Текст книги "Пистоль Довбуша"

Автор книги: Мария Куликова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

А за окнами злилась зима

Все ниже с гор спускалась зима. Сначала поседели перевалы и хребты, потом закуталась в белое покрывало и долина. Злые, морозные ветры с воем вытряхивали из низких серых туч колючие снежинки.

В хате у Гафии было тихо. Мишка сидел напротив матери и помогал ей перематывать нитки с веретена в клубок. На печке сушился целый ворох шерсти, похожий на большого мохнатого зверя. Скорей бы Гафии допрясть эту шерсть, чтобы на заработанные деньги купить Мишке шапку. В старой уже столько дыр! Мать, горько улыбаясь, говорит, что в шапку скоро будут залетать воробьи и вить гнезда.

– Давайте лучше платок вам купим, мамо.

Мишке так хотелось, чтоб у мамы была обнова. Ей даже в церковь не в чем сходить.

– Потом, даст бог, и платок купим. Вот только допряду ли я эту шерсть? Руки почему-то немеют…

Смутная тревога сжала сердце мальчика. Он видел сегодня, как мать, сидя за работой, внезапно побледнела. Ее руки, худые, с узловатыми пальцами, беспомощно повисли вдоль тела. Прялка скрипнула и, будто застонав, умолкла. Мишка испугался, подбежал к матери, дал ей попить. И Гафия спустя несколько минут опять принялась за работу. Лишь колесо у прялки после этого кружилось медленно и часто рвалась нитка.

– А вы не прядите, мамо! Очень нужна мне шапка! И в этой еще могу походить. Завтра я занесу эту шерсть пану, пусть подавится ею!

Мишка с такой злостью и ненавистью посмотрел на ворох шерсти, будто там, на печке, сидел сам Ягнус.

– Успокойся, сынок. Может, завтра мне и полегчает…

В голосе Гафии ни капли надежды.

Неожиданно в окно кто-то робко постучал. Мишка и мама переглянулись с удивлением: кто бы это мог быть? На дворе такая темень! Морозный ветер, ударяясь о стекла, воет точно от боли, норовит залезть в хату.

– Иди, Мишко, посмотри, кто там.

Мишка поспешно вскочил, открыл дверь и радостно вскрикнул. На пороге – Юрко! Они так давно не виделись! Дни теперь стоят короткие. Не успеешь убрать из сарая навоз, покормить, напоить коров, глядишь – сумерки надвигаются.

– Заходи, Юрко! – Мишка метался по хате и не знал, что еще сказать. Он почему-то смущенно улыбался. А самому хотелось кинуться Юрку на шею и крикнуть: «Как хорошо, Юрко, что ты пришел и перестал уже дуться!»

Но что это? Почему его друг заплаканный? Веснушчатый нос розовый, будто снегом кто натер. И глаза красные, опухшие.

А Юрко, молчавший до сих пор, вдруг поздоровался:

– Слава Исусу! Я и забыл…

– Иди, садись, Юрко, – ласково произнесла Гафия.

Но Юрко точно застыл.

– Нянька Ягнус в управу раз пять вызывал… А теперь Отобрал у нас землю, – наконец выдавил он из себя. – Нянько пришли домой пьяные. Маму побили… И за мной гнались…

– Не сердись на него, Юрко, – печально вздохнула Гафия. – С горя твой нянько напился. С горя бушует.

– Да я что, я ничего… Я на него не сержусь. Зря я тогда пана… – Юрко хотел добавить: «Не сжег все-таки», но вовремя остановился: не так-то легко признаваться в своей неудаче!

Мишка заботливо снял с него шапку, кожушок и аккуратно сложил все на лавке.

– Будешь ночевать у нас, Юрко, айно?

– А что ж, и правда. Полезайте, хлопчики, на печку. Там тепло, – гостеприимно пригласила и Гафия.

Мальчики залезли на печь, улеглись. Вскоре и мать, потушив лампу, задремала на кровати. А Юрко и Мишка продолжали шептаться. Им столько хотелось сказать друг другу!

– Ты не слыхал? Говорят, по дороге в Кривое лесорубы нашли какого-то Лущака. Убитого.

