Текст книги "Москва акунинская"

Автор книги: Мария Беседина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

Охотный ряд

Охотный ряд, на который так удобно пройти с Театральной площади, мы воспринимаем как улицу. Еще недавно она, как уже упоминалось, была частью проспекта Маркса, как бы растворялась в нем. А в конце XIX – начале XX в. Охотный ряд был не улицей, а торговой площадью. Гиляровский называл его «чрево Москвы».

Площадь была в несколько рядов застроена лавками. Среди них преобладали деревянные, но были и каменные. Здесь велась торговля продуктами – не только дичью, как можно подумать по названию: продавалась рыба, овощи, зелень, мясо, яйца, икра и даже мыло и свечи. «Охотный ряд получил свое название еще в те времена, когда здесь разрешено было торговать дичью, приносимой подмосковными охотниками», – поясняет Гиляровский («Москва и москвичи»). Посреди площади возвышалась церковь Параскевы Пятницы. Она была знаменита тем, что ее причт не послушался приказа самого Петра I, повелевшего перенести из центра Москвы все кладбища: в церковной ограде остались захоронения.

К концу XIX в. площадь, благодаря своему расположению в центре города, стала более презентабельной. Открылись лавки для «чистой» публики; окаймлявшие площадь средневековые боярские дома (среди них – палаты фаворита царевны Софьи Василия Голицына) были реконструированы, и в них открылись дорогие рестораны и гостиницы. Нас интересует гостиница «Лоскутная», стоявшая на углу Охотного ряда, примерно там, где после выстроили гостиницу «Москва». Она получила свое название по близлежащему Лоскутному переулку, который не сохранился. «Против ворот Охотного ряда, от Тверской, тянется узкий Лоскутный переулок, переходящий в Обжорный, который кривулил к Манежу и к Моховой; нижние этажи облезлых домов в нем были заняты главным образом «пырками». Так назывались харчевни…» – пишет Гиляровский («Москва и москвичи»). Несмотря на свое странное название, гостиница имела прекрасную репутацию. Останавливавшийся в ней И. Бунин одобрительно отзывался о комфорте «Лоскутной» и упоминал прекрасные изразцы, украшавшие фасад. В текстах Акунина гостиница возникает часто. Ахтырцев и Кокорин («Азазель») мечут жребий «в Охотном, возле гостиницы «Лоскутная». В «Пиковом валете» Момус сравнивает «Метрополь» с «Лоскутной»: «В «Лоскутной» апартаменты были поизящней». «Поеду в «Лоскутную», сниму хороший номер и отосплюсь», – планирует князь Пожарский («Статский советник»). В том же романе туда попадает Фандорин после неудачного завершения операции в «Петросовских» банях: «Оставалось определить, куда именно отнесли голого человека, лишившегося чувств посреди зимнего переулка.

Судя по виду комнаты, это была спальня, но не в частном доме, а в дорогой гостинице. На это умозаключение Фандорина навела монограмма, которой были украшены графин, стакан и пепельница, стоявшие на изящном прикроватном столике.

Эраст Петрович взял стакан, чтобы рассмотреть монограмму получше. Буква «Л» под короной. Эмблема гостиницы «Лоскутная».

И звезда полусвета Изабелла Фелициановна Снежневская «остановилась в гостинице «Лоскутная» («Коронация»).

Несмотря на весь этот гламур, Охотный ряд продолжал поражать современников смесью роскоши и нечистоплотности. «Из подвалов пахло тухлятиной, а товар лежал на полках первосортный. В рыбных – лучшая рыба, а в мясных – куры, гуси, индейки, поросята.

