Текст книги "Москва акунинская"

Автор книги: Мария Беседина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

Вскользь упоминающийся в «Смерти Ахиллеса» траур по Александру II – также реальная страница московской истории. «Такой скорби город не выказывал и в прошлом марте, когда служили панихиды по злодейски убиенному императору Александру Освободителю и целый год потом ходили в трауре – не наряжались, гуляний не устраивали». В 1881 г. Александр II, уже переживший ряд покушений народовольцев, погиб от рук участницы организации «Народная воля» Софьи Перовской и ее группы: на набережной Екатерининского канала в Санкт-Петербурге в царскую карету бросили несколько самодельных бомб. Оглушенный взрывом, опасно раненный царь вышел из кареты и принялся… хлопотать о том, чтобы сбежавшиеся люди оказали помощь лакею и случайно пострадавшим прохожим. Пользуясь суматохой, боевик Гриневицкий метнул еще одно взрывное устройство, в результате чего царю оторвало обе ноги. Через несколько часов Александра II не стало. Ужас перед этим преступлением и восхищение мужеством Александра II сплотили все слои российского общества. Описанные в «Смерти Ахиллеса» правила придворного траура добровольно соблюдались везде. Правда, Акунин несколько преувеличивает, потому что, как уточняет Гиляровский, «после убийства Александра II, с марта 1881 года, все московское дворянство носило год траур и парикмахеры на них не работали. Барские прически стали носить только купчихи, для которых траура не было» («Москва и москвичи»). Впрочем, публичные гуляния и в самом деле не проводились.

Кстати, в романе «Статский советник» фигурирует участница «Боевой Группы» с партийной кличкой Игла, – «ушедшая в революцию» генеральская дочь, в образе которой узнаваемы многие моменты биографии Перовской. Но сходство, как это свойственно Акунину, далеко не буквальное.

Говоря о трагических страницах московской истории, нельзя не вспомнить и печально знаменитую Ходынку. В мае 1896 г. по случаю восшествия на престол Николая II на подмосковном (тогда) Ходынском поле, которое в обычное время использовалось как плац для строевой подготовки, было решено провести празднество для «простого народа». На Ходынке выстроили карусели, балаганы для театральных представлений, а главное, киоски, часть из которых была предназначена для раздачи бесплатного угощения и сувениров – кружек с памятным рисунком. В «Коронации» Акунина причина последовавших за этим событий – ловкий ход «доктора Линда» при содействии своего сообщника Почтальона, намеренно вызвавших столпотворение, чтобы ускользнуть от Фандорина и Зюхина. «Почтальон обернулся, замахал руками и зычно крикнул:

– Православные! Гляди! С той стороны ваганьковские валят! Прорвались! Все кружки им достанутся! Вперед, ребята!

Единый рев вырвался из тысячи глоток:

– Ишь, хитрые! Мы с ночи тут, а они надарма! Врешь!

Меня вдруг подхватило и понесло вперед с такой неудержимой силой, что я перестал касаться ногами земли. Все вокруг пришло в движение, и каждый заработал локтями, пробиваясь к шатрам и павильонам.

Впереди раздались заливистые свистки, выстрелы в воздух.

Кто-то прогудел в рупор:

– Куда, куда?! Передавитесь все!

Множество глоток весело ответили:

– Не боись, ваш благородь! Робя, навали!

Отчаянно завизжала женщина.

Я кое-как нащупал ногами землю и засеменил в такт движению толпы. Фандорина рядом уже не было – его отнесло куда-то вбок. Я чуть не споткнулся, наступив на мягкое, и не сразу понял, что это человек».

