Текст книги "Москва акунинская"

Автор книги: Мария Беседина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

От Ваганькова до Поварской

Миновав Ваганьковское кладбище, оказываемся на Пресне. Сегодняшние москвичи так привыкли называть ее «Красной», что порой кажется, будто так этот район города именовался испокон веков. Однако эта приставка к названию Пресни была добавлена искусственно, как память об уличных боях 1905 г. Само же название происходит от реки Пресни, стекающей с возвышенности Три Горы, – слово подчеркивает чистоту, беспримесность воды. Пруды в ее нижнем течении в наши дни находятся на территории зоопарка.

М. Н. Загоскин писал свою книгу «Москва и москвичи» от имени некоего «отшельника с Пресненских прудов». Действительно, до начала XX в. Пресня была глухой, отдаленной окраиной. Сенька Скориков, «чтоб быть от Князя подальше, заехал к черту на кулички, аж за Пресню». Однако это не значило, что Пресня не имела никакого значения для города, – здесь находилось множество предприятий. Обилие чистой воды побуждало предпринимателей устраивать на Трех Горах текстильные и пивоваренные производства. Инженер Ларионов, на квартире которого происходит сходка «нигилистов», подчеркивая свое социальное положение, заявляет: «Я инженер Трехгорного цементного завода» («Статский советник»).

В 1905 г. Пресня стала ареной вооруженного восстания, так называемого декабрьского. Волна беспорядков прокатилась по всему городу, забаставало около 400 предприятий, для тогдашней Москвы цифра значительная. Всюду шли массовые митинги; были организованы рабочие дружины, застроившие город баррикадами. Несколько дней Москву сотрясали уличные бои, – мирные обыватели боялись высунуть нос на улицу. Меры по подавлению восстания были более чем жесткими. Пресненские баррикады продержались дольше остальных, и Три Горы были буквально потоплены в крови. Б. Акунин предлагает читателю свою версию причин восстания.

«– Как по-вашему «мерси»? – ухмыльнулся Дрозд.

– Аригато.

– Ну, стало быть, пролетарское аригато вам, господин самурай. Вы свое дело сделали, теперь обойдемся без вас.

Рыбников веско заговорил о самом важном:

– Итак. Забастовка должна начаться не позднее чем через три недели. Восстание – самое позднее через полтора месяца…» – указывает революционерам поставивший им оружие «Рыбников» («Алмазная колесница»).

Мы подошли к Садово-Кудринской улице: пройдясь по окраинам, вернулись в центр. Кое-какие улицы, расположенные по соседству, нам уже знакомы, но еще не все «акунинские» адреса в этой части города мы успели осмотреть.

В XVI–XVII вв. территория нынешней Садово-Кудрниской улицы была занята пахотными землями, приписанными к тем самым ямским слободкам, которые находились на месте Тверских-Ямских улиц. В XVIII в. здесь располагались загородные дворцы знати. А сама улица появилась в 1820 г. после сноса Земляного вала. «В сторону Кудринской» удирал преследуемый Фандориным экстремист («Статский советник»). Из текста не совсем ясно, имеется в виду улица или Кудринская площадь, расположенная между Садово-Кудринской улицей и Новинским бульваром (называвшаяся в советскую эпоху площадью Восстания, Кудринская площадь знаменита своей высоткой). А началась погоня на Поварской улице, от квартиры только что упоминавшегося Ларионова. Следовательно, нам необходимо пересечь Садовое кольцо и добраться до Поварской.

В XII–XIV вв. на ее месте проходила дорога на Великий Новгород. А в период XVI–XVII вв. вдоль дороги протянулась слобода, в которой жили придворные повара. О тех далеких временах напоминает знаменитая церковь Симеона Столпника, превращенная при советской власти в выставочный зал. Ее небольшое, удивительно соразмерное здание стоит в самом начале Поварской (д. № 5).

При Петре I слободу поваров упразднили, и на ее месте стала селиться знать. С тех пор и до самой Октябрьской революции Поварская была самой аристократической улицей Первопрестольной. «Дома с подъездами, громкие фамилии… львы на воротах. Сеньки, Ваньки, Федьки в ливреях и без ливрей…» – описывал облик тогдашней Поварской современник Н. Скавронский. К концу XIX в. на Поварской было выстроено несколько дорогих доходных домов, в комфортных квартирах которых селились преуспевающие адвокаты, инженеры и врачи.

