Текст книги "Жизнь против смерти"
Автор книги: Мария Пуйманова
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)
ПОСЛЕДНЯЯ ИНЪЕКЦИЯ
Станислав и Еленка часто спорили. Их объединяла общая ненависть к нацистам, которые забрали у них страну, убили отца и отняли свободу. Но они расходились в своих политических симпатиях. Станя предпочитал слушать Лондон, Еленка – Москву. Елена всем своим существом стояла на стороне Советского Союза, в надежде на него она черпала силы, он был ее второй родиной. Утонченный Станя питал слабость к зеленому, туманному острову, обтекаемому теплым Гольфстримом. Конечно, Станя тоже любил русских и, как каждый порядочный чех, полагался на славянскую солидарность. Но когда Советский Союз заключил с Германией пакт о ненападении, Станислав принял это как тяжелый удар. Он побелел, словно полотно, и чуть не умер у радиоприемника, у этого проклятого колдовского ящичка с зеленым кошачьим глазом.
– А что же делать, если Советский Союз один против нацистов, – защищала Елена Советы, – и нужно выиграть время?..
– Как это один? А Англия и Франция что же?
– Станя, неужели ты еще веришь им после всего, что они устроили с нами в Мюнхене? Англия только и ждет, чтобы нацисты пустили кровь Советскому Союзу. Поэтому она и пальцем не шевельнула ради Польши. Чтобы немцы продвинулись как можно дальше на восток.
Но Станя не верил Еленке, Станя защищал Финляндию, а Еленка доказывала, что маннергеймовская Финляндия – это немецкий плацдарм для нападения на Ленинград.
Словом, они спорили.
Зато, когда немцы напали на Советский Союз, Станя в душе просил у него прощения и безоговорочно перешел на сторону русских. В нем с новой силой вспыхнула страстная надежда на освобождение. Но всякий раз, когда немцы занимали русский город, он впадал в отчаяние. О Харькове он сокрушался, как будто взяли Брно. Еленка вела себя гораздо спокойнее.
– Станя, сразу видно, что ты никогда там не был, – говорила она брату. – В Советском Союзе всегда такое ощущение: пусть попробует недоброжелатель сунуться… он получит такую взбучку, что век не забудет. Это ощущение создают природа, строительство, люди… ты, наверно, почувствовал бы то же самое, что и я. Знаешь, как говорят: из двух равных по силе бойцов побеждает тот, у кого мораль выше. У русских мораль выше. Они знают, за что воюют. И это очень важно.
Еленка непоколебимо верила в счастливый исход войны.
С тех пор как началась война с русскими, Нелла трепетала за Еленку. В Прагу прибыл Гейдрих[36]36
Гейдрих – гитлеровский протектор Чехии и Моравии, прибыл в Прагу 28 сентября 1941 г.
[Закрыть] на кровавое сватовацлавское торжество со всеми ужасами осадного положения. Что сказал бы Гамза, доживи он до этого времени, узнай он, кто явился в Прагу вместе с этим полуночным чудищем: Торглер. Можно ли было этому поверить? Да, приехал Торглер, один из обвиняемых на Лейпцигском процессе. Он сопровождал Гейдриха в качестве советника по рабочим делам.
С Еленкой ничего не случилось, она принимала больных у себя дома, ходила в амбулаторию при страховой кассе и по вызовам, и только охота устраивать загородные прогулки с Митей во время осадного положения у нее пропала. Несмотря на все ужасные события, происходившие в Чехии, люди жили обычной жизнью, своими скромными радостями и заботами.
В начале мая взволнованная Нелла вошла к дочери.
– Елена, представь себе, сейчас позвонили из Крчи и предлагают немедленно взять оттуда прабабушку. Вермахт забирает приют для престарелых под военный госпиталь. Сказали, что все нужно сделать в течение трех часов.
– Вот как загорелось! – заметила Еленка. – Но это хороший признак, мама, если им нужны лазареты.
– Ты во всем видишь хорошие признаки. А на чем мы ее повезем? Машину так быстро не достанешь. Бабушке, при ее дряхлости, не под силу будет пересаживаться с автобуса на трамвай. Это просто немыслимо.
