Текст книги "Темная сторона российской провинции"

Автор книги: Мария Артемьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

г. Липецк

В конце нашей улицы стоял двухэтажный особняк. Дом из багрового кирпича, с французскими окнами на первом этаже, с башенкой, полукруглым эркером и колоннами у входа. Все у нас называли его – Красный дом. Люди недоумевали: почему столь роскошное здание пустует? Многие думали, что дом старинный, и жалели, что подобную красоту разрушило время.

Но все было не так.

Еще недавно здесь собирались создать уютное семейное гнездо. Тот, кто строил этот дом, рассчитывал, покончив с делами, уйти на покой и поселиться в настоящем родовом поместье.

Требовался солидный капитал, чтобы обеспечить эту мечту. И будущий владелец Красного дома нашел деньги. Он купил завод, кормивший полмиллиона жителей города, и распродал его по частям. Люди остались без работы, без средств к существованию. Маленький город разорился и опустел.

Ничего удивительного, что владельца особняка многие возненавидели. К тому же про него было известно, что он не имел привычки вести дела честно и дурачил своих партнеров.

Поэтому никому не показалось странным, когда в один прекрасный день этот человек просто исчез.

С тех пор все работы по возведению дома мечты прекратились. Красавец-особняк осиротел и стоял пустым, целым и крепким многие годы, сохраняя верность хозяину.

Занимая высокий пост на холме, у излучины реки, на самом краю города, дом снисходительно поблескивал нетронутыми стеклами второго этажа, озирая убогие плебейские дачки, среди которых смотрелся величественным аристократом, лишь временно угодившим в стесненные обстоятельства.

Не знаю почему, но с самого детства я боялась бывать рядом с Красным домом.

Мама говорит, я плакала, когда меня водили мимо него в садик. Родителям пришлось отыскать другой путь, в обход и длиннее, по соседней улице, чтоб не пугать ребенка.

Сейчас я уже не помню, что именно так ужасало меня, отчего кидало в дрожь и слезы.

Но стены Красного дома вызывали самые неприятные чувства не только у меня. На закате или в алых лучах утренней зари они наливались зловещим кровавым багрянцем и каким-то немеркнущим кошмаром представали в глазах прохожих – как немые свидетели или соучастники преступления.

С годами мои страхи поумерились.

В тинейджерском возрасте даже девочки стремятся щеголять отчаянной храбростью. Однажды кто-то из мальчишек в нашей компании предложил пойти в Красный дом, чтобы полазить там, поискать какие-нибудь сокровища или просто потусить в таинственном подземелье его подвала. Мы пришли в восторг от этой затеи.

Мы – это вся наша дружная братия: я, Танька Острикова, Костя Божко, Сережка Разин из 5 «В», Лилька Волкова из 5 «Б» и Вадим Баранов из 5 «А». Мы жили в соседних домах, учились в одной школе и с детства гуляли в одном дворе. А Вадик Баранов… Он нравился мне.

* * *

– Айда в Красный дом полазить? – предложил Вадик, глядя, как Лилька Волкова раскачивается на брошенной через лужу тонкой доске.

Плюх! Плюх!

– Ииии!

Под небольшим Лилькиным весом деревяшка плашмя шлепает по воде, и мутные волны цвета кофе с молоком расходятся широкими кругами во все стороны. Лилька хихикает и радостно повизгивает. Светлые волосы, выбившиеся из-под желтой шерстяной шапочки, подскакивают вверх-вниз веселыми пружинками.

– Девки не пойдут, – вяло растягивая слова, говорит Сережка. – Сдрейфят.

– Там темно небось, – ежится Танька.

– Я ж говорю – сдрейфят, – ухмыляется Серега.

– Чего?! Сам ты сдрейфишь, трусло! – Лилька соскакивает с доски – ботинками на толстой подошве прямо в лужу, и кофейные брызги украшают Серегины джинсы.

– Э-э?! – возмущается Серега, но Лилька пропускает его вопли мимо ушей.

– У меня фонарик есть, – ободряет она оробевшую Танюху и, презрительно оттолкнув стоящего на ее пути Сережку, первой направляется в сторону Красного дома. – Айда!