^{Поварская улица}

В романе «Статский советник» здесь обитает провокатор Ларионов. Один из персонажей романа, жандарм Бурляев, «снисходительно» поясняет Фандорину: «Ларионов – наш агент. Квартира устроена нами, специально. Чтобы недовольные и сомнительные личности были под нашим присмотром. Зубцов, умница, придумал. У Ларионова всякая околореволюционная дрянь собирается. Поругать власти, попеть недозволенные песни и, конечно, выпить-закусить. Стол у Ларионова хорош, наш секретный фонд оплачивает. Берем болтунов на заметочку, заводим на каждого папочку. Как попадется на чем серьезном – у нас уж на голубчика полная бухгалтерия.

– Но ведь это провокация! – поморщился Эраст Петрович. – Вы сами плодите нигилистов, а потом сами же их арестовываете».

Узнав, что «шесть лиц мужского пола, два женского» в очередной раз устроили у Ларионова «революционную масленицу», жандармы приступают к облаве. «Сани свернули в Скарятинский, немного отъехали и встали.

– Сколько их там, голубчиков? – спросил Бурляев.

– Всего, не считая Ларионова и его кухарки, восемь субъектов, – уютно окая, принялся объяснять Мыльников, пухлый господин на вид лет сорока пяти в русой бородке, с длинными волосами в кружок. – В шесть, как приступили к оцеплению, я, Петр Иванович, изволите ли видеть, своего человечка заслал, как бы с заказным письмом. Кухарка ему шепнула, что чужих трое. А после еще пятеро припожаловали».

Акунин поселил Ларионова в доме № 28 по Поварской, а крохотный Скарятинский переулок находится чуть дальше, по той же четной стороне – поворот в него между № 44 и 46.

Еще один переулок на Поварской, «принимающий участие» в интриге «Статского советника», – Борисоглебский – находится практически напротив жилья Ларионова, возле дома № 21. Предатель Рахмет, за которым так безуспешно гонится Эраст Петрович, едва избежавший пули «революционера» («на углу Борисоглебского убийца оглянулся и кинул в преследователя трескучий язык пламени – Фандорину обдуло щеку горячим ветром»), по-свойски «вознаграждает» запутавшегося интеллигента-либерала: «В общем, вляпался на Поварской в засаду. Ларионова, однако, порешить успел. Всадил гаду свинцовую маслину в мочевой пузырь. Чтоб не сразу сдох, успел о своем паскудстве подумать. А в соседней комнате у него, сукина сына, жандармы сидели. Сам господин Фандорин… Тут, Грин, должен повиниться, дал я маху. Когда в Ларионова стрелял, сказал ему – вот тебе, предатель, от Боевой Группы. Я ж не знал, что Фандорин за дверью подслушивает…»

Недалеко от места, где едва не погибает Фандорин, на углу Борисоглебского, жила и Лорелея Рубинштейн, чью смерть Просперо по своему обыкновению обставил как самоубийство: «У входа во флигель на Поварской, где еще три дня назад проживала Лорелея Рубинштейн, лежали целые груды цветов – прямо на тротуаре. Преобладали черные розы, воспетые поэтессой в одном из предсмертных стихотворений – том самом, которое она впервые прочитала на вечере у Просперо, а вскоре вслед за тем напечатала в «Приюте муз». Среди букетов белели записочки» («Любовница смерти»).

Ближе к 1-й Тверской-Ямской от пересекающей Поварскую улице Спиридоновке отходит Гранатный переулок, в котором стараниями Фандорина получил квартиру «облагодетельствованный шефом со всех сторон» Анисий Тюльпанов. Это туда в пасхальную ночь является Декоратор, чтобы на свой манер «обрадовать» «милого юношу» Анисия, зверски убив «добрую, привязчивую Палашу и… безответную Соню Тюльпанову, принявшую страшную, ни божескими, ни человеческими понятиями не оправдываемую смерть».