– Как ты сказал? Лущака?! – вскрикнул Мишка.

– Ага. А чего ты кипишь, как вода в потоке? Жалко тебе его? У него на груди знаешь какую бумагу нашли! «Не хороните зрадныка! Най его растерзают волки!» Аж три дня он валялся. А потом жандары его куда-то дели. Наверно, много зла он принес людям, раз его не захотели схоронить.

Мишка почти не слышал, что говорил дальше Юрко. Радость в нем бушевала, как ручьи весной в горах. Так ему и надо, доносчику проклятому! Молодец Анця! Это она рассказала о нем партизанам!

– От партизанов ни один зраднык не скроется, – с уверенностью сказал он.

– А вот Ягнусу я бы сам хотел отплатить, – заскрипел зубами Юрко. – И за моего учителя, и за то, что нянька так обидел!..

– А я не хотел бы! – перебил Мишка. – Мне добре каждый день его видеть? А дедо говорит, что мало полегчает, если с одним лишь Ягнусом расправятся. А натораши, по-твоему, лучше? Такие налоги берут! Еще и свои карманы норовят набить. А жандары?! Дедо говорит, что тогда люди и заживут, когда их всех прогонят.

– То давай в партизаны убежим! Ты ж говорил, что знаешь дядька-партизана. Может, и вправду он нам дорогу к ним покажет. А?

Мишка молчал: не хватало смелости сказать, что только вчера окончательно рухнула надежда стать партизаном.

Вчера во дворе Ягнуса появились жандармы. Озябшие, злые, они долго беседовали со старостой. Потом о чем-то расспрашивали батраков. Мишка испуганными глазами следил за Анцей. «Не за ней ли пришли хортики?» Ему казалось, вот-вот они ее схватят. Мальчику хотелось кинуться к ней, заслонить ее собою. Накануне Ягнус всем батракам обещал большие деньги, если они разузнают что-либо о партизанах. Беспокойство и страх не покидали Мишку до тех пор, пока жандармы не уехали со двора. И, конечно, Анця заметила его волнение. Она позвала мальчика за копну сена.

– Вот гляжу я на тебя, Мишку, и думаю, что партизана из тебя никогда не выйдет, – зашептала она сурово.

Мальчик тут же почувствовал, как подступил к горлу комок, горячий, точно картофелина, вынутая из костра. Если б Анця и хотела придумать что-либо обиднее, она, наверно, не смогла бы. А с какой насмешкой смотрели на него ее глаза, круглые, голубые, опушенные снегом, будто две проруби в Латорице.

– А… а почему не выйдет? – наконец спросил Мишка.

– Почему? Лишь только эти псы-жандары показались во дворе, ты так и начал бегать за мною, да с таким перепуганным лицом, что глядеть на тебя было тошно!

Мишка покраснел, потупился и не знал, куда деваться от стыда.

– А на Ягнуса как ты смотришь! Трясучка тебя так и колотит. Кажется, так и кинешься на него! Послухай, легинеку. То, что у тебя на душе творится, надо уметь прятать далеко, вот сюда. – Анця нагнулась и показала на носок Мишкиного башмака. – Ой как нужно это для партизана! А ты и не умеешь! У тебя все твои думки на виду. – Сказала и, не оглядываясь, ушла.

Мишка долго стоял за копной сена, не шелохнувшись. Как же научиться прятать свои мысли в «носок башмака»? Наверно, нелегко это…

– Что ж ты молчишь, Мишко? – потерял терпение Юрко. – Небось и вправду обманул меня тогда?

– Вот тебе крест, что не обманывал. Но… тот дядько не доверяет мне. Какой, говорит, из тебя партизан, если все твои думки на виду? Знал бы ты, Юрко, как я хочу научиться прятать свои думки аж в пятки, чтоб ни один жандар не догадался, о чем я думаю!

– Хочешь научиться? А вот я умею!

– Ты? Умеешь?! Чуть что – загораешься, как тот керосин!

– А ты!..

И опять чуть было не вспыхнула ссора. Но Гафия застонала во сне. Мальчики притихли.