Еленка бросилась через Красный Крест доставать машину «скорой помощи»…
– И таким старикам покоя не дают, – говорила Барборка. – Хотела бы я знать, когда они начнут чешских покойников с Ольшан выкидывать… Приготовить, что ли, подушки, на которых спал хозяин?
Нелла тяжело вздохнула. Вместо любимого мужа ей возвращают выжившую из ума бабушку.
Барборка и прабабушка когда-то были на ножах. Но с тех пор столько воды утекло, ведь это было еще до войны. Кому охота разжигать старинную распрю! К нам пришла немчура, и нужно держаться всем вместе. Немцы выгнали прабабушку, и Барборка приняла ее так же сердечно, как беженцев из Судет.
– Добро пожаловать, – сказала она, – милости просим опять домой.
Но старуха, которую поддерживали с двух сторон Еленка и Станислав, прошла мимо Барборки как истукан и ничего не ответила. Напрасно старались обратить ее внимание на Барборку. Прабабушка совсем оглохла, она плохо видела, бедняжка. Ходьба стала для нее тяжелым трудом. Говорить ей было утомительно. Но тем не менее Барборка обиделась.
К встрече старухи она испекла сдобную булку, а каждая хозяйка знает, чего стоило в эти голодные годы наколдовать из жалких запасов приличное печенье. Старуха ковырнула булку, отодвинула тарелочку и объявила:
– Как подошва. Какая недотепа это пекла?
– Обмакни, бабушка, в кофе, булка и размягчится. Понимаешь, сейчас не достать ни яиц, ни масла.
Прабабка и знать ничего не хотела.
– Отрава, да и только, – нахмурилась она. – Опять Бара чего-нибудь подмешала?
Это было невероятно! Старуха не заметила, что за время ее отсутствия в доме не стало двух мужчин – Скршиванека и Гамзы, – ни единым словечком о них не обмолвилась. Попросту забыла об их существовании. Митю она называла «Станичка», думала, что Станя все еще маленький, хотя увозил ее из Крчи взрослый Станислав. Люди и времена путались у нее в голове, но своей ненависти к Барборке она не забыла. Как только прабабушка очутилась в старой обстановке, без своих сверстников и сверстниц из Крчи, ее мысль начала вращаться вокруг Барборки и прясть черную нить ужасных историй о ее кознях. Эта Бара выгнала ее из Крчи, чтобы совсем здесь обобрать, украсть дырявую соломенную шляпу (которую Нелла давно сожгла), запрятать очки, сломать палку. Бара – продувная бестия! Прабабушка высказывалась вслух, разговаривала сама с собой. Барборка это услыхала, и пошло, и пошло. Ее добрые намерения разлетелись, как карточный домик. Вернулись прежние времена вражды, полной упрямства, сведения счетов, злобы и бессмыслицы. Это были мелочи по сравнению с ударом, нанесенным Нелле смертью Гамзы, это были мелочи по сравнению с огромным народным бедствием. Но никто не поверит, как такие уколы могут отравить самое глубокое горе. Боже, какое это было мучение! Прабабушка взяла да и рассердилась на что-то! И какую штуку выкинула, запершись у себя. И надо же было оставить ключ в дверях!
Прабабушка спала и не открыла Нелле, принесшей ей завтрак. Конечно, случалось, что старуха дремала все утро. Но на этот раз прабабушка не вышла к обеду, как к ней ни стучались. Она заперлась на ключ, чтобы не могла пробраться Бара. Нелла и Станя никак не могли войти к прабабушке. Так и не достучавшись, они вынуждены были попросить швейцара взломать дверь.
Швейцар Галик приступил к работе с обычным профессиональным спокойствием. Он осмотрел замок и взялся за работу в присутствии восхищенного Мити, не слушая того, что говорилось у него за спиной. Еленки еще не было дома. Галик молча пилил, ломал, пыхтел и пробовал: еще держится, черт ее дери! Глухие удары, треск, дверь трясется. Судьба опять ломится в дом. Ведь там, за этими запертыми дверями… Трах! И двери распахнулись. Митя кинулся в комнату.
– Нечего тебе там делать! – закричала Барборка, схватила Митю за плечо и вытащила упирающегося мальчика вон.
Старуха, наверно, померла, и Митя только понапрасну испугается.
Но скрытое от нас оказывается иным, чем мы предполагаем.
