Текст книги "Замки баварского короля"

Автор книги: Мария Залесская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Зрительный зал имеет совершенно необычную внутреннюю отделку. Он рассчитан на 1800 мест, расположенных амфитеатром, причем нет ни балконов, ни ярусов. В зале девять лож, одна из которых предназначалась для императорской семьи, остальные – только для высшей знати и избранных приглашенных гостей. Над ложами находится широкая галерея. Оркестр скрыт от зрителя.

Торжественное открытие вагнеровского театра состоялось 13—17 августа 1876 года постановкой тетралогии «Кольцо Нибелунга». Интересно отметить, что на открытии присутствовали, кроме давнего друга Вагнера Ф. Листа, другие виднейшие деятели музыкальной культуры того времени из разных стран, такие как Э. Григ, К. Сен-Сане, П.И. Чайковский, Ц.А. Кюи, Н.Г. Рубинштейн. Тетралогия была поставлена полностью три раза подряд (представления шли ежедневно в течение двенадцати дней), после чего из-за финансовых трудностей театр был закрыт.

^{Могила Рихарда Вагнера}

Вновь он открылся лишь в 1882 году и стал отныне служить исключительно для проведения фестивалей вагнеровской музыки. Первый сезон 1882 года начался новой оперой «Парсифаль», которая писалась Вагнером как раз в расчете на постановку в Байройте. Правда, либретто будущей оперы было завершено Вагнером еще в 1877 году, а музыка – 13 января 1882 года. Премьера «Парсифаля» состоялась 26 июля 1882 года в Байройте. Таким образом, можно сказать, что последняя опера Вагнера, названная им самим «торжественной сценической мистерией» на тему легенды о Святом Граале, воплотила в себя идеалы всей его жизни. О «Парсифале» лучше всего сказал Лист в письме к своей последней возлюбленной, княгине Каролине Сайн-Виттгенштейн (Carolyne (auch Caroline) Elisabeth Furstin zu Sayn-Wittgenstein-Berleburg-Ludwigsburg; 1819—1887): «…”Парсифаль” нечто большее, чем просто шедевр. Это откровение в рамках музыкальной драмы. Правильно говорили, что после “Тристана и Изольды”, этой Песни Песней земной любви, Вагнер в “Парсифале” одарил мир самой возвышенной, насколько это только возможно в узких рамках сцены, песней божественной любви».

После открытия «Фестшпильхауса» Людвиг II уже очень редко виделся со своим прошлым кумиром. Он сделал для него все, что мог. Однажды «посетив Байройт для присутствия на представлениях тетралогии, происходящих после них пиршествах и попойках, совершал одинокие прогулки при блеске луны в парке Эрмитажа. Вагнеру он поднес ширмочку для свечей удивительной работы, из слоновой кости, изображавшей сцену в волшебном саду между Парсифалем и Кундри, которая, несмотря на рельефную работу, была совершенно прозрачна от тонкости работы. Последующие годы Людвиг редко видится с Вагнером, но остается верным почитателем его гения, услаждаясь его музыкой до последних дней своей жизни. Когда Вагнер 13 февраля 1883 года умер в Венеции, Людвиг горько плакал, а затем послал своего генерал-адъютанта встретить гроб Вагнера на границе и возложить на него чудесный венок из лавров, цветов и пальмовых ветвей с надписью: “Король Людвиг Баварский – великому артисту, поэту слова и музыки, Рихарду Вагнеру”. И только этот венок провожал потом гроб Вагнера до могилы»^{94}.

Так закончилась великая дружба и великая борьба за великое Искусство. Как мы уже говорили, в следующем замке Людвига II – в Херренкимзее, куда мы сейчас отправляемся, – Вагнера уже не будет…

4-е действие.
Херренкимзее. «Золото Рейна»

Пока мы еще не далеко отъехали от Линдерхофа (так не хочется покидать эти необыкновенно живописные места!), познакомимся с еще одной страницей из биографии нашего героя, в какой-то степени связанной с этим замком. Простившись с Вагнером, мы не можем обойти молчанием еще одну глубокую привязанность Людвига к «человеку творческой профессии». Мы говорим об актере Иозефе Кайнце, непростые взаимоотношения с которым развивались как раз тогда, когда заканчивалось строительство Линдерхофа.

