Текст книги "Единственное число любви"

Автор книги: Мария Барыкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

– Есть, доктор! Прикажете достать?

– Между прочим, меня зовут Анна. – Представляться больным принято по имени-отчеству, но что-то заставило меня сделать исключение.

– Очень приятно. Кирилл.

– Рада познакомиться. – Удержаться от ухмылки мне все-таки не удалось. – Так где же ваши носки?

Он сел на кровати, надел халат и, тщательно запахнувшись, вышел в прихожую, откуда вернулся с носками и черной парой шерстяного белья.

– Носки и это, – я показала на предмет, в обиходе называемый подштанниками, – надевайте прямо сейчас. – Он послушно оделся. – А теперь ложитесь на живот.

Через несколько минут стонов и охов больной, уже одетый и с завязанным горлом, принял лекарство – я всегда ношу с собой целую аптеку – и вновь попытался реабилитироваться:

– В шкафу на кухне есть отличный коньяк, и вы, я надеюсь, не откажетесь попробовать его. За мое здоровье, – неуклюже добавил он.

Я подумала, что небольшая доза коньяку ему не повредит, но сама сдаваться не собиралась.

– Вы можете немного выпить, а я буду бороться за ваше здоровье другими способами, – сказала я, поднимаясь. – Кроме того, меня еще ждут больные. – Это было неправдой. Карточка Кирилла лежала в моей сумке последней.

– В такое время? – удивился он. Себя он моим больным, похоже, уже не считал.

– Но вас же не удивляет, что в такое время я нахожусь у вас.

Я принесла ему рюмку коньяку, села за письменный стол и включила настольную лампу, отчего он поморщился. Отодвинув какие-то напечатанные на компьютере бумаги, положила перед собой карточку. Его фамилия была Тавровский, в имени «Кирилл» не хватало второго «л», в графе «место работы» стояло «киностудия», а год рождения совпадал с моим. Быстро записав результаты осмотра, я достала пачку бюллетеней, но Кирилл, все это время наблюдавший за мной, сообщил, что бюллетень ему не нужен.

– Понятно, – сказала я. – Но для того, чтобы мои усилия не пропали впустую, обещайте, что будете вести себя разумно.

– Хорошо. Если ничего не случится, – туманно пообещал он.

– А что может случиться?

– Этого никто не знает.

– Ну что ж, – сказала я, погасив лампу, – послезавтра навещу вас примерно в это же время. Но если почувствуете себя хуже, звоните.

– Вам? – Он попытался изобразить оживление.

– В поликлинику…

– А как ваш муж относится к поздним возвращениям? – спросил Кирилл, уже подавая мне в прихожей пальто. – Или он тоже врач?

– Мой муж действительно был врачом.

– Был? – переспросил он испуганно.

– Да, но теперь он… занимается другими вещами. И мы уже давно не вместе. – На самом деле я давно не интересовалась, чем занимается Игорь.

– Извините, – сказал Кирилл и виновато попрощался.

Назавтра я узнала, что число больных с симптомами гриппа удвоилось, но до пика эпидемии, по-видимому, еще далеко. Главврач, сам проводивший утреннюю планерку, сообщил статистику осложнений, подтвердившую мои наблюдения, а в заключение, пожелав всем присутствующим сохранить работоспособность, попросил лояльно относиться к практикантам и при этом посмотрел в мою сторону. В ответ я улыбнулась ему насколько могла очаровательно.

Взамен рыженькой мне прислали бесцветную крыску в очках. Едва взглянув на нее, я поняла: эта уж точно не ворвется в мой кабинет в истерике. Ее вопросы были разумными, ответы она выслушивала внимательно, записывая что-то на листочек в клеточку, а на мои безобидные шутки, которые обычно облегчают контакт, ни разу не улыбнулась. Когда я отправила ее в регистратуру, моя медсестра, присутствовавшая при разговоре, только вздохнула.

Готовясь к приему, мы пили с ней крепкий кофе и обсуждали предстоящие дела. Я просмотрела перечень повторных квартирных вызовов. Из больных, у которых я побывала вчера, в поликлинику уже позвонили двое: к пожилому сердечнику ночью выезжала неотложка, а полная тридцатилетняя дама, чей цвет лица мне сразу не понравился, вдруг почувствовала какие-то непонятные боли. Обоих я решила навестить в обед, между утренним и вечерним приемами, а на новые вызовы отправить крыску.

