Текст книги "Если полететь высоко-высоко…"

Автор книги: Мария Романушко

Почему я звонила по ночам? А когда же ещё?… Утром актёры спят, потом у них репетиции, потом – спектакли… И только после полуночи, когда актёрский трудовой день позади, с ними можно о чём-то говорить…

* * *

И в эту же осень у Антона приключилась история с пальцем, который он сильно повредил проволокой. И ему делали операцию. И мы целый месяц ездили с сынулей в Филатовскую больницу, на осмотры и лечение. И столько было переживаний, Господи! Из-за всего. Жила просто на пределе всех сил – моральных и физических. И дома возились с этим бедным пальцем: парили его, мазали, перевязывали. И в свою поликлинику бегали на разную физиотерапию…

А тут ещё типография задерживала, никак не могла напечатать пригласительные билеты на Вечер и афишу… Нервы мои сдавали, и я кричала по телефону на Сашу Филистеева, что это он виноват, не может на них надавить, чтобы они, типографы, выполнили своё обещание…

А ведь надо было ещё успеть распространить эти сотни пригласительных билетов! И чтобы кто-то на них пришёл… У меня уже был один печальный опыт организации поэтического вечера с пригласительными билетами. Правда, это было восемь лет назад, но запомнилось навсегда. На тот вечер пришли только два моих друга и два человека с улицы. И всё! Неужели и в этот раз может быть такое?! Я холодела при этой мысли…

Саша успокаивал меня, говорил, что большая часть пригласительных уйдёт на завод, в ближайшие школы и институты. Что-то разнесём по окрестным организациям, что-то распространим сами среди своих друзей и знакомых. Но я всё равно жутко психовала.

Столько было переживаний в ту осень, столько нервотрёпки!

Но вот странное дело… Когда я вспоминаю ту сумасшедшую, холодную, слякотную осень, я каждый раз испытываю прилив счастья… Я вспоминаю чудесного филатовского доктора, который вылечил моего мальчика. И мы подружились с этим доктором на всю жизнь… Я вспоминаю чудесную тётю Женю… Вспоминаю эти свои стояния в холодных телефонных будках в ночном дворе… Хлещет ливень, и мимо будки плывут реки тёмно-жёлтой листвы…

А ещё я вспоминаю, как мой шестилетний сынок помогал мне в это трудное время. Как он стойко переносил всю эту, мучительную для него, историю с пальцем. Как он не терял бодрости духа и чувства юмора. Как он отпускал меня, когда было надо, отпускал надолго – потому что необходимо было ездить повсюду: и на Шаболовку, множество раз, и на встречи с разными людьми, которых я хотела пригласить на Вечер, и во Дворец культуры приходилось ездить, утрясать разные вопросы. А это – больше часа только в одну сторону… Сынок, мой маленький большой друг, говорил:

– Езжай и не волнуйся. Поем и буду играть. Ну, ещё коллекцию насекомых надо привести в порядок, и все наши летние гербарии… Почитаю, телек посмотрю, музыку послушаю. Езжай, езжай! Мне есть чем заняться. Скучать не буду.

Скучал ли он без меня на самом деле, я не узнаю никогда. Потому что он ни за что бы мне в этом не признался, чтобы не огорчать меня. Спасибо тебе, мой родной! Я очень люблю тебя. Ты – настоящий друг.

* * *

Итак, Вечер был назначен на 30 октября 1982 года.

И, когда уже всё было готово (напечатаны большой портрет Енгибарова, и афиша, и пригласительные билеты, и все-все-все сказали: да, мы в этот день и час можем), я, как было уговорено, стала звонить Ролану Быкову по оставленному им телефону…

Тщетно! Дозвониться было невозможно. Или я попадала не туда, или мне не хотели его подзывать: мало ли, может, какая-нибудь навязчивая поклонница обрывает телефон?

Тогда я решила поехать в Тверь. Я знала название гостиницы, где он жил со своей съёмочной группой.

Почему-то в этот день ударил сильный мороз. Вообще, была очень ранняя зима в том году, не успела пожелтеть листва, как всё засыпало снегом… А в то утро ещё и мороз!

