Текст книги "Москва акунинская"

Автор книги: Мария Беседина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

Серебрянические переулок и набережная

Здесь уместно перейти к тем самым хитровским подземельям, которые в описаниях Акунина заставляют вспомнить лучшие страницы «Пещер Лейхтсвейса». Реальны ли эти таинственные лабиринты и если да, то что они из себя представляли?

Любой средневековый город мира (в нашем с вами случае – исторический центр Москвы) стоит над целой сетью подземных ходов, подвалов, зачастую многоярусных… Любой диггер подтвердит, что многие древние участки «подземной Москвы» дошли и до наших дней. Больше всего их, разумеется, в пределах городских стен – мы с вами уже говорили о блужданиях Корнелиуса фон Дорна по кремлевским лабиринтам.

Но и окраины старого города тоже имели немало подобных подземелий. Подтверждая это, Акунин описывает в романе «Алтын Толобас», как Николас Фандорин открывает в таганском подвале «черную дыру», из которой «в лицо Николасу дохнул запах Времени: обычно столь трудно уловимый, он был густым, вязким». Как вы помните, именно в этом подземелье обнаруживается пресловутый «Замолей» – еретическая книга, вокруг поисков которой закручивается интрига романа. «На земляном полулежала большая книга в редкостной красоты серебряном окладе, сплошь выложенном желто-красно-бурыми каменьями. Серебро от времени почернело, но шлифованные самоцветы – а их тут были сотни – заиграли, засверкали отраженным светом… Николас осторожно раскрыл тяжелую обложку, увидел пергаментный титульный лист с выцветшими (а некогда, вне всякого сомнения, золотыми) греческими буквами ручного тиснения:

При перестройках и реконструкциях вскрывающиеся ходы, разумеется, изучаются (если повезет) и чаще всего уничтожаются.

Но в 1900 г., когда разворачивается действие «Любовника Смерти», эти ходы были еще в полной неприкосновенности. Вот и Просперо – вдохновитель клуба «соискателей»-самоубийц – использует для своих преступных целей «древний, выложенный камнем колодец: глубоченный – чуть не в тридцать саженей» («Любовница смерти»). Тем не менее сброшенный в его жерло Фандорин все же выбирается наружу невредимым, потеряв лишь верный «гернсталь».

Однако вернемся к событиям, связанным с хитровским кладом. Вспомните, как Сенька Скориков проникает из ночлежного подвала в некое подземелье, где обретает клад: «У стены, что справа, и у той, что слева, лежало по большой куче хвороста. Подошел – нет, не хворост, пруты железные, почерневшие.

Напротив хода, из которого вылез Скорик, раньше, похоже, дверь была, но только ее всю доверху битым кирпичом, камнями и землей засыпало – не пройдешь.

Где ж большущее сокровище, за которое Синюхин и все его семейство страшную смерть приняли?..

…Посреди каморы нашлась большая мошна толстой задубевшей кожи, вся ветхая, негодная. Внутри, однако, что-то звякнуло.

…На пол со звоном посыпались какие-то лепестки-чешуйки, с мизинный ноготь каждая».

Невзрачные «чешуйки» оказываются серебряными копейками. Находит Сенька и «иоахимсталеры». А пресловутые пруты, с помощью одного из которых Фандорин «временно заковал» Сеньку, чтобы узнать, куда тот дел украденные из-под носа у Масы нефритовые четки («Франт отобрал у Сеньки железку, вцепился в ее концы, наморщил гладкий лоб и вдруг как закрутит прут у Скорика на запястьях! Легко так, словно проволоку какую»), оказываются «талерными прутками» с «клеймом Яузского двора» и приносят Сеньке богатство и славу: «Позавчера к мировому судье Теплостанского участка Московской губернии поступило письмо, написанное по поручению несовершеннолетнего С. Скорикова, который отыскал в недрах Хитровки клад баснословной ценности.

Вместо того чтобы присвоить сокровище, как, вероятно, поступили бы большинство москвичей, благородный юноша решил вверить находку попечительству городских властей… От имени жителей Первопрестольной поздравляем образцового гражданина Скорикова с причитающимся по закону вознаграждением».