– Погоди, вот потеплеет, мы тому дядьке покажем, на что мы годны, – примирительно зашептал Юрко. – Мы и сами партизанить будем. Правда?

– Айно.

Друзья опять замолчали, задумались.

А за окнами злилась зима. Она не обходила ни глубокие ущелья, ни высокие острые скалы. Засыпала их колючим снегом, морозом обнимала горные потоки, холодом врывалась в хату вдовы.

Мишка и Юрко натянули на себя рядно, придвинулись друг к другу поближе.

– Слушай, Мишко, – доверительно зашептал Юрко. – А я про пана учителя вирши сложил…

– Айно? – Мишка даже затих. Признание Юрка будто и не было неожиданным. Ведь он не побоялся вписать в тетрадку, чтоб люди рвали кандалы! Хотя знал: бить за то будут. Но чтоб Юрко сам умел вирши складывать – все же это для Мишки настоящая новость. – Расскажи, Юре, – попросил он.

Юрко втянул глубоко воздух, словно собирался прыгать в воду, и начал:

 
Вон там, за селом, под скалою,
Упал пан учитель-партизан.
Чтоб лучше жилось нам с тобою,
Он жизнь свою отдал.
 

– Ой как складно! Я бы ни за что такое не придумал! – искренне восхитился Мишка.

– И правда, складно? – робко спросил Юрко.

Если б этот разговор состоялся днем, Мишка увидел, что в румянце утонули все Юркины веснушки.

– Слушай, Мишко! Когда к нам придет Красная Армия, я буду учиться и целую книжку виршей придумаю. Чтоб все читали про моего пана учителя.

И Мишка верит, что так и будет. Ведь его друг такой умный и смышленый.

Мишка даже завидует ему немножко.

– А ты, Юре, еще такой вирш придумай… чтоб… – он запнулся, подбирая слова, – чтоб и про красный цветок было, и про Красную Армию… А еще про Олексу Довбуша и про Палия. И про нас с тобой, и про Маричку. Про всех… Пусть все знают…

Хотя Мишка и не верил теперь ни в какое волшебство, но легенду про Олексу, про цветок он полюбил еще сильнее. Если раньше в душе он иногда сомневался, удастся ли найти волшебный пистоль и победить врага, то сейчас был твердо уверен, что легенда сбудется, что Красная Армия и партизаны уже скоро прогонят фашистов с Карпат.

Уснули мальчики. И приснился Мишке волшебный цветок с красной серединкой. Только мальчик сорвал его – раздались чарующие, нежные звуки. То звенели лесные колокольчики, братья цветка. Он так засиял, что ночь превратилась в день.

«Теперь мы всех врагов прогоним!» – громко крикнул Мишка.

«Г-о-оним!» – эхом отозвались горы.

«Вот это дружба!»

Еще никогда Мишка не спешил к Ягнусу так, как сегодня. Ему хотелось немедленно сообщить Анце о смерти Лущака. Может, до нее еще не дошли эти слухи. Ох и обрадуется она!

Увидев Анцю у колодца, он чуть было не закричал: «Нету уже поганого зрадныка!» Но тут же, вспомнив о том, что дал себе слово скрывать свои мысли и чувства в «носок башмака», он погасил улыбку и подошел к девушке медленной походкой, в то время когда ему хотелось бежать к ней.

– А что я знаю, Анця! – сказал и тут же почувствовал, что губы его вышли из повиновения – растянулись в ликующей улыбке.

– Что, легинеку? Вижу, хочешь мне сказать что-то хорошее. Радости на твоем лице столько – хоть черпай пригоршнями и умывайся, как ключевой водой.

Анця весело рассмеялась.

Ох, эти глаза-проруби! Ничего Мишке от них не утаить!

– И правда… Не умею я скрывать, – огорчился Мишка. – А Лущака уже нету, ага!

– Знаю, Мишко. Об этом все село говорит. На душе у меня праздник. А у тебя? Ты иди сегодня немножко на реку. Небось еще не был на льду в эту зиму?

– Айно. Не был.

– Немного помоги мне и ступай.

И закипела работа. Мишка, как всегда, убрал черпаком из сарая навоз. Потом носил большими деревянными ведрами воду и поил коров.

