Текст книги "Слезы (СИ)"
Автор книги: Мария Шматченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
Глава 6. Маленькие сокровища
Констанция усадила Адриана на скамейку, то есть, заставила его сесть, а сама зачем-то пошла в дом.
Подходила к концу вторая неделя после ужасного события. Раны от пуль уже зажили, раны от «пыток» – тоже. Вот только душа почему-то всё ещё болела. На спине остались шрамы, на сердце – тоже. Но с тела они, может быть, сойдут, а вот с сердца? Вряд ли… Вся жизнь Адриана была сломана. Что ждёт его дальше? Он не принадлежит самому себе. Страх перед господами стал для него привычным. Юноша от всего сердца, от всей своей души был им благодарен, но от страха избавиться не мог. Хозяин тогда перевязал ему руку, госпожа спасла от позорного столба, омыла его раны… Ему становилось стыдно, когда вспоминал об этом, стыдно, оттого что сейчас не может элементарно даже улыбнуться им. Но он боялся… Сколько раз господин Джеральд бил его? Кто знает, что на уме у господина? Как отнесётся к тому, что раб вдруг решит просто улыбнуться им? Что ему в голову придёт? В памяти воскресли образ большого дома на окраине ранчо, лица Ларри и Берти… Глаза защипало от слёз, в душе что-то заныло… Адриан не мог понять, что с ним. Он жил в постоянном страхе, не мог догадаться, почему хозяева вдруг стали к нему так добры и ласковы, и почему-то не верил, что это только благодарность… Молодой человек им вообще не верил. Он уже почти ни во что не верил, потеряв веру в добро… Неверие, стыд, беспомощность и постоянный страх… Адриан закрыл лицо руками и заплакал…
– Солнышко моё, ты плачешь? – вдруг ласково спросила Констанция, подсев рядом. И она погладила по голове.
Ему стало стыдно за себя и, быстро вытерев глаза, он ответил:
– Нет… Нет… Я… я так просто…
– Золотце моё, – Конни, конечно же, ему не поверила, догадавшись по глазам, и попыталась прижать его к себе одной рукой.
Он вздрогнул, но позволил обнять себя.
– Ты чего это? Тебя кто-то обидел?
– Нет-нет, госпожа… Всё хорошо… А я неблагодарный раб…
Конни тихо засмеялась, но по-доброму:
– Как же всё может быть хорошо, если ты плачешь? И никакой ты не неблагодарный… Зачем ты такое про себя придумываешь?
– Я не придумываю… Это так и есть…
– Радость моя, я понимаю, тебе очень и очень тяжело сейчас… Не в моей власти облегчить твои страдания, – она, нехотя, выпустила его из объятий и посмотрела ему в глаза. – Я могу сказать тебе только, что я очень тебя люблю. И это правда. Верь мне. Доверься и ни о чём не думай. Всё будет хорошо. Обещай мне, что постараешься…
– Обещаю, госпожа…
– И не называй меня госпожой!
– Но… но как я осмелюсь? Как же мне вас называть?
– Мамой.
– Мамой? – удивился Адриан. – Ну, это будет с моей стороны верхом хамства и неуважения.
Она вздрогнула. Один раз он случайно назвал её так, за что получил. Кто мог подумать тогда, что, спустя совсем немного, Конни будет сама просить его называть себя матерью?
– Прости меня, пожалуйста, я, не подумав, сказала. Я не имела права этого требовать от тебя… Это надо сердцем чувствовать, чтобы назвать меня мамой. Как хочешь называй, только не госпожой. Я очень люблю тебя, как сына. Тебе это, конечно, странно слышать… – и тут залаяла собачка. – Так я ж тебе Люсинду привела и забыла совсем!
Женщина наклонилась, подхватила любимицу и протянула её Адриану, мысленно благодаря собачку за то, что та её перебила, тем самым лишив возможности объясняться:
– На, держи! Она к тебе пришла!
– Спасибо, – молодой человек улыбнулся, ласково принимая Люсинду.
– Скоро приедет леди Фелиция.
Он очень обрадовался в душе, но показать это постеснялся.
– А потом, – продолжала Конни, – мы поедим в особняк у океана… Фил хочет, чтобы… чтобы ты поехал с ним. А ты? Ты хочешь уехать к нему?