Рано утром (оставив Антона у мамы), я стояла на платформе в Химках в ожидании электрички. Электрички не было. Её не было час, и два, и три, и четыре… Где-то произошла авария. Позвонила маме из телефона-автомата, попросила не волноваться, сказала, что всё равно мне нужно сегодня попасть в Тверь, а когда вернусь – не знаю…

Толпа на платформе была такая, как во время войны, когда народ бежал в эвакуацию. Все люди были навьючены тяжеленными сумками и мешками. Это ведь было время «продуктовых электричек» – когда весь российский народ тащил продукты из Москвы…

…Когда электричка, наконец, подошла к платформе, её брали с боем, с остервенением… Меня занесло внутрь человеческой волной и прижало к стенке тамбура. Так и ехала до самой Твери. Вообще, электричка до Твери (в то время – город Калинин) идёт два часа. Но из-за сбоя в движении поездов, она ехала страшно медленно, часто останавливаясь и пропуская другие поезда. Короче: мы тащились в эту самую Тверь шесть часов!! Приехали в полной тьме, около десяти часов вечера. Я в Твери до того ни разу не была.

Как я искала во тьме безлюдного, незнакомого города гостиницу – это отдельный рассказ…

Ну, нашла-таки. Прошу дежурную пропустить меня в номер к Ролану Быкову. Она выкатила на меня глаза от изумления.

– Да никуда я вас не пущу, гражданка! – чуть ли не заорала она.

Ну, понятное дело: ночь на дворе, а тут какая-то сумасшедшая просится пустить её к знаменитому режиссёру. Гнать таких в шею!

Не помню, сколько времени я её убеждала, что я не сумасшедшая, не поклонница, а приехала из Москвы по делу. Наконец, она стала сдавать свои бронебойные позиции. И согласилась позвонить ему в номер и спросить, знает ли он меня, и можно ли меня к нему пустить…

Знает! Можно! Пустили!

Хотя была уже почти ночь, но в его номере было полно людей из съёмочной группы, и все с жаром обсуждали завтрашний съёмочный день… Ролан Антонович огорчился, узнав, как я добиралась, и как долго меня не пускали внизу. Его жена, Елена Санаева, милая и такая спокойная, с немного грустными и усталыми глазами, она тут же дала мне чашку горячего чая и какие-то бутерброды. Потом меня расспросили о Вечере, на каком всё этапе. И узнав, что всё уже готово, и кто будет выступать, Ролан Антонович неожиданно спросил меня:

– А свои стихи, посвященные Лёне, вы будете читать?

– Ой, нет, что вы!

– Как «нет»?

– Я вообще не читаю стихов.

Тогда он твёрдо посмотрел мне в глаза и твёрдым голосом сказал:

– Вечер, посвящённый Лёне Енгибарову, без ваших стихов состояться НЕ МОЖЕТ.

Он как будто закодировал меня в ту минуту на выступление.

– Хорошо, я подумаю, – сказала я в полном смятении.

– А здесь и думать нечего, – сказал он. И повторил: – Запомните: вечер, посвящённый Лёне Енгибарову, без ваших стихов состояться НЕ МОЖЕТ! Вы обещаете мне, что будете читать?

– Обещаю… – голос меня едва слушался. – А вы-то приедете?

– Я хочу, – сказал он. – Лёня для меня – это святое. Но – всё зависит от Никулина. Если Юра приедет сниматься в этот день, я уехать со съёмок не смогу… Ему трудно вырываться на съёмки, и я от него очень завишу. А тут ещё эта чёртова зима! Я хотел снимать золотую осень! Жёлтые листья! А не чёрные, засыпанные снегом… Всё ужасно… всё летит кувырком… С каждым днём погода всё хуже! Дни короткие, тёмные, мы почти ничего не успеваем за день… И если Юрка скажет, что приедет в этот день, я его буду снимать. Простите, что я, может быть, подвожу вас, это ужасно, я обещал, я очень хотел!! Я искренне хотел, вы мне верите?!

– Верю.

Он чуть не плакал.

– Но ведь Никулин тоже выступает на Вечере, – сказала я. – Вряд ли он приедет в этот день.

– Нет, он не будет выступать на Вечере.

– Он мне обещал, мы договорились.

– Вам он обещал, потому что не хотел вас огорчать, он мне так и сказал. А мне признался, что идти на Вечер не хочет.