– Не набирай такие полные ведра! – заботливо советовала Анця. – Вон, смотри, вода в деревянки выплескивается.

Она часто помогала Мишке: то тащила коровам большие охапки сена, то носила им воду, а Мишку в это время посылала на кухню погреться.

Пастушок удивлялся: и когда Анця успевает все делать? И за овцами смотрит, и за свиньями, и на кухне возится да еще и ему помогает.

Вот и сегодня, если бы не Анця, разве смог бы он так быстро справиться с работой?

Мишка стрелой выбежал со двора. Сейчас он зайдет за Юрком, и они вместе пойдут кататься. Кто не знает, как хорошо спускаться с крутого берега Латорицы – дух захватывает! Жаль только, нет у Мишки санок. Может быть, у Юрка есть?

Но санок не оказалось и у него. Мальчики, не раздумывая долго, взялись крепко за руки и с радостным криком и свистом скатились вниз на деревянных башмаках. Не беда, что перекувырнулись, что снег забился в уши и за воротник. Веселья от этого не убавилось.

– Давай еще раз! – Задорно крикнул Юрко, взбираясь наверх.

– Обожди, Юрко! Смотри, вон какие санки! – остановился Мишка. – Вот бы нам такие!

Юрко оглянулся и как завороженный застыл. Неподалеку от них катались на маленьких, покрашенных в голубой цвет санках Иштван и Дмитрик.

– Гм… Ну и что же! – наконец сказал Юрко. – И мы себе такие сделаем, давай! Правда, санки без железа будут, но, может, и не хуже этих!

И все-таки Дмитрик заметил восхищение мальчиков и выпрямился: пусть смотрят, кто с ним играет! Сам сын пана превелебного! И на санках разрешает ему кататься. А Мишке и Юрку, наверно, завидно. Дмитрик, вспомнив, как он летом старался с ними помириться, теперь криво улыбнулся. Нужны они ему очень! Куда лучше водиться с Иштваном! Правда, он почти все время заставляет катать его да и вообще верховодит им… Но ведь на то он и богач! И Дмитрик очень гордится дружбой с ним.

Неожиданно ему захотелось затеять драку с мальчишками. Должен он наконец доказать им и свою силу! «Иштван толстый, сильный, сразу повалит Юрка», – быстро составил план действий Дмитрик. А с Мишкой, бесспорно, он и сам справится. Пусть видят: за него тоже есть кому постоять!

И, впрягшись в санки, в которых, развалившись, сидел Иштван, закричал, как жеребенок:

– Ига-га-го! Дадим им, Иштван! – и ринулся на противников. – Эй вы, дураки, с дороги!

Он толкнул Мишку. Тот поскользнулся, упал. Но не успел Дмитрик насладиться своей победой, как Юрко с размаху оглушил его оплеухой. Дмитрик кувырком полетел в снег. Тут же на него навалился и Мишка.

– Это мы-то дураки, айно? – спрашивал он сквозь зубы и продолжал колотить обидчика.

– Иштван, Иштва-ан, помоги! – взмолился Дмитрик.

Но Иштвана и след простыл.

– Иди догоняй своего поповича, панская подлиза!

Юрко, смеясь, толкнул Дмитрика ниже спины. Тот вновь повалился в снег.

Мальчишки, обнявшись, опять пошли кататься, весело насвистывая.

Дмитрик так и сидел на снегу. Хотелось плакать. Но не потому, что ему здорово попало от Юрка и Мишки, а оттого, что Иштван бросил его одного, не поддержал.

И опять Дмитрик остро почувствовал свое одиночество и зависть к мальчишкам. Они не дадут друг друга в обиду. Они всегда вместе… А попробуй тронь эту глазастую Маричку! Они тут же все накинутся. Вот это дружба! А за Дмитрика никто никогда не заступался, его только били… И мама не понимает, как ему от этого обидно и грустно. Она даже выслушать до конца его не хочет, если он начинает ей рассказывать о своих горестях. Вот отец, тот бы его понял! Только домой он приходит с лесосеки лишь по воскресеньям. Лежит целый день на кровати одетый и кашляет, кашляет… Ему, конечно, не до разговоров. Да еще о ком, о мальчишках!