«Теплостанский мировой судья» Ипполит Иванович Кувшинников первым разъясняет Сеньке происхождение клада:

«– Гляди. Это карта Москвы. Вот Хитровка, а вот Серебряники, переулок и набережная. От Хитровки рукой подать. Там в семнадцатом столетии располагалась Серебряническая слобода, где при Яузском денежном дворе жили мастера-серебряники. Как твои прутья выглядят? Вот так? – Потащил Скорика к столу, где книга. Там, на картинке, Сенька увидел прут – точь-в-точь такой же, какие ювелиру продал. И крупно, на торце, буквы «МД».

– «МД» – это «Монетный двор», – объяснил Кувшинников. – Его еще называли Новым Монетным или Английским. В старину на Руси своего серебра было мало, поэтому закупали европейские монеты, иоахимс-талеры, ефимки. – Сенька на знакомое слово опять кивнул, но уже с толком. – Талеры переплавляли в такие вот серебряные пруты, потом из них волокли проволоку, резали ее на кусочки, плющили и чеканили копейки, так называемые «чешуйки». Копеек сохранилось много, талеров и того больше, а заготовочных серебряных прутов, разумеется, не осталось вовсе – ведь они все в работу шли».

Для энциклопедически образованного Эраста Петровича «ерохинский подвал» тоже не представляет загадки. Правда, он успешно запугивает собранных возле клада «худших подонков, которые отравляют своим смрадным дыханием воздух Божьего мира»: «Господа пауки, да уберите вы свои б-бомбарды… Стрелять в этом подземелье… нельзя… Своды… совсем ветхие… Достаточно не то что выстрела – громкого крика, чтобы на нас осела вся Т-троица… Церковь Троицы что в Серебряниках. Мы находимся как раз под ее фундаментом, я проверил по историческому плану Москвы. Когда-то здесь находились постройки государева Денежного двора». Однако сам Фандорин прекрасно знает: «…тут такая кладка, т-тысячу лет простоит».

Вот здесь у Акунина неточность. Первые монетные дворы появились в Москве в XVI в. Самый ранний располагался на территории Кремля, и впоследствии его так и называли – Дворцовым. Затем открылся монетный двор на улице Варварке. А в 1654–1663 гг. в помещениях бывшего Английского подворья организовали еще один монетный двор. Тот, что на Варварке, начали называть Старым монетным двором, а новый – соответственно Новым, или Английским. Вот только был он отнюдь не в Серебряниках, а на углу Мясницкой и нынешнего Лубянского проезда. В Серебряниках же монетный двор возник много позже, в 1727 г., причем не как самостоятельная структура, а как отделение уже работавшего Нового монетного Кадашевского двора, основанного в 1701 г. Тогда же появилось и название Серебряники (произносилось с ударением на предпоследнем слоге). Вокруг свежеобразованного монетного двора возникла слободка «серебряных» кузнецов. Уже к концу XIX в. память о слободе сохранилась лишь в названиях Серебрянического переулка и набережной – действительно, неподалеку от Хитровки.

Церковь Троицы в Серебряниках, играющая такую важную роль в истории с кладом, была построена в конце XVII в. и перестраивалась в 1781 г. и 1876 г., после чего приобрела современный вид. Ее колокольня (архитектор К. И. Бланк) выстроена в подражание колокольне Никольского собора в Санкт-Петербурге – одного из самых совершенных образцов русской архитектуры. Однако колокольня в Серебряниках настолько массивнее своего прототипа, что при взгляде на нее невольно приходит мысль – кладка основания должна быть поистине циклопической, чтобы выдержать такой вес. Скорее всего, она действительно способна простоять тысячу лет.

^{Церковь Троицы в Серебряниках}

Старинные Серебряники сохранились неплохо. А вот о Хитровке напоминают только оставшееся на карте города название переулка. В 1923 г. советская милиция прошерстила трущобы. Скрывавшеся там преступники были арестованы, а тем, кто оказался на Хитровке лишь из-за несложившихся жизненных обстоятельств, помогли с жильем и трудоустройством. «Советская власть одним постановлением Моссовета смахнула эту не излечимую при старом строе язву и в одну неделю в 1923 году очистила всю площадь с окружающими ее вековыми притонами, в несколько месяцев отделала под чистые квартиры недавние трущобы и заселила их рабочим и служащим людом. Самую же главную трущобу «Кулаковку» с ее подземными притонами в «Сухом овраге» по Свиньинскому переулку и огромным «Утюгом» срыла до основания и заново застроила», – рассказывал очевидец этих событий Гиляровский.