Современные исследователи не так романтичны. Предполагается, что причиной трагедии послужило нерациональное размещение киосков – они окружали поле по периметру сплошной стеной, в которой были оставлены узкие проемы для прохода. Плохая организация гулянья и существовавшая уже тогда жажда «халявы» привели к ситуации, которая напоминает те, что приводили к гибели людей на стадионах XX в.: толпа хаотично рвалась в проходы, задние толкали передних, топтали упавших. Оказавшись в замкнутом пространстве Ходынки, люди не могли вырваться оттуда – их не пропускала все прибывавшая толпа. Последствия были более чем страшными: «Повсюду – почти вплотную – лежали тела: многие были неподвижны, но некоторые шевелились… Солдаты и полиция как раз закончили выкладывать раздавленных для опознания – там, вдоль дороги. Вереница трупов длиной чуть не с версту… Вдоль шоссе и в самом деле была выложена шеренга покойников – в обе стороны, сколько хватало глаз. Из Москвы вереницей тянулись извозчичьи пролетки и телеги – убитых было велено свозить на Ваганьковское кладбище, однако перевозка еще не началась… Странное у меня было ощущение, когда я медленно брел вдоль обочины – будто я некая высокая особа, принимающая парад мертвецов. Многие из них белозубо скалились на меня совершенно плоскими, расплющенными лицами… Впереди кто-то завыл страшным голосом – видно, узнал своего» («Коронация»).

Упоминаемые в «Статском советнике» «эксы» революционеров тоже имели место на самом деле. Легко связать с историческими реалиями и замысел японского шпиона «Рыбникова», в разгар войны инспирирующего в Москве рабочее восстание: он ввозит «8500 итальянских винтовок «веттерли», 1500 бельгийских револьверов «франкотт», миллион патронов и динамитные шашки, однако предназначался весь этот арсенал вовсе не для нужд конвойного ведомства, а для человека по кличке Дрозд. По плану, разработанному отцом Василия Александровича, в Москве должна была завязаться большая смута, которая отобьет у русского царя охоту зариться на маньчжурские степи и корейские концессии.

Мудрый составитель плана учел все: и что в Петербурге гвардия, а во второй столице лишь разномастный гарнизон из запасных второго разряда, и что Москва – транспортное сердце страны, и что в городе двести тысяч голодных, озлобленных нуждой рабочих. Уж десять-то тысяч бесшабашных голов среди них сыщутся, было бы оружие. Одна искра – и рабочие кварталы вмиг ощетинятся баррикадами».

В 1905 г. Москва действительно была потрясена восстанием рабочих Прохоровских мануфактур на Пресне, к которым примкнули рабочие и с Даниловских мануфактур, и из Александровских мастерских Брестской железной дороги. Для подавления восстания в город были введены войска. Вот только существовал ли на самом деле «японский след» (или «германский», или какой-нибудь еще), на сегодняшний день пока достоверно не доказано. Но, в конце концов, романы Акунина – художественные произведения, а не пособия по истории, о чем в азарте критики порой забывают литературные гурманы. К тому же Эрасту Фандорину удается в итоге поймать загадочного «Рыбникова» и сорвать его замысел. (Другую, чисто литературную, романтическую загадку, связывающую «Рыбникова» и Эраста Петровича, думаю, в путеводителе обсуждать не стоит.)

Все же большая часть приводимых в текстах Акунина исторических фактов носит скорее авантюрный, а то и развлекательный характер – сказывается логика жанра. Впрочем, если вдуматься, жизнь мирного обывателя даже в те бурные времена наполнялась не одними громкими политическими и общественными событиями – люди одевались по моде, делали карьеру, строили жизнь… «Выбрать церковь для свершения обряда – целая наука. Выбор златоглавой, слава Богу, велик, но оттого еще более ответствен. Настоящий московский старожил знает, что хорошо венчаться на Сретенке, в церкви Успенья в Печатниках: супруги проживут долго и умрут в один день. Для обретения многочисленного потомства более всего подходит церковь Никола Большой Крест, что раскинулась в Китай-городе на целый квартал. Кто более всего ценит тихий уют и домашность – выбирай Пимена Великого в Старых Воротниках. Если жених – человек военный, но желает окончить свои дни не на поле брани, а близ семейного очага, в кругу чад и домочадцев, то разумней всего давать брачный обет в церкви Святого Георгия, что на Всполье. Ну и, конечно, ни одна любящая мать не позволит дочери венчаться на Варварке, в церкви великомученицы Варвары – жить потом бедняжке всю жизнь в муках и страданиях».