– Почему?

– Ну, не знаю! Не хочет – и всё! Он так и сказал: «Лучше я к тебе приеду сниматься в этот день».

– Как это всё странно…

– Но я вот что подумал… Если мы рано закончим в тот день, я сяду на машину и успею на Вечер…

– Ну, что ты говоришь, Ролан! – сказала обеспокоено его жена. – Это же как надо гнать машину! Чтобы успеть.

– Но я обещал! Думаю, успеть можно…

– Может, лучше не надо рисковать? – сказала я.

А у самой в мозгу страшные вопросы: а кто же тогда будет вести Вечер? И Никулина не будет… И кто ещё в самый последний момент откажется? Может, вообще никто не придёт?!.

– Я приеду! – твёрдо сказал Ролан Антонович. – Чего бы это мне ни стоило!

– А теперь – спать! – сказала Елена Всеволодовна.

– Ну, я поехала, – сказала я.

– Куда это вы собрались ехать ночью? – изумилась Елена Всеволодовна.

– В Москву, домой.

– И не думайте! Вы переночуете в гостинице, а утром поедете.

– Но внизу я видела объявление, что свободных мест нет…

– А вы переночуете в моём номере. Идёмте!

– А вы как же?

– Обо мне не волнуйтесь.

Она провела меня в свой номер, где она жила со своим сыном, Пашей Санаевым, темноглазым, худеньким мальчиком двенадцати лет.

– Маша сегодня поспит здесь, на моей кровати, – сказал Елена сыну.

– Хорошо, – сказал он, ничуть не удивившись. Вот истинное киношное дитя!

Когда Елена вышла, пожелав нам поскорее лечь спать, Паша оживился и заговорщицки спросил меня:

– А вы любите химические опыты? – его глаза горели.

Мне было стыдно признаться, что я ненавижу химию. И я вежливо сказала:

– Да, это интересно.

– Хотите, покажу?

Ну, что я могла сказать ребёнку? Что не хочу?

– Хочу!

– Идёмте!

Мы вошли в ванную комнату, он что-то нахимичил в стакане, выключил свет – и жидкость стала источать искры и сильный, малоприятный запах, если не сказать – вонь.

– Правда, здорово?!

Лицо мальчика, освещённое слабым искрящимся светом, лучилось восторгом…

– Здорово! – сказала я.

И тут распахнулась дверь, резко зажёгся свет, в ванную вбежала мама Елена с криком:

– Пашка, ты опять за своё?! А я слышу – вонище в коридоре! Ты же мне обещал… Ты скоро подожжёшь гостиницу! Вот увидишь, что этим кончится!

– Мама, да я только хотел… Я же совсем чуть-чуть…

– Спать, спать, немедленно спать! Завтра в восемь утра приходит автобус, и едем на съёмки. Надо же хоть немного поспать!

Она опять пожелала нам спокойной ночи и, уходя, погасила в номере свет.

Мы улеглись. Комнату освещала полная, огромная луна, глядящая в наше окно, не прикрытое ни шторами, ни деревьями. Мы как будто плыли по лунному озеру…

– А хотите музыку? – шёпотом спросил Паша.

– Хочу! Только потихоньку, чтобы мама не услышала.

– Я совсем потихоньку. Вы кого больше любите (и он назвал несколько английских имён).

Мне пришлось признаться, что я никого не слышала и не знаю.

– Тогда я поставлю вот это, – он назвал имя, или группу, но я уже ни за что не вспомню.

Щёлкнула клавиша магнитофона – и комната наполнилась дивными звуками… я не знаю, что это было, но это было так хорошо, так волшебно… Прекрасная музыка, чистые голоса, непонятные слова и колыхание лунного света…

– Вам нравится?

– Очень! – искренне сказала я. – Ничего подобного никогда не слышала!

(Мне бы очень хотелось когда-нибудь встретиться с Павлом Санаевым, который уже давно взрослый человек, писатель и режиссёр, и спросить его, что мы слушали с ним той лунной ночью, в октябре, в Твери, в 1982 году? Мне бы так хотелось ещё раз услышать эту музыку!…)

Под музыку, мы тихонько общались, я рассказала ему, почему я здесь оказалась, рассказала о готовящемся Вечере, как долго я его готовила, и как мне грустно думать, что Ролан Антоныч может не приехать.

