктов. Пограничные заставы разбросаны до ста километров друг от друга. При нападений банд несут большие потери. Бандиты угоняют за границу скот, поджигают государственные учреждения. Пограничники и зимой и летом живут в юртах. Но назойливее комаров нарушители государственной границы. И вся бесконечная граница охранялась всего четырьмя погранполками при поддержке пулеметного полка, кавбригады и артдивизиона.

Гнездами мятежей, их опорными пунктами, следовало считать монастыри. На шестьсот тысяч населения Монголии приходилось свыше ста тысяч лам-монахов более чем в семистах монастырях! Каждый третий мужчина находился в монастыре. И вот «божьи люди» превратились в злобных врагов народной власти. Ведь лучшие угодья и пастбища принадлежали монастырям, каждый монастырь – дацан или хурэ – владел тысячами голов «длинноногого скота» и «коротконогого скота». Имущество богдогэгэна, владетельных князей и скот бывшего императора Пу И, оставшийся на пастбищах Дариганги, конфисковали в пользу государственной казны.

Действия народно-революционного правительства, конечно, озлобили и князей, и настоятелей монастырей. Органам внутренней охраны приходилось сосредоточивать внимание главным образом на монастырях.

Некогда Урга была монастырским центром, ее называли Да-Хурэ, что значит Большой Монастырь. Теперь она стала называться Улан-Батором, городом Красного Богатыря, центром революции.

Начальник Государственной внутренней охраны (ГВО) Чимид показывал Щетинкину город. Грязные, пыльные, кривые улочки, войлочные юрты, бесконечный частокол из тонких, не очищенных от коры стволов ели, огораживающий личные подворья – хашаны. Кое-где глинобитные домики. На улицах обилие лам в желтых и красных одеяниях, много нищих, бездомных бродяг. Жирные торговцы-китайцы сидели в своих лавках. Лавки тянулись рядами от монастыря Гэсэра, мрачного, подслеповатого строения из потемневшего от времени кирпича, до самой окраины города.

Из любопытства Щетинкин приценивался к товарам, к продуктам и был буквально ошеломлен ценами: за кирпич зеленого чая требовали овцу, за шесть метров искусственного шелка на халат-дел – коня, за пачку сахара-рафинада – большой тюк овечьей шерсти…

– Спекулянты, – пояснил Чимид, – государственный сектор еще слаб, вот они и лютуют. Не только здесь, но и в провинции.

– Да, но где же я возьму тюк шерсти, чтобы купить ребятишкам сахар? – полушутливо сокрушался Щетинкин. – Без халата я как-нибудь обойдусь, а сахар…

– Для вас найдем, – благодушно успокаивал Чимид. И уже серьезно давал неутешительные справки. Оказывается, в стране орудовали почти пятьсот китайских и двенадцать англо-американских фирм, их филиалы были разбросаны по всей Монголии. В каждом сомоне сидели торговые паучки, за бесценок скупающие шкуры, шерсть, пушнину, драгоценные камни и просто табуны лошадей, стада коров и отары овец.

В городе имелись и большие магазины богатых торговцев, в основном китайцев. Китайцы населяли целые кварталы. За слепыми глинобитными стенами прятались их глинобитные же фанзы.

Дико здесь было Васене с ее сибирской любовью к чистоте, опрятности. На улицах горы мусора, стаи собак-людоедов, нечистоты. И запах… Своеобразный запах тарбаганьего жира, пропитавшего весь город.

Петр Ефимович успокаивал:

– Нас призвали помочь, значит, нуждаются в нашей помощи. Надо помогать их революции…

Петра Ефимовича несколько удивляли порядки в государственных учреждениях: чиновники работали в году всего три месяца, остальное время пасли свои стада и гурты. Худо обстояло дело с переводчиками. В переводчики нанимались обычно приезжие буряты или «монголеры» – русские, давно живущие в Монголии.

Как-то Васена вернулась домой испуганная. Рассказала мужу:

– Мясо покупала. Выбираю себе, не смотрю на хозяина. А потом как глянула… а у него вместо носа дырка.

