Текст книги "Если полететь высоко-высоко…"

Автор книги: Мария Романушко

Глава 3. БЕССОННОЕ ОКНО

 
Ты у меня – от полюшка клеверного –
Сладкий да ласковый.
Ты у меня – от дороги просёлочной –
Нрав твой неровен.
Ты у меня – от рощи берёзовой –
Глазаньки ясные.
Ты у меня, мой первый, единственный, –
От этой звезды над полем…
 
 
Ты у меня – от полночи сказочной –
Тайна бездонная.
Ты у меня – от утра весёлого –
Всё обещающий.
Ты у меня, мой первый, единственный, –
От этой звезды над полем…
 

* * *

Твои первые десять лет я почти не спала. Сначала – с тобой за компанию: не спал ты – не спала и я.

Потом много лет работала по ночам…

А в те, первые месяцы, брала тебя на руки и садилась за свой письменный стол у окна: надо было писать курсовые. А ещё я вела дневник, в котором писала о тебе, моя радость!

На сгибе левой руки – ты, мой маленький, в правой руке – шариковая ручка. Именно в те ночи я и почувствовала, что я – на острове. Одна со своим сокровищем. Телефона у нас тогда не было, и ещё много лет его не было, а мобильников вообще в ту пору не существовало. Единственное, что меня связывало с внешним миром – это чьё-то бессонное окно, такое же бессонное, как моё. В доме у канала, на 16-том этаже, под самой крышей светило ночи напролёт чьё-то окно…

* * *

Никогда не забуду первую ночь, как мы вернулись с Антошей из роддома… Очень весёлая была ночка!

Безухов, оказывается, не купил пелёнок! Да, признаюсь: из жуткого суеверия я ничего не подготовила для сыночка заранее. Но Безухов сказал: я всё куплю сам. И маме моей сказал, что купил. Ну, мама на выписку принесла нам комплект пелёнок. И, оказалось, что это – всё!

– А где пелёнки? – спрашиваю, когда приехали домой.

– У меня нет денег на пелёнки.

– Тогда займи у кого-нибудь.

– Но не сейчас же! Завтра займу…

Первая ночь. Холод собачий. Ты всё время мокрый. В доме 15 тепла. Безухов сладко спит под двумя одеялами… Я рву на пелёнки простыни и свои летние хэбэшные платья… Беспрерывно пеленаю тебя. Тут же стираю. Но ничего не успевает высохнуть. За окном – февраль… Вся кухня опутана верёвками с медленно сохнущими, кажется – совсем не сохнущими пелёнками… Беру утюг и сушу эти самодельные пелёнки утюгом… А молока у меня почти нет… ты голодный, пьёшь сладкую воду и никак не можешь напиться…

* * *

…Ну, вот он и вывез свои книги, и шкафы, и тапочки, и торшер… Вывоз вещей длился не один день. И каждый день шёл снег…

* * *

Потом он приезжал ещё раз: забыл тут свою папку с чистой бумагой и конвертами.

– Послушай, – говорю, – мне тут письма надо написать, а конвертов нет. Продай мне три конверта.

И протягиваю ему пятнадцать копеек (конверт в то время стоил пять коп.) Он взял пятнадцать копеек и дал мне взамен три конверта.

– И тебе не стыдно? – спрашиваю.

– Что «не стыдно»? – не понял он.

– Не стыдно брать у меня пятнадцать копеек?

– Но ты же сама мне даёшь. Почему я должен отказываться?

– При этом ты не оставляешь ни копейки на сына.

– Но ему ведь не надо пока еду покупать. Ты ведь его своим молоком кормишь. А денег у меня сейчас нет.

Он засунул свою пухлую папку в потрёпанный портфель.

– Кстати, тут ещё мои пластинки оставались…

– Забирай скорее свои пластинки! Скорее, ну! И выметайся из моего дома!

Он торопливо прихватил коробку с пластинками под мышку и пошёл, оставляя за собой грязные мокрые следы… С обиженным видом оглянулся в дверях:

– Могла бы и не кричать напоследок…

Но я уже хлопнула дверью, едва не прищемив ему нос.

* * *

Господи, почему в жизни столько мелких противных подробностей?!