Около прилавка хлопочут, расхваливают товар и бесперебойно врут приказчики в засаленных долгополых поддевках и заскорузлых фартуках. На поясе у них – целый ассортимент ножей, которые чистятся только на ночь. Чистота была здесь не в моде», – читаем мы в «Москве и москвичах» Гиляровского. Далее журналист приводит выдержки из акта санитарного обследования: «Олавках можно сказать, что они только по наружному виду кажутся еще сносными, а помещения, закрытые от глаз покупателя, ужасны. Все так называемые «палатки» обращены в курятники, в которых содержится и режется живая птица. Начиная с лестниц, ведущих в палатки, полы и клетки содержатся крайне небрежно, помет не вывозится, всюду запекшаяся кровь, которою пропитаны стены лавок, не окрашенных, как бы следовало по санитарным условиям, масляною краскою; по углам на полу всюду набросан сор, перья, рогожа, мочала… колоды для рубки мяса избиты и содержатся неопрятно, туши вешаются на ржавые железные невылуженные крючья, служащие при лавках одеты в засаленное платье и грязные передники, а ножи в неопрятном виде лежат в привешанных к поясу мясников грязных, окровавленных ножнах, которые, по-видимому, никогда не чистятся… В сараях при некоторых лавках стоят чаны, в которых вымачиваются снятые с убитых животных кожи, издающие невыносимый смрад…» Цитировать это дальше нет смысла. Приведу лишь еще один фрагмент из Гиляровского: «Протокол этого осмотра исторический. Он был прочитан в заседании городской Думы и вызвал оживленные прения, которые, как и всегда, окончились бы ничем, если бы не гласный Жадаев.

…Его звонкий резкий тенор сменил повествование врача Попандополо, рисовавшего ужасы Охотного ряда. Миазмы, бациллы, бактерии, антисанитария, аммиак… украшали речь врача.

– Вер-рно! Верно, что говорит Василий Константиныч! Так как мы поставляем ящики в Охотный, так уж нагляделись… И какие там миазмы и сколько их… Заглянешь в бочку – так они кишмя кишат… Так и ползают по солонине… А уж насчет бахтериев – так и шмыгают под ногами, рыжие, хвостатые… Так и шмыгают, того и гляди наступишь.

Гомерический хохот. Жадаев сверкнул глазами, и голос его покрыл шум.

– Чего ржете! Что я, вру, что ли? Во-о какие, хвостатые да рыжие! Во-о какие! Под ногами шмыгают… – И он развел руками на пол-аршина.

Речь Жадаева попала в газеты, насмешила Москву».

В «Любовнике Смерти» Акунина мы находим как бы отзвук этой речи, – правда, ситуация переносится из Охотного ряда на Хитровку.

«– Энто теперь вышло такое от начальства указание. Epoxy закрыть и инфекцией опрыскать, потому как от ней на всю Москву бациллы.

– Чего от ней? – испугалась баба с перебитым носом.

– Бациллы. Ну, там мыша или крыса, если по-простому. А от них проистекает холера, потому что некоторые, кто в Ерохе проживает, этих бацилл с голодухи жрут, а после их с крысиного мяса пучит. Ну, начальство и прознало».

Охотнорядские купцы и их приказчики отличались необычайной политической активностью, правда, несколько односторонней направленности. В либеральной прессе того времени само слово «охотнорядец» было синонимом «черносотенца». Стремление охотнорядцев принимать участие в общественной жизни отмечено у Акунина. Так, в «Смерти Ахиллеса» в числе венков на похоронах генерала Соболева несут и «саженный от торговцев Охотного Ряда». Фандорин и заносчивая Коломбина «после кафе пошли прогуляться по Кузнецкому мосту и Театральному проезду. Навстречу шла манифестация охотнорядцев во главе с гласными городской думы – в честь очередной победы русского оружия в Китае» («Любовница смерти»).

В 1930-е гг. Охотный ряд был полностью реконструирован.