– Дырка, значит, уже не опасно, – посмеивался Петр Ефимович. – Тут это не считается ни за что особенное. Монгол больше боится насморка, чем сифилиса. – И уже серьезно пояснил: – Восемьдесят процентов населения больны сифилисом. Распространяют ламы, у которых обет безбрачия.

– Безобразие какое! – возмутилась Васса.

– Конечно, безобразие. Народная власть сейчас всерьез монастырями занимается. Между прочим, простые араты дружно приветствуют свое освобождение от лам – выкидывают бурханов, отказываются платить ламам за их молитвы.

Не так-то просто было разобраться в жизни столицы, по улицам которой разъезжали дворяне с шариками-джинсами на головных уборах, заходили в японские чайные домики, где их развлекали красивые гейши в кимоно и оби. Тибетские магазины продавали тибетскую посуду, тибетскую парчу, барабаны и бронзовые чаши-курильницы, бирюзовые браслеты, позолоченные статуэтки многоруких и многоголовых бурханов… И оружие. Тайно, разумеется. Много здесь насчитывалось китайских и японских публичных домов. Появлялись подозрительные личности – то ли японцы, то ли тибетцы или приезжие китайцы, заходили в лавчонки и словно растворялись там навсегда. Конечно же, в Улан-Батор тайно приезжали эмиссары от китайского генерала Ма, возглавлявшего банды в Синьцзяне, посланцы Тибета, которые подстрекали монгольских лам к контрреволюционным выступлениям, японские шпионы, заговорщики, агенты разных стран, оседающие в своих посольствах. Тут беспрестанно плелись заговоры, и требовалась великая воля, самоотверженность, чтоб вникнуть во все, не сделать опрометчивого шага. Щетинкин постепенно становился дипломатом. То, что хорошо было дома, здесь не годилось…

Еще в 1923 году советские ученые прислали в Ученый комитет письмо, в котором советовали разыскать и сохранить монгольские рукописи Ганджура и Данджура, «которые в будущем будут представлять большой научный интерес, послужат делу поднятия авторитета страны и явятся уникальным сокровищем, которым будут интересоваться ученые различных стран мира». Об этом Петр Ефимович уже знал от Хатан Батора. Кстати, англичане, французы и немцы тоже проявили интерес к уникальным памятникам канонической литературы ламаизма четырнадцатого века.

Чимид еще раньше слыхал, будто эти священные книги – энциклопедия буддизма – хранятся в монастыре Гандан, том самом, который белой пирамидой возвышался на обширном холме в восточной части столицы. Он объяснил Щетинкину, что ценность того же Ганджура для науки состоит в том, что в вошедших в него переводах с санскрита много сочинений, оригиналы которых бесследно исчезли.

Сотрудникам ГВО поручалось монгольским правительством отыскать место хранения бесценных рукописей и вернуть их в государственную сокровищницу.

Вот тогда-то Петр Ефимович почувствовал тоску: раскрывать контрреволюционные заговоры – одно, тут все на виду, а искать то – не знаю что… Буддийское вероучение Щетинкина не интересовало, он был равнодушен к религиям. Но понимал: Данджур и Ганджур – бесценные памятники культуры, за ними охотятся иностранцы.

– Расскажите-ка все по порядку, – попросил он Чимида.

– Ну, если по порядку, то следует начать вот с чего: вначале наши ученые обнаружили пропажу «Сокровенного сказания» – это книга, страницы которой сделаны из серебра и золота. Двести двадцать два серебряных листа, текст написан золотом. Золоченые рельефы Будд украшены драгоценными камнями. Слышал, на оформление книги ушло полсотни килограммов золота и серебра!

– Вот так книжечка! Теперь понятно, почему ее украли, – сказал, усмехнувшись, Щетинкин.

– Это, несомненно, дело рук святых отцов, – продолжал Чимид. – Пропало свыше тысячи книг, которые считаются шедеврами по своему художественному оформлению. Я был послушником в Югодзырском монастыре и научился разбираться в таких вещах. Куда делась книга, написанная золотом и серебром на черной бумаге? Исчезли бронзовые и медные доски, с которых печатались книги по философии, медицине, астрономии, архитектуре. Исчезли некоторые рукописные книги на шелку, тут наряду с тушью и красками употребляли золото, жемчуг, драгоценные камни.