Мы уже говорили о серьезном увлечении Людвига II театром. Надо сказать, что король вообще был прекрасно образованным человеком и умел по-настоящему ценить искусство. «Литературу Людвиг глубоко ценил и уважал. Обладая полной возможностью приобретать книги в неограниченном количестве, он постоянно имел под рукой все, что появлялось значительного на европейском книжном рынке. Классическая литература всех стран была представлена в его библиотеке широко, но материалом его постоянного чтения были сочинения, так или иначе соприкасающиеся с главными идеями его жизни. Любимыми его авторами называют Шиллера и Гёте, Байрона и Шекспира, Расина, Мольера и Гюго… Уровень его общего образования был высок. То, чего он не успел усвоить до вступления на престол, он пополнял впоследствии усердным чтением. Но и здесь он остался верен основной своей склонности – из занятий своих извлекать только то, что так или иначе могло действовать на его воображение. Когда его интересовал, например, восток, он не только в неопределенных формах грезил о нем – он изучал его, читал о нем книги по географии, истории, этнографии… Обстановку, в которой жили французские короли, Людвиг действительно знал не хуже своего собственного дворца. Его превосходная память облегчала ему приобретать эти знания из массы прочитанных книг, из чертежей, рисунков и, наконец, из личных наблюдений в период пребывания в Париже»^{95}.

^{Король Людвиг II. 1875 г. Фотография Йозефа Альберта}

Любовь, в частности, к французской литературе проявилась у Людвига очень рано и не покидала его до конца жизни. Она-то во многом и явилась той предпосылкой, которая позволила ему уже в зрелом возрасте «перевоплотиться» со свойственным юности романтизмом в героя одной полюбившейся ему пьесы.

В 1881 году Людвиг несколько раз посетил спектакль по пьесе Виктора Гюго «Марион Делорм». Молодой начинающий артист Иозеф Кайнц (Josef Ignaz Kainz) в роли Дидье произвел на короля незабываемое впечатление. Дидье – романтический юноша, скорее всего знатного происхождения, и маркиз Саверни – беспечный баловень судьбы, жертвующий собой ради Дидье, однажды спасшего ему жизнь… В этих образах пылкое воображение Людвига увидело Кайнца и самого себя. После первого же представления «Марион Делорм» Кайнц получил от короля сапфировый перстень и письмо с призывом «следовать трудному и тяжелому, но прекрасному и возвышенному призванию»^{96}. (Кстати, всегда требуя «по Станиславскому» во время представлений полнейшей исторической точности и правдивости в обстановке, костюмах и т.д., Людвиг однажды серьезно распек Кайнца за то, что тот, играя роль бедного человека – Дидье, – надел на сцену этот дорогой перстень.) Вскоре артист получил приглашение прибыть в Линдерхоф, где и зародилась их пылкая, но недолгая дружба.

К тому времени Кайнцу не было еще и 23 лет. Он родился 2 января 1858 года в Визельбурге, в семье железнодорожного чиновника, правда, бывшего актера. Йозеф впервые вышел на сцену в 15-летнем возрасте, а свою серьезную актерскую карьеру начал в Вене, после чего несколько лет работал в провинциальных театрах Германии. В 1880-х годах он, наконец, получил работу в Мюнхене, а затем и в Берлине. Кстати, именно Берлин по-настоящему открыл талант Кайнца; здесь он создал целую галерею классических образов: мольеровских Тартюфа и Альцеста, шиллеровских Фердинанда и Франца Моора в «Разбойниках», шекспировских Ромео и Шута в «Короле Лире», ростановского Сирано де Бержерака и др. Вершиной же его актерского мастерства стал Гамлет; впервые он вышел на сцену в этой роли в 1891 году. В конце жизни Кайнц вернулся в Вену, став ведущим актером Бургтеатра. В Вене же 20 сентября 1910 года он и скончался, будучи признанным одним из крупнейших немецких и австрийских актеров рубежа XIX – XX столетий. В Австрии даже существует театральная медаль Кайнца, которой награждаются наиболее отличившиеся актеры.