Почему нельзя просто любить своего ребёнка и писать стихи? Почему столько вещей, тянущих к земле?… – с тоской думала я, берясь за половую тряпку, чтобы удалить грязные лужи его следов…

А!… – вдруг озарило меня. – Наверное, чтобы мы об эти неприятные вещи обтачивали свой характер и своё чувство юмора! (Господи, сколько же грязи в доме от этого Безухова!) И вдруг вспомнилось, что я читала когда-то про птиц, в какой-то научно-познавательной книжке. Птицам, оказывается, чтобы переваривать пищу, надо ещё клевать песок и мелкие камушки. Мелкие камушки и песок внутри птицы – как жернова: помогают пище перемалываться. А без этого пища не усваивается, и птица гибнет…

Может, и человеку зачем-то нужны песок и камушки неприятностей? Чтобы лучше усваивать жизнь…

* * *

Всё просто.

Не будет чёрного – не будет и белого.

Тогда вообще не будет никакого!

Вот так, сынок…

Будем радоваться тому, что мир – разноцветный!

Хотя от этой разноцветности иногда больно – глазам и сердцу…

* * *

Не знаю вот только, как сказать о произошедшем маме?…

Она-то надеялась, что рождение Антона скрепит нашу семью… Бытует среди людей среднего и старшего возраста такой предрассудок: что дети скрепляют семью.

А разве не наоборот?… Если плохо держалось, то с появлением ребёнка тут же всё и развалится. Потому что ребёнок – это ведь не канцелярская скрепка и не цементирующий материал, не вещество для склеивания гнезда, как слюна у ласточек. Наоборот! Ребёнок – это дополнительное напряжение. Иногда – сверхнапряжение. Мама, специалист по сопромату, рассказывала, что так металлоконструкции испытывают – на сверхнапряжение. Так же испытывается и семья: детским плачем по ночам, заботами и проблемами. Хлипкая семейная конструкция всего этого не выдерживает. Устоит только очень прочная. Изначально прочная.

А некоторые думают: вот рожу ещё одного, ещё одного – и тогда всё скрепится само собой, как по волшебству. Дудки! Не сегодня-завтра всё равно развалится… Я знаю семью, где семеро детей, а всё равно семья развалилась. Так лучше пусть сегодня, чтобы не тянуть эту болтанку. Пусть сегодня – пока сынок маленький, и ничего не понимает, и не страдает…

Я вышла на лоджию и заглянула в голубую коляску – Антоша спал, румяный и безмятежный… С низкого неба сыпался густой влажный снег… Крупные, пушистые снежинки лежали на поднятом верхе коляски, белое на голубом – очень красиво… Спи, сынок, набирайся сил, милое моё солнышко. Всё у нас с тобой будет хорошо… Всё уже хорошо!

Но как сказать маме?… Она ведь в обморок упадёт, у неё сердечный приступ может случиться… Может, скрыть на какое-то время? Ну да, скроешь тут! В доме-то опустело после выноса книжных шкафов и книг…

А вот и мама! Не успел Б. скрыться за дверью, как пришла она.

Оглядывается изумлённо по сторонам. Она не была у нас неделю.

– Ой, что это? У вас перестановка?

– Ну, как сказать… – смеюсь я. Почему-то стало вдруг очень весело. Я даже напеваю что-то. (С той зимы у меня и появилась эта привычка: напевать, когда на душе тяжело. А плакать я почти совсем разучилась).

– Ты такая весёлая! Поёшь! – говорит мама. – А куда… ваш папа ушёл? Он когда вернётся? – осторожно спрашивает она.

– Куда ушёл – понятия не имею. И не интересно мне это. А не вернётся, надеюсь, никогда.

– Это шутка?

– Нет, это не шутка, мама. Разве так шутят? Сегодня последние вещички увёз.

Мама в обморок не упала. Но выражение её лица какое-то странное…

– Не хотела тебе говорить, но всё же скажу, коль всё уже произошло, – говорит она. – Я как раз к дому подходила, когда он вышел из подъезда и пошёл к такси…

– И что?

– В такси сидела женщина.

– И что? Ну, сидела какая-то женщина.

– Да не какая-то. Ты что, не понимаешь? Он подошёл к машине и о чём-то с этой женщиной говорил. Она стекло опустила… отвечала ему что-то. Но я уже зашла в подъезд. К счастью, он меня не заметил, и можно было не здороваться, очень мне этого не хотелось в ту минуту. Я ещё постояла за дверью, посмотрела в щель… Она дверцу ему открыла, он протиснулся внутрь с какой-то коробкой, сел рядом с ней, и они уехали. Это надо же! Приезжала с ним вывозить вещи! А тут младенец, ещё месяца нет…

– Стало быть, не один был? Вот и прекрасно!