– Да у вас каждая книга в буквальном смысле на вес золота! – воскликнул Щетинкин.

Бесценные сокровища культуры похищены! И хотя Книжная палата была создана еще в двадцать втором году, она пока занималась архивами прежних министерств, стремясь создать Государственный архив республики. Ну а бесценные буддийские книги, украшенные бирюзой, лазуритом, жемчугом, по-прежнему находились в монастырях, считались как бы их собственностью. И этим пользовались святые отцы, торгуя с иностранцами старинными книгами, рукописями, манускриптами, инкунабулами, отдавая их подчас за бесценок. Образованная при Книжной палате национальная библиотека была пока бедна, насчитывала всего две тысячи томов.

– Вы вряд ли слышали о древнем трактате «Найман мянган», – сказал Чимид, – он написан буквами «ланз» на пальмовых листьях две тысячи лет тому назад! Цены ему нет.

– Украли?

– Украли… А книги, написанные «квадратным письмом»?!

– Тоже украли?

– Да.

Решили сначала прощупать местные монастыри.

Монастыри, хурэ или дацаны, внешне выглядели привлекательно. Среди голых сопок, опаленных зноем, или в лесной пади вдруг возникало видение: сверкающие зеленой или синей глазурью многоярусные крыши над высокой белоснежной стеной. По углам двора поднимаются шесты, унизанные развевающимися разноцветными лоскутами, назначение этих сооружений – отгонять злых Духов.

Начали с монастыря Гандан.

Вблизи монастырь поражал своей мощной каменной кладкой. Его архитектура была явно заимствована от древних индийских храмов – усеченная, плосковерхая пирамида, совершенно гладкая, без окон. Настоящая твердыня буддизма.

Внутри храм представлял собой огромный зал с деревянными колоннами. Здесь могли поместиться сотни людей. В центре зала сразу бросалась в глаза колоссальных размеров бронзовая статуя сидящего на «львином престоле» Майдари, грядущего Будды. Статуя поднималась чуть ли не до потолка высокого зала. «Да в эту «доменную печь» можно целый арсенал спрятать, вплоть до пушек…» – думал Щетинкин, разглядывая благожелательно улыбающееся божество. В дацанах вообще можно было спрятать целый полк с вооружением. Монахи жили за монастырским двором в юртах или в домишках на сваях.

Щетинкин и Чимид присутствовали на богослужении. Чимид знал все буддийские премудрости, так как в детстве родители отдали его в Югодзырский монастырь, откуда, повзрослев, он сбежал. Знал молитвы и мог выдавать себя за ламу. Щетинкина представлял духовным владыкам как ученого человека, изучающего буддийскую религию. Может быть, ему верили, а скорее всего, не верили, но разве в том суть? Вопросов не задавали.

Сам Чимид умел, молитвенно сложив руки и поднеся их ко лбу, пронзительным голосом призывать на молитву:

– Джальвин дамба римбуче, даршин джевар джурджег!

И монастырская братия принимала его за своего, угощали бараниной и молочным вином. «Божьи люди» не были измождены постами. Их круглые физиономии лоснились. Религия запрещала им трудиться на общую пользу: рыть землю, собирать козий пух, стричь овец. Правда, они пасли монастырские стада, собирали аргал, у каждого ламы имелись послушники, обслуживающие их. За малейшую оплошность послушников наказывали палками. А сопротивляться религия запрещает.

– Я в свое время нарушил этот обет, отколотил своего наставника и убежал, – посмеивался Чимид. И добавлял мечтательно: – Если бы всех этих дармоедов заставить работать – мы быстро справились бы с трудностями. Но они привыкли к безделью, привольную жизнь не отдадут… Они живут будто под перевернутым котлом, нищета других их не заботит.

Сотрудники ГВО Ганджура и Данджура в столичных и близких к городу монастырях не обнаружили.

– Они не дураки, чтобы прятать эти сокровища в здешних монастырях, – сказал Чимид, подразумевая крупных настоятелей. – Скорее всего, вывезли все тома в какой-нибудь дальний монастырь.

– А сколько томов-то? – спросил Щетинкин.

– Триста тридцать три! Сто восемь – Ганджур и двести двадцать пять – Данджур.