Я вижу, каким восхищением вспыхивают глаза Вадика, и черная зависть кусает мне сердце. Мне страшно, но я не могу отстать от своей храброй подруги. Я бегу за ней, смеясь и толкая по пути медлительного Сережку.

– И я! Я с вами.

Вадим бросается вслед за Лилькой. Вшестером мы бежим наперегонки к известной нам лазейке в заборе. По пути Вадик ловит Лильку за косы, хватает ее за рукав синей куртки, она вырывается, отпихивает его.

Черные Вадиковы волосы растрепались, закрыли глаза. Лилька визжит, но лицо у нее довольное – она, как и я, понимает, что Вадик пристает к ней, потому что она ему нравится. И это понимают все в нашей компании.

Я спотыкаюсь – у меня развязался шнурок – и отстаю от ребят, с досадой гляжу на них издали. Вадим и Лилька визжат и возятся понарошку – делают вид, что дерутся. Танька и Сережка идут медленно, оглядываются на отставших.

В итоге к лазу в заборе первым прибегает маленький Костик Божко.

Смеется и, издав ликующий индейский клич, чтобы мы все позавидовали, – ныряет в черную пасть лаза. Жуткое предчувствие ударяет меня под дых.

– Стой! – кричу я. – Не надо!

Костик и не думает останавливаться – еще чего! Мой предостерегающий окрик он принимает за хитрость, попытку лишить его лавров первенства в этом забеге. Он не может допустить, чтобы кто-то украл его победу.

Зловещие кровавые стены горделиво возносятся над улицей: Красный дом торжествует.

Мы слышим из-за забора дикий, полный боли и ужаса вопль.

– Костик?! – Голоса Вадима и Лильки дрожат и разом сливаются в один. – Ты где?!

В ответ, холодея от страха, мы слышим жалкое поскуливание и подвывание: Костик провалился в какую-то дыру. И не может встать. Кажется, сломал ногу.

Минут пятнадцать мы четверо растаскиваем доски вокруг дыры и пытаемся достать нашего приятеля из скользкой глубокой ямы с глинистыми берегами, куда он так опрометчиво угодил.

В конце концов Лилька, встав на бетонную плиту, нависающую над ямой, и балансируя на самом ее кончике, дотягивается…

Вместе с Вадимом они вытаскивают его за шиворот. Вадим берет Костика на руки и несет домой.

Таньку мы послали вперед, чтобы она отыскала Костину маму, тетю Марину, и предупредила ее. Чтобы не напугать – так велела Лилька.

Слезы беззвучно лились по запачканному глиной лицу Костика, он морщился, кусал губы от боли, но хныкать не смел. Потому что рядом шла Лилька Волкова – она держала его за руку и глядела серьезными сочувствующими глазами. А когда Костика принесли, и его мама выскочила из дома, чтобы встретить сына, Лилька первая подошла к тете Марине и сказала:

– Только вы его не ругайте. Он нечаянно.

Она одна решилась на это. Она всегда была безбашенно храброй.

Домой они ушли вместе. Вадим и Лилька. Вдвоем.

На Лильку Волкову мы все смотрели с восхищением.

Даже я. Но я еще и завидовала ей. Тоскливо и мучительно сознавая, что рядом с Лилькой я есть и всегда буду оставаться только на вторых ролях.

Зависть – чувство разрушительное. Возможно, со временем оно привело бы к чему-то очень нехорошему. Но судьба избавила меня от дальнейших переживаний.

Когда мы перешли учиться в шестой класс, подруга моя исчезла.

Я видела ее в тот день: Лилька гуляла у дома со своим щенком.

Этого пса она подобрала на улице. Маленький, косолапый и кривоухий беспородный уродец с рыжими боками и смешным черным пятном вокруг правого глаза, похожим на фингал, крутился возле автобусной остановки, визгливо тявкал на проезжающие машины и путался под ногами прохожих.

Он приветливо вилял хвостом всякому, кто бросал на него взгляд. Грязный, ничем не примечательный щенок-бродяга. На наших улицах таких немало.

Люди отпихивали щенка ногами, чтоб не приставал и не мешал им.