– Что? Для тебя это не новость?

– Новость. Но приятная. А так бы я угрызалась: бедненький, ни к чему не приспособленный, куда же он теперь? Но вижу – Безухов не пропадёт. Значит, будет кому стены сверлить и зажаривать ему курочек, и печатать его статьи на машинке.

– Боже мой, какую страшную ошибку ты совершила в жизни! И я тебя не остановила от этого скоропалительного брака… Какая я несчастная! – мама готовилась заплакать.

– Мама, а то, что ты вышла когда-то за моего отца, тоже было ошибкой?

– Безусловно. Ничего хорошего не получилось из этого, как видишь…

– Мама!

– Что?

– Очнись, мама! И не вздумай плакать. Что значит: ничего хорошего не получилось? А я?… Если бы ты не вышла за моего отца – не было бы меня.

– А, ну да…

– И разве можно назвать ошибкой моего чудесного мальчика?

– Мальчик, действительно, чудесный, но как ты его будешь растить одна?

– Не одна, а с Божьей помощью.

– Так ты, в самом деле, не огорчена?

– Ничуть, мама! Я счастлива. Я, наконец, освобождаюсь от дурного сна…

* * *

 
.  Был тяжкий снег.
.        И сумерки с дождём…
.  Был чёрствый хлеб
.        запит холодным чаем.
 
 
.  Сначала показалось:
.          пуст мой дом…
.  (Хотя я радости от тишины не чаю!)
.  Дверь заперта.
.        И тяжкий мокрый снег
.  Тебя подталкивает в спину –
.                 прочь отсюда!
.  (А сколько перебили мы посуды!…
.  Я думала: на счастье…
.                Смех и грех).
 
 
.  А в колыбельке чутко-голубой
.  Спит тихий ангел –
.           маленький Антоний…
.  Он слишком мал,
.         он не знаком с тобой,
.  Он этот вечер никогда не вспомнит.
 
 
.  Пускай он смотрит солнечные сны,
.  Покуда тяжкий снег
.          на землю валит…
.  Спит безмятежно в голубом овале
.  Любовь последняя –
.         мой двухнедельный сын.
 

* * *

Сыночек, милый, простишь ли ты меня когда-нибудь? За то, что так всё получилось…

* * *

Через несколько дней. Звонок в дверь. Открываю – его сестра Ася.

– Вот, приехала познакомиться со своим первым племянником! А где мой братец?

– Твой братец?… А разве ты не в курсе?

– В курсе чего?

Пришлось объяснять… (Сколько ещё раз придётся рассказывать эту историю изумлённым слушателям!) Ася, ошеломлённая, потрясённая, провела у нас целый день. Сходила в магазин. Постирала пелёнки. Когда Антончик уснул, посидели с ней на кухне, попили чаю.

– А ребёнок, оказывается, это совсем несложно! – сказала она.

Прощаясь, обнялись по-родственному. Она сказала:

– В любом случае, чтобы там мой братец не натворил ещё в своей жизни, ты – моя сестра, а Антошка – мой племянник. Он прелесть! Надеюсь, появиться у вас на следующей неделе…

Но она не появилась больше никогда.

Вместо этого недели через две пришло от неё письмо. В котором она сообщала мне, что больше не хочет иметь дело с непонятной жизнью её старшего брата, «со всей этой грязью…»

Я разорвала письмо и спустила его в мусоропровод… Спасибо, Ася.

* * *

Нет, нельзя выходить замуж от отчаянья. Или из жалости.

Это – ошибка.

Но Господь – благ. Он всякую нашу ошибку может обернуть нам во благо…

* * *

Теперь мама стала приходить к нам почти каждый день.

По утрам она приносит из детской молочной кухни для Антоши кефирчик в маленьких бутылочках, заткнутых пыльной ваткой. И какую-то еду для меня. Но есть мне совершенно не хочется, у меня стойкое отвращение к еде. Ну, чаю ещё могу попить. Мама уговаривает меня, как маленькую:

– Скажи, что тебе хочется? Я приготовлю.

– Ничего не хочется.

Мама плачет от огорчения:

– По-моему, у тебя какой-то психический сдвиг! Подумай хотя бы о своём ребёнке!

– О ребёнке я думаю. Я только о ребёнке и думаю… Но есть мне всё равно не хочется. Не могу же я есть через силу!