Щетинкин присвистнул от удивления.

– Ну, если англичане, французы да немцы заинтересовались – боюсь, птичка упорхнула за границу. Оно ведь так: пока мы в силу своей темноты и невежества расчухаем истинную цену книжке или картине, иностранцы заранее начинают за ними охотиться. Сколько у нас в Москве пришлось заниматься Дзержинскому подобными делами – возвращать государству похищенные ценности…

– Вы правы, – согласился Чимид. – До сих пор на территорию Монголии воровским путем проникают иностранные экспедиции, разворовывают исторические и археологические, даже палеонтологические ценности. Сил у нас на все пока не хватает. Я очень беспокоюсь за сокровища Эрдэни-дзу, где вы успели побывать. Посылал туда своих сотрудников – рукописей Ганджура и Данджура в Эрдэни-дзу в самом деле нет.

– Конечно, такое количество томов вывезти за границу не так-то просто… – задумчиво проговорил Щетинкин. – И если они все еще находятся на территории Монголии, их можно обнаружить.

У него имелся немалый опыт начальника ачинского УГРО по обнаружению спрятанных буржуазией хлеба и ценностей. Но здесь было совсем другое. Он должен был навести молодого начальника ГВО на верный след.

Петр Ефимович засел за карту Монголии, на которой были обозначены большие и малые монастыри. Требовалось учесть всю сумму политических условий. Конечно же, при жизни богдогэгэна никому и в голову не пришло бы вывозить сокровища буддизма за границу. Правда, после смерти богдохана уже прошло два года. Чимиду следовало выяснить через верных людей, кто из высших духовных лам, возглавляющих крупные монастыри, явно или тайно приезжал в столицу: только такой церковный чин мог приказать ламам Гандана переправить книги в другое место.

Работа оказалась кропотливой. За последние два года почти все настоятели монастырей побывали в столице. И все они посещали Гандан, приносили жертвы богам.

Когда Васса пыталась понять, что угнетает мужа, Петр Ефимович, просвещенный Чимидом, говорил:

– Не дают мне покоя тантры и мантры.

– Ты шутишь? – подозрительно спрашивала Васена. – Тарабарщина какая-то…

– Не тарабарщина, а заклятья. Ну, мракобесие, одним словом. Вроде бабьих заговоров. Чимид объяснил, будто есть у них такие молитвы, которые помогают укрощать богов и драконов.

– Тебе-то зачем? – удивлялась она.

– Работа. Я теперь заместо ихнего попа буду. Видала ту красную маску из коралла? Почти два пуда. Так вот, мне приказано в ней ходить по городу, чтоб не узнали. Ом мани пад мехум. Поняла?

– Дурачишься, – укоризненно говорила Васса, – а мне сумно как-то. Уехать бы отсюда…

– Успеется. Вот Ганджур и Данджур изловлю…

– Тантры, мантры… Ганджур, Данджур… – тоскливо произносила Васена необычные для нее слова. Привыкшая к резким поворотам в его судьбе, настороженно полюбопытствовала: – А где они, эти самые?..

– Вот это и хочу узнать. Может быть, в самой Гоби прячутся.

Они с Чимидом прикидывали так и этак. Конечно, легче всего было бы переправить книги по Калганскому тракту в Китай. Но именно этот участок сильнее всего охранялся монгольскими пограничниками. Похитители книжных сокровищ вряд ли стали бы рисковать.

Был другой, хорошо известный Чимиду монастырь, почти на самой границе с Внутренней Монголией, – Югодзырский.

– Вы хорошо знаете настоятеля Югодзырского монастыря? – спросил Щетинкин Чимида.

– Очень хорошо. Человек, враждебный народной власти. Как это мне раньше в голову не пришло! – стукнул себя кулаком по загорелому лбу Чимид. – Вы правы, Петр Ефимович, в подобных историях на первом плане должно быть классовое чутье. Похититель может быть простым уголовником, но он лишь исполнитель. А вот тег кто ему помогает… Хотя бы те же Ендон-Хамбо и Дэд-Хамбо из Югодзырского монастыря…

Теперь они сосредоточили внимание на этом монастыре. Тщательно изучили карту. Монастырь находился на юго-востоке страны, на южных пограничных возвышенностях.