Дмитрик встал, отряхнулся, огляделся. Вдали маячила толстая фигура Иштвана. Тот лениво тянул домой санки. Дмитрик отвернулся: не хотелось даже смотреть ему вслед. И чувство гордости за дружбу с поповичем, еще несколько минут назад переполнявшее его, вдруг растаяло, как снежинка на ресницах. Исчезло. Осталась жгучая тоска. Тоска по детским шаловливым играм, по настоящей мальчишеской дружбе.

Юрко и Мишка после катанья решили навестить Петрика. Его, больного, привез вчера со Скалистого отец.

Увидев своего друга, мальчики остановились возле кровати пораженные. Петрик ли это? Под рядном лежал мальчик с бритой головой, с большими ушами и такой бледный, что его маленькое худое личико казалось прозрачным.

– Чего ты такой… такой худой? – Взгляд у Юрка устремлен в землю, голос глухой.

– Ой, худой, худой! – запричитала бабушка, поправляя Петрику подушку. – Нужна ему была эта наука! Отвезли дытыну, чтоб там помыкали им. Ведь попом все равно не будет. И без нас есть кому службу править. Вот, одни кости остались. Голубинятко ты мое, внучек ты мой риднесенький!

Она гладила его бритую голову, укрывала своим платком.

Петрику было явно не по себе от бабушкиных ласк. Он застенчиво улыбался мальчикам.

– Поправляйся быстрей, Петрику, – сказал Мишка, когда бабушка отошла от внука. – Скоро весна. И мы опять будем за селом играться, айно?

Петрик на миг зарделся, будто там, внутри у него, что-то вспыхнуло. О, если бы мальчики знали, какими счастливыми и далекими казались ему те игры за селом! А как он скучал по своим друзьям! Как мечтал с ними встретиться! Но сейчас рассказать им об этом он не мог: сил не было.

– Не поеду я туда больше. И хозяин бил, и пан учитель тоже… – только и смог произнести Петрик.

– Вот придет к нам скоро Красная Армия, – зашептал Юрко, – тогда и пойдем в школу. Тогда нас бить не будут, Петрику!

«Вот придут партизаны…»

Перестала жужжать прялка у Гафии в хате. Она сиротливо стояла в углу, покрытая седой пылью. Кучкой лежали на печке узлы с шерстью. Гафия не могла их допрясть: руки казались ей неимоверно тяжелыми, непослушными.

Мишка, возвращаясь от пана, торопливо топил печку, варил токан, кипятил воду и бросал туда сушеные дички – груши, яблоки. Гафия утоляла жажду кислым наваром, но от этого ей не становилось лучше.

Дедо Микула продал дорогие ему вещи сына: сапоги, вышитую рубашку, шляпу. И на вырученные деньги привез к Гафии врача.

Доктор, осмотрев вдову, тяжело вздохнул:

– Да-а-а… Ревматический порок сердца с нарушением кровообращения…

И, встретив недоуменный взгляд старика, объяснил:

– Болезнь тяжелая, запущенная. В больницу надо лечь…

Старый Микула горестно опустил голову. Где же взять денег? Кто захочет даром лечить бедную крестьянку? Да еще теперь, когда хортисты все больницы в госпитали превратили.

Уходя, врач посоветовал Гафии употреблять побольше сахару, чтоб поддержать сердце.

Мишка несколько раз бегал до корчмаря, готовый выполнить любое его поручение, лишь бы получить хоть горсточку сахара. Но корчмарь сердито гнал его прочь. И мальчик опять возвращался домой в отчаянии. Как помочь маме, где взять сахару?

Юрко неотступно следовал за Мишкой. Его очень огорчали неудачи друга. Однажды он прибежал прямо на работу к Мишке. Остановился у ворот и пронзительно свистнул. Мишка сразу же выбежал к нему навстречу. Он знал: так может свистеть только Юрко.

– Слушай, Мишка, я знаю, где можно достать сахару для тети Гафии!

– Где, где? Говори быстрее!

– Вон там, видишь? – Юрко показал рукой на виллу, находившуюся по другую сторону Латорицы, в самом живописном уголке гор.