День выдался тяжелым, последнего больного я приняла в полдесятого вечера и домой вернулась совершенно без сил. В квартире было холодно. Включив чайник на кухне и обогреватель в комнате, я сбросила с себя одежду, надела пижаму, забралась на диване под плед и, видимо, сразу же задремала.

Я проснулась, когда на часах было полвторого. Полусонная, достала постельное белье и потащилась в ванную, чтобы принять душ, а встав под теплую струю, вдруг отчетливо вспомнила, что только что видела во сне Кирилла. И теперь какие-то детали сна дразнили меня, ускользая прежде, чем мне удавалось их осознать. Но на душе было почему-то радостно. Удивительно: проснувшись утром по звонку будильника, я поняла, что это радостное ощущение все еще живет во мне. Сделав несколько упражнений, на что меня хватало далеко не всегда, я завтракала и думала о Кирилле, которого должна была сегодня увидеть.

…Волнуясь, я позвонила в уже знакомую обшитую деревом дверь. Улыбка открывшего мне хозяина была радостно-смущенной, и я сразу почувствовала себя… как-то очень уютно. Наверное, слишком уютно. Стараясь, чтобы это не отразилось на моем лице, я пошла мыть руки, успев по дороге задать Кириллу несколько вопросов о самочувствии.

Я видела, что ему лучше. Кашель стал мягче, явного жара не было, но капельки пота на лбу сказали мне, что до выздоровления еще далеко. Странно, если бы было иначе.

На этот раз мой больной встретил меня не в халате, а в сером спортивном костюме. Постельное белье с кровати было убрано, здесь лежали плед, какие-то книги и несколько номеров журнала «Искусство кино».

Я попросила его раздеться, выслушала сердце, простучала легкие.

– Вы научились пользоваться термометром, который я вам оставила в прошлый раз?

– О, да я просто не выпускал ваш подарок из рук!.. – Это прозвучало, на мой вкус, пошловато.

– И что же? – спросила я довольно сухо.

– Тридцать шесть и восемь, – доложил он.

– Радоваться рано. Недолеченный бронхит может привести к тяжелым осложнениям, так что еще пару дней вам придется полежать…

– А потом? – перебил он.

– Потом мы подождем, пока пройдет кашель, сделаем анализ крови, и, если он будет в порядке и не возникнет новых проблем, я выпишу вас на работу.

– Меня не надо никуда выписывать, – несколько раздраженно произнес Кирилл. – Вы меня лучше побыстрее вылечите.

– Именно этим я и занимаюсь. – Его тон обидел меня. – Но вас, похоже, что-то не устраивает?

– Извините, Анна, – мягко сказал он. – Не устраивает только одно: я болею, и из-за этого стоит работа. Причем не только моя… – Он тяжело вздохнул и неожиданно спросил: – Будем пить чай? Или вас опять ждут больные?

– Уже не ждут, – честно ответила я.

После моего странного сна лицо Кирилла несколько раз в течение дня вставало у меня перед глазами. Тогда я искала слова, чтобы описать его, а сейчас как бы проверяла свои представления. Умные глаза, высокий лоб с несколькими горизонтальными морщинами, прямой нос… Пожалуй, единственный недостаток этого крупно вылепленного мужского лица – подбородок, которому тоже следовало быть крупнее… А он маленький, как у женщины. Говорят, это означает безволие. У моего бывшего мужа подбородок был тяжелый, что называется, квадратный… Вспомнив Игоря, я очнулась: Кирилл внимательно смотрел на меня, и мне стало неловко.

– Давайте перед чаем я сделаю вам массаж, – предложила я, чтобы справиться со смущением.

– Опять эти муки?! – застонал Кирилл, но послушно отправился на кухню и вернулся со знакомой банкой меда. Прежде чем лечь, он убрал с кровати книги, и я успела разглядеть обложку томика Батюшкова. То, что он читал моего любимого Батюшкова, тронуло меня.