…Их путь пролегал по равнинам Восточной Монголии, через Ундур-хан, на Барун-урт; а дальше на юге, почти на самой границе, находился Югодзыр.

Когда машина подъезжала к Ундур-хану, Чимид указал на узкую ленту воды:

– Керулен! Где-то здесь родился Чингисхан.

«Чтобы не спугнуть птичку», обосновались в местечке Барун-урт (Восточный оазис), неподалеку от Югодзырского монастыря. Под видом бродячих лам, скрывающихся от народной власти, два сотрудника ГВО отправились в монастырь. Им предстояло жить там возможно долгое время, по пословице: если даже в твоей груди пожар, дыма через нос не выпускай…

Чимид и Щетинкин «убивали время» в Барун-урте. Охотились на диких коз – дзеренов. Охота была лишена вдохновляющего азарта, так как повсюду паслись тысячные стада этих дзеренов.

– В Сибири такого безобразия не водится, – сказал Щетинкин Чимиду. – Там за каждой белочкой приходится целый день прыгать. А у вас тут рыбу руками ловить можно, а дикие гуси чуть не из рук корм берут.

– Монголы рыбу и птицу не едят, – с отвращением произнес Чимид.

– Вековая отсталость, – пошутил Щетинкин.

– Я тоже так думаю, – покорно согласился Чимид.

Они охотились, перекидывались шутками, а сами напряженно ждали известий из монастыря. Щетинкин видел, как иногда желтоватые глаза Чимида загораются нервным нетерпением и становятся похожими на расплавленную медь. Чимид был высокий, горбоносый.

– Я из племени даригангов, – пояснил он.

Так Щетинкин узнал о том, что монголы – понятие собирательное: есть халхи, низкорослые, круглолицые, с короткими носами; есть высокие, стройные дариганги; есть дюрбеты, торгоуты, олоты…

Они были на родине Чимида, в краю даригангов, красивых, рослых людей. По бесконечной каменистой равнине с черными конусами потухших вулканов лихо джигитовали на конях мужчины и женщины.

Сотрудники ГВО раскинули майхан и назвались «ученой экспедицией» (тем более что среди них действительно был ученый Бадзар, знаток Данджура и Ганджура). Иногда степняки приглашали их в гости, надеясь поживиться интересными новостями от людей из «большого мира». Они заходили в юрту, в ее мягкий полумрак, где даже в зной было прохладно. Их усаживали на ковры, угощали чаем, заводили длинные разговоры. А после девушки развлекали игрой на хуре и переливчатым гортанным пением.

Однажды Чимид подарил одной такой певице табакерку, крышка которой была сделана из мозолей верблюда. В тот вечер он был в ударе и восхитил всех «музыкальным свистом» на бамбуковой дудке.

Женщины-дариганги, эти лихие наездницы, рожденные повелевать конем, поражали своей ловкостью, бесстрашием. Разговаривали смело, с чувством собственного достоинства. Их праздничная одежда отличалась изысканной яркостью. Шелковые халаты с большими отворотами на рукавах, длинные, с узорной оторочкой безрукавки, шапки с высокими, из черного бархата, полями и верхом из алого шелка. Алые ленты, головная повязка из серебра с подвесками, спускающимися по обе стороны смуглого лица, – все это полыхало в знойных лучах солнца, было необычно, привлекательно, будто попал в сказку.

Дариганги оказались искусными плотниками. Они изготовляли деревянные части юрты – верхний круг – тоно, решетчатые стены, делали деревянные сундуки. Петр Ефимович иногда брал в руки соответствующие инструменты и очень профессионально начинал помогать мастерам, изумляя не только их, но и Чимида.

– Эх, поселиться бы нам с вами в здешнем краю и делать сундуки! – не то в шутку, не то всерьез говорил он. И хвастливо добавлял: – А я седла умею делать!

– Ну, тогда такому плотнику, как я, тут делать нечего… – Петр Ефимович шутливо разводил руками.

Среди этого народа жил культ гор.