Арбат

Дойдя до начала Поварской, мы оказываемся на Арбатской площади. Некогда здесь проходила граница Москвы – стена Белого города. В 1612 г. в этом месте дал бой польско-литовским интервентам князь Д. М. Пожарский. Кстати, в числе его офицеров находился поручик Джордж Лермонт – предок М. Ю. Лермонтова. Пересекавшая площадь крепостная стена была разобрана уже в 1770-х гг., однако проездная башня простояла до 1792 г. После ее сноса образовалась Арбатская площадь. В 1808 г. ее замостили – это было связано с открытием в конце Пречистенского бульвара театра. Его деревянное здание современники по праву называли одним из красивейших в стране (архитектор Росси). В театре некоторое время играла французская труппа, что не спасло его от гибели в огне пожара 1812 г.

После пожара площадь заново обстроили каменными домами, правда, самый высокий из них «достигал» высоты трех этажей. Тогда она была втрое меньше нынешней. Однако место было бойким, дома непрерывно надстраивались и перестраивались. Такому изменению неоднократно подвергался и дом на углу улицы Арбат и сегодняшнего Нового Арбата, – в 1872 г. в нем открылся трактир «Прага». Следует добавить, что москвичи немедленно перекрестили его в «Брагу». Как вы помните, здесь друзья устроили Фандорину «мальчишник» перед свадьбой с Лизанькой: «Фандорина сначала повезли на холостяцкий завтрак в арбатский трактир «Прага», где много толкали в бок, подмигивали и почему-то выражали соболезнования» («Азазель»). Здесь следует оговориться, что дорогим и фешенебельным трактир «Прага» стал лишь в 1902 г., когда его приобрел некий купец Тарарыкин. А до этого, увы, «Брага» вполне заслуживала свое прозвище – это обстоятельство как-то снижает образ шикарной светской свадьбы.

В сторону Кремля от Арбатской площади отходит улица Знаменка (в советское время – улица Фрунзе), бывшая в XII в. частью дороги на Волоколамск. Свое название улица получила по стоявшей на ней церкви Знамения. В 1863 г. на ней в бывшем дворце генерала Апраксина (№ 19) открылось Александровское военное училище – среднее военно-учебное заведение для подготовки пехотных офицеров, описанное А. И. Куприным в романе «Юнкера». Это его курсанты провожают в «Смерти Ахиллеса» в последний путь генерала Соболева: «По всему пути следования катафалка выстроились шпалерами войска гарнизона и воспитанники Александровского и Юнкерского училищ» (под «Юнкерским», очевидно, следует понимать Алексеевское военное училище, до 1897 г. – Московское пехотное юнкерское училище, располагавшееся в Красных казармах в Лефортово).

Нас ждет одна из известных московских улиц – воспетый Б. Окуджавой Арбат. Слово «Арбат» произошло от арабского «рабад», то есть пригород. В XIV в., когда зародилась улица, такое определение вполне соответствовало действительности.

Когда улица Арбат только возникла, она была довольно простецкой – там жили стрельцы и ремесленный люд. Но со второй половины XIX в., когда улица восстанавливалась после пожара 1812 г., на смену прежним обитателям пришли новые владельцы-застройщики. Арбат украсился большим количеством тех самых дворянских особнячков, которые и сегодня придают ему такое очарование. В одном из них жила со своим последним «нормальным» возлюбленным Смерть: «Замуж она ходить больше не стала, а в скором времени сбежала из родительского дома с барином одним, из военных. Стала у него в доме жить, на Арбате». А после того как молодой офицер погиб от рака, несчастная девушка окончательно уверилась в дикой идее, что сожительство с ней заставляет мужчин расставаться с жизнью. «Вы, господа, каждый на свой манер, истинные чудовища. Не сочтите этот термин за оскорбление, это просто к-констатация факта. Бедная барышня, которую вы так хорошо знаете, после всех постигших ее несчастий вообразила, будто ее ласки и в самом деле смертельны для мужчин. Потому она гонит от себя всех, кто, по ее мнению, не заслуживает смерти, и привечает лишь худших подонков, которые отравляют своим смрадным дыханием воздух Божьего мира. Мадемуазель Смерть вознамерилась посредством своего тела уменьшить количество зла на земле. Трагичная и бессмысленная з-затея. Со всем злом ей не справиться, а ради нескольких пауков не стоило и мараться. Я охотно окажу ей эту маленькую услугу», – разъясняет мотивацию поведения Смерти Фандорин, обращаясь к своим «паукам в банке».

По Арбату проезжает с бандой Князя на свое первое «дело» Сенька Скориков: «Пока летели через Красную площадь, да по Воздвиженке, да Арбатом, у Скорика в животе крепко екало, хоть до ветру беги».