…Странно, несколько минут назад, слушая сердце, я спокойно касалась его гладкой влажноватой кожи. А сейчас словно впервые увидела эти сильные мышцы спины, и мне захотелось погладить их, почувствовать их упругость… Интересно, как бы повел себя при этом мой пациент?.. Но все-таки здесь, в его квартире, я была в первую очередь врачом и лишь потом – женщиной.

После массажа мы сели пить чай в желто-голубой кухне-гостиной. На столе появились хорошие конфеты, бутылка армянского коньяка – и на этот раз я не стала отказываться. Ощущение уюта буквально обволакивало меня, и к нему прибавилось приятное волнение: вот я сижу с мужчиной, которому, возможно, нравлюсь, к телу которого я только что прикасалась… Я призналась себе, что мне не хочется уходить отсюда и в промозглой тьме возвращаться в свою холодную квартиру.

– У вас такая необычная кухня, – сказала я, чтобы что-нибудь сказать.

– В прошлом году я уезжал на съемки и попросил приятеля – он занимается дизайном – поработать здесь. Я и представить не мог, во что он превратит мою кухню! Вошел и просто обомлел.

– Вам не понравилось?

– Это не то слово.

– А по-моему, такие яркие цвета среди петербургской зимы – совсем неплохо.

– Приятель говорил то же самое. Но я, пожив неделю, уже готов был плюнуть на потраченные деньги и разнести это великолепие, – он кивнул на голубые шкафы и холодильник, – какой-нибудь кувалдой, а стены заклеить хоть газетами. Все это напоминает детскую, но я-то не ребенок.

Я засмеялась и невольно вспомнила, что, когда мы отделывали и обставляли нашу квартиру, поначалу Игорь, несмотря на занятость, вникал во все детали… Это потом ему стало все равно. А когда я переезжала в свою нынешнюю хрущевку, мне уже было не до дизайна. Да и какой дизайн в шестиметровой кухне?

– И теперь вы опять собираетесь все переделывать? – спросила я, прикидывая, в какую сумму мог обойтись такой ремонт.

– Собираюсь, но не сейчас. Сначала надо закончить фильм. – Сказав это, он почему-то помрачнел.

– А я слышала, что в Петербурге теперь не снимают фильмов…

– Это почти правда. – Продолжать разговор на эту тему ему явно не хотелось, и он, не спрашивая согласия, снова налил в мой бокал коньяку.

Мне очень хотелось курить, но что бы вы подумали о враче, который курит в присутствии больного бронхитом, к тому же, судя по состоянию легких, некурящего? Приходилось терпеть. Однако мой взгляд, видимо непроизвольно, уткнулся в тяжелую пепельницу на подоконнике, и Кирилл это заметил.

– Вы курите? – спросил он. – У меня где-то есть сигареты… – Он встал, открыл один ящик, потом другой и нашел начатую пачку «Винстона».

Я малодушно закурила. И тут же была наказана.

Из прихожей донесся звук поворачиваемого в замке ключа, а через несколько очень неприятных для меня мгновений раздался жизнерадостный женский возглас:

– Кир, ты что, уже совсем сдох?

Я почувствовала, как мои щеки становятся красными.

– Еще не совсем, – громко ответил Кирилл, поднимаясь со стула. – Это моя ассистентка. – Последнее было сказано мне.

Он вышел в прихожую.

Ассистентка? И сама открывает дверь в его квартиру? Господи, зачем я согласилась пить с ним этот коньяк? Нашла себе одинокого мужчину! Он же киношник. Киношник!

Пышногрудая «ассистентка», лет двадцати пяти от роду, первой вошла в кухню и уселась на стул, на котором только что сидел Кирилл.

– Познакомьтесь, Анна, – словно не замечая моей растерянности, спокойно сказал мой больной. – Это Катя.

Ответить я не успела.

– Кир, ты свинья, – объявила Катя, впрочем, совершенно беззлобно. – Я уродуюсь за каждый твой кадр, а ты в это время пьешь коньяк с дамами.

– Анна – врач… – начал Кирилл, но девушка перебила его:

– Да ты посмотри на часы! – воскликнула она, не обращая на меня никакого внимания. – В это время работают только такие идиотки, как я!