Нелла со Станей вошли через взломанную дверь и, к своему удивлению, нашли на пустой постели только полосатый матрас. Все перины были разбросаны в страшном беспорядке по комнате. Прабабушка постлала себе на полу. Она не подняла растрепанную белую голову со сбившихся подушек. Но она смотрела. Было непривычно видеть на полу ее большое желтое лицо со светлыми глазами. Она сказала:
– Почему вы не дали мне есть? Я голодна.
Упала? Нет, она не расшиблась. Бабушка, бабушка, что ты сделала? Они не могли поставить ее на ноги даже втроем. Она хуже лошади, прости господи! Она ни с места. Но – господи, прости нас! – кто знает, какие мы сами будем, когда нам пойдет девятый десяток!
– Тоже придумали, – жаловалась прабабушка с полу, – поставить гроб на окно. Мимо проходила похоронная процессия, и мне все время совали в окно гроб.
– Когда мерещатся похороны, это значит к свадьбе, – возразил швейцар Галик. – Да вы, бабушка, возьмите меня попросту за шею, ничего, не стесняйтесь. Обнимемся. – И с помощью Станислава ему удалось перенести старуху на чистую постель.
– Сразу видно, что стелил пан Галик, – выдумала прабабушка, радуясь, что ей мягко.
Она почувствовала детское доверие к швейцару. Неллинька со Станичкой были так взволнованы, суетились и все время предлагали прабабушке сделать что-нибудь неприятное. То пусть она проглотит таблетку, которая не идет в горло, то пусть позволит умыть себя, а от воды только ревматизм бывает. А пан Галик никого не огорчит.
– Это были не похороны, а свадьба, – радовалась вслух прабабушка. – Это был вовсе не гроб! Это была невеста, сказал пан Галик, – бормотала она в постели.
Теперь, когда она очутилась в тепле и безопасности и Неллинька напоила ее горячим чаем, у прабабушки порозовели щеки и развязался язык.
– Я пришла к себе в комнату, – рассказывала она с непривычной общительностью. – Гляжу – стоит другая мебель. Сверху черная, внизу белая. Подхожу к постели, смотрю – а она без перины, только такие три горсточки скверных перьев или кудели, даже и не помню теперь. Это Бара подменила мне перины. Ты всегда ее защищаешь, Неллинька, ты же ничего не видишь. Вечером, когда вы спите, Бара открывает дверь отмычкой и щиплет перья. Всю ночь перья пересыпает, – сообщала прабабушка с тайным ужасом, точно видела Парку за работой.
Нелла, ожидая возвращения Еленки из амбулатории, поставила старухе термометр. Температура была немного повышена.
– Для нее было бы лучше тридцать девять, – сказала Еленка матери. – Такая низкая температура не соответствует диагнозу. Это значит, что организм плохо сопротивляется.
Еленка выслушала и выстукала прабабушку с той же профессиональной обстоятельностью, с какой швейцар открывал запертую дверь, и установила, что у старухи левосторонняя пневмония. Попросту говоря, воспаление левого легкого. В таком возрасте… Елена не отличалась склонностью к пессимизму, но дело, вероятно, кончится плохо. Ну, сделаем что возможно. И Еленка принялась кипятить шприц. Впрыснем бабушке пульмохин, а на ночь она получит камфару.
– Елена, какое это было лекарство, им еще в Лондоне победили гриппозную эпидемию? – напомнил Станя.
– Пенициллин, препарат из плесени, это чудодейственное средство, но здесь у нас его нет.
– От старости не вылечишься, – проворчала Барборка. – И охота вам мучить старого человека.
Нелла робко присоединилась к ней. Бабушка отроду не знала, что такое врачебная помощь. Она лечилась травками, мазями. Не испугается ли она инъекций? Стоит ли ее мучить?
Елена не отвечала. Она терпеть не могла, когда ей мешали работать.
– И что с этим газом делается, – заметила она, устремив взгляд на стерилизатор, над которым вилась слабенькая струйка пара. – Целая вечность! Горит, как поминальная свечка.
Что поделаешь, война.
Каждый раз происходила одна и та же церемония.
– Кто там? – спрашивала прабабушка с постели.
Она плохо видела, плохо слышала, но каким-то шестым чувством улавливала присутствие людей в своей комнате. Она сразу чувствовала, что кто-то вошел в дверь.