Адриан, – чего там скрывать? – хотел бы этого, но разве были у него воля и право хотеть что-то самостоятельно от хозяев?
– Я – ваш раб. Где вы, там и я.
Констанция не нашлась что ответить. Ей было неприятно это слышать. С того самого момента, когда муж признался ей, Адриан перестал быть для неё рабом, он стал ей пасынком, приёмным сыном, хотя по закону, конечно же, оставался тем, кем и вырос. Сама этого не понимая, женщина радовалась тому, что подвернулся повод общаться с ним, не думая, что позорится. Если раньше Адриан ей нравился, и леди хотелось быть к нему ближе, но стыдилась этого, то теперь она могла открыто, не виня себя за это, общаться с ним, заботиться, дарить тепло и любовь. Да, слышать такой его ответ ей было неприятно. Но что «приёмная мама» могла сказать? «Ты не раб»? Но как это объяснит? Сказать о том, чей он сын, должен его отец.
– Я люблю тебя, – произнесла Конни.
Но мог ли Адриан поверить в её слова? Конечно, нет… Как так – любить раба?
Уже по-осеннему холодный ветерок пронёсся по земле, взъерошив траву, уже начавшую постепенно желтеть, и первые-первые опавшие листья чуть-чуть подлетели и снова упали. Как и сердце Констанции. Будто бы дух Алиссии что-то шептал ей тревожное. Она давно умерла, но этот сад всё ещё помнил её, хоть смутно, но помнил её и сын.
– Можно мне пойти в деревянный домик, в который сэр Гарольд нас переселил? – неожиданно неуверенно попросил он.
– Нет, конечно. Что тебе там делать?
– Я хотел забрать кое-что оттуда…
– Ах, – рассмеялась Конни, – а я подумала, ты хочешь опять туда переселиться! Ну, пошли!
С этими словами леди поднялась со скамьи и подала руку юноше, но тот, естественно, сделав вид, что не понял, не принял её. Хотя ему не стукнуло и двадцати лет, хотя и пережил такой кошмар, он чувствовал себя не уютно, когда посторонняя женщина обращается с ним, как с маленьким ребёнком.
Констанция вздохнула, в какой раз испытав горечь в душе. Они направились в рабскую лачугу, а мысли уносили леди далеко-далеко. Он шёл за ней, так покорно, так робко, но всё же в то же время казался далёким, чужим, не её, и это угнетало несчастную мачеху. Ревность и скрытая зависть к Алиссии, как ночные хищники, закрались в сознание, и Конни сама испугалась своих чувств. Она попыталась отделаться от них, посмотрев на того, чьей матерью так страстно желала стать, но юноша даже не заметил взгляда, как и не замечал любви.
Они пришли в дом. Адриан взял с полочки платок, подарок сэра Чарльза, и два выстиранных, аккуратно сложенных бинтика. Это были его сокровища, единственные вещи, которые ему принадлежали.
– Солнышко, а это тебе зачем? – спросила Конни, рассматривая бинты. – Ужас, ещё и постирал. Выкинь их.
Он покраснел.
– Ну, они мне нужны…
– Зачем? – засмеялась она. – Давай я их тебе поглажу…
– Спасибо… но… Мне кажется, лучше не надо. От горячего они могут испортиться…
– Да я пошутила. Откуда они у тебя?
– Они… Их мне… хозяин дал… Он тогда перевязал мне руку….
– Это когда Фил тебя? И ты их потом постирал и берег?
– Да…
Конни это показалось таким трогательным. Леди умилилась, не выдержала и обняла его. Наверное, она специально вспомнила о племяннике… Ей хотелось занять первое место в сердце Адриана, а там «восседал Филипп». Женщина страстно желала стать ему ближе всех, чтобы он больше всех доверял ей. В мечтах рисовала картинки, как, спустя время, когда всё будет хорошо, люди скажут, что у неё с пасынком очень доверительные отношения, как у родных матери и сына.
– А вот вы где! – неожиданно раздался голос Фила, и Констанция обернулась к нему.
– Да, мы тут за вещами зашли.
– Адриаша, сегодня моя мама приезжает. Хочешь поехать со мной её встречать?
– А мне… можно?