Мама начинает сердиться:

– Ты же с ног упадёшь! У тебя окончательно пропадёт молоко! Его и так жалкие капли! По-моему, тебе надо к психиатру, или к психологу, к кому-нибудь!…

Действительно, у меня совсем мало молока, и поэтому приходится подкармливать сыночка кефиром. Он не возражает.

А ещё мой сынок любит чай! Чай он может пить до бесконечности. Чайная душа…

Мы пока сами на молочную кухню не ездим: сильные метели, а там всегда очередь на улице длиннющая…

* * *

Ночь, сижу с тобой за письменным столом у окна…

Ты уснул, убаюканный колыбельной песенкой… Ты так трудно засыпаешь, ты почти не спишь, а ведь ты должен спать много-много, но с этим у нас большая проблема. Ты спишь мало-мало. А сейчас ты задремал, и мне не хочется класть тебя в кроватку. Ты такой тёпленький, уютный, такой родной… Самый родной человек на свете. И столько мне радости от тебя! И света… Как же Господь любит меня, несмотря на все мои ошибки и глупости! Как же Он добр и щедр, что одарил меня такой радостью. Радостью, которой хватит на всю жизнь… Спасибо тебе, сынок, за то, что ты ЕСТЬ!

В окне – чёрная ночь, глухая тьма, ни луны, ни звёзд, и только далеко, у канала, на шестнадцатом этаже высокой башни, горит одно окно… Чтобы я не чувствовала себя одинокой в этой ночи…

Ты – на сгибе левой руки… в правой руке – ручка, на столе тетрадь – в круге света, который падает от настольной лампы…

И уже привычное ощущение, что мы с тобой – на острове…

* * *

 
.  Ничего не осталось
.  Этим вечером белым…
.  Только в сердце усталость.
.  Только сын в колыбели.
 
 
.  Только гул за окошком –
.  Поезд?… гром?… канонада?…
.  Ничего не осталось –
.  Только сын. Только правда.
 
 
.  Только стёкол дрожанье…
.  Только лампы качанье…
.  Только жгучая жажда
.  Все изведать сначала.
 
 
.  Здесь,
.      в негромкой квартире,
.  Где – не зрим для метелей –
.  Набирается силы
.  Ясный Свет в колыбели…
 

* * *

Пришла мама и отпустила меня погулять.

– Ты совсем не бываешь на воздухе! Поэтому у тебя и аппетита нет. Иди, пока Антоша спит.

Я вышла во двор. Первый раз после родов. Как будто с другой планеты прилетела. Так странно всё… Забытые ощущения мягкого снега под ногами… Тихонько добрела до телефонной будки… Звоню отцу Димитрию Дудко.

– Давненько не слышал тебя, Маша! Ну, какие новости? Рассказывай.

– Сына родила.

– Да ну! Сына?! Ну, ты молодец! И как назвала? Антоном? Редкое, красивое имя. Отец, небось, доволен, что сын? Небось, не нарадуется?

– А он с нами больше не живёт.

– Как не живёт?… – опешил он.

– Ушёл от нас. Когда сыну было двадцать пять дней.

– Ушёл?! Боже ж ты мой! что на свете творится!… И как же ты теперь? кто тебе помогает?

– Мама.

– Ну слава Богу, что мама есть. А ты можешь сейчас к Речному подъехать?

– Могу.

Мы встретились у метро «Речной вокзал». Отец Димитрий был в длинной чёрной рясе, а поверх рясы – короткое зимнее пальто. И чёрная – колпаком – шапочка. И седая борода. Похож на маленького доброго гнома из сказки. Весь усыпан крупными пушистыми снежинками… Его голубые глаза смотрели на меня сокрушённо.

– Вот какое тебе испытание послано, Маша… Ну, держись! Бог не оставит тебя. Он никого не оставляет…

Он протянул мне конверт:

– Тут сто рублей, возьми. Купи сыну одеяло тёплое. Видишь, зима как затянулась…

– Спасибо большое. Но у Антоши уже есть одеяло. Да и много это на одеяло!

– Ну, тогда что хочешь купи. На твоё усмотрение. А Сергей Романов тебя навещает?

– Я ему ещё не звонила. Никому ещё не звонила. Вы – первый.

– Ну, я сам ему позвоню, скажу, чтобы заглядывал к тебе, помогал, чем может. Ну, иди с Богом. Антон тебя заждался уже, небось.

Он перекрестил меня.

– Храни тебя Господь. И сына твоего.