Воскресенская (Революции) площадь

Неподалеку от Охотного ряда расположена и другая интересующая нас площадь – площадь Революции. Естественно, в книгах о Фандорине мы такого названия не встретим. До 1 мая 1918 г. площадь Революции называлась Воскресенской. Здесь протекала река Неглинка, и недалеко от нынешнего входа в метро «Площадь Революции» в царствование Василия III была устроена водяная мельница с плотиной, а по всему пространству площади шумел рынок. Еще одна мельница была у построенного Борисом Годуновым каменного моста через Неглинку – он вел от Неглиненских (Воскресенских) ворот Китай-города, и его перила были оформлены в подражание зубцам кремлевской стены.

^{Дума (музей Ленина)}

Сейчас неподалеку от метро гордо возвышается здание, известное как Музей Ленина.

Симпатичный дом из красного кирпича когда-то занимала городская Дума, и некоторые поклонники Акунина ошибочно полагают, что в тех немногих случаях, когда в текстах писателя упоминается это учреждение, имеется в виду конкретно это здание. Например:

«– Риторика? Риторика?! – Эсфирь задохнулась от возмущения. – Да… Да вот. – Она схватила газету, валявшуюся на кровати. – Вот, «Московские ведомости». Читала, пока тебя ждала. В одном и том же номере, на соседних страницах. Сначала тошнотворное рабское сю-сю: «Московская городская Дума постановила поднести памятный кубок от счастливых горожан флигель-адъютанту князю Белосельскому-Белозерскому, доставившему Всемилостивейшее послание Помазанника Божия к москвичам по поводу всеподданнейшего адреса, который был поднесен Его Императорскому Величеству в ознаменование грядущего десятилетия нынешнего благословенного царствования…» Тьфу, с души воротит» («Статский советник»). На самом деле здание по проекту Д. Н. Чичагова, построенное в стиле, который в конце XIX в. называли негативным для нас словом «новорусский», было возведено в 1892 г. Так что, если речь идет, например, об уже приводившейся реминисценции речи гласного Жадаева в «Любовнике Смерти», представлять себе здание на Воскресенской площади правомерно. Но когда мы встречаем слова «городская Дума» в романах, события которых происходят раньше 1892 г., следует помнить, что до этого московская городская Дума располагалась на Воздвиженке.

^{Воскресенская площадь}

А вот располагавшаяся на другой стороне площади Большая Московская гостиница интересует нас напрямую. Как и многое другое, она не уцелела, но сохранилось достаточно воспоминаний современников, чтобы хорошо представить ее себе.

Мы с вами «рассматриваем» ее, стоя на Воскресенской площади. Однако один из фасадов Большой Московской выходил на Тверскую. Собственно, Большая Московская гостиница стояла недалеко от «Лоскутной» и тоже попала под снос, когда во время реконструкции освобождали территорию для постройки гостиницы «Москва». Той самой, в ресторан которой товарищ Октябрьский приглашает Егора («Шпионский роман»). Там же происходит и романтическое знакомство Октябрьского с «заслуженной артисткой Любовью Серовой» (явный намек на Орлову!).

Вся та сторона Воскресенской площади, на которой в 1879 г. выстроили Большую Московскую гостиницу, издавна была бойким местом – там теснилось множество гостиниц, трактиров и ресторанчиков. Непосредственно на месте постройки гостиницы располагался Туровский, или Гурьевский, трактир. У Акунина во время все той же роковой прогулки Ахтырский и Кокорин «дошли до Туровского трактира вместе» («Азазель»). Ориентир действительно приметный – трактир Гурьева был знаменит своей кухней далеко за пределами Москвы.

«В 1876 году купец Карзинкин купил трактир Гурина, сломал его, выстроил огромнейший дом и составил «Товарищество Большой Московской гостиницы», отделал в нем роскошные залы и гостиницу с сотней великолепных номеров. В 1878 году открылась первая половина гостиницы…

Петербургская знать во главе с великими князьями специально приезжала из Петербурга съесть… знаменитую гурьевскую кашу, которая, кстати сказать, ничего общего с Гурьинским трактиром не имела, а была придумана каким-то мифическим Гурьевым», – сообщает Гиляровский («Москва и москвичи»).