Я молча поднялась со стула, вышла в прихожую и, стараясь не суетиться, сняла с вешалки пальто. Выскочивший за мной Кирилл попытался помочь.

– Спасибо, не нужно, – сказала я. – В понедельник, если не будет температуры, сдайте, пожалуйста, кровь…

– Пусть заодно сдаст и остальное, – язвительно предложила из кухни «ассистентка», но теперь пришло мое время не обращать на нее внимания.

– Лаборатория работает с восьми до десяти утра. А во вторник я жду вас в тридцать пятом кабинете с девяти до двенадцати. Вы запомните? – Мне даже удалось улыбнуться.

– Анна, извините, ради бога, что так получилось, но…

– Вам не за что извиняться. Так вы запомнили?

– Я все запомнил, но, пожалуйста, не огорчайтесь. Поймите, это кино…

– Я понимаю. – Только его объяснений мне и не хватало! – Поправляйтесь.

Он вышел за мной на лестничную площадку, но лифт, к счастью, подошел сразу.

С неба валил мокрый снег. «Это кино, – повторяла я про себя. – Это кино… Но это кино не для меня».

Следующим утром появилось солнце, которое не показывалось уже, по-моему, больше месяца. Была суббота, день моего дежурства, и, спеша на работу, я подставляла лицо слабым лучам, стараясь уловить в них хотя бы обещание будущего тепла. Но сейчас, в конце февраля, не было и его.

Вестибюль поликлиники встретил меня пустотой; даже аптечный киоск, возле которого обычно толпятся пенсионеры, не работал. Зайдя в регистратуру, я бегло просмотрела срочные вызовы и уже собиралась подниматься к себе, но наша регистраторша, работающая в поликлинике со дня открытия, остановила меня:

– Анна Алексеевна, там один повторный вызов – больной, мужчина, говорит, что вы к нему вчера приходили, а когда ушли, ему стало плохо с сердцем. Я предложила неотложку, так он отказывается и требует ваш телефон. Я, конечно, не дала…

– Как фамилия больного? Веденеев? – Я вспомнила полного разговорчивого мужчину, недавно перенесшего инфаркт. У него был грипп, но в сердце я ничего особо тревожного не услышала, да он и не жаловался.

– Нет, Тавровский. Карточка, наверное, у вас.

– Тавровский?.. – Кажется, я не сумела скрыть растерянности, и регистраторша посмотрела на меня удивленно. – Я позвоню ему.

Я поднималась по лестнице, и мое собственное сердце бешено колотилось. Вчера, вернувшись домой, я мучительно пыталась выкинуть из головы Кирилла. Что произошло после моего ухода? Не обращая внимания на слабость, неизбежную после такой температуры, он отправился со своей «ассистенткой» в постель, и сердце не выдержало нагрузки? Но для этого надо было постараться… И почему он сразу не вызвал неотложку? Хотя… Человеку, привыкшему быть здоровым, на это, наверное, непросто решиться. Да еще в присутствии такой сексапильной красотки.

В своем кабинете я переоделась и, найдя на столе сестры карточку Кирилла, села перед компьютером, подвинула к себе аппарат и, готовясь к тому, что трубку возьмет «ассистентка», набрала номер. Долго никто не отвечал, после шестого гудка я мысленно спросила: «Кир, ты что, сдох?» – и тут же услышала его «алло», прозвучавшее вполне бодро.

– Здравствуйте, Кирилл, это Анна, врач, вы просили позвонить вам.

– Да, я очень хотел вас услышать.

Раздумывать над интонацией, с которой это было сказано, я не стала.

– Что случилось?

– Я ужасно огорчен вчерашним…

– За вчерашнее вы уже извинились вчера, – перебила я. – Да и не за что было. Рассказывайте, что с сердцем.

Он немного помолчал.

– Это трудно объяснить по телефону. Я очень прошу вас сегодня зайти ко мне.

После этих слов некоторые подозрения посетили меня, но высказать их я не решилась.

– Нет, Кирилл, так не пойдет. Вы больны, я вас лечу. Так что рассказывайте.

Он помолчал еще и спросил:

– Вы зайдете?