Люди посещали театры – в романах упоминаются Большой театр («Коронация»), Малый («Пиковый валет»), театр Корша (там же), Варьете («Коронация»), Французская оперетта («Смерть Ахиллеса»). В «Любовнице смерти» читатель вместе с Фандориным и Машей узнает о любопытном факте: «В Москву приехал молодой писатель Максим Горький, который привез с собою только что написанную им и даже не проведенную в цензуре пьесу, которую он предполагает назвать «Мещане». Первый драматургический опыт г. Горького возбудил живейший интерес у дирекции Художественно-Общедоступного театра».

На самом деле существовал и музей Патека, который посещает в «Пиковом валете» Тюльпанов:

«НОВОСТЬ! Имею честь известить почтенную публику, что на сих днях в мой Музей, что против Пассажа Солодовникова, получена из Лондона весьма живая и веселая ЧИМПАНЗИ С ДЕТЕНЫШЕМ. Вход 3 рубля. Ф. Патек».

Если расположить романы о Фандорине в хронологическом порядке, легко определить их временные границы: с 1876 г. («Азазель», в котором мы впервые знакомимся с Эрастом Фандориным и становимся свидетелями его превращения из заурядного чиновника в детектива) до начала XX в. Хронологический разброс романов «Алтын Толобас» и «Внеклассное чтение» потрясающе широк: в «Алтын Толобас» часть событий переносит нас в XVII в., а часть – в век XX, в Москву середины 1990-х, показанную Акуниным достаточно пародийно. «Внеклассное чтение» демонстрирует роскошный XVIII в. – «от сотворения мира по греческим хронографам – год 7303-й…от Рождества Христова 1795-й…от начатия Москвы – 648-й…а от воцарения государыни Екатерины Второй – 33-й».

Тем не менее имя Фандориных присутствует и здесь Это и «родоначальник русских Фандориных, капитан Корнелиус фон Дорн», и сэр Николас Фандорин, внук Эраста, выросший в Великобритании и до поры «державшийся от родины предков подальше» по совету отца, «сэра Александра, светила эндокринологии, без пяти минут нобелевского лауреата» («Алтын Толобас»). Главный герой «Шпионского романа! «лейтенант госбезопасного» Егор Максимович Дорин и вовсе ничего не знает о своих предках (хотя несомненное, пусть и косвенное, родство со старым дворянским родом налицо): «Фамилия у меня по месту рождения, деревня Дорино. Бабушка рассказывала, помещики такие были – Фон Дорены, что ли. От них и деревню назвали», – поясняет он своему начальнику товарищу Октябрьскому.

«Бабушка рассказывала, что те деревенские, у кого фамилия Дорин, пошли от Сладкого Барина – жил сто лет назад такой помещик, большой охотник до баб. Но этой информацией с руководством и товарищами Егор делиться не стал – не зачем». В книгах Акунина содержится целое генеалогическое древо Фандориных, однако писатель как бы предоставляет заинтересовавшимся читателям возможность самим его воссоздать из разбросанных по текстам отдельных фрагментов. Так, во «Внеклассном чтении» мы находим Данилу Ларионыча Фондорина, а главное – его приемыша, гениального ребенка Митю-Митридата Карпова. Было бы интересно посмотреть на полностью восстановленную по текстам писателя генеалогию фон Дорнов – Фондориных – Фандориных, во всяком случае, работа над ней оказалась бы полезней E-net-ных насмешек над выхваченными из романов анахронизмами.