* * *

Ночь, бессонное окно… Дневник – мой полуночный собеседник…

Прости, Господи, не получилось создать семью с мужчиной. Да, может, и не судьба мне иметь семью с мужчиной? Но я создала семью с Моим Ребёнком.

* * *

Вышли мои стихи в цирковом журнале. Это уже четвёртый раз они меня напечатали. И всё благодаря Юрию Никулину. И опять – замечательные рисунки всё того же неизвестного автора.

Приятно вынимать утром из почтового ящика свежий журнал со своими стихами…

Хороший день сегодня. Главное – сынок не плачет от болей в животике и хорошо спал ночью. И молока у меня сегодня немного побольше – наверное, от хорошего настроения.

Так что сынок сегодня не голоден. Солнышко моё ненаглядное! Есть счастье в жизни.

* * *

Мама говорит:

– Ты раньше всегда такая подавленная была. А теперь – весёлая! Ты что, совсем не переживаешь?

– Совсем! Напротив: облегчение чувствую. Наконец-то я живу СВОЮ жизнь.

– Зачем же ты выходила за него?

– Потому что СУДЬБА. Пришёл, подарил крестик – вот и пошла…

– А если бы другой кто подарил?

– Но ведь никто другой не подарил! Значит, судьба у меня такая: быть мамой и папой для своего сына. Значит, судьба мне растить своего мальчика одной…

Мама собирается заплакать.

– Мама, я – счастлива! Теперь у меня есть смысл жизни. А ты плачешь!

– Ну, прости, прости…

– Разве не надо поблагодарить за это судьбу? Я ведь по своей воле ни за кого бы не пошла. Я ведь о монастыре мечтала… Хотя отец Александр и говорил мне: «Это – не твой путь». Наверное, мой путь – материнство. А как мне на него было вступить? Значит, необходимо было парализовать мою волю – вот это и произошло в тот момент, когда Безухов подарил мне крестик…

– Ты так мудрёно говоришь… – сказала мама.

– Да что ж тут мудрёного? Всё ясно, как белый день. По крайней мере, для меня. Мне пора было стать мамой. А моему сыночку пора было явиться на землю. И всё произошло так, как ДОЛЖНО БЫЛО произойти.

– Выходит, ты не в обиде на…?

– Нет! Он – просто орудие в руках судьбы, вот и всё.

* * *

Приезжал отец Сергий Хохлов. Была как раз мама у нас, она ему открыла, а я в это время кормила Антошку. Отец Сергий заглянул к нам, улыбнулся.

Потом пили чай на кухне, отец Сергий говорит:

– А я думал, когда ты эту квартиру получила, что ты устроишь молодёжную христианскую коммуну. А вот как всё обернулось… Ну, Бог тебе в помощь, расти своего Антошку теперь…

* * *

Конечно, спасибо Фёдору. За эту квартирку.

Хоть и не для меня он её добывал, а для себя, для своего спокойствия. Чтобы я перестала отравлять их личную жизнь своим неуместным присутствием.

Столько лет мы «колотились», по выражению моей бабушки. Мама считала, что я должна жить дома, с ними, а Фёдор так не считал. Я то возвращалась домой по маминой просьбе, то опять убегала, не выдержав очередной психической атаки Фёдора. Ему всё во мне не нравилось. Точнее – бесило. Особенно то, что я крестилась. Он был большим начальником, человеком серьёзным, партийным, а я его компрометировала. Наш телефон стали прослушивать. Я дружила со священниками-диссидентами. Фёдор боялся неприятностей. Он гнал меня из дома, но я опять возвращалась, потому что мама плакала и просила меня вернуться. Он не знал, как от меня избавиться, как сделать так, чтобы я стала отрезанным ломтем, и уже не маячила бы у него перед глазами.

Помог случай. Мы жили в небольшой квартире, а Фёдору, как большому начальнику, полагалось иметь дома рабочий кабинет. Он стоял в очереди на расширение жилплощади. И когда эта очередь подошла, он пришёл в ужас, что в эту квартиру мы переедем все вместе. И я вместе с ними! И наш ад вместе с нами…

И тогда они с мамой приняли спасительное для нас всех решение: лучше они не будут переезжать в большую квартиру, а получат в дополнение к той, что уже имелась, – маленькую, однокомнатную. И отселят меня с глаз долой!