Но пока до всего этого еще далеко. И молодой начинающий артист, немного робея, впервые переступает порог королевских покоев. Впоследствии эту дружбу короля и актера будут также пристрастно «препарировать под микроскопом», чтобы найти в ней что-то ненормальное и предосудительное, как в свое время дружбу короля и композитора. Можно было подумать, что Людвиг, наконец, нашел замену Вагнеру. Однако между отношениями к Вагнеру и к Кайнцу не было ничего общего, за исключением лишь отдания дани уважения таланту обоих. «Со свойственным ему увлечением и нежным, искавшим идеальной привязанности сердцем, Людвиг под впечатлением игры Кайнца сразу почувствовал большую симпатию к этому молодому и талантливому артисту. Приблизив его к себе, конечно, он тотчас же возбудил этим зависть, насмешки и осуждение в кругу придворных, нашедших эту дружбу короля с актером неприличной и недостойной, не прощая Людвигу II того, что он первый из царственных особ взглянул на сценического артиста как на человека, а не как на пария общества! Разбирали по волоску все проявления симпатии короля к Кайнцу, видя в этом тоже признаки ненормальности, в которой он будто бы повторял свою, пережитую им в юности, любовь к Вагнеру. Это сравнение простиралось до того, что в нескольких написанных королем письмах к Кайнцу видели повторение, чуть ли не копии с его писем к Вагнеру! Тогда как в этих известных мне письмах и в его письмах к Вагнеру такая же разница, как и в чувствах Людвига к тому и другому. Дружески-покровительственный тон их с одобрением таланта Кайнца так же отличается от полного экстаза, уносившего в небо идеальную душу “небесного юноши”, в письмах к Вагнеру, как и нежная, полная снисходительности привязанность к Кайнцу – от экзальтированного обожания Вагнера»^{97}.

^{Король Людвиг II и Йозеф Кайнц. 1881 г.}

Актер гостил в Линдерхофе целых две недели, в течение которых он и его царственный покровитель вели долгие беседы об искусстве, декламировали целые сцены из любимых пьес и совершали многочасовые прогулки. Конечно, справедливости ради надо сказать, что для Кайнца, обладавшего гораздо менее романтической натурой, чем Людвиг, бесконечные декламации и ночные бдения были тяжелым испытанием. Но он до поры все терпел, понимая, что королям не принято отказывать ни в чем. Тем более что актер также прекрасно осознавал, что дружба с королем открывает для него самые радужные карьерные перспективы. Его можно заподозрить в лицемерии. И все же эта дружба была нужна в равной степени им обоим. «Дружба с Кайнцем была светлым лучом в последней темной полосе жизни Людвига. Это были последние его отношения с человеком, который мог понять его (курсив мой. – М. 3.). Пусть Людвиг был не всегда чуток к личному человеческому достоинству Кайнца, а Кайнц – несколько утилитарен в своих взглядах на короля. Но несомненно, что моментами оба были довольны друг другом»^{98}.

Вскоре после отъезда Кайнца из Линдерхофа Людвиг написал ему в Мюнхен письмо с предложением совершить совместную поездку в Швейцарию, на родину любимого ими обоими Вильгельма Телля. При этом, желая соблюсти строжайшее инкогнито, Людвиг выбрал себе «дорожный псевдоним» маркиз Саверни, а Кайнц – Дидье. 27 июня они в вагоне 1-го класса обыкновенного поезда, никем не узнанные, отправились в Люцерн, а оттуда на пароходе в Бруннен.