У данного путеводителя цель несколько иная. Поскольку действие многих романов происходит в Москве и тексты представляют собой своеобразную реконструкцию, призванную дать читателю прочувствовать «аромат эпохи» (эпох), достаточно интересным может оказаться осмотр описанных в книгах мест. Особенность Москвы, придающая ей уникальное своеобразие, – то, что приметы ушедших эпох и современности перемешаны в ней. В отличие от большинства столиц Европы, здесь нет деления на «старые» и «новые» кварталы. Дворянская усадьба, доходный дом XIX в., панельная коробка и элегантный современный небоскреб могут стоять на московской улице буквально бок о бок. Особенно резкие изменения претерпел облик города в течение XX в. Именно поэтому так подкупает предоставленная Акуниным возможность вообразить прежний облик знакомых улиц. Желая собственными глазами увидеть те места, где происходили запомнившиеся эпизоды, читатель опирается на те архитектурные и топографические реалии ушедшей Москвы, которые сохранились до наших дней.

Конечно, было бы соблазнительно (меня поймут акунинские фанаты) проложить по карте города отдельные маршруты, описанные в романах, – повторить пути той или иной погони, романтической прогулки, автомобильной поездки героев. Но в таком случае возникла бы неизбежная топографическая путаница: по одному и тому же месту пришлось бы проходить по многу раз. Поэтому по старой доброй экскурсоводческой традиции я предлагаю читателю, двигаясь по наиболее удобному маршруту, посетить те упомянутые в книгах Бориса Акунина объекты московской топографии, которые сохранились до наших дней. Разумеется, речь пойдет не только о произошедших на них событиях романов, но и о реальной истории этих мест. Перед вами полноценный путеводитель, который поможет освежить в памяти сведения по истории Москвы, а возможно, на что я искренне надеюсь, и узнать что-то новое.

Глава 1
По историческому центру Москвы

Прежде чем начать наше путешествие по акунинским местам, было бы целесообразно кратко обрисовать ту Москву, с которой нам предстоит познакомиться.

Сегодняшняя столица – та, которую мы знаем, – значительно разрослась по сравнению с описанной Акуниным исторической эпохой. Сейчас мегаполис занимает всю территорию Московского уезда начала XX в. Следовательно, наши маршруты будут пролегать в основном по центру города.

Прежде чем отправиться в этот путь, позволю себе напомнить некоторые факты из истории города. Это не будет впоследствии отвлекать нас на длинные пояснения.

Традиционно принято вести отсчет истории Москвы с 1147 г. (с первого упоминания в Ипатьевской летописи). На самом деле люди поселились в здешних краях гораздо раньше – их укрепленные городища располагались на берегах реки Москвы и впадавших в нее ручьев. Самые древние археологические находки на территории Москвы относятся ко 2-му тысячелетию до н. э., а самый знаменитый предшественник Юрия Долгорукого – боярин Кучка, чей укрепленный форт стоял в районе нынешней Сретенки (еще в начале XX в. близлежащая местность называлась Кучковым полем). Однако эти разрозненные поселения не были настоящим городом. Подлинная история Москвы началась, когда в XII в. на Боровицком холме, у места впадения в реку Москву Неглинки, была возведена деревянная крепость. С тех пор эта крепость – Кремль – неоднократно перестраивалась, и с каждым разом территория Кремля увеличивалась.

Сначала кремлевские стены и башни обновил сам Юрий Долгорукий. В 1339–1340 гг. выстроил мощные деревянные стены князь Иван Калита, в 1367–1368 гг. их сменил белокаменный Кремль Дмитрия Донского, а во второй половине XV в. (при Иване III), когда Москва была уже столицей Руси, Кремль перестроили при участии итальянских архитекторов.