^Арбат

Вообще, Москва настолько непредставима без Арбата, что улица возникает в романах Акунина многократно. Это может быть мимолетное упоминание (как в «Декораторе», где Инеска, вообразив, будто Тюльпанов отвел ее «прынца сказочного, красавца писаного» в полицию, тоскует: «Видно, запропал Эрастушка, сдал его тот огрызок ушастый в полицию, и сидит голубь светлый в кутузке первого арбатского околотка, самого что ни на есть свирепого на всей Москве»). В «Статском советнике» Арбату отведена куда более значительная роль – в одном из прилегающих к нему переулков обитает «некая дама по имени Диана»: «Я ищу источник, из которого сведения о нашем плане охраны попали к террористам. Пока удалось установить, что кроме Департамента полиции детали были известны т-только вам, Мыльникову, Зубцову, Сверчинскому и его адъютанту. Полковник Сверчинский допускает, что о мерах безопасности могла быть осведомлена «сотрудница» с агентурной к-кличкой Диана», – «бесстрастно» сообщает Фандорин. К сожалению, в романе нет более точных указаний на то, где конкретно находился ее «особнячок… снятый через подставное лицо… является конспиративной квартирой Охранного отделения и предоставлен в полное распоряжение ценной «сотрудницы», которая «никому… лица не показывает».

В «Любовнице смерти» Арбат возникает в трагикомическом эпизоде: замороченный Гдлевский, как и прочие жертвы Просперо, ищущий повсюду «знаки» призывающей его смерти, «на занятия не пошел, с раннего утра ходил по улицам, ждал Знака. Прислушивался к случайным разговорам, читал афиши, вывески. Я ничего не передергивал, я самым честным-благородным образом! На Арбате увидел вывеску «Арон Шперть. Скобяные товары». Сто раз там проходил – никогда раньше такой лавки не замечал. Просто дыхание перехватило. Вот оно, думаю! Что за нелепая фамилия? Таких и не бывает вовсе. Шперть – смерть, это же очевидно!»

Ну и, конечно, нельзя забыть те эпизоды «Коронации», в которых мадемуазель Деклик посылает сама себе инструкции, следуя которым она, окруженная общим сочувствием «гувернантка», должна отвозить преступникам требуемые ценности – выкуп за украденного ребенка. «Начиная с шести часов пополудни гувернантка должна в совершенном одиночестве прогуливаться по Арбату и окрестным переулкам – каким ей угодно маршрутом, однако же выбирая места побезлюдней. К ней подойдут.

Искренне ваш, доктор Линд», – читаем текст одного такого письма.

«– Это Арбат и его окрестности, второй Пречистенский участок. Гувернантка выйдет из коляски вот здесь, у Малого Афанасьевского, потом, как бы в нерешительности, помедлит и свернет сюда, на Большой Афанасьевский, оттуда на Сивцев Вражек, потом… – Он еще довольно долго перечислял повороты, сверяясь по бумажке», – горя желанием помочь, чертит на салфетке план полицмейстер Ласовский. Малый Афанасьевский переулок находится в самом начале Арбата – точнее, отходит от соседнего с ним Гоголевского бульвара (до 1924 г. – Пречистенского). Он выводит в пересекающий Арбат Большой Афанасьевский переулок. А следующий за ним перекресток, если идти по направлению к Смоленской площади, – Староконюшенный, названный так в память о слободе дворцовых конюхов (XVII в.). Впрочем, в XIX в. Староконюшенный переулок считался более чем аристократическим местом. Упомянутая улица Сивцев Вражек, идущая параллельно Арбату наперерез Большому Афанасьевскому и Староконюшенному переулкам, получила свое название в XVII в. от оврага, в котором протекала речушка Сивка (явно прозванная так слободскими конюхами).