Так и было сделано. И я перестала по вечерам названивать друзьям, в поисках ночлега, или ездить на Курский вокзал, когда звонить кому-то уже не было сил…

Так у меня появился МОЙ ДОМ. О, это волшебное словосочетание!… И мой дом освятили четыре священника одновременно – мои добрые друзья: отец Александр Мень, отец Димитрий Дудко, отец Сергий Хохлов и отец Кирилл Чернецкий. Четыре друга. Но они давно не виделись. И вот, я решила устроить им нечаянную радость – нежданную встречу. Позвала каждого из них освятить мой дом. И они пришли. Все четверо! И такая радость была для всех! А отец Сергий привёл ещё с собой дьякона.

О, как они все пели! Пять могучих голосов… Как они горячо молились за мой дом, за то, чтобы жизнь в этом доме была настоящей и счастливой…

И вот она настала – настоящая и счастливая жизнь: ты – на сгибе моей руки, в другой руке – перо, а где-то у канала горит бессонное окно, как икона, – чтобы я не чувствовала себя одинокой в этой ночи. Да о каком одиночестве может идти речь? Когда на моих руках – сынок, а в сердце – Бог.

* * *

 
Что снится сыну моему?…
Прекрасно маленькому сыну
В плетённой солнечной корзине,
В январском ласковом дому…
 
 
Что снится жилке на виске
И этим шёлковым ресницам?…
А лунная тропа пылится,
Звезда за окнами двоится,
Лежит подковка на песке…
 

* * *

Горящее во тьме бессонное окно…

Из ночи в ночь оно посылает мне сигналы: ты не одна в этой ночи!

Спасибо тебе, окно!

Спасибо Тебе, Господь, за это окно!

* * *

А потом мама пошла на работу. Она ведь была в ту пору ещё молодой бабушкой – всего только сорок девять лет.

Но за первые Антошины месяцы, когда мама приходила к нам почти каждый день, и помогала мне, – великое ей спасибо!

Пожалуй, в нашей с ней жизни это были лучшие месяцы… Ведь каждый день был озарён Антошей, которого мы обе очень любили. И – ничего и никого, кроме Антоши – тогда в нашей жизни не было. Только радость от нашего сказочного мальчика, нашего улыбчивого ангела, нашего загадочного пришельца из вечности…

* * *

Итак, мама вышла на работу. А мы с сыночком быстро научились сами ездить на молочную кухню с утра пораньше.

Но если была сильная непогода, то я оставляла тебя, спящего, в коляске на лоджии. У нас удобная лоджия – с аркой в стене – проход к соседям. Если ты заплачешь, бывало, то тут же прибегали к тебе наши соседи. Молодые ребята, у них у самих годовалая дочка.

Возвращаюсь, а Саша или Таня укачивают тебя. Спасибо им!

* * *

Теперь мы целыми неделями с сыночком вдвоём. И ощущение того, что мы с ним на острове, усилилось…

Был бы у нас телефон, можно было бы посылать сигналы в большой мир, на большую землю…

А так – можно посылать сигналы только Вверх…

Но может, это и к лучшему?… Ничто и никто не отвлекает меня от тебя: от постижения огромной вселенной, заключённой в тебе, мой мальчик, мой любимый сынок…

* * *

И всё же до нашего острова иногда доплывает кое-кто из друзей.

Чаще всего – Серёжа Романов.

Когда-то нас познакомил отец Димитрий Дудко. Сказал: «Вы соседи. И фамилия у вас почти одинаковая. Вот и дружите!»

Вот и дружим.

* * *

А как-то вечером к нам приехал Яша Кротов, младший брат Гавра.

Гавр познакомил нас летом семьдесят второго года. Они пришли тогда вдвоём в «Москонцерт», где я в то время работала. Гавр обожает младшего брата. У него есть ещё один брат, но я его пока не видела, и поэтому Лёня Кротов для меня – мифическая личность.

А Яша летом семьдесят второго года был ещё Максимом, ему было пятнадцать лет, и он был увлечён археологией. Это был худенький, темноглазый мальчик, страшно серьёзный. Эти Кротовы – все страшно умные и страшно серьёзные! И при этом они все ироничные, насмешливые. С ними даже страшно общаться. Как посмотрят своими чисто кротовскими глазами… – не знаешь, что и сказать.

Их мама летом семьдесят второго тоже смотрела на меня очень строго, она, наверное, думала, что я буду сражаться за Гавра, пытаться увести его от семьи. Она ошибалась. Никогда, никого и ни от кого я не пыталась увести. Нет у меня таких наклонностей.