– Если Ролан сказал, что приедет, значит – приедет! – твёрдо сказал Паша.

Я так и уснула под эту дивную музыку, и мне снились лёгкие, счастливые сны…

Рано утром мама Елена разбудила нас, мы быстро попили чаю, и они всей гурьбой, с кучей детей-подростков направились к автобусу, чтобы ехать на съёмочную площадку и продолжать снимать своё «Чучело». А я отправилась на вокзал, и на душе у меня было тепло и нежно…

* * *

30 октября 1982 года был сильный туман и гололёд…

Накануне Саша Филистеев узнал, что Никулин едет утром на съёмки. Он перехватил его и взял у него интервью. И Юрий Владимирович нашёл тёплые и задушевные слова, чтобы рассказать о Енгибарове. (Так и осталось для меня загадкой, почему он не захотел прийти на Вечер? Но спасибо ему за это интервью!)

Весь день, не рассеиваясь, стоял морозный туман, и дороги были покрыты тонкой, коварной плёнкой льда…

И я весь день молилась: «Господи! Хотя бы он не поехал по этому гололёду, в этом тумане! Господи, не позволь ему этого! Господи, никакой Вечер не стоит того, чтобы за него платили жизнью!»

Когда шла к Дворцу, боялась двух вещей: 1) придёт тьма зрителей, а из выступающих – никого! И на сцене будет пусто… 2) Придут все выступающие, а из зрителей – никого! И в зале будет пусто…

Эти два страха (и ещё тревога за Быкова) накалили мои нервы до предела. А ведь мне ещё надо будет читать стихи! Я ведь обещала… О ужас!…

* * *

Я приехала за два часа до начала. Мне ещё надо было с кинооператором быстро просмотреть фильмы, выбрать нужные кадры и вставить их в сценарий. Экземпляр сценария был вручён оператору, и я умоляла его ничего не перепутать: в нужный момент погасить в зале свет и пустить сначала этот эпизод из этого фильма, потом другой эпизод из другого фильма… И так далее. Парень был молодой и сообразительный. Обещал не подвести. Вечер – в двух отделениях. Кадры из фильмов должны демонстрироваться в начале и в конце каждого отделения – именно те кадры, где Енгибаров выступает в манеже, или на сцене.

* * *

Слава Богу, слава Богу! Артисты пришли все!… А некоторые даже с родственниками. Михаил Козаков пришёл с женой, а с Беллой Ахмадулиной приехали обе дочки и муж – Борис Мессерер.

А народу в зале было так много, что люди сидели в проходах на ступеньках… Зал был не просто полон – он был переполнен! Почему так получилось? Да потому, что мы с Филистеевым напечатали и распространили билетов больше, чем было мест в зале. На всякий случай! По опыту зная, что по пригласительным билетам приходит, обычно, не так уж много народу. Но пришли, видимо, все! И ещё привели с собой друзей и знакомых. Меня, как организатора Вечера, то и дело вызывали к главному входу, где билетёрши не знали, что делать с напирающей толпой… На свой страх и риск я попросила пропускать всех желающих.

Не было только ведущего – Ролана Быкова. («Слава Богу! – подумала я. – Не стал рисковать…»).

Пора начинать. Но кто будет вести Вечер? Спрашиваю Вальку Гнеушева:

– Может, ты?

– Да ты что! – замахал он руками. – Кто я такой, чтобы вести Вечер?! А сама не хочешь?

– Я?! Ты что – смеёшься?!

В артистической уже были все участники Вечера: Ахмадуллина, Камбурова, Лановой, Бреев со своими ребятами – молодыми клоунами, Савченко и Стриженова, Мирзаян и Крылов, Каштелян и Козаков…

Я собралась с духом и подошла к Козакову.

– Михал Михалыч! Ролан Быков не смог приехать… Что делать? Вы не смогли бы провести Вечер?

Он думал не больше одной минуты. Я видела, как он весь внутренне сконцентрировался.

– Сценарий есть?

– Вот, – протянула я ему.

Он быстро пробежал его глазами…

– Вы – автор?

– Я.