На берегах Яузы

Мы прошли «хитровские трущобы и богатенькие Серебряники» («Любовник Смерти») и увидели Яузу. Но, не прервись наша прогулка по бульварам, мы пришли бы сюда с Чистопрудного, следуя по Покровскому, а затем Яузскому бульварам. Оба они тоже фигурируют в «фандоринской серии». Эраст Петрович, не узнав ничего существенного от купчихи Спициной, «походкой понурой и разбитой… брел… вниз по Покровскому бульвару, где голубей, таких же упитанных и нахальных, как на Чистопрудном, кормили уже не дворянки, а купчихи». Покровский бульвар, с его липами и тополями, до наших дней сохранил атмосферу старой Москвы. Приятно, что даже выстроенный здесь новый комплекс класса «де люкс» выдержан в том же классическом стиле, – громоздить здесь очередной безликий небоскреб было бы настоящим преступлением. Сейчас это центр, а в конце XIX в. И. Ф. Горбунов определял подобные места как «московское захолустье». Мирную атмосферу не нарушало даже присутствие Покровских казарм.

А на соседнем Яузском бульваре Акунин поселил таинственную Смерть – «х-хитровскую Кармен», по определению Эраста Петровича. «Тоже и с улицы если посмотреть, домик был очень ничего себе. Раньше тут усадьба была, генерала какого-то, да в пожар выгорела, один этот флигелек остался. Небольшой, в четыре окна на бульвар». «На повороте с Покровского бульвара на Яузский Сенька привстал в пролетке и тут же обратно нырнул, вжался в сиденье.

– Вон ейный дом, – шепнул. – Только нельзя к ней сейчас. Трутся там двое, видите? Звать Дубина и Клюв, оба из Упыревой колоды. Увидят меня – беда», – читаем в «Любовнике Смерти». «Поворот» – сказано слишком сильно, бульвары перетекают один в другой плавно, почти по прямой. Зато Акунин дает нам интересную возможность отгадать, где именно жила Смерть. Это может быть сохранившийся под № 10 флигель старинного барского дома. Есть и другой вариант. В конце XVIII в. на левой стороне Яузской улицы, перпендикулярной Яузскому бульвару, находилась барская усадьба, сгоревшая в пожар 1812 г. и частично восстановленная в 1816 г. (№ 1–3 по Яузской улице). Все остальные особнячки на Яузском бульваре возведены не раньше того самого 1900 г., когда разворачиваются описанные в романе события.

Уместно будет вспомнить и еще об одном романтическом «акунинском» адресе. Это та самая «больница имени Медсантруда», в которой работала героиня «Шпионского романа» Надя. Как вы помните, «однажды… ноги сами собой вынесли» Егора к этой больнице. А волнующая встреча под лестницей при содействии «преданного органам» вахтера Петюрникова! Вот только неясно, с чего писатель взял, будто ноги вынесли Егора на Радищевскую улицу. В виду имеется, конечно, Верхняя Радищевская – Яузская улица как бы «перетекает» в нее. До 1919 г. Верхняя Радищевская называлась занята но: Верхняя Болвановская улица. То была память о стоявшей здесь в XVII–XVIII вв. Болвановской слободе. Ее жители, люди отнюдь не глупые, изготовляли формы для валяния фетровых шляп – «болваны».

Городская клиническая больница № 23, действительно носящая имя «Медсантруда», расположена в конце Яузской (№ 11) и у начала Радищевской улицы. Все же для сотрудника госбезопасности Дорина ошибка в адресе непростительна – уж Москву-то он должен был знать! А здание больницы, бывший особняк миллионеров Баташевых (начало XIX в., архитектор Р. Казаков), великолепно! Его стоит осмотреть, не поленитесь.