Естественно, возле крепости возник посад – место обитания ремесленников и торговцев. Вначале он был невелик, и при появлении врага посадские жители прятались в Кремле. Но постепенно посадов стало несколько, они разрослись, прибавились слободы. Сначала торгово-ремесленный посад защищал насыпной вал, но в 1534 г. Елена Глинская, мать маленького Ивана IV (будущего Грозного), повелела обнести посад рвом и стеной. После этого посад стали именовать «городом» – огороженным местом. Так к кольцу кремлевских стен прибавилась линия укреплений Китай-города.

Его название до сих пор вызывает споры. Одна из версий – та, первая стена была из соображений экономии построена не из камня или дерева, а из наполненных землей плетеных контейнеров. Такая «корзинка» называлась «кита». Другая популярная теория – название происходит от монгольского слова «Китай», то есть «расположенный посередине». Существуют и другие версии, но они бытуют скорее на правах фольклора, особенно – повествующая о том, что возле кремлевской стены якобы жили китайцы.

Во время наших экскурсий не раз встретится понятие «Китайгородская стена», но речь пойдет, разумеется, не о корзинах с землей. В 1535 г. Елена Глинская возвела ту самую стену, остатки которой сохранились до наших дней. Если другие линии укреплений были впоследствии снесены, то Китайгородская стена была окончательно разобрана только в 1934 г. (сохранились только два ее фрагмента). Стена начиналась от Угловой арсенальной башни Кремля, шла вдоль Охотного ряда к Воскресенской (Революции) площади, Театральной площади, Лубянской, Новой и Старой площадям, далее по Китайскому проезду (где сохранился один из ее фрагментов) и затем по Москворецкой набережной, снова смыкаясь с кремлевской стеной у Беклемишевской башни.

Чтобы завершить портрет Москвы того времени, приведем свидетельство современника – архидиакона Павла Алеппского, прибывшего в Россию в свите антиохийского патриарха в царствование Алексея Михайловича (XVII в.): «На реке Москве несколько мостов, большая часть которых утверждена на деревянных сваях. Мост близ Кремля, насупротив ворот второй городской стены [имеется в виду Китай-город] возбуждает большое удивление: он ровный, сделан из больших деревянных брусьев, пригнанных один к одному и связанных толстыми веревками из липовой коры, концы коих прикреплены к башням и к противоположному берегу реки. Когда вода прибывает, мост поднимается, потому что он держится не на столбах, а состоит из досок, лежащих на воде; а когда вода убывает, спускается и мост. Когда подъезжает судно с припасами… к мостам, утвержденным [на сваях], то поднимают его мачту и проводят судно под одним из пролетов; когда же подходят к упомянутому мосту, то одну из связанных частей его освобождают от веревок и отводят ее с пути судна, а когда оно пройдет к стороне Кремля, снова приводят эту часть [моста] на ее место».

Москва все продолжала расти. В конце XVI в. (1586–1593) царь Федор Иоаннович повелел своему зодчему Федору Коню обнести стеной так называемый Белый город – окружавшую Москву цепь слобод. Эти земли (Занеглименье, Кулишки, Кучково поле и ряд других) назывались «белыми», так как жившие там не считались горожанами и не платили налоги в городскую казну (в отличие от «черного люда» – жителей посада, и «гостей» – купцов). Тем не менее в защите они нуждались, и прежний земляной вал, усиленный рвом (возведенный в царствование Василия I), сменила мощная каменная стена. «Третья стена города, известная под именем Белой стены, ибо она выстроена из больших белых камней… Она… изумительной постройки, ибо от земли до половины (высоты) она сделана откосом, а с половины до верху имеет выступ, и (потому) на нее не действуют пушки. Ее бойницы, в коих находится множество пушек, наклонены книзу, по остроумной выдумке строителей… В Белой стене более пятнадцати ворот… Каждые ворота не прямые… а устроены с изгибами и поворотами, затворяются в этом длинном проходе четырьмя дверями и непременно имеют решетчатую железную дверь, которую спускают сверху башни и поднимают посредством ворота… ее нельзя сломать, а поднять можно только сверху», – писал в своих воспоминаниях Павел Алеппский.