– В детстве я тайком от родных поднимался на самую вершину горы Дзотол-Хан-улу, – рассказывал Чимид. – Очень высокая гора. Потухший вулкан. Возможно, мы проедем туда, в мои родные места. Это ведь совсем близко. В здешнем районе до сих пор кочует мой отец. Из рода в род передаются сказания о той поре, когда вулкан Дзотол-Хан еще выбрасывал лаву, дышал.

– А как перевести с монгольского «Дариганга»? – поинтересовался Петр Ефимович, томимый праздностью и тревогой.

– Ну, «дари» значит порох, «ганг» – речная долина, берег. Когда-то все тут взрывалось, и рек насчитывалось много. Говорят, что все они исчезли, высохли. Сами дариганги вышли из вулкана вместе с лавой. Покажу вам древние статуи из базальта. Раньше здесь повсюду находили клады. Старики рассказывали, почему базальтовые холмы безголовые. Будто великий герой древности Гэсэр, искоренитель десяти зол в десяти странах мира, увез с собой все здешние холмы, так как в них находились несметные богатства. Но холмы убежали домой. Гэсэр рассердился, нагнал их и поснимал с них головы. Вот вам и усеченный конус. Тут в самом деле находили клады: природные россыпи драгоценных камней.

– А вам приходилось искать? – заинтересованно спросил Щетинкин.

Чимид засмеялся.

– И в голову не приходило. В детстве мечтал сделаться табунщиком. Скачешь по степи за табуном, в руках у тебя укрюк или аркан. Бросаешься наперерез вихрем несущимся коням. Мигом накидываешь аркан, осаживаешь на всем скаку коня. Больше всего на свете люблю быстрых иноходцев. До того как меня отдали в монастырь, я с самых малых лет принимал участие в скачках. Собиралась детвора во время праздника «Надома» и с кличем «гинго» летела на полудиких горячих скакунах по степи. И никакие клады не были нам нужны.

– В ком сидит монгол, так это во мне, – сказал Петр Ефимович. – И Васена моя не любит долго засиживаться на одном месте. Очень здесь нам, в Монголии, все по душе. А в чем дело, до сих пор не пойму.

С ними выехал ученый Бадзар, знаток Ганджура и Данджура, для опознания оригинала. На охоту он не ездил, считая великим грехом пролитие крови животных. Оказавшись в Восточной Монголии, он целыми днями изучал надмогильные каменные бабы, вертикально стоящие плиты, сделанные из черного базальта, делал зарисовки. Бадзар был подлинным ученым, кончил колледж в Лондоне, учился в Германии, говорил на иностранных языках. Он знал то, чего не знали Чимид и Щетинкин.

– Мы идем по верному следу, – сказал он с глубокой убежденностью. – Ганджур и Данджур – величайшее сокровище, настоятель Югодзырского монастыря, без сомнения, знает об этом. Возможно даже, иностранцы уже предлагали ему за рукопись огромные деньги. Но он хочет владеть этим сокровищем сам. И только крайняя необходимость вынудит его вывезти книги из монастыря и спрятать где-нибудь в другом месте. Если бы книги уплыли за границу, я бы узнал об этом от англичан или американцев, с которыми общаюсь. Подобная акция вызвала бы шум в научном мире Запада.

Это была Восточная Монголия, родина Чимида. Местность, в которой они находились, представляла собой безрадостную, голую степь с мелкосопочником. Кое-где встречались сильно разрушенные возвышенности, попадались заросли хармыка и саксаула. Кочевники жались к оазисам с тополевыми рощицами. Колодцы встречались редко, а солончаки блистали повсюду, много было маленьких соленых озер.

В этой знойной пустынности таилось что-то манящее, будто свобода нашла здесь полное свое выражение. Они лежали с Чимидом в кургузой тени тополей, а вдали выгранивались бледно-сиреневые скалы. В небе плавали орлы, и оттого ощущение зноя становилось словно бы сильнее. Травы по пояс выкинули к солнцу желто-белые и синие цветы. Даже не верилось, будто зимой морозы в этих краях подкатывают к сорока градусам.

Чимид негромко пел на своем языке:

 
Еду я всю жизнь, пески вокруг,
То на север путь мой, то на юг,
Караванщик, я в пути пою
Песенку про степь мою…
Степь пересекая на верблюде,
Милой все скажу,
Скажу то, что никому и никогда
Не говорили люди… Хо!
 