Нам всем понравился этот бездомный щенок, но никто из нашей компании не привел бы его домой. Мы знали, что родители этого не одобрят. Так зачем же нарываться на скандал? Глупо и бессмысленно. Ссоры с предками всегда грозят неприятностями.

А вот Лилька думала иначе. Вернее – она думала о другом.

– Нельзя его здесь оставить. Он же глупенький, дурачок, под машину еще попадет, – сказала она, глядя, как подпрыгивает щенок, облаивая колеса грузовиков в опасной близости от шоссе. Лилька поймала щенка, взяла его на руки.

– Вот ты бестолочь, – сказала она, и он облизал ей лицо. – Фу! – засмеялась Лилька. – Придется сделать из тебя человека.

Она принесла собаку домой, спокойно выдержала бурю и ураган, поднятые ее матерью, тетей Аней. («Псины нам еще не хватало!» «Зачем ты его принесла? Скотину кормить, когда себя не прокормишь!» «Я с ним возиться не буду, сразу говорю!») А потом с полной ответственностью приступила к воспитанию достойного защитника дома из блохастого уличного попрошайки.

Она назвала его Степкой. Кормила, вычесывала колтуны из шерсти, гуляла с ним.

В тот последний раз, когда я видела ее, она была с ним.

Степка потом отыскался – прибежал спустя сутки домой перепуганный и голодный. А вот Лилька… Она не вернулась.

Розыски, звонки по больницам и моргам ничего не дали.

По городу поползли слухи – один другого ужаснее. О том, что Лилька убита, что это – дело рук маньяка и насильника. Родители боялись отпускать детей на улицу, провожали и встречали их из школы. В городе стало непривычно тревожно. Все злились и подозревали друг друга.

Следователи районной прокуратуры, допрашивая тетю Аню, доводили ее до слез, выпытывая – как часто она ссорилась с дочерью и не скрывает ли чего от милиции?

Почему-то они были уверены, что Лилька из дома убежала. Мать растила ее одна, отца в семье Волковых никогда не было. Семья считалась неблагополучной.

Тетя Аня поначалу плакала, впадая в отчаяние от того, что ей не верят, но потом…

Чем больше времени проходило, чем меньше оставалось шансов, что Лилька вернется живая и невредимая, – тем настойчивее ее мать убеждали, что дело не в маньяке, а в ней самой. В том, что она плохо знала свою дочь. Что на самом деле Лилька просто не выдержала этой унижающей, удушающей бедности, в которой ей приходилось существовать с такой нерадивой, мало зарабатывающей матерью.

Потому-то девочка и сбежала. Скрылась, никому ничего не сказав.

Может быть, теперь она живет где-то в другом городе, тайно от всех? Может, она подалась в бега, чтоб разыскать отца, которого никогда не знала и от которого в доме осталась лишь одна мутная черно-белая фотокарточка без подписи.

Как Лилька могла узнать, что это он, ее отец, – на полуслепой старой фотографии, если никто никогда не говорил ей об этом, – никто не задумывался. Люди как будто не хотели верить в то, что зло возможно. Что оно не зависит от их воли.

И они винили Лильку и ее мать в том, что это они обнажили правду о зле, выплеснули ее на поверхность.

Мне кажется, с того момента, когда тетю Аню убедили, что Лилька пропала по ее вине, мать Лилькина уже не могла адекватно воспринимать действительность.

Она чокнулась. И тогда ее оставили наконец в покое.

А Лилю не нашли.

* * *

Мы, ее друзья, продолжали жить дальше. Мы учились по-прежнему и все так же дружили.

Правда, наши детские отношения с годами изменились, ведь изменились и мы сами. Маленький Костик Божко так вытянулся к девятому классу, что сделался волейбольной звездой нашей школы; Сережка безнадежно втюрился в Таньку, она же увлеклась рисованием и больше не хотела тратить время на дискотеки и бессмысленные походы в кино, куда он постоянно звал ее.

Вадим, тяжелее других переживший Лилькино исчезновение, во втором полугодии десятого класса обратил, наконец, внимание на меня. И у нас с ним начались-таки те чудесные романтические отношения, о которых я давно мечтала.

Но все это было уже другое и по-другому. Я знала теперь, чего хочу, – и новая мечта была для меня дороже любых отношений с мальчиком.