– Это я, – с невинным видом отвечала Еленка, пряча за спиной опасный инструмент. – Хочу посмотреть тебя, бабушка, хорошо ли ты себя ведешь? Как нога? Не беспокоит? Покажи ножку.
– Как бы не продуло, – отговаривается прабабушка.
– Я только посмотрю.
– Ой, ко мне идет Колючка, – отвечает на это прабабушка.
Она называла Еленку «Колючкой». Но все же была довольна, что правнучка так о ней заботится.
– Девочка, – говорит она и, чтобы ее не тронули, незаметно тянет на себя перину, – не надо сегодня, лучше завтра.
– Сегодня в последний раз, серьезно, – обещает Еленка, и лицо у нее такое правдивое. Эти доктора здорово умеют обманывать. – Завтра я не стану тебя больше беспокоить. Мама, мажь йодом, – добавляет она тихо.
– Еленка, осторожней! У меня ведь толстая кожа. Девочка, потихоньку!
И тут врачиха вонзает иглу с неумолимой внезапностью… к счастью, бабушка этого не видит. Нелла, которая светит Еленке, каждый раз отводит глаза.
Еленка не сдавалась. Приходилось будить прабабушку утром, перед уходом Елены в амбулаторию; она забегала к старухе со своим грозным шприцем на минутку в полдень, и даже вечером не давала ей покою. Прабабушка не могла спастись от укола, даже если спала.
Старушка была слаба, как муха, не могла донести ложку до рта, нужно было ее кормить, нужно было поить через стеклянную трубку. Питье продолжалось часами. После каждого глотка больная отдыхала, чтобы перевести дух. Внутри у нее что-то клокотало, хрипело, как в испорченном органе. Если бы можно было немножко подышать за нее, чтобы она тем временем отдохнула! Боже, какой это был труд – жить! Долго ли это тянется? Восемь дней? Только? Нелла была готова поклясться, что целый месяц.
Каждый раз утром, когда Нелла будила больную для инъекции, она просто боялась подойти к постели. Старуха с виду спала очень крепко. По ночам она беспокоилась, ей поминутно было что-нибудь нужно, а сейчас – как бездыханная. Чужой заострившийся нос, провалившийся рот, седые волоски на подбородке, белые волосы – она лежала желтая, как будто у нее в головах мигала уже свечка. Нелла касается холодной восковой руки – рука неподвижна. Нелла обращается к ней, Нелла зовет… никакого движения, тело погружено в безмолвие небытия. И вдруг Нелла замечает, что больная смотрит. Молча смотрит огромными, как у совы, глазами. Как будто глядит прямо в душу… Нелла каждый раз пугается. Что там увидела бабушка? Искреннее желание облегчить муки, да. Это, конечно, так. Желание помочь, насколько хватает сил. Но не смотрят ли эти совиные глаза еще глубже? Во мрак, на самое дно души? Там светится, как неугасимая лампада, огонек надежды, что придет конец, что однажды все-таки – господи! – придет конец этим напрасным, бессмысленным мучениям больной и сиделки.
Прабабка слаба, как муха, прабабка тяжела, как камень. Как будто поднимаешь мертвое тело. Но это мертвое тело стонало при каждом прикосновении, оно было исколото, покрыто пролежнями, болело, и Нелла боялась уронить его. Она возилась со старухой одна – Станиславу и Елене нужно было ходить на работу, а Барборка к бабке ни за что даже не притронется. Да и прабабушка не потерпела бы ее около себя! Бара сбросила ее с постели… Разве ты ничего не знаешь, что же ты ни о чем не заботишься?.. Из-за нее прабабушка и больна, прабабушка ведь отроду никогда не болела.
Сколько лет уже слушает Нелла эти глупости? Долго ли еще будет слушать? Гамзу, красивого, здорового, умного, любимого Гамзу, замучили нацисты. До последней минуты он страдал в одиночестве, Нелла даже пальцем не могла двинуть для него. Не могла послужить ему перед смертью. А здесь кому-то, кто даже и не живет уже, кто только существует, она сто раз в день прикрывает неподвижную руку, чтобы не дуло… откуда могло бы дуть? Стоит весна, жарко, небо пышет зноем, можно упасть в обморок от этой духоты.