Фил сразу понял, что тот боится, что его не отпустят.
– Да чихать я на них всех хотел! – сказал он прямо при Конни. – Если хочешь, поехали, – молодой человек взял его за руку, видя, что брат не решается, – не бойся… Поехали. Развеешься. Моя мама тебя очень любит.
Констанция вздрогнула. «Не забрать ли он его хочет? Скажет – мать встречаем, а на самом деле сядут на поезд и уедут…»
– Я тоже хочу встретить Фелицию на вокзале, – заявила она. – Я с вами поеду.
– Конечно, тётя Конни.
Фил, если и был недоволен, то виду не показал. Он не считал «Адриашу» рабом дяди, вообще рабом не считая, но, в случае чего, намеревался предъявить «им всем», что красавец-невольник – это подарок ему от дедушки.
«Красавец-невольник» же мечтал, чтобы они перестали с ним так обращаться. Он уже привык и к «солнышкам», и к «лапочкам», и к «медовым сотам», вернее, смирился с этим, но ему так хотелось быть хоть чуть-чуть похожим на сэра Филиппа: взрослым, сильным, не боящимся ответственности. Он вообще представить себе не мог, чтобы к молодому господину кто-то обратился «лапочкой»! Это даже смешно! Ему хотелось быть таким, как он, а все обращаются с ним, как с ребёнком. Если они думают, что Адриан просто млеет, когда его называют своей «радостью» или «золотцем», то глубоко в этом заблуждаются. Но что же подготовила судьба для их «сокровища»? Что ждёт их в особняке у океана? Кто спасёт «Адриашу» и займёт первое место в его сердце?
Глава 7. Мать, сын и племянник
В своём письме Филу Фелиция писала: «Хоть всё и обстоит не лучшим образом, и Джерри дурно обращается с Адрианом, он всё же мой брат, и мне жаль его, поэтому отнять у него сына я тебе не позволю!». Племянник Джеральда решил наплевать на слова матери, и не то, что думать не собирался, увезти ли ему двоюродного брата, а вообще считал, что дело это решённое раз и навсегда и возражений не терпящее. Его можно было понять – он вырвал братишку из лап палачей и намеревался защищать и дальше, а дядьке своему не верил. Единственная надежда в случае провала у Фила имелась на Констанцию, и то смутная – молодой человек в тётушке несколько сомневался и опасался, что та наиграется в «дочки-матери», вернее, в «сыночки-матери», и бросит Адриана. А про Джеральда и говорить нечего – ему племянник не верил ни секунды, считая того безжалостным тираном и живодёром, способного на любой бесчеловечный поступок.
На вокзал они поехали вчетвером с Томасом. Адриан был счастлив, что приезжает леди Фелиция, хотя виду не показал. Она была единственной из его господ, кто обращалась с ним неизменно по-людски, а ни то так, то эдак. Ему не терпелось её поскорее увидеть. Они приехали чуть раньше, и уже подошло несколько поездов, прежде чем должен был прибыть нужный. Конни и юноши пошли на перрон, а Том ждал всех в коляске. Адриан вглядывался в толпу и так увлёкся, что всё это время Конни держала его за руку, а тот и не заметил – обычно он всегда быстро находил повод вырваться. Филу показалось это очень забавным, трогательным и умилительным.
Наконец появилась Фелиция. Женщина издали их заметила. Родственница помахала им рукой, причём, отдельно и Адриану, глядя именно на него, отчего тот покраснел.
– Бедняжка! – сказала она ему, когда подошла к ним. – До чего они тебя довели! Стоило мне уехать, как тебя чуть не убили! Дай я тебя обниму!
Такая просьба, конечно, удивила молодого человека, но всё равно к ней подошёл. На самом деле он очень соскучился по леди, хотя подать виду ему не позволяли ни его положение, ни его воспитание. Потом Фелиция обняла и сына с Констанцией.
– Ну, пойдёмте, – улыбнулся Фил, поднимая багаж матери, – нас ждёт экипаж.
Его мама взяла под руку Адриана, прежде чем тот выказал желание взять чемодан у господина, ведь «всего лишь раб» – он. Юноша намеревался так и поступить, но женщина не дала ему этого сделать, будто бы прочитав его мысли.