В 1591–1592 гг. Москву окружил еще ряд укреплений – так называемый Скородом, он же Земляной город. И самая последняя линия – Камер-Коллежский вал, со рвом и заставами, был выстроен на месте «компанейского вала» – таможенной границы Москвы, в 1742 г. силами Камер-Коллегии (таможенной службы) и охватывал местности, не попавшие в черту Земляного города – Пресню, Сущево, Преображенское, Семеновское, Лефортово, Симоново, Даниловку, Девичье поле и Дорогомилово.

С тех пор и до начала XX в. Москва не переступала этих границ. Лишь построенная в 1903–1908 гг. Московская Окружная железная дорога (теперь Малое кольцо МЖД), ставшая официальной границей города, очертила несколько большую площадь.

Все равно по меркам своего времени Москва всегда была крупным городом. Удачно выбранное местоположение быстро сделало ее промышленным, торговым и культурным центром. Естественно, что в Москве шло почти непрерывное строительство.

Пожалуй, самым древним памятником столичной истории остаются московские улицы. Их радиальная система – память о некогда расходившихся от ворот в городских стенах дорогах. Многочисленные переулки хранят в своих названиях память о процветавших в слободах ремеслах, о стоявших здесь храмах, живших примечательных личностях.

Мешанина архитектурных стилей на московских улицах тоже может считаться одной из достопримечательностей города – в полном смысле слова музей под открытым небом! Тем не менее в истории застройки Москвы можно выделить несколько последовательных этапов, знакомство с которыми поможет лучше понять некоторые нюансы акунинских текстов.

Допетровская Москва была преимущественно деревянной, лишь самые богатые и знатные возводили каменные палаты. Средний москвич жил в обычной избе, с обязательными огородом и садом. Во дворе громоздились сараи и хлев. Прямо на территории города, разделяя слободы, располагались выгоны для скота и сенокосы. Общественные учреждения (приказы) сосредоточивались в Кремле или рядом с ним. Лавки в основном размещались на территории Китая и Белого города.

В первые годы XVIII в. Петр I издал ряд указов: предписывалось замостить улицы в пределах Белого города булыжником, застроить каменными зданиями Кремль, Китай-город и Белый город. Новые здания застройщики обязаны были размещать вдоль улицы, как можно ближе друг к другу и ровнее. Облик Москвы стал быстро меняться. В 1730 г. на улицах появились фонари, в 1781 г. был проведен мытищинский водопровод. Новые здания, особенно дворянские городские усадьбы и особняки, строились по современным для своего времени образцам. Появился первый из московских бульваров – Тверской.

Особенно разительные изменения произошли в облике Москвы после пожара 1812 г.

Для восстановления города была создана специальная «Комиссия для строения Москвы» под руководством знаменитого архитектора О. И. Бове. Новые здания приобрели архитектурное единство, так как при застройке надлежало руководствоваться специально разработанным каталогом фасадов и отдельных архитектурных деталей.

На месте полуразрушенных стен Белого города возникло кольцо бульваров. Срыли остатки вала Земляного города, и домохозяевам, строящимся на новых улицах, было велено в обязательном порядке разводить перед домами сады. Так появилось Садовое кольцо. Там, где оно проходило по аристократическим районам города, вместо улиц были также устроены бульвары (Зубовский, Новинский, Смоленский).

Вторая половина XIX в. ознаменовалась освобождением крестьян в 1860-е гг., обеднением дворянства, быстрым обогащением купцов, ростом промышленности, для развития которой высвободилось множество рабочих рук. Город опоясало кольцо заводов и фабрик.