Это путешествие настолько показательно для характеристики личности нашего героя, что остановимся на нем несколько более подробно. Итак, устав от придворного этикета и шумихи вокруг своей королевской особы, Людвиг мечтал отдохнуть, как «простой смертный», не стесняемый никакими условностями в обществе близкого по духу творческого человека. Надо сказать, что для Людвига это был не первый опыт путешествий инкогнито. Еще в 1865 году Людвиг посетил Швейцарию, чтобы лично осмотреть те места, «где действовал любимый им швейцарский патриот. Швейцарская газета кантона Швиц с восторгом отзывается об этом “туристе”, молодом человеке поразительной наружности, который с таким интересом осматривал ратушу, а в книжном магазине покупал те книги, что могут дать понятие о Швейцарии и ее горах; и все, что он говорит, выражает глубокий интерес к занимавшему его предмету»^{99}. «Родина Вильгельма Телля шлет горячий привет своему юному коронованному другу!» – писала газета. Растроганный Людвиг ответил редактору газеты следующим письмом: «Господин редактор! Моя душа ликовала, когда я прочел присланное мне теплое приветствие родиной Вильгельма Телля, к которой я питаю с детства особенное влечение. Передайте мое искреннее сочувствие друзьям в старинных кантонах. Воспоминание о моем посещении великолепных швейцарских гор всегда будет дорого для меня, так же и память о свободном и честном народе, которого да благословит Бог! Ваш доброжелательный Людвиг. Hohenschwangau, 2 ноября 1865»^{100}.

Но с годами потребность в покое у короля усиливалась; все же быть королем это очень стрессовая «профессия». Поэтому Людвиг очень болезненно воспринимал, когда его планы на уединенный отдых нарушались. Биограф короля Жак Банвилль пишет: «В 1874—1875 годах, путешествуя по Франции под именем графа Берга, Людвиг II в Париже запросто посещал театры, музеи и даже ездил по городу на империале омнибусов. В 1875 году при таком же инкогнито он едет в Реймс с целью посетить знаменитый собор, с которым связаны воспоминания о Жанне д' Арк. Но народ узнал о его приезде и когда он, долго пробыв в соборе, вышел оттуда задумчивый, полный размышлений о чудесной Девственнице, собравшаяся толпа устроила ему шумную овацию, которая, несмотря на всю ее сердечность, была такой дисгармонией с настроением Людвига, что он на другой же день уехал в Мюнхен, а оттуда в свои любимые горы»^{101}.

Примерно то же приключилось с королем и во время путешествия в Швейцарию с Кайнцем. Как только пароход причалил в Бруннене, с берега раздались радостные овации, и Людвиг увидел, что вся набережная запружена народом, ожидающим, когда он сойдет на берег. Это было настоящим ударом для желающего покоя и максимального уединения «маркиза Саверни». Решено было высадиться в более отдаленном месте и уже оттуда пройти в заранее приготовленный к его приезду скромный отель. Но оказалось, что и там путешественников уже ждали толпы любопытных. Лишь через несколько дней королю и его спутникам удалось устроиться на уединенной частной вилле «Gutenberg», имевшей вид простого швейцарского дома в окрестностях живописного озера, окруженного горами. Это было то, что нужно. Садовник, исполняющий на вилле также должность управляющего, с «редкой» фамилией Шмид рассказывал русскому биографу Людвига II С.И. Лаврентьевой один весьма характерный эпизод. «Я был с королем на балконе; он дружески расспрашивал меня о том времени, что я провел в школе “Телля”, и о моих школьных воспоминаниях и о воспитании вообще, что его интересовало. Когда я, отвечая ему, употребил его королевский титул, он, быстро взглянув на меня, спросил: “Вы ведь господин Шмид? “ – “Точно так, Ваше Величество! “ – отвечал я. “Ну так прошу вас говорить мне просто “mein Herr”[73]73
  Мой господин (нем.).


[Закрыть]. Я Majestät[74]74
  Величество (нем.).


[Закрыть] только в Баварии. Заметьте это, любезный Шмид”»^{102}.

И все же в душе король всегда оставался королем, тем более что в строгих традициях этикета двора он и был воспитан; Людвиг не мог, даже если бы очень хотел, освободиться от своей второй натуры. Одна часть его души жаждала свободы, другая – находилась в жестких тисках условностей церемониала. Парсифаль требовал простоты и непосредственности, Людовик XIV – преклонения и почитания. Именно этого-то и не смог вовремя понять Иозеф Кайнц.