– Не возражаешь? Конни, прости, пожалуйста – ты-то с ним ещё находишься!
– Ничего, – та улыбнулась.
Фелиция зачем-то спросила у Адриана, сколько ему лет, хотя, наверняка, знала ответ. Юноша, ответил, что скоро исполнится девятнадцать.
– Скоро? Почти через полгода! – рассмеялась леди. – Где ж скоро? Думаешь, я не знаю, когда День Рождения у моего любимого племянника? – и прижала его руку к себе.
– Ещё рано, мамочка, – намекнул ей Фил, что Джеральд ещё не сознался.
Адриан, конечно же, заметил, как госпожа его назвала, но не предал значения, решив, что та просто ошиблась. Фелиция же осталась недовольноё братом – она-то думала, что «тому хватило смелости сделать признание».
Они подошли к коляске. Томас от всей души поздравил леди с приездом и помог разместить багаж. Все сели и поехали домой. Всю дорогу Фелиция наблюдала за племянником. Как печально смотрели его глаза – казалось, у него не осталось сил даже на то, чтобы радоваться! Когда она обращалась к нему, в его взгляде появлялось какое-то счастье, но всего лишь на миг, тут же исчезало, будто б не было. Улыбка уставшая, печальная, какая-то неуверенная…
Джеральд был счастлив видеть сестру. Он встретил её с букетом цветов. В ней мужчина видел надежду, надежду на помощь, на совет, на поддержку. Она же негодовала – женщине так хотелось, чтобы брат признался сыну, подарив ей возможность открыто звать того племянником. Но вскоре леди поняла. Ей сразу стало понятно: Адриан боится отца, а тот из-за этого опасается сказать правду.
Она незаметно наблюдала за ним. За ужином он явно чувствовал себя не в своей тарелке. Ему было очень неловко сидеть с ними за одним столом, хотя это был уже не первый раз. Они уже все вместе каждый день и завтракали, и обедали, и ужинали, но новоявленный господский сын всё никак не мог привыкнуть к этому. Адриану было стыдно, ему казалось, что своим присутствием очерняет их благородный стол, и юноша не понимал, почему они сажают его с собой. Его место даже не на кухне со слугами, а на улице с собаками.
После ужина все вышли на террасу. Адриан держал на руках Люсинду. Джеральд передал для неё печенье через Фила. Принимая его, руки господского сына задрожали, чуть ли ни как у алкоголика, и Фелиция заметила это. Ей было невдомёк, что племянник, запуганный отцом, боясь его до смерти, мысленно нарисовал себе самые страшные картины его злости и последующего наказания.
После вечерней прогулки леди Фелиция и сэр Филипп ушли в его в комнату. Тут они могли поговорить наедине. Женщина, с растерянным, недоуменным выражением лица, сидела на диванчике, сложив руки на коленях, и ничего не могла понять. Молодой человек нервно ходил вдоль окон, будто бы считая шаги, и о чём-то напряжённо думал. Поздние сумерки опустились на ранчо, и в помещение царил полумрак, а хозяева даже не обратили внимания и не стали зажигать свет.
– Я совсем недавно его видела, – наконец сказала леди сыну, – за день до возвращения Джеральда. Он таким не был! Такой приветливый был, вежливый, жизнерадостный… А тут шуганный, как забитая собака, которая знала одни только палки! Что этот мерзавец с ним сделал?!
– Вот, мама! Я тебе писал, а ты не верила! Теперь сама убедилась!
– Убедилась… – грустно эхом откликнулась она. – Ты прав, сынок. Нельзя ему задерживаться в этом доме… Надо его забрать.
Фил остановился и на каблуках порывисто развернулся в её строну. И, подняв указательный палец правой руки, сказал:
– Вот!
– Только как это сделать? Джеральд – его отец. И хозяин, как ни крути!
– Я выбрал его как подарок дедушки! Так что никакой он ни его в случае чего! Он и так свободный человек, но, если кто-то будет возникать, я буду козырять этим!