Хозяин жил где-то в Будапеште и в последнее время редко появлялся на вилле.

Раньше приезжали туда и гости. Они охотились на медведя, на диких кабанов, стреляли тонконогих косуль, убивали красавцев оленей, которые с каждым годом встречались в лесу все реже.

Теперь дом иногда навещала дочь хозяина. Стройная, с белокурыми завитыми волосами, она часами бродила по горам с ящиком для красок. На ее полотнах появлялись камни да пеньки. Люди иногда заглядывали, что она рисует, и удивлялись: «Пан бог дал Карпатам такую красоту, а она что малюет?!»

– Опять приехала хозяйская дочка. Я сам видел, – продолжал Юрко. – Теперь она не пеньки малюет, а людей. Кого малюет, тому хлеба дает. Наверно, у нее и сахар есть. У богатых все есть! – убежденно добавил он. – Только там, говорят, собак много. Злющие, одичалые.

Мишка даже к самому шарканю сходил бы и не побоялся, лишь бы сахару тот дал!

– А ты пойдешь со мной?

– Ты еще спрашиваешь. Хоть сейчас! – Юрко натянул шапку поглубже: холодно.

– Ну и пошли!

Мальчики шли быстро. Ветер с ожесточением поднимал снежную пыль, и земля точно дымилась. Вот они остановились, наспех выбили из деревянных башмаков снег и опять заспешили дальше.

Наконец из-за высокой ограды и густых елей выглянул большой дом. Кругом никого не было видно, только слышался ворчливый лай собак.

Юрко, прильнув к железной ограде, с удивлением воскликнул:

– Ой, смотри, Мишко. Вот где чудеса! Люди вон из глины вылеплены!

И для чего их налепили? Непонятно! Может быть, для красоты или чтоб воры ночью пугались?

А зверь у крыльца какой косматющий! Ему-то не холодно! Из чего же он сделан?

С головы Мишки слетела шапка. Он так засмотрелся, что не ощущал холода. А окна какие! Больше, чем двери Мишкиной хаты!

Неожиданно на крыльце появилась молодая хозяйка, одетая в светлый лыжный костюм. Видно, собралась на прогулку.

– Ой, смотри, тетка в штанах! – прыснул Юрко. – Вот бы нашу Маричку так нарядить… Ох и смехота была б!

Пани подошла ближе и в упор стала рассматривать мальчиков. И куда девалась их смелость! Мишка усердно ковырял пальцем снег на заборе. Юрко, потупив голову, старательно копал ямку носком башмака. Пани с надменной усмешкой посмотрела на его веснушчатый нос, на рыжие волосы, выбившиеся из-под заплатанной отцовской шапки, и отвернулась. Красивое ее лицо приняло скучающее, безразличное выражение. Казалось, она тут же забыла о мальчиках.

«Еще уйдет обратно!» – с испугом подумал Мишка и, переборов робость, спросил:

– Нет ли у вас, панико, работы? Какой-нибудь… Я все умею делать! – заверил он. – Мне бы хоть немножко сахару для мамы!

Он, пока говорил, вспотел, точно поднимался на высокую гору.

– О, ми имеем цукер! У тебья удифительно большой красивый гляза. – На ее лице опять мелькнуло любопытство. – Ты мне позировайт, ми рисовайт и давайт цукер. Пойдем!

Кроме последнего слова, Мишка почти ничего не понял. Он несмело последовал за ней. Юрко тоже было сделал шаг вперед, но она закрыла калитку перед самым его носом.

«Куда она меня ведет?» – забеспокоился Мишка.

У крыльца он украдкой дотронулся до статуи льва. «Из камня сделан», – заметил он и оглянулся на Юрка, который и тревожно и с надеждой смотрел ему вслед. Мишке жаль стало друга: замерзнет Юрко. Вон ветер какой сердитый!