А потом – ведь существует судьба: где-то написано на небесах то, что должно случиться. И не надо пытаться подсказать судьбе. Она сама разберётся и решит: кому от кого уходить, а кому – нет. Вот и Безухову она подсказала. И ушёл он от нас без моей помощи и без оглядки. И, слава Богу, что ушёл.

А Яша так возмущался Безуховым! Смотрел на Антошку, весело дрыгающего ногами, такого славного, глазастого, и не понимал, как от такого можно уйти…

– А ты не рано на него ползунки надела? – строго спросил он. – Я полагаю, что в таком возрасте младенец ещё должен лежать спелёнутый…

– Как куколка бабочки? Но мой сын любит свободу! В пелёнках ему тесно. Вот и надела ползунки.

* * *

Через несколько дней от Яши пришла почтовая открытка. Он сообщал мне, что по поводу ползунков проконсультировался со своей мамой. И мама сказала, что младенец до трёхмесячного возраста должен лежать в пелёнках.

Я была, конечно, тронута таким вниманием семейства Кротовых к нашей (несуществующей) проблеме. Но я очень смеялась над этим строгим и безапелляционным «должен лежать в пелёнках».

Младенец никому ничего не должен! И если младенец требует свободы, то ему нужно эту свободу предоставить. В полном объёме! Вот и всё. Так мне подсказывало моё сердце: для ребёнка всё хорошо и полезно, что не опасно. А реальных опасностей в жизни не так уж много.

Я не читала к тому времени ни одной книги по воспитанию младенцев (таких книг просто не было тогда в нашей стране), так что воспитывала тебя чисто по интуиции.

Ведь это просто: представь себя на месте ребёнка – и сразу поймёшь, в чём он нуждается. Ведь это так просто! Ребёнок сам тебе подсказывает, что ему хорошо, а что плохо. Нужны только моя любовь и моё внимание, чтобы это понять. И никакая самая замечательная книга (и ничей чужой опыт) не смогли бы меня научить так хорошо, как это сделал ты, мой маленький сынок. Очень скоро, буквально в первые месяцы твоей жизни я пришла к убеждению: чтобы не вырастить из ребёнка послушную куклу, раба, – ребёнку нужно предоставить свободу!

Но ребёнка нужно учить пользоваться этой свободой… А чтобы овладеть этой наукой, у нас есть Вечная Книга. В ней – все ответы.

* * *

Серёжа Романов живёт близко, он то и дело забегает к нам. Спасибо ему!

Без всякой моей просьбы привёз огромный короб бумажных подгузников. Это было очень кстати, потому что надвигалась сессия, а у меня уйма времени уходила на стирку. И денег не взял за этот короб, замахал на меня руками…

Как-то Серёжа пришёл со своей женой Надей – чтобы она поделилась со мной своим опытом – выращивания ребёнка без бабушек и нянь. Надя ужаснулась, застав меня с утюгом в руках:

– Ты что, гладишь?! Я с рождением Дениса вообще забыла про утюг. Бросай! Сразу высвободиться много времени и сил!

* * *

В другой раз Серёжа пришёл с Ирой и Лёшей. Мы все в какой-то степени родственники, потому что Ирина-Лёшина дочка Лиза – наша с Серёжей крестница. Ей уже второй год пошёл, ребята мечтают о втором ребёнке. Точнее – они его уже ждут. А мечтают, чтобы детишек у них было штук шесть, семь… восемь! Сколько Бог даст.

* * *

Лёша через несколько дней привёз нам хорошего врача – милую пожилую женщину. Это был платный врач, но Лёша сказал, чтобы я о деньгах не думала, что он уже оплатил её визит.

Доктор определила у Антона сильное отставание в весе. И велела мне немедленно вводить прикорм – гречневую молочную кашу.

– А не рано? – изумилась я.

– Это – экстренные меры. Вашему ребёнку необходимо набирать в весе, расти и развиваться, а на ваших двух каплях молока это невозможно. Никакую другую кашу я вам пока не назначаю. Но гречневую – можно!

Гречневая эпоха началась в два с половиной месяца…

* * *

Великим постом открытка от Яши Кротова: такого-то числа к тебе приедет отец Александр.

* * *

…Он вошёл – большой, шумный, – как будто горячий ветер ворвался вместе с ним в наш тихий дом. Воздух вокруг него сразу стал горячий, пространство словно закипало вокруг него – такая колоссальная энергия была заключена в этом человеке.

– Ну, где? Где сын? Показывай! – сказал он и широкими шагами вошёл в комнату.