– В том-то и дело, Фил, дорогой… Что ни какой Адриаша не «свободный человек»… К сожалению, всё было сделано так, чтобы все думали, что он – сын Даррена и Алиссии, рабов. И он тоже раб, хотя и господский сын. И в душе, видимо, навсегда им и останется, даже когда отец ему признается. Но мы должны это изменить, чтобы Адриан никогда не чувствовал себя «всего лишь рабом»…
– Я над этим бьюсь уже ни первую неделю, а не могу помочь ему стать прежним, хотя бы прежним! По-моему, он сам себя ненавидит. Раньше был просто рабом, а сейчас травмированный раб с истерзанной душой. Бедный Адриан! Самое страшное: от него нет отклика. Ты делаешь шаг ему навстречу, а он замыкается, не подпускает к себе…
– Я это сразу заметила…
– Мы боремся за его сердце? Нет, мама. Мы боремся за его осколки, пытаясь склеить, потому что оно разбито. Мы сражаемся за его жизнь? Нет, за то, что от неё осталось, ведь она перечёркнута, изувечена!
– Да, точно, в нём будто бы жизни не осталось. Как будто бы живёт, потому что надо.
– И самое ужасное это то, что с ним такое сотворили не бандиты с большой дороги, не завистники к его красоте, не расисты, а родной отец! Даже в те проклятые времена, когда я завидовал ему, потому что он нравится Эйлин, такого бы не пожелал.
– Нашёл кому завидовать! – мать не упустила случая сделать замечание сыну, повоспитывать его. – Ты хоть сам себе принадлежишь, родившись свободным белым. Хвала Господу! А он раб. Ещё скажи, что тоже хочешь им быть, лишь бы таким же красавцем! Но ты у меня тоже красивый, хотя не хочешь этого почему-то признавать!
– Я понял, что был неправ… Не напоминай мне об этом. Ещё и у меня раны душевные разрастутся. И будут у тебя двое таких… С обоими будешь мучиться. Рядышком сядем и замкнёмся в себе… А между прочим, знаешь, какое я чувство вины испытываю?!
– Ладно, прости, – засмеялась Фелиция. – Я зайду к нему перед сном… Что они с ним сделали? Может, головой о стену били?
– Не знаю… Правильно дядьку сэр Чарльз назвал! Живодёр! И эти его – тоже! Живодёры дьявола! Это ненормально! Хотя он и раб, но если у хозяина в мыслях возникло такое с ним сделать, это ненормально, потому что здоровому человеку, даже если тот негодяй, такое и в голову не придёт! Это садизм называется!
– Так испокон веков было. Это значит, что мир – извращенец, что ли?
– Да, извращенец!
– Нельзя так говорить, милый…. Господь нас не такими создавал…
– Значит, мы сами такими стали… Оставим эту тему. Я хоть и напускаю на себя уверенный вид, на самом деле беспокоюсь. У дяди-мерзавца все права не отдавать мне Адриана. А ещё тётю Конни жаль. Она к нему привязалась.
– А что Конни? Она ему мать, что ли? Жена его отца. Мачеха. Я вот кровная, родная тётя. Ему со мной лучше будет. А с папашей, я считаю, Адриану надо на время расстаться.
– Не на время, а навсегда!
– Ну, это слишком жестоко! Но признаваться сейчас, я считаю, рано…
– А моё личное мнение таково! Я считаю правильней всего пойти к Адриану и сказать: «Это – твой папаша. Даррен – приёмный, а этот родной. Он негодяй, садист, кровопийца, живодёр…». Ну, сказать, какой Джеральд на самом деле… Тут мы не соврём, если такими словами его распишем. Далее… «Мы уезжаем! Здесь ты больше не задержишься, и мы сделаем всё, чтобы вы с этим подонком больше никогда не пересекались». Вот и всё!
– Это может ранить его ещё сильнее. Представляешь: мучитель оказывается родным отцом. Неизвестно, как Адриан такое воспримет. А Джеральда жалко… Дедушка с ним жестоко поступил. Обещал выдать за него Алиссию, а потом резко передумал. Или заранее так решил, обманул. А я-то знаю: брат никого так не любил, как её. Да простит меня Констанция!
– Всё равно он мерзавец! Не надо его выгораживать! А что касается правды… Мне кажется, что сегодняшнее положение ранит Адриана ничуть не меньше. Он ничего не понимает, ему, может быть, кажется, что навязывается, что вынуждает нас по-доброму с ним обращаться… Думает, что мы ему не верим, что со стороны кажется, что он нами манипулирует… Думаешь, приятно так себя чувствовать?
