Текст книги "Пистоль Довбуша"

Автор книги: Мария Куликова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

«Я вернусь с Красной Армией!»

Мишка с нетерпением ждал вечера.

После полудня в село неожиданно вошел батальон хортистов. Фашисты облепили село, как муравьи добычу. Они расположились почти в каждой хате. Анця не чувствовала под собой ног от усталости. Она жарила гусей, пекла пироги. Платье ее, мокрое от пота, прилипало к спине.

– Быстрей, быстрей поворачивайся! – торопил ее хозяин.

Сегодня у него в гостях офицер Золтан Фекете – гроза партизан и коммунистов, так он говорит о себе.

Ягнус давно знаком с Золтаном, еще с тех пор, как хортисты пришли в Карпаты. Они вместе охотились за Андреем, сыном деда Микулы. Вместе искали учителя.

Старосте нравится этот бравый и грозный вояка. С ним не страшны ни партизаны, ни красные. Что ни говори, а многие дрожат перед Фекете. А вот с Ягнусом он на «ты». И старосте очень льстит, что Золтан с офицерами остановился именно у него, а не у пана превелебного.

Когда Мишка пригнал коров, Анця попросила его, чтоб он не уходил домой. Он и сам не спешил. Ему не терпелось рассказать ей о своей разведке. Но как это сделать, если гонведов полон двор? Они поят, кормят офицерских лошадей и разговаривают на непонятном языке. Мишка пошел на кухню.

– Паленьки[24]24
  Па́ленька – водка.


[Закрыть] давай! – стучали кулаками по столу пьяные офицеры.

– Пейте, проклятые! Недолго вам осталось пировать! – прошептала Анця, гремя сковородками.

Солнце давно спряталось за гребнем леса, а жандармы все продолжали кутить. Мишка заметил: Анця чем-то очень взволнована. В глазах тревога, лицо бледное.

– Огурцов подай! – крикнул Ягнус.

Мишка заглянул в большую комнату и в ужасе отпрянул: за столом сидел офицер с тонкими черными усиками – тот хортист, что тянул учителя к обрыву.

– Это он, Анця! Это тот жандар, что с Ягнусом пана учителя… Тот, с усами…

Анця обожглась об плиту, рванулась к двери. Мишка перепугался: ему показалось, что Анця сейчас бросится на хортика, вцепится в его шею тонкими пальцами. Но девушка остановилась у самого порога, тяжело передохнула, потом залпом выпила стакан воды, точно хотела потушить внутри огонь, повернулась к Мишке и спокойно сказала:

– Принеси, легинеку огурцов из погреба. – Лишь голос у нее стал глуше.

Мишка раскрыл рот от восхищения: вот кто умеет прятать то, что на душе творится! Когда он вернулся из погреба, Анця плотно закрыла дверь в большую комнату и зашептала:

– Я слышала, жандары сказали: «Разия!» Это знаешь что? «Облава» по-мадьярски. Они на рассвете пойдут на партизан. Пушки с собой притащили.

У Мишки от волнения пересохло во рту. «Юрко! Ведь и Юрко там!» – молнией пронеслась мысль.

– Что же теперь будет, Анця?

– Я должна бежать, чтоб известить людей. Бежать сейчас же! А ты прислуживай здесь за меня, легинеку. Я потому и попросила тебя остаться. Хозяин, может, не сразу заметит, что я ушла.

– Я все сделаю, Анця. Беги!

– А теперь, Мишко, иди посмотри, где патрули ходят, где лучше из села выйти. Если остановят тебя, скажи, что у старосты батрачишь, что теперь только домой идешь. Будь осторожен!

Мишка выскользнул на улицу. Было темно. Ветерок шелестел молодыми листьями. Над горами ползли мохнатые тучи.

Лаяли собаки, чуя в селе посторонних.

Мальчик шел медленно. Он то прижимался к заборам, то скрывался за деревьями. К своему ужасу, он обнаружил, что патрули стоят на каждом углу. А село оцепили гонведы.

Мишка, дрожа всем телом, вернулся к Анце.

– Они везде. И село окружили. Я… я боюсь за тебя, Анця! Если б тебе удалось добраться до церкви… А там садом выйти до оврага… В овраге бежит ручей. Вода булькает. И никто не услышит, что ты идешь!