Песня была бесконечная, как сама степь.

Здесь и нашел их сотрудник Шагдар, приехавший на коне из Югодзыра.

– Ганджур и Данджур находятся в монастыре, – сообщил он. – Я установил это через лам, даже знаю, где книги хранятся.

– Наша экспедиция подходит к концу! – сказал Чимид удовлетворенно.

Щетинкин был другого мнения.

– Она только начинается.

Формально, несмотря на правительственные бумаги, предписывающие передать Ганджур и Данджур, вывезенные из столичного монастыря в Югодзыр, Чимиду, забрать книги мирным путем не представлялось возможным. Настоятель монастыря скажет, что никаких книг у него нет, или же станет доказывать, будто они всегда находились в Югодзырском монастыре, а отбирать священные книги никто не имеет права. И в том же духе. Заграничная пресса поднимет шум.

Они долго ломали голову, как действовать дальше.

– Думаю, вам с ученым специалистом Бадзаром надо явиться в монастырь и поговорить с настоятелем, – посоветовал Петр Ефимович. – Потребовать рукопись.

– А что это даст? – скептически заметил Чимид.

– Если вы будете требовать, настоятель сразу же переправит библиотеку во Внутреннюю Монголию, в первый же тамошний дацан.

– Тут его и хватай?.. – сказал Чимид по-русски, вспомнив присказку Щетинкина.

– Тут его и хватай!..

Они сразу же отправились на машине на границу, чтобы обо всем договориться с пограничниками. У горы Дзотол-Хан-ула сделали остановку. То был давно потухший конусообразный вулкан. Его вершина поднималась на триста метров над окрестными равнинами. Гора круто обрывалась на юг и на запад.

– Не исключено, настоятель монастыря попытается на время спрятать библиотеку здесь, – сказал Чимид. – Видите тот памятник на вершине? Это обо из кусков лавы. Священное место. Пастухи опасаются подниматься туда.

Черный вулкан с разорванным кратером в самом деле мог отпугнуть суеверных аратов. Повсюду высились ноздреватые базальтовые глыбы. Да и в самом гигантском кратере можно было спрятать несколько верблюжьих караванов.

– Ну а мы все-таки поднимемся на вершину, – предложил Щетинкин. Ему хотелось самому взглянуть на кратер, чтобы убедиться в предположении Чимида.

К его удивлению, они без особых усилий поднялись к громадному обо, и ветер чуть не свалил их в пропасть. В куче камней торчали палки с лоскутками разноцветной материи. Кое-где лежали серебряные монеты – приношения почитателей духа вулкана. Заметив свежий сырок, принесенный в жертву, Чимид сказал:

– Кто-то совсем недавно поднимался сюда.

Они всматривались в сверкающее марево: там, совсем неподалеку, проходила граница, а дальше простиралась Внутренняя Монголия, неведомая земля. Конечно же, сотни троп ведут туда, тайных и явных. Там, неподалеку от границы, находится монастырь, с которым Югодзырский, несомненно, поддерживает связь…

– Пограничники будут поджидать похитителей драгоценных книг здесь, возле вулкана, и, конечно же, на самой границе. Не ускользнут!

А если ускользнут? Если знают проходы на ту сторону, неведомые молодым пограничникам? Прощай Данджур и Ганджур? Прощай навсегда?.. Если бы самому находиться в засаде!

Но напрасно Щетинкин волновался. Все произошло, как они и предполагали. После визита Чимида и ученого специалиста Бадзара Ендон-Хамбо в ту же ночь снарядил верблюжий караван, тюки и сундуки которого были набиты бесценными рукописями и книгами. Караван задержали на границе. Его специально пропустили мимо горы Дзотол-Хан. Караванщиков отпустили: пусть расскажут обо всем настоятелю! Настоятелю, чтоб не разоблачить себя, пришлось молча проглотить пилюлю: ведь ни Ганджура, ни Данджура в его монастыре не было…

Бескровная операция завершилась, священные книги погрузили в крытый автофургон и под охраной отправили в Улан-Батор. Отряд должен был выступить рано утром, но среди ночи Щетинкина и Чимида разбудил цирик, прискакавший с погранзаставы:

– На заставе бой с бандитами!..