Но Нелла не падала и была наготове днем и ночью, как в молодости, когда у нее плакали дети в колыбели. С тех пор прошла целая жизнь. И один из этих беспомощных младенцев, к которому она вставала по ночам, теперь решает и распоряжается. К врачу устремляются души отчаявшихся, он имеет власть над ними, несет ответственность. Еленка прибегала домой, окрыленная своим долгом врача, указывала, что и как сделать, и снова спешила к другим. Она заботилась не только о своей семье. Ей было вверено множество других судеб. (И еще, наверно, она встречалась со своим любовником.) Нелла не высовывала носа из дому и, стиснув зубы, задерживая дыхание от отвращения, переносила капризы больной и зловоние в ее комнате.
Бедняжка прабабушка впадала в детство, и Нелла беспрестанно на нее стирала. Это было бедствие! Ваты нет, марли нет, клеенки нет, мыла нет, ничего нет – война.
– Не берите у меня мыльного порошка. Он для моего белья, – упрямо сказала Барборка и взяла его у Неллы из рук.
Нелла пошла повесить белье на террасу. Было ветрено.
– Барборка, скажите, пожалуйста, куда вы дели прищепки?
– Они там, где всегда, – отрезала Барборка. – Кто ищет, тот найдет.
– Не задерживайте меня, уже десять, бабушке надо дать дигиланид.
– Ну и возни с этой бабкой! Что хотите делайте, все равно старуху не спасете.
– Барборка, ведь вы так хорошо к ней отнеслись, когда немцы выгнали ее из Крчи.
– Что было, то прошло, – проворчала Барборка и повернулась к Нелле спиной. – Может, с бабкой в «козу» играть заставите? Дожидайтесь!
Еленка осматривала прабабушку каждый раз с напряженным вниманием. Но так долго, как сегодня, она еще не выслушивала больную. Трудно удержать старуху в сидячем положении, как этого требует Еленка, чтобы можно было простукать. Боже, какая тяжесть! Неподвижная старуха, как великан, а Нелла рядом с ней – пичужка. Честное слово, бессонница и недоедание человеку сил не придают! Счастье, что сегодня в полдень дома был Станя и помогал матери. Нелле стало дурно, и она чуть не уронила бабушку. Что делает эта Еленка? Слушает, слушает, не может наслушаться. Как долго! Не слышны ли хрипы и в правом легком? Ведь Еленка считала это возможным, она не раз говорила об этом матери. Наверно, бабушке стало хуже. Воспаление перешло, видно, и на другое легкое, как с самого начала опасалась Еленка.
Наконец Еленка подняла разрумянившееся лицо и растрепанные кудри от широкой спины старухи.
– Можешь одеть бабушку, мама, – говорит она тихо, но победоносно. – Воспаление пошло на убыль.
– Серьезно?! – воскликнул Станислав и просиял.
– Прекрасно рассасывается. Вот как хорошо, что мы не сдались. Я не хочу очень обнадеживать, но думаю, что самое худшее уже позади. Конечно, воспаление рассасываться будет долго.
Прабабушка после основательного обследования всегда принимала корамин. У Неллы так затряслись руки, что пипетка, при помощи которой она отсчитывала капли, звякнула о стекло.
– А сейчас, – повысила Еленка голос, чтобы он достиг слуха глухой, – прабабушка получит чашечку очень крепкого кофе. Натурального, мама!
Нелла, ничего не сказав, встала, как машина, и пошла исполнять распоряжение дочери.
Полкило кофе она хранила под замком, как драгоценность. В двойной упаковке и в жестянке, чтобы не выдохся аромат. Чтобы и зернышка не пропало даром. Нелла спрятала кофе к тому времени, когда Гамза вернется из концентрационного лагеря.
И вот Нелла наливает кофе, благоухающие пары поднимаются от драгоценного напитка, точно заколдованные арабским волшебником, в них является живой, веселый Гамза, глаза у него сверкают, он курит сигарету над чашкой великолепного мокко перед помолодевшей Неллой в прекрасный весенний вечер, на террасе, полной цветов, именно там, где теперь сушатся прабабушкины простыни.
– Вы бы лучше сами выпили кофе, – заворчала Барборка, – Вы просто засыпаете на ходу. На кого вы похожи? Но ваша врачиха этого не замечает. Ей до этого нет дела!