– Спасибо, Мишко. Обещала тебе, что вдвоем к ним уйдем. А получилось иначе… Ничего, легинеку. Не унывай! Еще два-три месяца – и Красная Армия будет здесь. Я вернусь с Красной Армией, слышишь?

– Айно! – Мишка ласково дотронулся до ее руки. Он только сейчас почувствовал, насколько она ему дорога, эта девушка с добрыми, как у матери, глазами.

– Тебя будут обо мне расспрашивать. Может, и бить будут… Но ты им ничего не говори, легинеку!

– Я буду молчать, Анця! – прошептал Мишка.

Он вышел за ней во двор. И вдруг вспомнил, что так и не рассказал ей о своей разведке.

– Анця, сегодня восемь эшелонов ушло на восток. Назад – четыре и три с красными крестами. А я переплыл реку и танки видел!

Глотая окончания слов, он рассказал ей все, что видел.

– Спасибо, легинеку. Ты смелый и умный… Я расскажу партизанам. Это очень важно. Следи и дальше, ты же партизанский разведник. Только будь осторожен. Что удастся узнать, передай все дедушке. Ну… Прощай!

– Прощай, Анця! – чуть слышно сказал Мишка и протянул руки, словно хотел защитить ее от всяких неожиданностей, да так и застыл на месте.

Удастся ли ей выйти из села? Успеет ли она известить партизан?

– Эй, огурцов давай! Где вас носит? – крикнул опять хозяин.

Мишка вздрогнул.

Он так задумался, что не знал, сколько времени прошло с тех пор, как Анця скрылась в темноте. Ему казалось, она давным-давно стояла вот тут, рядом.

Пастушок быстро зашел в кухню, взял тарелку с огурцами и понес ее в большую комнату. Там было жарко, накурено. Не успел он дойти до стола – грохнул где-то выстрел. За ним другой, третий…

Мишка пошатнулся – огурцы рассыпались по полу.

«Анця!» – зашевелились побелевшие губы.

– Раззява, что стал? Собирай, чертов сын! – Хозяин больно толкнул мальчика. Он пока не придал значения тому, что прислуживает не Анця, а он, Мишка.

Ползая, пастушок собрал огурцы.

Вдруг в комнату стремительно вбежал жандарм. Вытянувшись в струнку перед Фекете, он выпалил:

– Из села кто-то вышел. Вслед стреляли, но человек скрылся!

«Человек скрылся!» – эхом пронеслось в голове Мишки. Лицо его на миг озарилось радостью.

– Догнать, погоню! – неистово закричал пьяный Фекете. Он так стукнул кулаком по столу, что несколько рюмок как ветром сдуло.

– Погоню послали, – ответил подчинённый и вышел.

«Погоню, погоню!» – стучало в висках Мишки. «Нет, нет! Им не удастся тебя догнать, Анця! Ты вернешься! С Красной Армией вернешься, я верю!» – мысленно обращался он к ней. А сердцу хотелось кричать: «Родной лес, родные Карпаты! Спрячьте, скройте нашу Анцю!» Но он молчал. Кричали только его большие, широко раскрытые глаза.

«А ну-ка, Мишка, спрячь свои думки в носок башмака!» – вдруг всплыло перед ним лицо Анци. «Надо уметь так, как она…» – подумал Мишка и спросил хозяина:

– Что, пане, принести еще огурцов?

Только лоб его покрылся испариной.

«Спасибо, голубе…»

Дмитрик трудился каждый день с утра до вечера – копал огороды в Дубчанах, в Кривом. Он не боялся тяжелой работы. Его радовало, что каждый ломоть хлеба, который он приносит домой, заработан честным трудом.

Теперь-то нянько был бы им доволен!

Сегодня Дмитрик принес матери ведро картофеля и пятнадцать пенге. Ноги и руки дрожали от усталости. Он еле добрался до кровати. Глаза помимо воли слипались.

– Вот видишь! Нелегко, сыну, дается кусок хлеба. Сам виноват, – с укором сказала мама. – Не мог попросить прощения у пана превелебного. Там-то работа была куда легче!