Улицы Москвы украсились купеческими особняками, владельцы которых стремились оформить свои жилища как можно «чуднее». Старинные барские особняки зачастую отдавались внаем – прежним хозяевам было не по карману их содержать. Появились первые доходные дома – в них снимала квартиры обеспеченная интеллигенция. Небогатые люди селились в меблированных комнатах. Возникли и рабочие кварталы – фабричные казармы (общежития), дешевые доходные дома. Порой все это превращалось в настоящую клоаку. Были организованы ночлежки, самыми худшими из которых стали трущобы – Хитровский рынок, Грачевка. Кстати, до конца XIX в. в Москве не в ходу была нумерация домов – строения указывали по имени владельца.

И снова обратим внимание на типично московскую особенность: в отличие от, например, упоминающегося у Акунина Лондона, богатые и бедные кварталы в Москве были перемешаны. Так, буквально за углом от Хитровки проходила Солянка – одна из улиц «Московского Сити».

Рост промышленности потребовал развития транспорта. В 1851 г. была проведена первая железнодорожная линия – Николаевская (Петербург – Москва). К 1901 г. их было 10, соединенных окружной дорогой. Москва стала крупным железнодорожным узлом. Появился и внутригородской транспорт. В 1872 г. пошли первые конки – пуск первой линии от Страстной (Пушкинской) площади до Брестского (Белорусского) вокзала был приурочен к открытию Политехнической выставки. Вагончик конки с дополнительными открытыми местами на крыше тянула по рельсам пара лошадей. На крутых подъемах к ним припрягали дополнительную пару. Вскоре конка стала привычным городским транспортом. «Смотри, это конка, она по маршруту ходит, – объясняет Фандорин Масе. – И дама наверху на империале! А прежде дам наверх не пускали – неприлично» («Смерть Ахиллеса»). Конечно же, при чтении этих строк в памяти сразу всплывает забавный эпизод из Гиляровского: «Вагоны были двухэтажные, нижний и верхний на крыше первого. Он назывался «империал», а пассажиры его – «трехкопеечными империалистами». Внизу пассажиры платили пятак за станцию. На империал вела узкая винтовая лестница. Женщин туда не пускали. Возбуждался в думской комиссии вопрос о допущении женщин на империал. Один из либералов даже доказывал, что это лишение прав женщины. Решать постановили голосованием. Один из членов комиссии, отстаивавший запрещения, украинец, в то время когда было предложено голосовать, сказал:

– Та они же без штанцив!

И вопрос при общем хохоте не баллотировался» («Москва и москвичи»).

С 1899 г. конку постепенно начал заменять трамвай. Но самым популярным способом передвижения конечно же оставались извозчики – дешевые «ваньки» и роскошные «лихачи». «Всех московских извозчиков можно разделить на два разряда: на ванек, приезжающих из деревень зимою, и постоянных извозчиков, которые занимаются этим промыслом круглый год, – рассказывает Загоскин. – Ваньки почти все походят друг на друга: у каждого лубочные пошевеньки, плохая упряжь и безобразная, но не знающая устали крестьянская лошаденка. О постоянных извозчиках нельзя этого сказать; они вовсе не одинакового достоинства… Извозчики-аристократы, известные под названием лихих, составляют совершенно отдельную касту… По их мнению, тот, кто не может выехать на рысаке, иноходце или, по крайней мере, на красивой заводской лошади, – не извозчик, а ванька, хотя бы выезжал летом на рессорных дрожках, а зимой в городских санках, обитых бронзой и выкрашенных под орех» (орфография Загоскина). Именно на лихача садится преобразившийся в элегантного господина «штабс-капитан Рыбников»: «…в магазин Рыбников приехал на обычном «ваньке», а укатил на лаковой пролетке, из тех, что берут полтинник за одну только посадку» («Алмазная колесница»).

Постоянные городские извозчики носили форму – шапку особого фасона и «кафтан… с неимоверно набитым пенькой и «простланным» пушными продольными бороздами задом», – читаем у Е. Иванова («Меткое московское слово»). Этот «зад» был наследием «доброй» традиции, бытовавшей при крепостном праве: знатный седок, выражая неудовольствие, пинал возницу сапогом.