У Акунина Большая Московская гостиница возникает как знаковая примета городской жизни. «Новоявленный Архаров» Ласовский с негодованием отмечает: «При проезде 7 мая мною замечено: по Воскресенской площади против Большой Московской гостиницы ощущалось зловоние от протухших селедок, не убранных дворниками» («Коронация») – намек на уже упоминавшиеся проблемы с санитарией. С Большой Московской гостиницей связаны и некоторые сюжетные ходы. Так, Сеньке Скорикову, не знающему, как разменять неожиданно свалившиеся ему в руки крупные купюры, в то время как он «шел по Воскресенской площади, соображал, как поумнее руль с четвертаком потратить, было… озарение.

Из Большой Московской гостиницы, где у входа всегда важный швейцар торчит, выскочил парнишка-рассыльный в курточке с золотыми буквами БМГ, в фуражке с золотой же кокардой. В кулаке у парнишки была зажата трешница – не иначе, постоялец велел чего-нибудь купить.

Скорик рассыльного догнал, сторговал тужурку и фуражку на полчаса внаем. В задаток ссыпал всю мелочь, что на рынке наклянчил». Репутация гостиницы помогает Сеньке войти в доверие у банковского кассира: «Сунул в окошко пятисотенную, попросил скороговоркой – вроде некогда ему:

– Поменяйте на четыре «катеньки», пятую сотню мелкими. Так постоялец заказал.

Кассир только уважительно головой покачал:

– Ишь, какое вам доверие, большемосковским.

– Так уж себя поставили, – с достоинством ответил Сенька» («Любовник Смерти»).

В «Алмазной колеснице» Фандорину требуется определить, откуда сделан телефонный звонок: «Эраст Петрович на правах старшего схватил потрепанный том. Сначала посмотрел, что за номер 398. Оказалось, Большая Московская гостиница».

Глава 3
В пределах Белого города

Стены Белого города тянулись по линии теперешних бульваров, образуя полукольцо. В том месте, где их пересекали расходившиеся от Кремля дороги, оборудовались ворота. В эпоху Василия I (конец XIV в.) они были безымянными. С возникновением каменных стен ворота в проездных башнях Белого города получили названия: Пречистенские (Чертольские), Арбатские, Никитские, Тверские, Дмитровские, Петровские и Сретенские. Эти названия давались по располагавшимся вблизи них монастырям к храмам или по названию превратившихся в улицы дорог.

Моховая улица

Следующий пункт нашей экскурсии – Моховая улица. Мы с вами вернулись в частично уже знакомые места – Моховая проходит мимо Манежной площади, продолжая Охотный ряд; вдоль нее протянулся гигантский Манеж. В советское время Моховая тоже была частью проспекта Маркса. От Воскресенской площади сюда рукой подать – территория Китай-города и сегодня застроена достаточно плотно.

Я упоминаю Манежную площадь не случайно. Ведь когда-то на месте нынешнего Манежа располагался Моховой рынок – место, где продавали мох для герметизации срубов. Этому товару придавалось немалое значение: строительство было по большей части деревянным. Естественно, что и рыночная площадь, и близлежащая улица отразили его в своих названиях.

Моховая улица упоминается в письменных источниках с XV в. В те времена она была густо застроена деревянными избами и небольшими церковками. Однако территорию теперешней Моховой населяло не только простонародье. Так, на месте Библиотеки им. В. И. Ленина (не Пашкова дома, о котором речь пойдет чуть дальше, а помпезных новых корпусов на углу Воздвиженки) некогда стоял загородный (да, представьте себе) дворец супруги великого князя Василия I – Софии Витовтовны.

Но в тот период своей истории, когда Моховая приобретает ценность для нашего с вами маршрута, улица уже находилась в городской черте. Именно в XVII в. две шедшие от Кремля дороги были сведены в единую улицу. «До Моховой добрались без приключений – у капитана был ночной ярлык, по которому уличные сторожа без разговоров отпирали запертые на ночь решетки» («Алтын Толобас»).