– Хорошо. Я проведу. Только сядете рядом со мной, будете подсказывать, когда мне надо будет говорить. Идёмте!

И мы все пошли на сцену…

Присутствовали с телекамерами и снимали Вечер:

– Армянское телевиденье. Я позвонила в Армянское представительство и позвала их на Вечер, а они позвали Армянское телевиденье.

– МГУ, факультет журналистики. Я позвонила туда и спросила: не хочет ли кто-нибудь с отделения тележурналистики снять Вечер. И – о чудо! – оказалось, что одна девушка, армянка, готовит дипломную работу по Енгибарову! Она была просто счастлива прийти на Вечер – ведь столько материала само пришло ей в руки!

Демонстрировались фильмы:

– «Путь на арену» и «Леонид Енгибаров, знакомьтесь!»

Была сделана:

– Распечатка книги новелл Леонида Енгибарова «Первый раунд».

Новеллы прекрасно читали Любовь Стриженова и Лидия Савченко. И почти каждый из выступавших выбирал из книги одну-две новеллы, близкие ему, и тоже читал.

– Игорь Шевцов, друг Высоцкого, дал мне стихи Высоцкого, посвящённые Енгибарову. В то время они ещё не были опубликованы, об их существовании мало кто знал. На Вечере их прочёл Василий Лановой.

Итак, Вечер памяти Леонида Енгибарова состоялся 30 октября 1982 года, в театральном зале Дворца культуры 1 ГПЗ, на ул. Мельникова, 7.

Вечер вёл Михаил Козаков. И вёл прекрасно! Как будто он долго готовился к этому. Трудно было заподозрить, что это – экспромт. Это был гениальный экспромт! Козаков рассказал о времени их молодости, (они ведь с Енгибаровым ровесники), он так ярко нарисовал послевоенную эпоху, когда страстно хотелось жить, творить, любить… Пятидесятые годы, шестидесятые, семидесятые… Козаков как будто перелистывал страницы времени – и оживали люди, мелодии, и даже запахи!… Гениальный актёр и гениальный человек.

Большой портрет Енгибарова на сцене. Лёня как будто смотрел на нас из своего далёкого далека… Но, благодаря Козакову и всем выступающим, это «далеко» приблизилось… вошло в этот зал… прошлое стало настоящим, оно ожило!

В зале были люди самых разных возрастов и очень много молодёжи, все слушали, затаив дыхание. Как один человек…

В зале, среди приглашённых мной, было много друзей: Борис Глебович Штейн, мои старые друзья Дюшены, конечно же – Ольга Тишлер, Таня Неструева, Валентин Гнеушев, Феликс Ветров… И, конечно, приехали мама с Антоном! Но, к сожалению, не смогли прийти Людмила Фёдоровна и Гавр. Конечно же, была Евгения Андрианова со всей своей семьёй.

Каждый из выступающих рассказывал о Енгибарове что-то своё. А потом посвящал ему: Ахмадулина – стихи. И хоть они были не о Лёне, но они были из той эпохи. Камбурова прекрасно пела. Особенно «Балаганчик». Медведев и Чернова показывали пантомиму. Алик Мирзаян и Сергей Крылов пели свои песни – тоже из той, прекрасной эпохи… Молодые клоуны разыгрывали скетчи. И каждое выступление было как объяснение в любви Великому Клоуну. И каждый (может быть, в эту минуту впервые) осознавал, как он много для нас значил. Для всех нас. Для каждого из нас…

Временами свет в зале гас – и на экране – на манеже работал Леонид Енгибаров…

…Когда подошла моя очередь выйти к микрофону, я боялась отчаянно. Но как будто услышала голос Ролана Быкова, который твёрдо и спокойно повторил то, что сказал мне в Твери.

И я вышла к микрофону…

И посмотрела в огромный зал…

Он был полон, люди сидели даже в проходах.

И сказав несколько фраз в начале, я стала читать стихи.

Они все были о нём и – ему…

* * *

 
Места любимые до боли –
И Самотёка, и Цветной…
Доколе мне ходить, доколе
По снегу вашему – одной?
 
 
Места изученные – будто
Своя ладонь, своя судьба.
Двор цирковой – загоны, будки…
Зачем я здесь ищу тебя?
 