– Не знаю… Я уже ничего не знаю! Надо к нему сходить, пока ещё никто не спит.
Так они и не пришли к общему мнению. Фелиция вконец запуталась. Вроде она и боялась за состояние Адриана в случае, если он сейчас узнает правду, и в то же время Фил был в чём-то прав. Перетерпеть сегодняшнюю боль, а потом, когда всё уляжется, и душевные раны заживут, раскрыть все тайны? Или же потом истина повторно ввергнет несчастного в такое же состояние? Фелиция не знала. Она поспешила к Адриану, пока не настала ночь…
Глава 8. Не бойся своих слез
Адриан тем временем находился в гостиной вместе с Конни и Джерри. Они ведь не оставляли его одного. Только Люсинда, которая мирно спала рядом с юношей, успокаивала его. У неё, маленькой, комнатной собачки, прав имелось больше, чем у него, и то, что она лежала сейчас рядом, согревала осколки его сердца, многое для него значило. Как бы странно это не звучало.
Тут вошла Фелиция. Конни улыбнулась ей, спросив, отдохнула ли она. Сестра мужа ответила, что, да, вполне, и поблагодарила, назвав её милой. А Джеральд предложил чай.
Фелиция не намеревалась пить чай, но она была так взволнованна, что согласилась. Адриану тоже предложили, он вежливо отказался, но ему всё равно принесли. Пришлось юноше тоже пить. Есть и чаёвничать с господами являлось для него настоящим тяжёлым испытанием. Он считал, что это недопустимо для раба. «Это приказ, точно такой же, как подрезать розы, – успокаивал сам себя молодой человек, – пусть странный, непонятный, но приказ. Нужно повиноваться и терпеть».
– А где Фил? – спросила Констанция у матери племянника.
– Он читает, – ответила та, хотя не знала, что делает сын.
После чая Фелиция подошла к Адриану и спросила его:
– Не возражаешь, если я похищу тебя у ро… – она чуть не сказала «родителей», но вовремя спохватилась: – У ро… у такого радостного общества Люсинды?
Нелепица, да и только! Но зато хоть не проболталась… Адриан растерялся. Мало того, что у него, раба, ещё и разрешения спрашивают, неизвестно, как отреагирует хозяин.
Джеральд рассмеялся и ответил, что, конечно же, можно, а сестра, засмеявшись тоже, сказала, что не его спросила, и взяла Адриана за руку:
– Пойдём? Мы так давно с тобой не общались.
– Как прикажите… – тихо произнёс он.
– Не знаю, встретимся ли мы ещё перед сном, – сказала Фелиция брату и Констанции, – поэтому заранее спокойной ночи!
Пожелав друг другу доброй ночи, они распрощались.
…Леди и Адриан вошли в комнату последнего. На улице было уже прохладно, поэтому от прогулки отказались. Сестра хозяина присела на маленький диванчик и позвала к себе юношу. Он послушно сел рядом, но не очень близко, чуть на расстоянии, чтобы ни один краешек его одежды не прикасался к ней, а то очернит ещё госпожу. Но леди придвинулась ближе и обняла его за плечо.
– Адриан, что с тобой происходит? – но юноша молчал, опустив голову. – Ну, я же вижу, что что-то не так… Расскажи мне.
Её голос звучал мягко и нежно. Но бывший раб не из вредности, не из-за капризов молчал, просто не хотел беспокоить госпожу, жаловаться ей. К тому же Адриан всё-таки был мужчиной, хотя ещё совсем молодым, но мужчиной…
– Я понимаю… – уговаривала она. – Я понимаю, как тебе тяжело сейчас… Тебе больно, и я восхищаюсь твоим терпением, смирением. Я бы так не смогла. Мне даже представить страшно, что было бы со мной. Пойми, я не лезу к тебе в душу. Не хочу лезть. Просто мне важно понять… – Фелиция погладила его по голове. – Ты мне очень дорог. Эта боль ест тебя… иногда надо дать ей выход… Ты ж так с ума сойдёшь… Что с тобой происходит? Вы все такие, что ли, мужики? Стыдно признаться?