Она уже не впервые начинала такой разговор. Дмитрик молчал. Он думал совсем о другом. Скоро воскресенье. Он опять встретится с мальчишками. Даже глазастая Маричка стала с ним разговаривать. Недавно она на песке написала его имя. И Дмитрик так запомнил те буквы, что теперь и сам их пишет.

Дмитрик не раз удивлялся: как он мог раньше жить без мальчишек, без их веселых игр, без их шуток, без дружбы?

Однажды старший сын пана превелебного здорово избил Мишку и Юрка за то, что они зимой отлупили Иштвана – заступились за Дмитрика. Но мальчики не жаловались. Даже не вспоминали об этом. Вот она какая, настоящая дружба!

А когда Дмитрику приходилось бывать у дедушки Микулы, эти дни для него были настоящим праздником. Дедо Микула много ему рассказывал об отце, которого знал еще с детства. Всегда свой рассказ он заканчивал словами:

«Хорошим человеком был твой нянько. Добрым, честным, настоящим…»

Дмитрик так был счастлив и горд в эти минуты!..

Он уже засыпал, но вдруг сквозь дремоту опять услышал голос матери:

– Пан превелебный вчера меня сам остановил на улице. О здоровье справился. Десять пенгов дал. Говорит: мол, знаю, как с детишками трудно вдове… Пошли ему, пан бог, здоровья! – И, помолчав, добавила: – А я осмелилась, за тебя его спросила, чтоб работу тебе полегче нашел. Обещал.

Сон как рукой сняло. Дмитрик вскочил с кровати, с укором уставился на мать:

– Опять просили!.. А я не пойду, не пойду работать ни к нему, ни туда, куда он скажет! Мне и огороды копать нетрудно. А хотите, в лесорубы пойду!

– Я же тебе добра желаю! А ты – в лесорубы!.. Господи, весь в отца! Привык спину гнуть зазря. Такой же дурень!

– Мамо! – Слезы вмиг заволокли глаза. – Не надо так про нянька! Вон дедо Микула чужой, а про нянька так… так славно говорит. А вы!..

– А что я могу сказать! Что хорошего твой нянько для меня сделал? Оставил одну с оравой, голую да босую. И все по своей глупости – жить не умел!

Дмитрик знал: теперь мать не остановится. Весь вечер будет кричать.

– Говоришь, старый Микула про нянька вспоминал? – повернулась она к сыну, точно лишь сейчас дошли до нее его слова. – Ишь ты! Куда повадился! Хорошую компанию себе нашел. Да этот Микула такой же антихрист, как и Антал. Ему тоже давно пора в тюрьме гнить. Из-за таких грешников пан бог и наказывает: насылает на нас войны, голод, болезни!

«Зачем я ей про деда Микулу сказал?!» – испугался Дмитрик. Надо молчать. Никогда мама не поймет его. Какой далекой и чужой кажется она сейчас!

Дмитрик выбежал на улицу. Он знал: скоро ему сегодня не уснуть, несмотря на усталость. Долго он стоял, облокотившись о забор, сжав до боли зубы.

Шаркая ногами, мимо него прошла с ведрами в руках старая Марья, жена Антала. Дмитрик посмотрел ей вслед, на ее сгорбленную спину, на вялую походку, и сердце его сжалось. Он тут же забыл свои горести. Он давно собирался зайти к Марье, но почему-то стеснялся.

Дмитрик перескочил через забор, догнал ее:

– Слава Исусу, тетю Марье. Давайте, я вам принесу воды!

Она, кашляя, обрадованно протянула ему ведра. Дмитрик побежал к потоку и так же быстро вернулся. Перегнал Марью, занес ведра с водой в хату.

– Спасибо, голубе, – сказала пожилая женщина.

Дмитрик стоял. Ему не хотелось уходить. Сумерки быстро надвигались из лесу, пеленали село. А он все стоял…

Марья сидела на пороге. По ее молчаливой улыбке было видно, что она рада живой душе.

– Под окнами по ночам скрипит ель, а мне, старой, кажется, то Антал дверь открывает, – сказала она грустно.