Смоленская площадь

Конечно, было бы соблазнительно сейчас же отправиться на соседнюю Пречистенку. Но надо сначала осмотреть Смоленскую площадь. Сделаем поэтому крюк, совсем небольшой, – ведь Смоленская площадь лежит на стыке Арбата и Садового кольца. Она образовалась в 1820-х гг. на месте Смоленских ворот и части Земляного вала. К Смоленской площади тесно примыкает соседняя Смоленская-Сенная, названная так по находившемуся здесь в старину сенному торгу, но нас с вами сегодня интересует только собственно Смоленская площадь. В XIV в. здесь пролегала дорога на Смоленск. Уже с XVII в. на площади разместился Смоленский рынок. Во второй половине XVIII в. рыночная площадь была обстроена добротными каменными двух– и трехэтажными домами, в которых находились лавки (в основном мясные и рыбные) и трактиры. С 1820-х гг. по 1920 г. (дата ликвидации) на Смоленской площади функционировала «толкучка», лишь немногим уступавшая Сухаревской.

Между Смоленскими воротами и берегом Москвы-реки сбились в кучу нищие слободки, со временем трансформировавшиеся в узенькие улочки, на которых царила неприкрытая нищета.

По Смоленской площади в панике пробегает Сенька Скориков, во время своего первого и единственного налета увидевший Князя «в действии»: «В разумение стал приходить только на Арбате, когда совсем задохся от бега. Как вылетел из гостиницы «Славянская», не помнил, как по мосту бежал и потом через пустой Смоленский рынок – тоже.

Да и на Арбате еще не в себе был. Бежать больше не мог, но сесть, передохнуть тоже не догадался. Семенил…» («Любовник Смерти»).

По Смоленской площади после стычки с Фандориным на Воробьевых горах выбираются из Москвы Момус и переодетая мальчиком Мими: «Свои чемоданы переправил на Брянский заранее, чтоб их погрузили на завтрашний поезд. Сами же с Мимочкой шли пешком. За Дорогомиловской заставой Момус собирался нанять ямщика, доехать на санях до первой железнодорожной станции, Можайска, и только там, уже завтра, воссоединиться с багажом.

Настроение было кислое. А между тем Москва гуляла Прощеное воскресенье» («Пиковый валет»).

^{Смоленская площадь}

Путь аферистов, без сомнения, лежал через Бородинский мост. Первоначально на его месте стоял деревянный Дорогомиловский мост, построенный в 1788 г. В 1847 г. его официально переименовали в Бородинский, однако москвичи упорно продолжали величать его по-старому до 1912 г. В 1868 г. деревянную конструкцию сменили металлические фермы на каменных быках. А в 1912 г. началось строительство нового моста. В 1913 г., когда его открыли, прежнее название забылось. (Сейчас через Москву-реку перекинут Бородинский мост, построенный в 1950-х гг. и неоднократно реконструированный.)

Брянский вокзал, с которого должен был отправиться багаж Момуса, – современный Киевский. Строительство путей Московско-Киево-Воронежской железной дороги (позже Брянской, сейчас Киевской) началось в 1897 г. К 1900 г. его закончили, и тогда же был построен первый, деревянный Брянский вокзал (современное здание Киевского вокзала состоит из возведенного в 1913–1917 гг. старого и пристроенного к нему в 1945 г. нового корпусов). Ясно, что Момус не мог воспользоваться услугами Брянского вокзала, что называется, за отсутствием такового (действие «Пикового валета» происходит в 1886 г., когда никакого вокзала за Дорогомиловской заставой не было и в помине). А что же там было?

Ну, во-первых, сама застава. Местность на западе Москвы, уютно расположившаяся в излучине Москвы-реки, носила название Дорогомилова еще в XVI в. А до этого Дорогомиловым звали слободу на том берегу реки, на котором сейчас расположена Смоленская площадь. До конца XVIII в. в заречном Дорогомилово находилась слобода «государевых ямщиков». К этим временам читателя возвращает «Внеклассное чтение»: «Перед самой Драгомиловской заставой догнали гренадерскую роту, видно, возвращавшуюся с плаца. Впереди маршировали барабанщики, ложечники, мальчики-флейтисты. Сбоку вышагивал субалтерн – ротный капитан, по утреннему времени, должно быть, еще почивал».

А дальше располагались подмосковные села Кунцово и Фили. Название «Фили» много говорит каждому москвичу – ведь именно там в крестьянской избе держал свой знаменитый совет Кутузов. А что можно сказать о Кунцове (сегодня мы называем его Кунцевым)? Наверное, только то, что в XIX в. это был популярный дачный район. Охотно ездили туда москвичи и на прогулки, и на пикники. «Дверь без стука отворилась, и в комнату влетела светловолосая барышня с очаровательно раскрасневшимся личиком.