Там, где Яуза вливается в Москву-реку, протянулись Большой Устьинский (через Москву) и Малый Устьинский (через Яузу) мосты. Те инженерные сооружения, которые мы видим, не являются «современниками» Фандорина. Ему наверняка доводилось ходить по мостам с такими же названиями, возведенными в 1883 г. Но в 1938 г. оба моста снесены, и на их месте выстроили новые с теми же названиями. Возле одного из них, в «мутной воде… где плавает сор и в иле шевелятся жирные пиявки» закончился жизненный путь «Офелии, то есть собственно Александры Синичкиной» – девушки-медиума, обольщенной и затравленной психопатом Просперо. «Самое омерзительное в этой истории даже не убийство, а то, что, уже приговорив девочку к смерти, вы предварительно решили попользоваться ее полудетским телом», – гневно бросает Фандорин в лицо убийце.

После того как «дож» «клуба самоубийц» «Любовники смерти» оставляет на окне ее комнаты зловещее послание, девушка, совершенно по-шекспировски «даже башмаки переменить не успев», бросается в Яузу. «Ее нашел лодочник. Она зацепилась краем платья за опору Устинского моста, где Яуза впадает в Москва-реку. Так и покачивалась там, в мутной зеленой воде. Распущенные волосы, словно водоросли, струились, колеблемые течением» («Любовница смерти»).

Снова вернемся на Кулишки. Нам предстоит знакомство с Солянкой. В романах, посвященных собственно Эрасту Петровичу, эта улица упоминается лишь мимоходом: Фандорин, отправляющийся на встречу с Ахимасом, «сворачивает на Солянку» («Смерть Ахиллеса»); сбежавший от Зота Ларионыча Сенька Скориков, неприкаянно бродящий по городу, старается «от улицы Солянки держаться в стороне» («Любовник Смерти»), а вскоре, «отправившись к Смерти искать своего счастья», «слез с извозчика на углу Солянки»; наконец, в том же романе направляющийся в гости к Смерти Фандорин, предупрежденный Сенькой Скориковым о расхаживающих возле домика девушки бандитах, «наклонился, тронул извозчика за плечо:

– Проезжайте за угол, остановите на Солянке».

Если считать московские улицы полноправными героями книг Акунина, получается, что Солянка – «актриса второго плана». Зато в романе «Внеклассное чтение», повествующем о внуке Эраста Петровича сэре Николасе, эта улица – место завязки событий, так что у нас с вами все же есть причина повнимательнее присмотреться к ней. Согласно тексту «Внеклассного чтения», именно здесь располагался офис фирмы «Страна советов», главным украшением которого был «старинный портрет какого-то царского чиновника в вицмундире», – не требуются пояснения, чтобы понять, кого именно. Значит, Эраст Петрович в какой-то мере тоже присутствовал здесь.

В «Шпионском романе» другой потомок Фандорина – Егор – проходил по Солянке, чтобы увидеть встречу своей возлюбленной с «Маргулисом-Моргулисом».

^{Воспитательный дом}

Солянка, как и многие улицы на окраинах Белого города, зародилась в древности как дорога от Москвы на Владимир, Рязань и Коломну. Когда обступившие Первопрестольную слободы начали трансформироваться в городскую застройку и дороги стали улицами, Солянка шла от самых Варварских ворот (сейчас ее начальный отрезок выделен в Солянский проезд). Несмотря на то что Солянка проходила по Кулишкам, ее ближайшие окрестности носили самостоятельные названия: местность, прилегающая к западной стороне улицы, именовалась Васильевским лугом, а ближе к течению Рачки начинались Мыльники – скопище бань-«мылен».

В XVII в. Васильевский луг был застроен. В 1712 г. сюда из Гранатного переулка был перенесен так называемый Гранатный двор – склад хранения боеприпасов. Но уже в 1764 г. ради вполне понятной предосторожности его перенесли еще дальше от густонаселенных районов, в «Пороховые погреба» Симонова монастыря. К 1772 г. на его месте построили Воспитательный дом – приют для незаконнорожденных детей и сирот. Нарядный фасад дома в стиле классицизма выходит на Москворецкую набережную; с Большого Устьинского моста он хорошо виден. А на Солянку обращены въездные ворота, украшенные фигурами скульптора И. Витали, символизирующими Милосердие и Воспитание (1835 г.). Для своего времени Воспитательный дом был передовым и крайне необходимым городу учреждением. Туда не только принимали подкидышей, при нем имелось «секретно-родильное отделение», куда могли обратиться перед родами незамужние женщины. Питомцы Воспитательного дома получали начальное образование и обучались ремеслам. В 1826 г. при нем образовали курсы для детей бедняков – ремесленную школу, а затем и «классические классы», готовившие мальчиков из бедных семей к поступлению на медицинский факультет Московского университета. Для девочек имелись повивальный институт и «французские классы».