Остановился у кроватки Антона, Антон не спал. Они внимательно и с интересом смотрели друг на друга. Отец Александр негромко помолился и нежно благословил моего мальчика, погладил его по каштановой головке своей большой, тёплой рукой. И сказал с улыбкой:

– Прекрасный младенец! Очень он тебе удался, Маша! Вот теперь у тебя радость и смысл жизни! Помнишь, ты меня спрашивала: какой в этом во всём смысл? Теперь чувствуешь его?

– Ещё как!

– Ну, и слава Богу! Слава Богу за всё. Давай помолимся вместе…

Я так любила эти его слова: «Давай помолимся вместе».

Мы стали рядом перед иконами Спасителя и Богородицы. (Его подарок!) Помолились. Он исповедовал меня и причастил.

Потом я кормила его обедом, был Великий Пост, и я приготовила для него рыбу с картошкой. Он говорил:

– Нравится мне у тебя. Хорошо тут. Помнишь, как мы вчетвером освящали твой дом?

– Как не помнить?

– А ложку мне дашь?

– Ложку? Так вот же вилка, – сказала я.

На что он засмеялся:

– А я вилками не пользуюсь, ем только ложкой – так удобнее и быстрее. Некогда, знаешь ли, ковыряться вилкой. Так что давай лучше ложку!

Прощаясь, сказал:

– Береги сына.

– Это – моя главная забота.

– Вот тебе денег немного. Купи Антону, что найдёшь нужным. Я уж не стал сам ничего придумывать.

– Ой, может, не надо?

– Бери. И если будут с этим проблемы, дай знать.

– Спасибо вам огромное за всё!

– Не переживай, со здоровьем у Антона всё наладится. И в весе начнёт прибавлять, и спать научится. Бог – благ. Ну, храни вас Господь!

Он благословил меня. Я вышла проводить его к лифту.

Потом стояла на лоджии и смотрела, как он уходит… мой любимый, драгоценный батюшка…

* * *

Денег, подаренных двумя батюшками, хватило нам с Антошей больше, чем на полгода.

С моей способностью жить экономно.

* * *

Перед Пасхой получила от отца Александра открытку – «Красная земля» Николая Рериха.

На открытке изображены молодая мать с маленьким ребёнком, мальчиком. И она ведёт его по красной, горячей, таинственной и волшебной планете…

Удивительно неразборчивый у моего батюшки почерк! Как у инопланетянина. В жизни не видела таких почерков! Не буквы – а клинопись какая-то… Как будто пишет и шифрует одновременно. Я помучилась, пока разобрала несколько строк на открытке. Но как радостно было их разбирать!…

* * *

Пасха. Первый солнечный день за эту весну!

Заехали Яша Кротов со своей невестой Ирочкой.

Яша говорит:

– Отец Александр попросил от его имени купить Антону подарок. Вот, мы с Ирочкой подумали и решили, что это будет как раз то, что нужно…

И он извлёк из портфеля… двух клоунов! Петрушку и Шута с бубенцами… Наверное, ребята решили, что мой сынок будет, как и я, любить цирк и клоунов.

(Эти два клоуна живы и сейчас, спустя тридцать лет. Сначала ими играл сынок, а потом дочка. И хотя Антон остался равнодушен к цирку, но вот для Ксюши это была целая эпоха в жизни, когда она себя осознавала клоуном! С Петрушкой она спала в обнимку… А Шут с бубенчиками на колпаке через много лет участвовал в нашем спектакле, который мы играли вместе с Ксюшей. Спектакль, посвящённый памяти Леонида Енгибарова. Но до этого ещё – целая жизнь!…)

Яша сказал, что вернулся из заключения Гавриил Яковлевич – его и Гавра отец. Отсидел в мордовских лагерях семнадцать с половиной лет… Умеет же наше государство прятать лучших своих людей далеко и надолго! Но и за колючей проволокой он оставался отцом своих трёх сыновей. И оттуда, из-за колючей проволоки, он слал сыновьям самодельные книжки: сочинял для них сказки, рисовал картинки, писал мелким почерком длинные-предлинные письма – о своей жизни, о том, что ему дорого, и как он понимает смысл жизни (Гавр показывал мне эти письма). Гавриил Яковлевич Кротов был прирождённым педагогом, вроде Макаренко или Сухомлинского, любил работать в детских домах, с трудными детьми, с сиротами. Ну, конечно же, такого человека надо было спрятать куда подальше! Ведь он из своих воспитанников растил думающих людей! А для того государства, в котором мы тогда все жили, это было опасно.