Все стало более или менее ясно. Не зная, что ответить, я молчала.

– То, что вы вчера подумали, неправда, – сказал он. – Если это так важно. – И после еще одной паузы добавил: – Я буду ждать вас.

В трубке раздались гудки.

Вынув сигарету из лежавшей рядом с монитором пачки, я закурила. «То, что вы подумали, неправда». Зачем он сказал это? Да, вчера я шла к нему, переполненная некими смутными ожиданиями, но ведь он не мог знать об этом… Однако счел нужным сообщить мне, что эта девушка, открывшая дверь его квартиры своим ключом, ему не любовница.

Конечно, мои поздние приходы, коньяк, ощущение уюта – все это имело значение для меня, несколько лет не знавшей мужского тепла, если не считать двух недолгих и неудачных связей. Но для него?..

Боясь разочарования, я все-таки уже знала, что пойду.

Дежурному по поликлинике, особенно во время эпидемии, достается много бумажной работы: приходится подписывать кучу документов, составлять сводки, заполнять всевозможные «формы». Обычно я делаю это почти автоматически, но сегодня подолгу сидела над каждой бумагой – мысли о том, что, наверное, можно было назвать свиданием, не давали мне сосредоточиться. Ровно в двенадцать я, совершенно измучившись, прекратила сопротивление и встала из-за стола. Я поняла, что хочу увидеть Кирилла не в романтическом флере вечера, а при свете дня. Возможно, это неправильно, но мне хотелось… ясности.

Солнце уже спряталось, с неба сыпалась какая-то мерзость, а возле дома Кирилла я поскользнулась и чуть не упала.

…Теперь я знаю: он не был уверен в том, что я вообще приду, и уж точно не ждал меня днем.

Он встретил меня в своем зеленом халате, его волосы были встрепаны. Мы оба почувствовали себя неловко.

– Извините, я сейчас оденусь.

– Не спешите. Я вас осмотрю.

– Это совершенно излишне. Я нормально себя чувствую.

– А как же сердце? – Я попыталась улыбнуться.

– Это был единственный способ заставить вас позвонить, – честно признался он.

– Плохой способ. Есть такая примета…

– Я знаю. – Он не дал мне договорить. – Однажды в детстве я, чтобы не идти в школу, соврал, что у меня болит живот. А через неделю мне вырезали аппендицит.

– Аппендикс, – автоматически поправила я. – Вот видите.

– Но теперь ничего подобного не случится.

– Почему?

– С некоторых пор я перестал верить в приметы.

– Это ваше дело, – сказала я. – Но я все-таки послушаю сердце. Идите раздевайтесь.

Мы всё еще были в прихожей. Поколебавшись, он неохотно подчинился.

Я вымыла руки и вошла в комнату. Он стоял возле письменного стола, сложив руки на груди и приподняв левое плечо.

– Снимайте халат. – Я положила сумку на стол и, отвернувшись от Кирилла, достала стетоскоп.

– Сейчас вы не правы, Анна, – раздалось за моей спиной. – Я ждал вас не для этого.

Я повернулась. Теперь он стоял ссутулившись, глядя на меня в упор. Узкая полоска белых трусов ярко выделялась на смуглой коже. Он медленно протянул руку, вынул из моей ладони стетоскоп и потянул ее вниз, туда, куда я старалась не смотреть. Когда моя рука легла на его напрягшееся естество, я попыталась отвести ее, но Кирилл, по-прежнему глядя мне в глаза, не позволил сделать этого, еще сильнее прижав ее к белой ткани.

Я не знаю, сколько времени мы стояли так в тусклом свете февральского дня, пока я привыкала к пульсировавшей под моей ладонью плоти. Кирилл не делал ни единого движения, и лишь когда образы моего неотчетливого счастливого сна вернулись ко мне, он, словно почувствовав это, поднял мою горячую ладонь к своим губам. Но живые токи, переполнившие ладонь, уже неслись по всему моему телу, и я, желая, чтобы Кирилл, ощутил их движение, стала другой рукой расстегивать на груди блузку. Мелкие пуговицы не слушались, и тогда просто рванула ткань… Когда Кирилл увидел мою обнажившуюся грудь, его скулы резко побелели.