Конечно, не все было так уж благостно: по Москве ходили упорные слухи о том, что дирекция Воспитательного дома расхищает пожертвования, которые делали горожане на содержание сирот. На эти, скорее всего, небезосновательные рассказы намекает в «Азазеле» Ахтырцев, урезонивающий Кокорина, который выражает желание, чтобы после самоубийства его деньги пошли «на детей, сирот каких-нибудь, Воспитательному дому»: «Меня злость взяла. Разворуют твой миллион в Воспитательном, говорю».

Сразу после революции Воспитательный дом у сирот отобрали, учредив в нем Дворец труда. Но это продолжалось недолго. С 1938 г. в здании помещается Военная академия, так как современным требованиям, предъявляемым к детским учреждениям, бывший Воспитательный дом, конечно, не отвечает.

А в далеком XVIII в. весть о благородном начинании москвичей разлетелась по всей Российской империи. Сироток в Москву порой привозили издалека. Само его название стало нарицательным. Вот и Данила Фондорин, увидев на пороге своей лесной избушки маленького Митридата, восклицает: «Это еще что за аппариция? Подкидышей мне только недоставало! Что я вам, Воспитательный дом?» («Внеклассное чтение»). Упоминается Воспитательный дом и в «Ф. М.».

Но своим названием улица обязана другому государственному учреждению – царскому Соляному двору, появившемуся здесь в XVII в. На Соляном дворе хранилась и продавалась соль – торговля ею вплоть до 1733 г. была царской монополией.

Конечно, было бы очень соблазнительно, подобно баронету Фандорину, «пропутешествовать во времени» и представить, как выглядел Васильевский луг в «восемнадцатом столетии», картины которого рисует перед читателем «Внеклассное чтение». «Кремль, церкви и массивный параллелепипед Воспитательного дома стояли плотными, непрозрачными утесами, а вот остальные дома едва приметно подрагивали и позволяли заглянуть внутрь себя. Там, за зыбкими, будто призрачными стенами, проступали контуры других построек, приземистых, по большей части деревянных, с дымящими печными трубами. Машины же от пристального разглядывания и вовсе почти растаяли, от них осталась лишь переливчатая игра бликов на мостовой.

Николас посмотрел себе под ноги и увидел внизу, под стеклянным полом, крытую дранкой крышу, по соседству, в ряд, другие такие же, еще острый верх бревенчатого частокола. Это амбары с солью, догадался магистр истории. Задолго до того как в начале двадцатого века Варваринское товарищество домовладельцев выстроило многоквартирную серокаменную махину, здесь находился царский Соляной двор. Неудивительно, что в этих каменных теснинах ничего не растет, – земля-то насквозь просолена. Тут Фандорин разглядел у ворот Соляного двора часового в тулупе и треугольной шляпе, на штыке вспыхнул отблеск луны. Это уж было чересчур, и Николас тряхнул головой, отгоняя не в меру детальное видение».

Действительно, в 1915 г. на месте бывшего Соляного двора возникли многоквартирные корпуса в стиле неоклассицизма, принадлежавшие Варваринскому обществу домовладельцев (реальное название организации). «Дом номер один по улице Солянке раскинулся чуть не на целый квартал, был он с несколькими дворами и множеством подъездов» («Внеклассное чтение»). Здесь, в «офисе 13-а», и поместил Акунин офис сэра Николаса.

Там, где Солянка смыкается с нынешним Яузским бульваром, некогда находились Яузские ворота Белого города. В «Алтын Толобас» фон Дорн «до Каменных Яузских ворот доскакал в десять минут, а там уж начиналась и черная Семеновская слобода. От нетерпения, от радостного предвкушения не хватало воздуха, так что дышал не носом – глотал морозный воздух ртом».