Городская управа присваивала извозчикам номера; подобно сегодняшним таксистам, они поджидали седоков на стоянках – «биржах», где заодно и подкармливали лошадей. Эти колоритные обитатели старой Москвы достаточно часто встречаются в романах Акунина.

Я намеренно не упоминаю другие аспекты жизни старой Москвы – магазины, рестораны и гостиницы, музеи, театры… С некоторыми из них мы своевременно встретимся в соответствующих главах путеводителя. Скажу лишь вкратце о еще одной немаловажной составляющей московского быта – о храмах.

С давних времен известна поговорка о том, что Москва – это «сорок сороков» церквей. Ее смысл многократно истолковывался в десятках книг и статей, но все равно иной раз слышишь: «Это значит – 1600». Нехитрая арифметика неоправданна: «сорок» – это церковная административная единица. В XVII–XVIII вв. город был разделен на шесть «сороков», и к началу XX в. в Москве насчитывалось 262 приходские (то есть общедоступные) церкви, примерно по 40–45 на «сорок». На самом деле храмов в городе было гораздо больше, – в это число не входили домовые церкви и монастырские храмы. Помимо православных в Москве конца XIX – начала XX в. были культовые сооружения, построенные католиками, лютеранами, мусульманами. Имелась и синагога, в которой завязывается одна из интриг акунинского «Любовника Смерти».

XX век в буквальном смысле слова перекроил облик столицы. Утверждение в 1935 г. пресловутого Генерального плана реконструкции Москвы в среде культурной интеллигенции принято считать неким чудовищным актом, результатом которого было уничтожение едва ли не полгорода. Действительно, новая власть ломала и строила, не слишком заботясь о сохранении культурного наследия предков. Реконструкторов мало волновали уникальные по красоте или исторической значимости здания. Для них было гораздо важнее приспособить город к требованиям нового времени – выровнять, расширить и залить асфальтом улицы (даже на Тверской были ухабы, препятствовавшие движению автотранспорта), обеспечить строителей «светлого будущего» жильем (индивидуальная застройка уже не годилась), провести метро, но главное – сделать город помпезным, наглядно демонстрирующим приметы грядущего «прекрасного нового мира». Особенно не повезло храмам: те из них, которые не были уничтожены, по большей части переоборудовали под складские или производственные помещения, а то и пролетарские клубы. Естественно, такой подход оскорблял и возмущал даже неверующих людей.

Однако было бы неправомерно забывать и о том, что в результате реконструкции были уничтожены трущобы, перестроены целые улицы ветхих деревянных домишек, не имевших никакой архитектурной ценности; расширенные для проезда современного транспорта узкие и кривые улицы превратились в современные магистрали. Так что однозначного суждения о пользе или вреде этого плана, пожалуй, вынести нельзя. Приятно читать рассказы старожилов о трактирах в Охотном ряду, но, окажись мы сегодня на этой самой уничтоженной во время реконструкции площади, усыпанной конским навозом, отходами из мясных и рыбных лавок, да вдобавок щедро ароматизированной тем, что порой вытекало из примитивных общественных «будочек» на Красной площади (!) – и вряд ли нам с вами было бы достаточно комфортно.

Кардинальные изменения происходили в Москве и позже – достаточно вспомнить проглотившую в 1963 г. поэтичные арбатские переулки «вставную челюсть» – проспект им. Калинина (Новый Арбат) или Новокировский проспект (в 1980-е гг. проспект академика Сахарова). И снова двоякое отношение к переменам. Невосполнимые потери? Безусловно. Но спросите мнение автомобилиста – нужны ли ему скоростные трассы… Сегодняшние архитекторы понимают: необходимо находить компромисс между утилитарностью и неизмеримо более важными в историческом масштабе культурными ценностями. Уже разрабатывается проект преображения Нового Арбата в пешеходную зону, на территории которой будут восстановлены многие уничтоженные здания.