 
Зачем к решётке приникаю,
Смотрю в пустынный летний двор?…
И запахи зверья вдыхаю –
Зачем? и до каких же пор?
 
 
Зачем я жду на тёмной Трубной
Трамвай – ушедший навсегда?…
Ноябрь… По водосточным трубам
Стекает ржавая вода…
 
 
И, голову втянувши в плечи,
Идя через бульвар Цветной,
Я никогда тебя не встречу…
 
 
…И вновь сюда спешу весной.
 

И вдруг я услышала свой голос из динамиков – и он мне понравился. Он не дрожал и не рвался на каждом слове. Он был спокойный и глубокий. Господи, неужели это мой голос? Откуда у меня такой голос?…

СТАРАЯ ПАНТОМИМА

 
.  Пыль осторожно смахнув рукой,
.  Вижу под солнцем Крыма
.  Коврик –
.      и девочку в ярком трико…
.  Старая пантомима.
 
 
.  Хрупки движенья худеньких рук.
.  Слышу все явственней, ближе
.  Ветхой шарманки заржавленный звук…
.  Море песок лижет.
 
 
.  По побережью прошлась колесом
.  Девочка с чёлкой рыжей!
.  Это – пролог.
.         Что же будет потом?
.  Время песок лижет…
 
 
.  Птиц ошалевших пустеет взор.
.  Робость в застывшей фигурке.
.  Катятся громы, лавины с гор…
.  Маятник
.      бьёт
.         гулко.
 
 
.  Что-то сейчас оборвётся навек,
.  С ветром свистящим – мимо!…
.  Смотрит в меня из-под тёмных век
.  Старая пантомима.
 

Я читала стихи и чувствовала, что каждый из сидящих в зале слышит меня и понимает.

Я как будто говорила с одним-единственным, бесконечно близким человеком…

Было легко. Было счастливо говорить вслух о том, что копилось долгие годы в сердце…

* * *

 
Помилуйте, разве клоуны умирают?…
Это нелепо и страшно.
Неужели над ними играют
Похоронные марши?
 
 
И лицо без румян и лукавства –
Холодно, незнакомо.
А вокруг хризантемы, астры…
Речи – комом.
 
 
Обломился на башне флюгер
Под снегом.
И гудит в дымоходе вьюга
Смехом…
 

* * *

 
Счёт уже ведётся на
Скучные десятилетья…
А вообще, была ль она –
Та весна на этом свете?…
 
 
Снег, фиалки, мокрый май,
Сумасшедшие аншлаги?…
Заблудившийся трамвай
И сиреневые флаги?…
 
 
Было ль, не было ль – никто
На вопрос мой не ответит.
…Снова ставят шапито.
Цирку радуются дети.
 
 
И кому-то там цветы
Кинет женщина из ложи…
…Я старею. Ну, а ты –
С каждым годом все моложе.
 

В ответ – не просто аплодисменты. Это были овации… Они накрыли меня с головой, как сверкающая мириадами солнечных брызг, гигантская волна…

У всех в руках были пригласительные билеты с портретом Енгибарова и с его новеллой:

«Не умрёт клоун.

Грустный чудак или весёлый забияка,

ироничный глупец или философ в глупейших ситуациях,

в маске или без неё,

с детства до глубокой старости он будет с нами,

насмешливый мудрец с глазами печального ребёнка…»

И опять гаснет свет в зале и на экране – Леонид Енгибаров…

Овации в конце вечера… весь зал встал… все аплодировали Великому Клоуну!

* * *

…Когда мы шли большой толпой к метро (те, кто был на сцене в этот вечер), Лидия Савченко спросила вдруг:

– Интересно, а кто организатор этого Вечера?

– Я, – тихо сказала я.

– Я понимаю, что вы всех обзванивали. А чья идея? Вообще, кто это всё придумал?

– Я, – тихо сказала я.

– А вы из какой организации? Откуда вы?

– Я не из организации, я сама по себе, – тихо сказала я.

– А как… как вам такое в голову пришло – организовать Вечер?

– Просто я хотела, чтобы Лёню вспомнили…

– Потрясающе! Я на таком прекрасном Вечере памяти ещё никогда не была.

P.S. Люди, бывшие на том Вечере (те, кто ещё жив), помнят его до сих пор…