Пройдя через длинный коридор, они очутились в большой светлой комнате. В глаза Мишке бросилось множество картин. Они висели на стенах, валялись на полу. На столе лежали тюбики с краской, на окнах – кисти. Несмотря на такой беспорядок, комната Мишке показалась сказочно красивой. Ничего подобного он не видел даже у старосты. Вон всадник нарисован как живой. А лес! Даже грибочки, как настоящие, виднеются под деревьями. Только почему такая красивая картина на полу валяется? Наверно, это не сама пани рисовала, вот и бросила. Мальчик так засмотрелся, что на минуту забыл, зачем пришел сюда.

Хозяйка позвала прислугу и сказала ей что-то на незнакомом языке. Вскоре та вернулась и принесла кулек с сахаром.

– Вот цукер, – сказала пани, – возьми.

Мишка порывисто протянул вдруг задрожавшие руки. Вот он, наконец, сахар! Мама поест и, может быть, выздоровеет!

– О, прекрасно, прекрасно! – обрадовалась пани и положила сахар на стол. – Так ты и стояль. О, ты протянуль руки, как вор. Ми рисовайт картина: «Маленький гуцуль – вор».

– Я не вор, про́шу пани. Я честный! – возмутился Мишка. – Малюйте такого, как я есть. Я буду долго стоять, до самого вечера и не шелохнусь!

– Сделай опять такой жадный гляза и протяни руки! – раздраженно и капризно приказала хозяйка, тряхнув светлыми кудрями.

Мишка не двигался.

– Возьми цукер, – сказала она уже спокойнее.

Мишка стоял в нерешительности. Подойти к ней, может, взаправду уже даст. Не будет же она играть с ним, как кошка с мышкой! Он несмело приблизился к столу и дотронулся до кулька.

– Так и стояль. Так и стояль. Ми рисовайт! – строго предупредила пани и сделала первый мазок.

У Мишки сверкнули на глазах слезы. Ведь каждый, кто увидит картину, скажет: «Так это же Мишка Берданик из Дубчан! Неужели он вор?» «Вор, вор!» – мучительно стучало в голове. Мишку охватила злость: да как она смеет вором его рисовать! Обида и негодование придали ему смелость.

– Я так не хочу, панико. Я не вор! Вот вам крест, что ничего ни у кого не крал! – Он торопливо и старательно перекрестился. – Может, вам дров нарубить или воды принести? Это я могу. Мне нужна хотя бы горсточка сахара. Моя мама очень хворая… Очень…

Он говорил взволнованно, быстро, боясь, что пани остановит его не дослушав.

Хозяйка сердито вскочила:

– О, негодный мальтшик. Ты не хотель позировайт, так ми понимайт? Ты имеешь красивый гляза, но глюпый голева. Ступайт отсюда!

Она вышла, хлопнув дверью.

Появилась прислуга и проводила Мишку к воротам. Он прошел мимо, не заметив Юрка.

Тот посмотрел ему в лицо и сразу понял: Мишку опять постигла неудача.

– Ну что? Не хотела малевать тебя?

– Вором начала малевать… Говорит: «Сейчас я намалюю маленького гуцуля-вора…» – дрогнувшим голосом пожаловался Мишка.

– Да ну? Значит, вором, тебя посчитала? А ну-ка, идем обратно! – вскипел Юрко, сбивая на ходу ком снега. – Я ей сейчас такого вора дам, ведьма поганая!

– Ничего ты не сделаешь, Юрко. Идем! – Мишка украдкой вытирал слезы.

Но Юрко и не думал сдаваться. Вцепившись руками в железные решетки забора, он закричал:

– Эй, ты! Чума рыжая! Сама ты воровка, слышишь? Беда бы тя побила! Вот придут на твою голову партизаны – одни штаны от тебя останутся!

К счастью, никто не слышал угроз Юрка. А то и вправду несдобровать бы ему!

Расстроенные неудачей, мальчики побежали обратно. Вслед им несся сердитый лай собак.

Вечером Мишка долго не мог уснуть. Его мучило раскаяние: надо было стоять. Пусть бы рисовала. Надо было скорчить ей такую рожу, чтоб она лопнула от страха! Где же теперь он достанет маме сахару? С кровати доносилось ее тяжелое дыхание. Оно было словно укором Мишке.

На другой день он опять стоял у железного забора. Но ему сказали, что пани утром уехала в Будапешт, ведь скоро рождество.