Моховая упоминается Акуниным в целом ряде произведений, но, пожалуй, наиболее точно ее достопримечательности перечислены в «Алтын Толобас». Ценящий свободу передвижения Николас Фандорин, покинув гостиницу на Тверской, мчится на роликах: «Николас мельком взглянул на красную стену Кремля (потом, это потом) и двинулся по карте в юго-западном направлении. Пронесся по Моховой улице сначала мимо старого университета, где учились по меньшей мере четверо Фандориных, потом мимо нового, где при Иване Грозном находился Опричный двор. Задрав голову, посмотрел на каменную табакерку Пашкова дома – полтора века назад здесь располагалась 4-я мужская гимназия, которую закончил прадед Петр Исаакиевич».

Мы с вами, идя от Охотного ряда, движемся в том же направлении. Первый «акунинский» адрес на этом пути – университет. На том месте, где сейчас стоят прекрасные здания, возведенные в 1793 г. по проекту архитектора М. Ф. Казакова (и перестроенные после пожара 1812 г. Д. Жилярди), Иван Грозный, не желая жить в Кремле в окружении враждебных бояр, возвел на месте сгоревших палат князя Черкасского свою новую резиденцию – Опричный двор. Это была настоящая крепость. Четырехугольная в плане, она была окружена высокой стеной, в которую вели трое ворот. Внутри стояли два дворца, соединенные крытым переходом, а снаружи, под стеной, располагались здания опричных приказов. Опричный двор неоднократно перестраивался, был практически полностью сожжен во время набега крымского хана Девлет-Гирея (1571 г.) и вновь отстроен. Окончательно снесены постройки Опричного двора были только в XVIII в., однако на территории университета сохранились две сводчатые белокаменные палаты. Точные границы Опричного двора были установлены в 1934 г. при прокладке метрополитена, когда обнаружился слой белого песка, который Иван Грозный приказал специально привезти с Воробьевых гор, чтобы поднять уровень земли под постройкой. «Из исторических хроник известно, что из царского терема на Опричный двор, куда Иван перебрался в 1565 году, вел подземный ход, прокопанный под кремлевской стеной и рекой Неглинкой», – читаем в «Алтын Толобас». Небольшая неточность: в указанное время Опричный двор только строился, Иван IV перебрался на новое местожительство в 1567 г.

Николас называет здание университета «старым», точно так же как сказал бы любой из нас, так как «новый» университет – это комплекс МГУ на Воробьевых горах. Однако до 40-х гг. XX в. «новым» называли именно корпус на левом углу Большой Никитской. В качестве примера приведу слова Соленого из чеховских «Трех сестер»: он рассказывает, что «в Москве два университета – старый и новый». Дело в том, что, прежде чем переехать в здание на Моховой, Московский университет, основанный по проекту М. В. Ломоносова указом императрицы Елизаветы в 1755 г., занимал здание, стоявшее на месте теперешнего Исторического музея (мы с вами уже вспоминали этот факт, гуляя по Красной площади). Однако радостно упрекать Акунина в анахронизме не стоит: в конце концов, сэр Николас – наш с вами современник и прекрасно знает о существовании университета на Воробьевых горах.

^{Моховая. Старый Университет}

Московский университет всегда был знаменит своим уровнем обучения. Открывались дочерние учебные заведения, курировались клиники. «На средства мануфактур-советника Тимофея Саввича Морозова открылась его же имени Гинекологическая клиника при Московском императорском университете» («Декоратор»).