Дмитрик вздрогнул. По спине побежали холодные мурашки. «Она ж и не знает, что я виноват!» Он почувствовал острую жалость к этой одинокой седой женщине. Хотелось подойти поближе, погладить ее мозолистую, изрезанную морщинами руку. Где-то в глубине души шевельнулась тоска по материнской ласке. Почему-то казалось, расскажи он сейчас ей всю свою вину – она простит. Поведай он ей о своей короткой, но нелегкой жизни – она поймет все. Но говорит он ей совсем другое:

– А у вас огород еще не вскопан! – В голосе озабоченность. – У других уже и всходить начинает. Я завтра приду к вам и вскопаю. Картошку с вами посадим.

– Что ты, голубе, мне платить тебе нечем!..

– Не надо! – попятился Дмитрик. – Мне ничего не надо!

На другой день он встал чуть свет. Наострил лопату, и закипела работа. Пахло прелой землей. Вокруг прыгали воробьи и смело выхватывали червяков почти из-под самой лопаты.

Дмитрик весело насвистывал. Никогда еще труд не приносил ему столько радости, как в это весеннее солнечное утро.

Марья вышла во двор и опять, как вчера, улыбнулась ему. До вечера они вдвоем и картофель посадили, и фасоль.

Дмитрик уснул крепким, здоровым сном.

Но утром опять началось…

– Сколько тебе Марья уплатила? – строго спросила мать. Она привыкла, чтоб сын ей тут же отдавал свой заработок. А этот раз – пришел, уснул и ни слова.

– Я ей так вскопал, даром…

– Даром? Кому? Вдове антихриста?!

– Почему – вдове? Может, дядько Антал еще жив! – крикнул Дмитрик. И столько в его голосе было злости, что мать попятилась.

– Жив, говоришь? Не-е-е-т! Он моего газду с пути сбил, так пусть и сам погибает!

Она хлопнула дверью, вышла.

– А сколько Антал помогал няньке! – крикнул Дмитрик.

Его трясло как в лихорадке. Когда же наконец мать поймет его? Как жить дальше? Хорошо еще, что на свете есть дедо Микула, Мишка, друзья… Там, в маленькой каморке, можно говорить обо всем.

Он задумался. Очнулся, лишь когда мать опять зашла в хату. Она принесла муку в чужой деревянной миске.

– Ишь, нечем ей платить! А вот нашла же все-таки!

Дмитрик, ужасаясь, все понял: мать ходила к соседке и потребовала плату! Может быть, последнюю муку отняла у старой Марьи!.. А он-то думал, что хоть немножко искупил свою вину перед ней.

Мальчик почувствовал, что земля у него уходит из-под ног. И все кружится, кружится… Он упал, забился в судороге. Кто-то кричал. На него лили холодную воду. А где-то в мозгу шевельнулась мысль: «Хоть бы умереть…»

…Дмитрик не знал, сколько он пролежал в постели. Поднялся похудевший и слабый. Почему-то в хате говорили шепотом. В это утро он проснулся рано.

– Все это господнее наказание за наши грехи, за грехи моего газды. Он перед богом завинил. Теперь нам приходится за все расплачиваться! – говорила в сенях кому-то мать.

Дверь скрипнула, и в отверстии появилось три головы: одна с косичками, другая черная, курчавая, третья с белыми, как солома, волосами. Он, не кажется ли это Дмитрику? Не продолжается ли еще болезнь? Нет, нет! Вот дверь открылась шире, и в хату вошли Мишка, Маричка, Петрик.

Мишка засунул руку за пазуху и вытащил оттуда серого голубя, потом голубку.

– На, это Юрко тебе передал.

Глаза Дмитрика загорелись радостью. Он давно мечтал иметь такую пару голубей.

– А… а… г… где Ю… Юрко?

Мальчик почувствовал, что заикается, что говорить ему очень трудно. Его охватило отчаяние. Что ж теперь будет? Засмеют дети. Дразнить будут… Он горестно опустил голову.

– А ты не бойся, Дмитрик! – Маричка догадалась, что творится у него в душе.

Он опять поднял голову. На него смотрели три пары добрых глаз.

– И чего нос вешать? – продолжала девочка. – Бабка Ганна тебя вылечит! Я вон как болела, а теперь хоть бы что!

Мишка прижался губами к его уху:

– Красная Армия скоро к нам придет. Там знаешь какие дохтура есть! Как волшебники! Ого, они тебя вылечат! Если б моя мама дожила, ее тоже вылечили б…

– А моя бабуся меня сама лечит, вот треснуть! – заявил Петрик тонким голоском. – Вот я зимой болел, а она утиным яйцом по голове водила-водила, шептала-шептала. Потом разбила яйцо, вылила в стакан. И там я свою болезнь увидел. Вся болезнь в яйцо ушла!