В первые дни Людвиг II Кайнц наслаждались покоем. И в такие минуты король особенно нуждался в творческой «подпитке» со стороны актера. Его мелодичный голос, декламирующий бессмертные строки великих поэтов, был настоящим лекарством для его страдающей души. На вилле «Gutenberg» к услугам Людвига была лодка, и он вдвоем с Кайнцем совершал ночные прогулки по озеру. Людвиг делился с другом своими обширными познаниями из истории Швейцарии; Кайнц читал монологи из «Вильгельма Телля» Но… Нет в мире совершенства, идиллия продолжалась не долго.

Кайнцу не доставало терпения и такта вынести испытание королевской дружбой. В какой-то момент он начал чувствовать свою вседозволенность, позволять себе вести себя непочтительно и даже несколько вызывающе и в итоге перешагнул ту грань, которая отделяла непринужденность от фамильярности. Вначале Людвиг прощал ему все. Но дисгармония усиливалась. Как всегда, сначала ослепленный и очарованный личностью актера, король стал постепенно освобождаться от розовых очков. Кайнц начал открыто пренебрегать им. Однажды, во время чудной лунной ночи, Людвиг II Кайнц поплыли в Рютли, где, сойдя на берег и поддавшись магии места, король-романтик захотел послушать один из любимых монологов. Но актер вместо этого демонстративно завернулся в плащ и, ни слова не говоря, преспокойно заснул на траве под деревом. Людвиг не захотел тревожить друга и даже поручил слуге остаться при спящем, а при его пробуждении позаботиться о препровождении его обратно на виллу. Тогда Кайнцу все сошло с рук. Терпение короля переполнилось рокового 11 июля, когда они снова поплыли в Рютли. По дороге Людвиг спросил, согласен ли Кайнц наконец прочесть обещанный монолог. Тот отвечал согласием. По прибытии на место король, окинув восхищенным взглядом чудный пейзаж, озаренный луной, обернулся к Кайнцу и восторженно спросил: «Как это вам кажется?» – «Мерзко!» – был дерзкий ответ. Людвиг пропустил мимо ушей столь откровенное хамство и напомнил актеру о монологе. «Я устал и не буду ничего декламировать!» – последовал второй дерзкий ответ. Ошеломленный король повернулся, быстро пошел к пристани и на вопрос слуги, надо ли ждать господина Дидье, сухо ответил: «Дидье устал, пусть отдохнет». После чего уехал на виллу один… На следующий день Людвиг, не дожидаясь Кайнца, отбыл в Люцерн, откуда послал через гофкурьера телеграмму, все же вызывавшую актера для совместного проезда с королем до Мюнхена: несмотря на нанесенные обиды, Людвиг не хотел перед всеми выставлять напоказ свое неудовольствие артистом. Однако в Баварию Кайнц возвращался уже в адъютантском вагоне.

При расставании Людвиг обнял Кайнца и долго молча смотрел на него, словно пытаясь до конца понять эту, казалось бы, близкую, а оказавшуюся такой чужой душу. Больше они уже никогда не встречались. Кайнц лишь получил от Людвига IIоследнее прощальное письмо, полное не враждебности, а лишь тихой грусти. «Надеюсь, что Дидье будет дружелюбно вспоминать время от времени своего Саверни. Приветствую вас сердечно. Да витают над вами добрые духи! Желаю этого от всего сердца. Дружески к вам расположенный Людвиг»^{103}. Впереди короля ждало только одиночество…

* * *

За рассказом о романтической дружбе между актером и королем мы и не заметили, как снова «очутились» в Мюнхене, на Главном вокзале. Покупаем уже знакомый нам Bayern-Ticket и спешим на поезд в сторону городка Прин-ам-Кимзее (Prien-am-Chiemsee). Поездка длится примерно час, но чтобы не скучать, советуем чаще смотреть в окно, где, помимо постоянно меняющихся живописных окрестностей, нередко можно увидеть зайцев или косуль, спокойно пасущихся в непосредственной близости от железнодорожного полотна.