Кровать в комнате была не застелена, но через минуту я, в одной блузке с отлетевшими пуговицами, оказалась не в кровати, а в большом кресле у стены…

Кирилл стоял возле кресла на коленях, и его губы ласкали меня так, что зрение мутилось. А потом серый свет февраля полыхнул в мозгу пронзительными зелеными вспышками, но мое сознание все еще оставалось ясным, и я отчаянно заставляла себя поверить, что происходящее – явь, и сквозь ослепительный свет пыталась разглядеть того, кто это со мной сделал. В момент последней вспышки я застонала, и горячая ладонь легла на мои губы, словно вобрав в себя стон.

Зрение постепенно возвращалось ко мне, и я увидела над собой лицо Кирилла. Он улыбался. Кажется, слезы бежали по моим щекам, когда я старалась понять и запомнить все оттенки этой улыбки…

Кирилл еще ниже склонился надо мной и, легко коснувшись губами моей щеки, тихо сказал:

– Я не ошибся.

Он выпрямился, и я впервые увидела его обнаженным. Его естество поднималось, но, когда он переносил меня с кресла на кровать, в его движениях не было нетерпения. И я была благодарна ему: он давал мне возможность привыкнуть к тому, что мы близки.

Он лег рядом. Его пальцы, пробежав по моим набухшим соскам, снова спустились вниз, и когда они приоткрыли мое лоно, вся моя жизнь словно сосредоточилась в нем. Я опять не удержалась от стона.

– Ты чудесная, я знал это, – прошептал Кирилл, перед тем как его губы легли на мои.

Я знала, что ничего чудесного во мне нет. Но, лежа рядом с этим мужчиной, я готова была поверить ему. Я по-новому ощущала себя, всю, и даже собственные бедра, которые я всегда считала слишком тяжелыми, сейчас казались мне прекрасными… Мое тело с жадностью впитывало незнакомые ласки и откликалось им.

Бывший муж любил подолгу ласкать мою грудь, именно в один из таких моментов я пережила свой первый оргазм, к которому мы с Игорем шли несколько месяцев. А у Кирилла, впервые прикасавшегося ко мне, все получилось так легко и… почти без моего участия. Внезапно я почувствовала ревность к тем женщинам, что были у него до меня, и она сконцентрировалась на «ассистентке» – единственной, кого я видела.

– О чем ты думаешь? – остановил ход моих мыслей Кирилл.

– О женщинах, которые были у тебя раньше.

– Не стоит думать об этом, – мягко сказал он, но какая-то тень все же пробежала по его лицу, не укрывшись от моего жадного взгляда.

Мне стало стыдно. Между нами еще не произошло настоящей, естественной близости, а я, уже испытавшая оргазм и почти готовая ко второму, думала не о мужчине, который был со мною, а о каких-то неизвестных мне его женщинах.

– Я хочу тебя, – прошептала я навстречу его губам…

Сейчас, по прошествии трех месяцев, вспоминая этот день – когда я, никого не предупредив, бросила дежурство, – я думаю о том, что тогда поразило меня в Кирилле. И поражает до сих пор.

Идя к нему, я, взрослая женщина, конечно, представляла себе, чем может закончиться мой визит. Но я совершенно не представляла себе, как это произойдет. Я просто не знала, что так бывает.

Жадность, мужской эгоизм, нетерпение – все эти качества настолько не свойственны ему в постели, что, не зная других сторон его жизни, я бы, наверное, могла подумать, что он лишен их вовсе. Во время близости он возносит меня на такую заоблачную высоту, где плоть уже почти перестает быть плотью, превращаясь во что-то другое…

Однажды он сказал мне, что чисто физический секс с его жаждой новых тел и непременной борьбой, в которой каждый хочет победить, подчинив себе другого, уже не интересует его. В минуты самых страстных объятий он не давал мне терять ясности сознания, он помогал мне раскрыться духовно и, когда это удавалось, был действительно счастлив. Все это довольно трудно передать словами. Скажу только, что, спускаясь на землю, я почти не могла поверить в то, что я – это я.