В конце XVIII в. на месте снесенной стены возник Яузский бульвар, а там, где стояли ворота, образовалась площадь, по традиции, одноименная. И сейчас мы можем, при желании, постоять на площади Яузских ворот, вспоминая далекое прошлое столицы – и романы Б. Акунина.

Глава 4
Заяузье

A теперь осмотрим те места, которые современному москвичу кажутся почти центром, а во времена Эраста Петровича были глухими окраинами. Для начала перейдем Малый Устьинский мост. В начале этого путеводителя мы говорили о том, что в конце XVI в. Москву охватило очередное кольцо укреплений. Напомню, что в 1591 г., сразу после отражения очередного нападения монголов, началась постройка четвертого кольца московских укреплений. Его называли Деревянным городом – этимология названия выводится из понятия «город» как «линия стен», и указывает на материал, из которого эти стены были построены. Другое имя укрепления, защищавшего предместья, – Скородом: напуганные недавней осадой москвичи построили его в рекордно короткий срок (около года). В 1611 г., в Смутное время, деревянные стены Скородома (средняя высота около 5 м, общая протяженность до 15 км) сгорели, была утрачена и часть каменных проездных башен-фортов. В начале XVII в. – в царствование Михаила Романова – на руинах Скородома было насыпано земляное заграждение, усиленное рвом. Южный въезд в эту официальную границу Москвы был оборудован бастионом, а некоторые башни заново сложены из камня. «Каменных ворот было только двое – Калужские и Серпуховские, построенные в конце царствования Михаила Федоровича. Остальные надвратные башни были бревенчатыми», – пишет Акунин («Алтын Толобас»). Это верно: каменная Сухарева башня, которая в старину официально называлась Сретенскими воротами Земляного города, была построена только в царствование Петра I, и во времена правления его отца, к которым относится письмо Корнелиуса, о ней речь идти не могла.

За пределами Земляного города, как стали называть обновленные укрепления, Москва продолжала расти: возникло значительное количество «черных», то есть ремесленных и торговых, слобод. Они росли, сливались друг с другом, и к XVIII в., когда был построен Камер-Коллежский вал, город уже далеко перешагнул границы Скородома.

Понятие «Земляной город» стало для москвичей неактуальным уже в начале XIX в. еще и потому, что большая часть его районов сильно пострадала во время наполеоновского пожара. Ведь при восстановлении города на месте валов было проложено Садовое кольцо. А в более старых источниках так назвали как улицы внутри стен Скородома, так и «вылезшие» за его пределы «черные слободы». «Не было никакой Черной Слободы, автор письма просто имел в виду одну из черных слобод, которых вокруг Скородома в ту пору насчитывалось по меньшей мере десятка полтора. Мы сегодня точно не знаем, сколько именно их было, потому что не все переписные книги того периода сохранились. Черная слобода – это поселение, в котором жили тягловые людишки, податное сословие: ремесленники, пахари, мелкие торговцы», – обсуждают завещание фон Дорна герои «Алтын Толобас».

Память о Деревянном-Земляном городе хранит название улицы и площади Земляной вал. Помните все то же таинственное письмо предка Корнелиуса, которое приводит Николаса Фандорина в Первопрестольную?

«От Скородома… от Каменных ворот иди 230 саженей… по Черной Слободе в ту сторону, как от Скалы Тео, предка нашего, к Княжьему Двору» («Алтын Толобас»).

Кстати, от Земляного вала в сторону Покровского бульвара отходит тот самый Яково-Апостольский переулок, название которого мы встречаем в «Азазеле»: «Эраст Петрович с дрожью в пальцах взял узкий конверт, на котором косым, стремительным почерком было написано «Его сиятельству графу Ипполиту Зурову, Яково-Апостольский переулок, собственный дом». Судя по штемпелю, письмо было отправлено 16 мая – в тот день, когда исчезла Бежецкая».

От места, на котором мы с вами сейчас стоим (напоминаю, что маршрут нашей экскурсии остановился на Солянке), до этих улиц рукой подать, но вряд ли целесообразно тратить время на осмотр мест, упомянутых Акуниным лишь вскользь. Лучше спустимся на Устьинскую набережную Яузы и, перейдя Астаховский мост, окажемся на другом ее берегу – здесь раскинулся древний и самобытный район города, который называют Таганкой.