Прибыв в Прин, можно прямо от вокзала отправиться пешком к пристани (идти придется не более 20 минут), но лучше воспользоваться услугами местной достопримечательности: стилизованного под старину маленького, словно игрушечного, поезда с миниатюрными зелеными вагончиками и самым настоящим паровозом, правда, на паровой тяге. Кстати, на самом деле этой железной дороге действительно более 100 лет.

^{Монастырь августинцев на острове Херренинзель}

От пристани Прина каждые полчаса отходят пароходы, совершающие круг по всему озеру Кимзее, называемому еще за свои размеры баварским морем. На Кимзее два больших острова – Херренинзель (Herreninsel, Мужской остров), названный так потому, что в свое время на нем находился мужской монастырь августинцев (первый монастырь на острове был основан еще в VIII в.; нынешнее здание в стиле барокко построено в XVII в.; сегодня в здании монастыря находятся две художественные галереи), и Фрауенинзель (Fraueninsel, Женский остров), на котором до сих пор действует женский бенедиктинский монастырь. Кстати, на Фрауенинзеле, в местном ресторане на берегу озера, можно отведать вкуснейшие рыбные блюда из только что выловленной из озера рыбы. Этот ресторан славится своей кухней по всей Баварии. Но до него мы «не доплывем», сойдя, спустя всего каких-то 20 минут после отплытия, на первой же остановке у берегов Херренинзеля. Пройдя чуть вглубь острова, следует сразу приобрести билеты в Херренкимзее в кассах прямо напротив пристани. На них, так же как и на билетах в Нойшванштайн, будет указано точное время посещения; рассчитывайте, что до замка еще идти примерно минут 20. Можно, конечно, воспользоваться конным экипажем, представляя себя гостями, приглашенными в замок самим баварским королем…

Если вы приехали в Херренкимзее жарким летним днем, то будет особенно приятно, оставив по правую руку монастырь со зданием старинной церкви на вершине небольшого холма, оказаться в плотной тени аллеи, ведущей к замку. Кстати, наш рассказ о нем уместнее начать как раз с парка, занимающего большую часть острова, общая площадь которого составляет примерно 240 га. Фактически парком можно назвать лишь ту его часть, что находится непосредственно перед замком; далее он переходит в настоящий лес. Если вы не связаны с экскурсией, то после осмотра всех достопримечательностей Херренкимзее выделите некоторое время, чтобы побыть наедине с природой этого тихого, нетронутого цивилизацией места. Если выйти из замка и сразу повернуть налево, то буквально в нескольких метрах от самого здания вам откроется совершенно незабываемая картина. На большой лесной поляне, за деревянной загородкой, мирно пасется целое стадо диких оленей, к которым можно даже приблизиться, а если повезет и вы вызовете у кого-то из них особое доверие, то и покормить с руки тут же сорванным пучком травы. Самец может даже позволить почесать себя за ухом или по шее и в то же время будет зорко следить, чтобы никто не обидел его самок. Кстати, в такие минуты вы сможете лучше понять и личность короля Людвига II, который, как мы помним, сам кормил диких коз и оленей и ненавидел охоту.

^{Церковь августинского монастыря на острове Херренинзель}

^{Олени в парке Херренкимзее}

^{Фонтан «Латона»}

^{Фонтан «Слава»}

Если вы располагаете достаточным временем, то, уходя все дальше вглубь леса, попробуйте найти сохранившиеся кельтские развалины, говорящие о том, что этот остров был обитаем с незапамятных времен. Правда, признаемся честно, нам в свое время эти руины, хоть и обозначенные на карте острова, отыскать не удалось. Может, вам повезет больше?

В нашем путешествии мы забежали немного вперед. Ведь мы еще не видели «цивилизованную» часть парка. Над ее проектами работали уже знакомые нам ландшафтный архитектор Карл Йозеф фон Эффнер и скульптор Йохан Непомук Хаутман. Создание парка было начато через 4 года после начала строительства дворца – в 1882 году; для начала требовалось провести большую подготовительную работу по расчистке и разравниванию местности, на которой предполагалось разбить регулярные французские сады. Согласно первоначальным планам фон Эффнера парк в целом должен был занимать 81 га. Как мы видим, сегодня «цивилизованная» часть его намного меньше.