Дмитрик улыбнулся. Ему показалось, что у него прибавляется силы. Вот и стоять на ногах уже легче.

– Слушай, Дмитрик. Приходи ко мне послезавтра. Сможешь? Есть одно дело, – заговорщически прошептал Мишка.

Дети ушли. Дмитрик стоял, молча прижимая к груди два теплых комочка – двух голубей. Потом, вспомнив о чем-то, он бережно накрыл голубей ситом, а сам пошел в кладовушку. Набрал миску муки и направился к Марье:

– Вот вам, тетю… Ма… Марье… – больше он ничего не смог сказать.

Пожилая женщина подошла к нему. В уголках ее глаз блестели слезы.

– Вот ты и встал, голубе мой!

Она не один вечер просидела у его изголовья. Дмитрик в горячке звал нянька, ее, мальчишек, только не маму…

Поланя вся в слезах забежала как-то к соседке вечером:

– Идите, Марье, к нам. Горит весь мой сынок, вас кличет!

Ей было страшно и обидно, что сын шарахается от нее, когда она подходит к нему, отворачивается.

Поланя почувствовала к Марье еще большую неприязнь, считая ее виновницей всех своих бед.

– Вот ты и поправился! – Марья взяла муку. Она знала: лучше сейчас не перечить мальчику. – Спасибо, голубе. Ты приходь ко мне почаще!

– Я бу… буду приходить!..

Дмитрик выполнил свое обещание. Он часто навещал старую Марью. Мальчик рассказывал ей то, что не смог бы поведать матери: о своих друзьях, мечтах. О том, что посадил три яблоньки. Одну – для нянька, другую – для Антала, а третью – для сына деда Микулы, Андрея. Может быть, они еще вернутся… Марья тоже верила в их возвращение.

Одно только омрачало эти вечера: Дмитрика мучило сознание своей вины. Ведь он столько причинил горя этой доброй женщине, от которой увидел за несколько недель больше ласки, сочувствия, чем от матери за все последнее время.

Вина так угнетала его, что он не выдержал однажды, сказал Марье:

– Если б вы з… знали, тетю Марье, что я на… натворил. Я дядька Антала жандарам…

– Не надо, голубе! – Женщина подошла к нему, положила руку на его голову. – Не надо. Я все знаю. Твой нянько мне тогда рассказал…

Дмитрик побледнел. Она знала! Знала и не прогнала его! Он выскочил на улицу. Хотелось побыть одному. О чем он только не передумал в тот вечер! Как хорошо и легко жилось бы на свете, если б все были такими, как тетя Марья, дедо Микула, Мишка, Маричка…

«Скоро конец таракану усатому!»

Ягнус сначала не придал значения тому, что Анци нет на кухне. Но она все не появлялась, и его охватило подозрение.

– Где Анця? – спросил он Мишку, плотно закрыв за собою дверь.

– Не знаю. Вышла, – ответил пастушок, деланно зевая.

Через полчаса Ягнус опять зашел в кухню, уже более настороженный. Он пронзил Мишку колючим взглядом и вышел.

Мальчик прислушивался к каждому шороху, к каждому шагу на улице. «Вдруг сейчас Анцю приведут, раненую… Тогда я убегу в лес!»

Постепенно шум в большой комнате стихал. Пьяные офицеры уснули. А капитан Фекете в сапогах, в пыльном мундире развалился на перине. Он везде чувствовал себя хозяином.

Ягнус слонялся по дому темнее тучи. Дорого же стоит ему это знакомство с капитаном. Сколько гонведы сена забрали для лошадей, а сколько офицеры водки выпили, кур съели! Убытки! Кругом убытки!

А тут еще батрачка исчезла, будто сквозь землю провалилась. Не она ли вышла из села? Не в нее ли стреляли? А что, если в его собственном доме жила партизанка?

Ягнус вскочил как ужаленный. Опять направился к кухне.

Мишка, услышав его шаги, положил руки на стол, лег на них и сделал вид, что спит. Нет! Ягнус не должен заметить его волнение. Ни за что!