– До чего бы она дошла, если бы должна была заботиться еще и о здоровых, – заметила Нелла с кривой усмешкой. – Хватит с нас и больных.
Она готова была расплакаться. Даже Барборка перечит, хоть бы она помолчала, хоть бы не подливала масла в огонь! Нелла, ослабевшая от недосыпания, стала чувствительна к упрекам.
Она сполоснула ложку, вытерла тряпочкой блестящий поднос и поставила на него чашку благоухающего кофе. В кухню забежал Митя.
– Как прабабушка? – спросил он. И схватил при этом кусочек сахару.
– Положи! – прикрикнула на него Барборка. – Это не для тебя. Помни, Митя, у нас все лакомые кусочки только для одной прабабушки.
Нелла сделала вид, что не слышит.
– Ей лучше, Митя, – ответила она мальчику с внешним спокойствием. – Гораздо лучше. Пожалуйста, пропусти меня.
Митя пытливо посмотрел на нее, задрав нос.
– Ты недовольна? Ты на меня сердишься?
Нелла вышла из себя.
– Дай дорогу, Митя, ведь я могу тебя обварить.
Но Митя не трогался с места.
– А когда умрет прабабушка? – спросил он своим, как всегда, звонким бесчувственным голоском – бесчувственным потому, что за детским вопросом не было никакого опыта. Барборка рассмеялась.
– Ну, она еще всех нас переживет.
– И меня? – удивился Митя.
Нелла с подносом в руках вспылила.
– Будет конец этой отвратительной болтовне? Пропустишь ты меня или нет?
Митя почувствовал напряженную атмосферу и именно поэтому, следуя детской манере, стал дразнить бабушку еще больше.
– Когда она умрет, когда? – приставал он, путаясь под ногами у Неллы.
Пани Гамзова не ответила ему ни слова. С каким-то коварством она неожиданно поставила поднос с кофе на буфет, размахнулась и впервые в жизни шлепнула внука.
Митя заикнулся от удивления и выбежал вон.
За что она наказала его? За свои тайные мысли? За то, что ее желание не исполнилось? По силе своего разочарования она поняла, как велика была ее надежда на скорый конец. Надежда, что придет конец переворачиванию полумертвого тела, и простыням, и зачумленному воздуху, и призрачному вставанию по ночам, и всему этому беспорядку в хозяйстве, что она впустит в чистую комнату в оба окна свежий воздух, что наконец сможет повалиться в постель и спать, спать, спать.
У нее было только одно желание – спать, и она вошла, как призрак, в веселую, праздничную атмосферу около выздоравливающей прабабушки. Еленка и Станислав были там и кричали изо всех сил, чтобы старуха поняла их.
– Уже несут награду, – закричала Еленка особенным голосом, для глухой, показывая на мать, появившуюся в дверях. Она пошла ей навстречу, взяла поднос с кофе. – Все-таки ты, бабушка, заслужила! Ты держалась молодцом. Вот так легкие! Бабушка, за всю свою практику я не встречала таких отличных легких. И сердце у тебя, как у двадцатилетней, – захлебывалась Еленка от радости, что хорошо делает свое дело и что прабабушка поправляется. Все стало наоборот: врач был благодарен пациентке.
– Ну, еще бы, – скромно отвечала польщенная прабабушка. – Женщины в Крчи всегда говорили, что я молодо выгляжу.
– Погоди, бабушка, вот будет торжество, – воскликнул Станислав, – когда в газетах напечатают, что тебе сто лет!
– Я не хотела бы долго жить, – грустно отозвалась Нелла. – Нет, не хотела бы.
Она не сумела порадоваться с остальными. Она произнесла это так отчужденно. Ее дети посмотрели на нее.
– А я хотела бы, – тихо и как-то строго сказала Еленка. – Сто лет. Несмотря ни на что, мама. Сейчас живется плохо, но погоди, увидишь, как хорошо будет потом.
«Без Гамзы», – горько подумалось Нелле.
– Так сегодня, бабушка, – повысила Еленка голос и встала, чтобы проститься, – это была по-настоящему последняя инъекция. Я больше не стану тебя мучить.
– И кто это тебе поверит, Колючка! – любовно произнесла прабабушка. И потянула кофе через стеклянную трубку. – Такого кофе я еще не пила, – радовалась она. – Его варил пан Галик.