От самого озера Кимзее тянется по прямой Главный канал – центральная ось парка, – от которого к замку поднимаются террасы с расположенными на них фонтанами (всего в парке Херренкимзее 5 фонтанов). Липовые аллеи с восточной и западной стороны здания, ведущие к берегу озера, также определяют симметрию всей композиции парка.

Ближе всего к Главному каналу, строго по центру паркового ансамбля, находится фонтан «Латона» работы Хаутмана (1883 г.) – точная копия аналогичного фонтана в версальском парке. Его венчает беломраморная фигура самой Латоны и двух ее детей – младенцев Аполлона и Артемиды. Согласно древнегреческому мифу, Латона (или Лето) была дочерью титанов Коя и Фебы. За незаконную связь с Зевсом она подверглась преследованию его жены Геры, которая запретила любому клочку суши давать приют гонимой титаниде, чтобы та разрешилась от бремени. Опасаясь гнева Геры, все материки и острова отвергли просьбы Латоны о пристанище, и лишь остров Делос (первоначальное название Астерия) приютил ее, за что она обещала прославить остров и построить на нем великолепный храм. Девять дней Латона мучилась в тяжелых схватках: Гера задержала богиню родов Илифию под облаками на Олимпе, чтобы она не смогла помочь роженице.

^{Фонтан «Фортуна»}

Но вопреки всем козням коварной Геры Латона родила великих детей Зевса – близнецов Аполлона и Артемиду. И лишь обитатели водного мира, окружающего со всех сторон священный остров, были свидетелями этого чуда. Можно сказать, что миф о Латоне – своеобразная аллюзия на самого Людвига II: гонимый и непонятый всеми, он находит себе приют на острове, который прославляет в веках построенным здесь «храмом»…

По обе стороны от фонтана «Латона» находятся гораздо меньшие по размерам фонтаны «Амфитрита и Флора» и «Диана и Венера», созданные также Йоханом Непомуком Хаутманом в 1885—1886 годах.

А апофеозом паркового ансамбля являются два величественных фонтана верхней террасы – «Слава» и «Фортуна». Фонтан «Слава», расположенный слева от входа в замок, – это массивная скала (около 1,8 м в диаметре и 7,8 м высотой), которую венчает величественная крылатая аллегория Славы верхом на вставшей на дыбы лошади. Слава торжествует над Завистью, Ложью и Ненавистью, безжалостно низвергнутых со скалы вниз, – ведь с этими «помощниками» человеку никогда не достичь ее вершин.

Фонтан «Фортуна», гармонирующий по размерам с фонтаном «Слава», находится с правой стороны от замка. Обнаженная фигура богини на вершине скалы, подобной скале «Славы», возвышается над Колесом Фортуны и омывается со всех сторон струями воды. Интересна история, связанная с шестью фигурками купидонов, оседлавших дельфинов, расположенных в бассейне этого фонтана. В Мюнхене, за рекой Изар, расположен архитектурный комплекс «Ангел Мира» (Friedensengel), созданный целой группой архитекторов по эскизам Т. Фишера. Монумент посвящен победе Германии над Францией во франко-прусской войне 1871 года. Он был установлен по приказу принца-регента Луитпольда в 1896– 1899 годах, причем тот сам выбрал место для установки памятника. Непосредственно перед входом находится фонтанная группа, состоящая из четырех купидонов, оседлавших дельфинов. Так вот! Они – сохранившиеся после Второй мировой войны оригиналы из фонтана «Фортуна» (две другие фигуры погибли), которые были и перенесены сюда. Те купидоны, которых мы видим в фонтане сегодня, – всего лишь копии.