Через месяц я уже привычно возвращалась с вечерних дежурств не домой, а в его квартиру. Я написала «привычно», но разве это слово уместно здесь? Разве можно привыкнуть к счастью?..

На работе я никому ничего не рассказывала, но тем не менее вся поликлиника знала, что у меня роман с пациентом. Ко мне вернулась давно утраченная способность радоваться новым вещам: я потратила кучу денег на тряпки и вынесла из своей квартиры ворохи хлама. Образ моего будущего ребенка, темноглазого, как Кирилл, теперь вставал передо мной даже во время приема больных, и за те секунды, на которые я прикрывала глаза, чтобы побыть с ним подольше, мое тело наполнялось желанием. Стараясь сосредоточиться, я поднималась из-за стола и, подходя к окну, смотрела на грязный снег и набухающие почки сирени под окном кабинета.

Я не представляла своей будущей жизни без Кирилла, но с ним мы об этом не говорили. А вообще, он был прекрасным понимающим собеседником, и я, не избалованная радостями общения, легко пересказала ему всю свою жизнь, в которой, как мне теперь казалось, до встречи с ним не было ничего интересного.

Я полагала, что у него, оператора художественного кино, знакомого со многими известными людьми и дружившего с ними, жизнь была совершенно иная. Но Кирилл рассказывал о ней неохотно, обычно переводя разговор на более отвлеченные вещи – например, литературу. После развода с Игорем чтение служило моей главной отрадой, и здесь у нас с Кириллом сразу же обнаружились общие привязанности.

Я уже знала, что когда-то он был женат. Отношений с бывшей женой он не поддерживал, но отзывался о ней тепло. Ревность к его прошлому часто посещала меня, однако я ревновала Кирилла не к бывшей жене, а к каким-то другим женщинам, о которых он не упоминал… Темные богемные страсти мерещились мне, время от времени лишая меня покоя.

Между прочим он упомянул, что в первую чеченскую войну хотел поехать в Чечню военным оператором и не находил себе места, когда по каким-то причинам это не удалось.

Сейчас Кирилл работал над игровым фильмом известного режиссера, но об этой работе тоже мне не рассказывал. То, что часть картины была снята в Вологде и что-то в этой части ужасно не устраивало Кирилла, я узнала только по обрывкам телефонных разговоров.

А телефон в его квартире мог зазвонить в любое время суток.

Однажды – было, наверное, часа два ночи – телефонный звонок прозвучал во время нашей близости. Кирилл протянул руку, только что ласкавшую мою грудь, к стоявшему возле постели аппарату, и я поразилась, как обычно прозвучало его «алло». Некоторое время он слушал, продолжая во мне томительные тягучие движения, а когда заговорил сам – слова были вроде: «я был уверен, ты поймешь это» – его спокойный тон настолько возмутил и… возбудил меня, что я, освободив свое лоно, соскользнула на пол и, сильным движением развернув тело Кирилла к себе, впилась губами в его тяжелое естество. Я страстно желала услышать дрожание его голоса, я должна была заставить его застонать, подчиниться мне, забыть обо всем на свете, кроме меня!.. Движения моих губ становились все сильнее и сильнее, я почти задыхалась, и – Кириллу пришлось-таки свернуть разговор…

Когда он положил трубку, я уже готова была растерзать его, но он резко отстранил меня, опустился на пол и, сильно стиснув мое тело руками, перевернул на живот. Он резко вошел в меня сзади, а через минуту невозможной боли я ощутила содрогания его плоти. Потом Кирилл вернул меня на кровать и вскоре, под легкими прикосновениями его пальцев, я стонала уже от собственного наслаждения…

А потом мы лежали рядом, и я, благодарно удивляясь тому, как много он уже знает про меня, про мое тело, все же ощутила: что-то было не так…

Повернувшись, я вгляделась в его лицо, и оно показалось мне далеким и отчужденным. Я испугалась.

– Что с тобой? – Я провела рукой по его густым темно-русым волосам, но Кирилл смотрел куда-то в угол комнаты. Прошло несколько долгих минут, прежде чем, сев на кровати и по-прежнему не глядя на меня, он выговорил:

– Ни при каких обстоятельствах я бы не стал… даже пытаться поработить тебя. Но, вступая со мной в борьбу, ты толкаешь меня именно к этому.