– Признаться в чём? – неуверенно спросил он, понимая, что так долго молчать уже неприлично.
– В том, что тебе больно, может быть, страшно…
Голос её звучал по-прежнему мягко, но Адриан словно бы забыл все слова, словно оцепенение какое-то завладело всем его существом. Быть может, он и сказал бы, да отчего-то не мог. И леди начала уговаривать племянника, говоря, что он всего лишь человек, что он не железный, и в жизни чего только не бывает. И так получилось, что судьба была безжалостна к нему… А может, кто-то другой. Фелиция клялась Адриану, что она с ним, и никогда не оставит. Она просила рассказать, что происходит. Просила не стыдиться своей боли, ведь боль не значит слабость.
– Расскажи мне. Не бойся. Помнишь, когда ты был ещё маленьким, мы сидели на скамейке? Я научила тебя писать и читать… Ты никогда меня не боялся. Моё отношение к тебе не изменилось. Я по-прежнему очень люблю тебя.
– Вы всегда были добры ко мне. Спасибо вам за всё.
– И всегда буду… – Фелиция снова погладила его по голове, чтобы успокоить скорее себя. – Тебя… тебя пытали?
Её вопрос прозвучал очень вкрадчиво, осторожно и тихо… Адриан вздрогнул.
– Да… – почти неслышно ответил он после некоторого молчания.
Женщина, его родная тётя, – но юноша об этом не знал, – опустилась на пол и села перед ним на колени. Она взяла его руки, как тут же он тоже опустился на колени, ведь нехорошо, что госпожа на полу, а раб на диване.
Леди рассмеялась, спросила, чего это он сел, и велела сесть обратно на диван, но тот замотал головой, мол, не сяду.
– Ну, что мне с тобой делать?
– Я не могу сидеть на диване и спокойно смотреть, как моя госпожа стоит передо мной на коленях.
– Ну, и ладно! – снова засмеялась она. – Я тогда тоже не сяду! Мне твои глаза нужны, а ты в упор на меня смотреть не хочешь… – и уже мягко спросила его, продолжая их разговор: – И ты боишься, что это повторится, что тебя снова отправят туда… в… в… на живодёрню?
– Они уволились… Я с тех пор не видел их больше, но, говорят, они сказали, что, хотя очень интеллигентны, но не потерпят, чтобы им мешали делать своё дело, врываясь и прерывая работу… Их нет… Разумом я понимаю, что… они не достанут меня, а сердцем…
– Боишься?
– Да…
– Радость моя, чтобы там ни было, чтобы не случилось, если они, или кто-то другой попытаются это повторить, мы этого не допустим. Да Фил любому укажет на место! В тюрьме. Не бойся.
– Я очень благодарен сэру Филиппу и вам.
– Я знаю, соты мои медовые, – кажется, она уже научилась тоже звать его ласковыми прозвищами. – Какими бы страшными ни были воспоминания, помни всегда, что теперь ты не один, и этого никогда-никогда не повторится, – она поднялась. – Давай вернёмся на диван. Вставай, моя лапочка. Садись. Что они с тобой сделали?
Эх, опять эти «солнышки» и «лапочки», но сама «радость» уже научился не обращать внимания.
– Что сделали? – переспросил Адриан.
– Как это произошло…? – мягко ответила она, но голос её от чего-то дрогнул.
– Как? Прошу вас, моя госпожа, не заставляйте меня вспоминать об этом. Это было как в аду… Я в оба раза терял сознание, потом они приводили меня в чувства, чтобы продолжить работу.
– Оба раза? – изумилась леди. – Это два раза было?
– Да…
– Бедняжка мой! – она порывисто, неожиданно обняла его и бережно прижала к себе.
Фил не сказал матери, сколько раз наказывали Адриана, чтобы не пугать ее, а тут, оказывается, его ни один раз отправляли в большой дом на окраине ранчо, а два.
Она просила прощения за то, что воскресила в нём воспоминания…
– Почему? За что? – прошептала она.
– Я не знаю, – отозвался Адриан, думая, что вопрос адресован к нему. – Я рассердил своего господина, плохо себя вёл…
– Рассердил? Плохо себя вёл? Ты не в чём не виноват, – прервала его Фелиция и заглянула ему в глаза, наполненные слезами. – Тут нет твоей вины. Не пытайся отыскать её. Просто одному мерзавцу пришло в голову это с тобой сделать. И живодёры поиздевались по его приказу.