Хозяин грубо толкнул его. Мишка что-то промычал, мотнул головой и опять спокойно засопел. Ягнус крепко схватил его за плечо, затряс изо всей силы, прошипел:

– Это она вышла из села? Говори, змееныш!

– А что я, пане, знаю! Сказала: «Прислуживай здесь за меня, а я сейчас приду». И не пришла. Может, кто украл ее!

Лицо у Мишки было такое глуповато-наивное, заспанное, что Ягнус поверил ему. «Кажись, этот дурень и вправду ничего не знает», – решил он.

– Марш домой, чего до сих пор здесь торчишь!

Мишка стрелой выбежал со двора. Жандармы больше ни о чем не докладывали офицеру. Значит, Анце удалось уйти!

Радость мальчика была безграничной.

Зато пан Ягнус так и не уснул в эту ночь. Неужели это его батрачка ушла из села? Может быть, ушла предупредить партизан? Надо сейчас же разбудить капитана и все ему рассказать. Но Ягнус тут же отказался от этой мысли. Он хорошо знал, каким Фекете бывает в гневе. Чего доброго, еще сообщником посчитает! Как же! В доме старосты жила партизанка! И не день-два, а годы!

«Пригрел змею…» Ягнус почему-то начал икать, визгливо, громко. Прикрыл рот шапкой, лег на топчане в кухне. Но сон к нему не шел. Может быть, встать все-таки, рассказать капитану все? Нет! Фекете накинется на него: чего, мол, сразу не разбудил, чего ждал? И кто его знает, чем это все кончится? «Черт с ними! Пусть что хотят, то и делают! Не с голыми же руками идут на партизан. Пушки с собой привезли!» – успокоил себя староста.

На рассвете жандармы и гонведы были все на ногах. Выходили из села тихо. А через некоторое время окрестность потрясли три взрыва, один за другим. Хортисты напоролись на мины. Ягнус окончательно убедился: партизаны были предупреждены. И это сделала его батрачка! Он ходил по дому как одурелый. Кому ж теперь верить? Если Анця, такая работящая, старательная, и вдруг партизанка! Теперь вспомнилось: он не раз ловил на себе ее взгляд – горящий, ненавидящий. Да какое ему было дело до ее взглядов! Работала она за троих. Не с ее ли помощью Ягнус приумножил свое хозяйство! Сейчас ему казалось, что вокруг него всё – партизаны. Он подозрительно всматривался в лица батраков.

А загоревшийся прошлой осенью стог сена! Да, они давно его держат на прицеле, только Ягнус не знал об этом!..

Пан перестал вывозить в город продукты. Даже днем закрывал калитку на запор. Непреодолимый страх уже не покидал его. Он прилип к нему, как репей к бараньей шерсти. А тут еще невеселые вести с фронта. Русские с каждым днем подходят все ближе. Пан превелебный приказал Ягнусу войти в доверие к крестьянам. Старосте придется остаться в селе для будущей борьбы. Оружие уже закопано в конце огорода. Связь налажена с верными людьми из соседних сел. Да! Борьба будет продолжаться! Ягнусу достоверно известно, что за горами, в Стрию, хлопцы тоже не дремлют, бьют красных.

Поп оказался дальновидней. Он покупал золото, доллары. Теперь ему можно скрыться и за границей. А вот он, Ягнус, копил пенге, покупал землю. Еще месяц-два, и на его землю набросятся, как голодные волки, эти нищие односельчане.

Староста задыхался от злости. Хотелось выть от таких мыслей.

…Мишка не узнавал хозяина. Его будто подменили. Лицо стало обрюзгшее, заросшее. В глазах испуг. Стройная, крепкая фигура пана точно надломилась, сгорбилась. Уверенная походка стала какой-то вкрадчивой, шаткой.

Пастушок почувствовал, что уже не боится пана, как раньше. Прошло то время, когда он считал: Ягнус непобедим. Что сейчас Мишке, партизанскому разведнику, этот таракан усатый! Пусть он дрожит и боится. Вон партизаны теперь какие сильные! Жандармы и гонведы с пушками на них шли, а вернулись с ранеными да с убитыми. Анця говорила, что и Красная Армия уже близко. «Скоро конец таракану усатому!» – радовался мальчик.