Из стен Московского университета вышли тысячи ученых, многие из которых завоевали мировую известность – достаточно назвать имена К. А. Тимирязева, В. И. Вернадского, В. О. Ключевского, Н. И. Пирогова, С. П. Боткина. Выпускниками университета были и те, чьи имена вошли в сокровищницу русской литературы: А. С. Грибоедов, И. А. Гончаров, М. Ю. Лермонтов, А. Н. Островский, Ф. И. Тютчев, А. А. Фет, А. П. Чехов. Эти списки можно продолжать долго, поэтому, ограничившись наиболее общеизвестными именами, перейдем еще к одной особенности Московского университета: он традиционно считался (и был) рассадником вольнодумства. Существует любопытный исторический анекдот на эту тему: М. Н. Загоскин, помимо прочего известный как человек, абсолютно не стеснявшийся в выражениях, однажды был принят великим князем Михаилом Павловичем и его супругой. Разговор зашел о настроениях среди московской интеллигенции того времени.

«– Что, каков Московский университет, Михаил Николаевич?

– Хорош, очень хорош!

– А профессоры?

– Есть очень хорошие!

– А какого они духа?

– Да как бы вам сказать, ваши высочества! Есть старые профессоры, есть и молодые! Старые-то пни пнями, ну эти-то – покорные слуги вашего высочества!

– А молодые?

– Ну, за молодых-то я не отвечаю», – ушел от ответа писатель (из воспоминаний М. А. Дмитриева). Именно в Московском университете действовали революционные кружки В. Белинского и А. Герцена – Н. Огарева.

«Родители г-жи Ламм – люди вполне современные. Ее отец – ординарный профессор Московского университета, известный в кругу студенчества своими передовыми взглядами», – читаем в «Любовнице смерти». Конечно, это не значит, что все профессора или студенты университета были передовыми людьми. Акунин приводит хороший пример: «Иван Родионович Стенич. Тридцати лет, б-бывший студент медицинского факультета Московского императорского университета. Семь лет назад отчислен «за безнравственность». Черт его знает, что имелось в виду», – говорит Фандорин («Декоратор»). Для нечитавших роман уточню, что «безнравственность» заключалась в участии в оргиях садистов. Это, конечно, перегиб, но Л. Н. Толстой в повести «Юность» приводит описание бесцельного прожигания жизни студенческой «золотой молодежью».

Дальше по Моховой, за Воздвиженкой, на крутом холме гордо возвышается один из красивейших архитектурных памятников Москвы – Пашков дом. Сейчас он принадлежит Библиотеке им. Ленина. Собственно, с этого здания и началось когда-то грандиозное книгохранилище, занимающее теперь целый квартал. Д Пашкова дома на холме стоял дворец, принадлежавший A. А. Меньшикову, а в 1782 г. он перешел к П. Е. Пашкову, потомку денщика Петра I. Богатый Пашков построил для себя новое жилище – особняк по проекту B. И. Баженова, который современники прозвали «сказочным замком». Но «замок» оставался в руках рода Пашковых не слишком долго: в начале XIX в. наследники продали его казне. В 1843 г. в Пашковой доме размещался дворянский институт, а с 1849 по 1862 г. – 4-я мужская гимназия, в которой и учился «прадед Петр Исаакиевич». Затем здание было передано Румянцевскому (по фамилии коллекционера, чье собрание положило основу фондам) музею. Постепенно музей трансформировался в Румянцевскую (впоследствии – Ленинскую) библиотеку.

^{Пашков дом}

На другой стороне Моховой улицы, где теперь Манеж, когда-то располагался Аптекарский сад – первый ботанический сад Москвы. Кроме того, там стояли богатые дворы духовенства. Недаром Акунин в «Алтын Толобас» помещает на Моховой резиденцию «митрополита антиохийского Таисия». Почему я беру имя этого персонажа в кавычки? Да простят меня господа «акунисты», но Таисий – существо чисто виртуальное. Это именно тот случай, когда история, как говаривал А. Дюма, превращается в гвоздь, на который художник вешает свою картину. Начнем с местообитания загадочного Таисия. Оно в романе указано более чем расплывчато:

«– Где же располагался Опричный двор?

Лицо Вальзера сморщилось в улыбке.