С бандитами? Откуда они взялись? Уж не хотят ли отбить фургон с Данджуром и Ганджуром?

На заставу примчались, когда там все было кончено. Начальник заставы, молодой круглолицый лейтенант-халхасец, находился в растерянности, доложил:

– Одного упустили!.. Ушел. Всю местность прочесали. Как сквозь землю провалился, шелудивый пес!.. Остальные под надежной охраной. В юрте – раненый бандит. Хочет какое-то заявление сделать. Он потерял много крови. Позови, говорит, самого главного даргу. Я ему стараюсь втолковать, что здесь я главный, а он свое. Боюсь, умрет. Он уверяет, что его пристрелил атаман, чтоб сохранить какую-то тайну.

– Ладно, пусть ведет к раненому, что там еще за тайна? – сказал Чимиду заинтригованный Петр Ефимович.

Прошли в юрту. На кошме лежал раненый. По виду это был физически сильный, рослый человек, еще совсем не старый, но совершенно седой. Из-под густых черных бровей лихорадочно блестели глаза. Он с трудом поднял голову, но сразу же бессильно уронил ее. По бледному лицу прошла судорога.

– Щетинкин!.. – прошептал он обреченно.

– Встречались, что ли? – насмешливо спросил Петр Ефимович.

– Я хорунжий Савченко… Умираю… Хочу сделать заявление… Шмаков у нас атаман… Шмаков… Стерегите его! Убежит… – несвязно заговорил раненый. Потом вроде успокоился, уже ровным, но слабым голосом сделал свое заявление. Из короткого рассказа хорунжего сразу стало понятно, зачем бандиты во главе со своим атаманом Шмаковым пытались прорваться в Монголию.

«Шмаков… Уж не тот ли… корнет Шмаков… Возможно, однофамилец… Попался-таки, голубчик…» Еще в Улан-Баторе Щетинкин слышал о банде некоего Шмакова, которая совершала набеги на монгольскую территорию. Отдельные белогвардейские отряды разбитой дивизии Унгерна отступили за рубеж и превратились в хорошо вооруженные банды. Они, по сути, контролировали Калганский тракт, грабили караваны, идущие в Пекин, убивали аратов, угоняли скот. А в случае облавы укрывались в монастырях, превращая их в неприступные крепости. Особой настойчивостью отличался отряд этого самого Шмакова. Пограничные эскадроны несколько раз окружали бандитов, но атаман Шмаков неизменно уходил. Он был прямо-таки неуловим. В отличие от других банд, отряд Шмакова не занимался грабежами, никого не убивал. Судя по всему, имел осведомителей среди местного населения. Говорили даже, будто с аратами атаман пытался дружить, одаривал бедняков скотом и китайскими серебряными ланами, одеждой и китайским шелком, словно бы стремился завоевать их любовь и уважение. Был искушен в буддийской религии, знал не только молитвы и заклинания, но мог рассуждать о таких мудреных вещах, как сансара, «алмазная колесница» и тому подобное, и неудивительно, что всякий раз он совершал паломничество в Югодзырский монастырь, где, наверное, вел ученые разговоры с настоятелем, приуготовляя себя к принятию ламаистской религии. Люди Шмакова вели себя смирно, должно быть, тоже собирались принять ламаизм. Когда один из бандитов пытался изнасиловать монгольскую девочку, Шмаков на глазах у аратов нескольких стойбищ расстрелял его. Говорили также, будто отряд Шмакова не насчитывает и двух десятков бандитов. Судя по донесениям, эта группка вооруженных людей всякий раз стремилась пробиться в глубь страны, почему-то на северо-запад. Все это наводило на размышления. Еще там, в Улан-Баторе, Чимид по этому поводу выразился так: «Большой вор не угоняет овцу, он угоняет табун лошадей. Шмаков охотится за крупной добычей, а находится она где-то в глубине Монголии. Так я думаю. Атаман мог бы набрать для грабежей отряд в несколько сот всадников, но ему нужно всего два десятка помощников в каком-то важном, секретном деле».