– Фрейлейн Пфуль! Morgen fahren wir nach Kuntsevo! [утром поедем в Кунцево] Честное слово! Папенька позволил! – зачастила она с порога, но, увидев постороннего, осеклась и сконфуженно умолкла, однако ее серые глаза с живейшим любопытством воззрились на молодого чиновника», – первая встреча Эраста и Лизаньки («Азазель»).

Через Фили протекает приток реки Москвы – Сетунь, та самая Сетунь, на берегах которой совершил один из своих «подвигов» Момус. Помните, как князь Долгорукий, кипящий негодованием после продажи своего дворца, перечисляет.

«– «Пиковый валет?» – все не мог взять в толк его сиятельство. – Но ведь так называется шайка мошенников. Тех, что в прошлом месяце банкиру Полякову его собственных рысаков продали, а на Рождество помогли купцу Виноградову в речке Сетуни золотой песок намыть. Мне Баранов докладывал».

Впрочем, стоило ли рассуждать об отъезде Савина с Брянского вокзала, если дальше Смоленской площади Момус и его подруга не двинулись? Вы, конечно, помните, что остановило их: «На пестрой площади не только веселились и обжирались блинами. У богатой, торговой церкви Смоленской Божьей Матери длинной вереницей сидели нищие, кланялись в землю, просили у православных прощения и сами прощали.

День у убогих нынче был важный, добычливый. Многие подходили к ним с подношением – кто нес блинок, кто шкалик водки, кто копеечку.

Из церкви на паперть, грузно ступая, вышел какой-то туз в распахнутой горностаевой шубе, с непокрытой плешастой головой. Перекрестил одутловатую, небогоугодную физиономию, зычно крикнул:

– Прости, народ православный, если Самсон Еропкин в чем виноват». Углядев богатого самодура и узнав о его крайнем суеверии, Момус решает задержаться в Москве, чтобы прихватить в дорогу «мешок с большими деньжищами». Затея эта не удалась – Момус умудрился перехитрить сам себя. Но сначала он ловко обманул Еропкина, не понимая, что играет с огнем. «Еропкин – человек очень богатый и очень суеверный, – задумчиво произнес Эраст Петрович. – Я бы заподозрил здесь какую-нибудь аферу, но у Еропкина такая репутация, что никто из московских с ним связываться не осмелился бы. Это з-злодей и мерзавец, каких свет не видывал».

Основное действо развернулось именно на Смоленской площади, в излюбленном Еропкиным храме, где тот от души фарисействовал, «одаривая нищих – каждому по монетке». Представление с участием Паисия-Мими и дрессированного ворона разыгрывалось на углу ведущей к мосту Смоленской улицы и Плющихи, где в 1691 г. был воздвигнут храм во имя Рождества Пресвятой Богородицы, в одном из приделов которого размещался чтимый в народе образ Смоленской Божией Матери. Здесь же, наблюдая за парочкой аферистов и их будущей жертвой, встретились загримированные Фандорин и Тюльпанов: «До плеча уставшего от тяжелой наблюдательной службы Тюльпанова (был он в синих очках и рыжем парике, чтоб не приняли по бритой башке за татарина) дотронулся смуглый цыган – кудреватый, в меховой поддевке и с серьгой в ухе.

– Нутко, малый, передай огонек Божий, – сказал цыган, а когда покоробленный фамильярностью Анисий принял у него свечку, шепнул голосом Фандорина:

– Еропкина вижу, а где отрок?

Тюльпанов похлопал глазами, пришел в себя и осторожно показал пальцем».

А почему Еропкину так полюбился этот храм? Да потому, что была «у его, гада, тут контора, на Плющихе. По дороге из саней вылезет, на рупь копеек раздаст и покатит в контору тыщи грести».

В древности улица Плющиха называлась Смоленской, а затем Саввинской (по находившемуся поблизости Саввину монастырю). Наверное, знай об этом обстоятельстве Момус, ему было бы приятно… Есть версия, что в XVIII в. улицу прозвали Плющихой «в честь» стоявшего на ней кабака. Дескать, люди там так пили, что у них «душа сплющивалась». Однако мне лично больше по душе другая: на улице имелся храм во имя преподобной мученицы Евдокии, а эту святую в народе звали Плющихой, потому что ее день празднуется в середине марта, когда наст «плющит» снег, делая его жестким.