– На Моховой улице – по-нынешнему как раз посередине между Земским приказом и Нарышкинскими палатами…

У фон Дорна отвисла челюсть – в рот сразу сыпануло мелкой снежной трухой.

– Так… Так это ж усадьба митрополита Антиохийского!»

Земский приказ, как мы помним, стоял на Красной площади. Палаты же бояр Нарышкиных в царствование Михаила Федоровича Романова располагались на теперешнем перекрестке Романова переулка и Воздвиженки – действительно на месте Опричного двора. Они были достаточно обширны и тянулись от Большой Никитской до Воздвиженки (я привожу современные ориентиры). При Алексее Михайловиче Нарышкины присоединили к своим владениям участок по ту сторону Воздвиженки, на котором впоследствии (1928–1958 гг.) были построены новые здания Ленинки. Вальзер, очевидно, имеет в виду именно эти, выстроенные на месте бывшего владения бояр Стрешневых, современные для него палаты. Его привязка искомого пункта к местности удивляет: Земский приказ достаточно далеко – если провести на карте города прямую линию от него до новых Нарышкинских палат, она заденет территорию Опричного двора лишь по касательной. Современник нашел бы другие характерные определения для местоположения резиденции «Таисия»: скажем, располагавшиеся на территории снесенного Опричного двора жилища князей Репниных, Морозовых или Грушецких.

Еще более странными выглядят прочие факты из жизни «митрополита Таисия». Взять хотя бы такой интересный момент: православного мужского имени Таисий не существует в принципе. Это легко проверить, посмотрев в святцы. Реально прибывшего в Россию в царствование Алексея Михайловича антиохийского патриарха звали Макарием! Теперь задумаемся над тем, в чем была цель этого визита? Адам Вальзер охотно посвятил в нее фон Дорна: «Таисий прибыл в Россию с той же целью, что и я, – искать Либерею. Официальным поводом было посредничество в споре между царем и прежним патриархом Никоном. Но Никона давно нет, а Таисий уж который год все медлит с отъездом в свою митрополию. Говорит, прирос душой к Москве и великому государю. Я-то знаю, к чему он прирос» («Алтын Толобас»). Официальным поводом для прибытия гостя из Антиохии было приглашение Поместного собора: знатока Священного Писания и признанного авторитета в вопросах православия, Макария попросили пожаловать в Россию, дабы послужить третейским судьей в религиозных спорах, а заодно помочь патриарху Никону в реформации искаженных поколениями переписчиков священных текстов. Только и всего. Честно признаюсь, мне не удалось найти, из какого источника черпал писатель сведения о потрясающей биографии священника-авантюриста («ученейший грек, в прошлом падуанский доктор богословия и католический викарий, перешел в православие и достиг высших церковных степеней»), но все священнослужители, и православные, и католические, с которыми мне доводилось обсуждать эту биографию, выражали сомнение в ее подлинности. Впрочем, Акунин ведь и не обещает читателям, что, руководствуясь его книгами, они смогут сдавать экзамены по истории. Предваряя, например, «Внеклассное чтение», писатель прямо говорит: «Персонажи и учреждения, упомянутые в этом произведении, являются вымышленными. Любое сходство с реальными людьми и организациями либо с подлинными событиями носит случайный характер и не входило в намерения автора». Не следует забывать: Акунин ставит себе целью реконструировать атмосферу той или иной эпохи, а не популяризовать конкретные факты. Реальное прибытие в Москву гостей из Антиохии – не более чем канва, по которой вышивается красочный гобелен. Не смущает же нас тот факт, что с именем Анисия Тюльпанова (который у многих пользуется едва ли не такой же популярностью, как его патрон Фандорин) тоже не все гладко. И Анисия вы в святцах не найдете. Самый близкий вариант – Онисим (в литературе и документах часто встречается слегка искаженная форма Анисим). Но разве Тюльпанов вызывает у нас от этого меньшее сочувствие?

Закончив это лирическое отступление, мы отправляемся дальше. Нас ждет…