Правда, и сами фонтаны «Слава» и «Фортуна» являются копиями фонтанов «Испанского Версаля» Сан-Ильдефонсо (San Ildefonso), построенного испанским королем Филиппом V Бурбоном (1673—1746), внуком Людовика XIV. Таким образом, их в чем-то можно назвать «внуками» знаменитого дворца Людовика XIV, если, конечно, Сан-Ильдефонсо признать его «сыном». А вот «Латона» будет «законной дочерью» Версаля.

Кстати, в 1993 году прошла последняя реставрация фонтанов парка Херренкимзее, а в 1996 году – чистка Главного канала. Стоимость реставрационных работ обошлась бюджету Баварии в 375 000 евро. Но сегодня уже никто не жалеет средств для поддержания в должном виде наследия Людвига II и не вспоминает о том, что в свое время сам проект постройки нового замка вызывал бурное недовольство в среде баварского правительства. В целом он так и не был доведен до конца.

Замысел строительства «Баварского Версаля» возник у Людвига II уже давно – когда он задумывался над первыми проектами Линдерхофа. В итоге Линдерхоф из «Версаля» превратился в «Трианон», а нереализованные мечты так и оставались лишь мечтами. К тому времени Людвиг уже сознательно расширял границы «параллельной Баварии», о которой мы говорили. У него было убежище в горах (Нойшванштайн), в лесах (Линдерхоф). Где же еще искать уединения, как не на острове!

^{Херренкимзее}

В 1873 году король покупает самый большой остров на озере Кимзее. Кстати, соединив названия этого острова и самого озера, Людвиг «окрестил» свой замок Херренкимзее. В этом же году Людвигу II были представлены первые планы будущего «Версаля». Над его проектом работали все те же: Кристиан Янк, Георг фон Доллман и Франц фон Зайтц. Король поставил перед архитекторами и художниками сложную задачу: воздвигнуть Храм абсолютной монархии. (Именно поэтому в замке наряду с Людовиком XIV «присутствует» и другой абсолютный монарх – Людовик XV.) При этом Людвиг вовсе не стремился к слепому копированию французского оригинала; ему был важен в первую очередь не внешний вид своего замка, а его душа, атмосфера, в которой он чувствовал бы себя настоящим королем. Скорее всего, именно поэтому Херренкимзее в чем-то даже превосходит Версаль – ведь его создатель Людовик XIV никогда не ставил перед собой никаких сакральных задач. Во внешний же облик замка, несколько отличающийся от Версаля, коррективы вносили обстоятельства, вообще не зависящие от воли монарха: в 1885 году строительные работы были приостановлены из-за нехватки средств; два боковых «версальских» флигеля так и не были достроены. Более того, один уже частично построенный флигель был снесен в 1907 году, чтобы не нарушать общую симметрию здания.

Вообще, Херренкимзее – самый недостроенный замок Людвига II: из его 70 комнат отделаны только 20. И если в также недостроенном Нойшванштайне эта незавершенность совершенно не ощущается, то здесь она оставляет тяжелое и гнетущее впечатление. Как будто вырвали с корнем и бросили умирать прекрасное дерево, ветви которого все еще покрыты листвой, но уже поникли и тронуты увяданием. Так и вся роскошь золотой отделки замка воспринимается как прощальная осенняя позолота, за которой вскоре наступит неизбежный холод смерти…

Наверное, Людвиг II предчувствовал приближающуюся катастрофу, поэтому очень спешил со строительством. Закладной камень Херренкимзее был заложен 21 мая 1878 года, а уже к 1881 году основное здание было возведено. Строительство шло полным ходом; вокруг него был даже разбит настоящий строительный городок с бараками для рабочих, собственной кухней, столовой, мастерскими. Использовались последние достижения технического прогресса. По специально проложенной к озеру дороге был пущен поезд на паровой тяге, чтобы ускорить транспортировку доставляемого на остров строительного материала. Многие элементы интерьера – в частности ткани, мебель, картины, – заказывались параллельно со строительством и бывали готовы задолго до начала внутренней отделки помещений. Но… Времена абсолютной монархии, как чувствовал на собственном горьком опыте сам Людвиг, безвозвратно канули в прошлое. Храм забытым богам изначально был обречен…