Резко поднявшись, я повернула к себе бесконечно дорогое лицо, но не прочла в его глазах ничего, кроме усталости. Слово «тоска» я побоялась произнести даже мысленно… Я, знавшая, что такое тоска.

– О какой борьбе ты говоришь?! Я помешала тебе говорить по телефону? Это было просто игрой, Кирилл! Я не могла и подумать, что это так неприятно тебе. И потом, ты, взрослый мужчина, должен понять, что не во всякий момент можно и нужно думать.

– Да, наверное… Но я уже говорил тебе, что все эти темные обморочные страсти – не для меня. – Знакомым жестом он приподнял левое плечо, и вся его фигура вдруг показалась мне настолько беззащитной, что к моим глазам подступили слезы.

– Какие темные страсти? – с трудом выговорила я. – Ты устал, Кирилл, и тебе мерещится неизвестно что. О чем ты вообще говоришь?

– Я говорю о свободе. О той свободе, которая необходима и мне, и тебе. Ни один из нас не может быть рабом другого. Как и рабом своих собственных страстей. – Он говорил, но я вслушивалась не в слова, а в интонацию, и она вновь наводила на мысль об усталости от чего-то, мне неизвестного. От прошлого, не оставившего его, несмотря на все мои старания…

– Давай все-таки отложим этот разговор до утра, – предложила я, но в ответ услышала:

– Утром я уезжаю.

– Уезжаешь? Куда? – Неприятный холодок зашевелился где-то глубоко внутри.

– Валерий, – я вспомнила, что так зовут режиссера, – наконец согласился, что Вологду надо переснять, и ему удалось получить на это деньги. И теперь я почти уверен: все будет так, как должно быть.

…А утром Кирилл варил кофе и одновременно собирал вещи в дорожную сумку. Я хотела помочь ему, но вскоре поняла, что это не нужно.

Попрощались мы наспех. Он даже приблизительно не знал, когда вернется.

Звонков из Вологды я ждала постоянно, непрерывно, но они были редкими и почему-то всегда заставали меня врасплох. И я не произносила своих давно приготовленных фраз, а только слушала голос Кирилла, который был живым, уверенным… Видимо, все шло так, как он хотел.

…В городе стояла жара. Проснувшись в первое воскресенье июня в залитой солнцем квартире, я вдруг ощутила вокруг себя совершенно невыносимую пустоту. Я заставила себя подняться с постели и стала заполнять ее хозяйственными хлопотами, но привычные мысли о возвращении Кирилла растворялись в душном воздухе, и легче не становилось. Тогда, решив дать им материальное подтверждение, я отправилась к нему.

Здесь все оставалось таким же, как в утро нашего прощания, и только пятно ржавчины под неплотно закрытым краном да скопившаяся пыль говорили о давнем отсутствии хозяина. Медленно обойдя квартиру, я села за письменный стол, за которым когда-то заполняла историю болезни, послужившую началом истории любви. Стол, как всегда, был завален бумагами с пометками Кирилла. В странной надежде найти среди них что-нибудь относящееся ко мне, подтверждающее мое присутствие в его жизни, я пересмотрела бумаги, но все они, как и следовало ожидать, касались только работы…

Я узнала, что картина, которую он снимает, называется «Единственное число любви», и это название… Оно показалось мне категоричным, даже жестоким. Пусть язык и не допускает множества «любовей», думала я, но ведь я, живая женщина, сейчас люблю Кирилла, а раньше любила мужа. Игорь – мое прошлое, от которого я, несмотря ни на что, не готова отречься… А название фильма подразумевало именно отречение.

Впрочем, вряд ли это название придумал Кирилл… Так или иначе, мои воспоминания плавно перетекли в мысли о его неизвестном прошлом.

…Дальнейшее было каким-то безумием. Моя ревность потребовала немедленного выхода, любого. Перерыв ящики письменного стола, я вскочила, едва не опрокинув стул, и заметалась по квартире. Не знаю, каким чудом мне удалось потом замести следы этого лихорадочного обыска, но Кирилл ничего не заметил…