Но Адриан попытался оправдать господина, предположив, что, может, он и не приказывал, может, это «чисто их творчество».
– Как и ты их работу называешь, – усмехнулась Фелиция. – Тоже мне творчество! По его приказу. Он в таком случае их сам бы выгнал, ведь те чуть до смерти тебя не довели.
– Да? У меня была мысль, что приказано было только… только высечь, а они… – и тут он закрыл лицо руками. – О Боже! Что я делаю? Я не имею права вам этого рассказывать…
– Почему? – Фелиция погладила его по спине. – Имеешь…
– Жаловаться на своего господина для меня непозволительно. Такой раб заслуживает наказания. Моё дело только терпеть. Он имел права, а я, как эгоист…
– Никакой ты не эгоист! – тут же прервала его леди. – Поделись со мной… Как они приводили тебя в чувства, когда ты терял сознание?
Фелиция корила себя за эти вопросы, но она думала, что Ларри и Берти ударили чем-то её любимого племянника, и причина его замкнутости и отстранённости ещё и в этом. Тогда тут надо бить тревогу. И юноша, преодолев себя, собравшись с духом, ответил, что Берти и Ларри обливали его водой, в основном, чтобы привести в чувства. Иногда били по щекам, подносили что-то с резким запахом.
– Или… Или… – его брови насупились, на ресницах заблестели слезы, ему было тяжело это вспоминать. Тёплая ладонь леди Фелиции накрыла его руку, и юноша продолжил. – Или… или один из них целовал меня, чтобы мне не чем становилось дышать, и тогда я приходил в себя.
Женщина, услыхав такое, даже отпрянула назад, схватившись за сердце.
– Целовал?! Куда?! – воскликнула она в полном ужасе, боясь услышать самое противное.
– В губы. Видимо, я дышал ртом…
– Боже… Он ненормальный… Они тебя по голове не били?
– Не помню. Нет, наверное. Им было запрещено трогать голову и лицо…
– Может, ещё спасибо сказать? – усмехнулась Фелиция. – Это всё потому, что ты очень красивый, ему было бы жалко, если тебе испортили бы лицо.
Адриан ни слова не проронил в ответ. Она смотрела на его лицо, освещённое свечами на люстре, смотрела, как блестят его прекрасные глаза от подступивших слез. Боже, что с ним сделал этот проклятый Джеральд?! До чего доводит порою ревность!
– Спасибо мистеру Томасу и господину Филиппу, – произнёс после некоторого молчания племянник. – Они меня у них забирали.
– Бедняжка… – она снова обняла его. – Я понимаю тебя. Это было бесчеловечно. Мне самой больно всё это осознавать. Ты неправ, Джеральд не имел права этого делать. Господь так не велел. Он учил нас добру и милосердию. И умер на кресте за всё человечество без исключения. Не останавливай слёзы, мой хороший, не стыдись их. Этого больше никогда не повторится. Всё в прошлом. Знаю, это трудно забыть. Но постарайся, а если не получается, не надо, не заостряй внимания. Просто научись с этим жить. И помни, здесь нет твоей вины, ты не грязный, ты не ничтожество, если так получилось, ты не очерняешь никого и ничего своим присутствием. Наоборот, освещаешь. Поверь мне, ведь я всегда любила тебя.
– Я тоже люблю вас, и никогда не забуду вашей доброты. Спасибо вам за всё.
Она поднялась и поцеловала его в голову, как ребёнка.
– Знай, мы с Филом с тобой. Не стесняйся, не стыдись… Ты лучшее, что у нас всех есть. Такое перенести, да и ещё не стать злым и жестоким после этого, может не каждый. А ты смог. Ты сильный, добрый и благородный, – она выпустила его из объятий, взяла его за руки и, глядя в его заплаканные глаза, сказала: – Я никогда тебя не оставлю. Клянусь.
– Спасибо вам. Я и не мечтал об этом… Не смел даже молить об этом Господа… Однажды, глядя на небо… – Адриан взглянул в окно, за которым уже стемнело, и внезапно застыл: – Там что-то горит…