Я собиралась лучше всех сдать экзамены и поскорее расстаться с нашим городом. Вырваться из его разрухи, тени и нищеты. Поступить в столичный университет. Окунуться в другую жизнь, яркую и полную новых соблазнов.

А Вадим – я знала, и он это знал – был обречен застрять в родной глуши навсегда. Звезд с неба он в школе не хватал и, конечно, не смог бы никуда поступить.

Лучшее, что может случиться с ним, – это если отец уговорит своего шефа, и тот возьмет Вадика работать на шиномонтаже. Тогда со временем он сделается механиком и будет зашибать достаточно денег, чтобы каждый вечер пить свежее пиво в баре на станции с мужиками или развлекаться с очередной подружкой у себя в гараже.

Я понимала это и не строила ненужных иллюзий.

Я уже придумала, как у нас с ним все будет.

На выпускном в школе я разрешу ему все – в первый и последний раз. Пусть это будет нашим по-настоящему романтическим, главным свиданием.

Чтобы он запомнил это на всю жизнь – бал, красавица в воздушном крепдешиновом платье и первые объятия первой любви… Счастливая светлая сказка. Я очень хорошо все придумала.

И только одну-единственную деталь упустила – первой любовью Вадима была не я, а пропавшая Лилька Волкова.

* * *

Помню, как ложилась спать в ночь перед выпускным. Последний раз полюбовалась на свое потрясающее роскошное платье, специально пошитое в ателье для знаменательного дня. Погладила его руками, нежно, как живое существо, и положила на спинку стула.

Я легла спать чуть раньше, чтобы утром успеть сбегать в парикмахерскую, сделать праздничную прическу. Я рассчитывала отправиться на выпускной бал во всеоружии и с великолепным настроением.

Мама зашла ко мне перед сном и, улыбаясь, пожелала спокойной ночи. Свет погас, я свернулась уютным калачиком под одеялом и закрыла глаза, рассчитывая на сладкие сны.

Но вышло иначе.

– Марина! – внезапно окликнули меня. Я вздрогнула и очнулась. – Иди за мной…

Окончание фразы я не расслышала, а голос показался знакомым. Я открыла глаза.

– Ну же! Маринка, скорей…

Странно. Я определенно знаю этот голос, но… Имя вертится на языке, а вспомнить не могу! Удивленная, я встала. Накинула халат, тапочки.

– Маринка! Да что ж ты копаешься? – сердито подгонял кто-то невидимый.

Я оделась и вышла туда, куда голос звал меня – на лестницу. Из подъезда – за дверь, на улицу. Мимо качающегося фонаря, киоска «Роспечати», старой школы и дальше, по переулку.

Голос, направлявший меня, звучал близко, совсем рядом. Я подчинялась ему, словно невидимка вел меня за руку.

А вот и знакомый забор, и лаз в заборе. Не смущаясь и не сомневаясь, протискиваюсь между выломанными досками и оказываюсь в душной и густой непроглядной темноте.

Но почему-то продолжаю хорошо все видеть. Передо мной – зловещие стены Красного дома. Окна на втором этаже поблескивают надменно, как пенсне какого-нибудь аристократичного злодея, зато нижние – ощеряются чернотой, сердитым оскалом беззубого грабителя.

– Марина!

Я поворачиваю голову и вижу в проеме между колоннами, там, где когда-то была входная дверь, тоненькую детскую фигурку.

Ее озаряют сзади слабые, дрожащие лучи света. Источник этих лучей мне непонятен – на свечу или фонарик не похоже, скорее, какое-то фосфорическое излучение, как от гнилушек на болоте. Оно идет из подвала дома.

– Марина, я здесь, – говорит голос, и я, наконец, понимаю, что это не сон, – я действительно вижу ее, Лильку.

– Ты что, не узнала меня? – Она улыбается и склоняет голову набок – такой характерный, узнаваемый жест. Никаких сомнений – это она.

Я безумно рада, что она жива, и хочу сказать ей об этом, но от изумления горло перехватывает спазм.

– Лилька… – задыхаясь, шепчу я. – Лилечка!

Она кивает, светлые волосы подпрыгивают пружинками, выбившись из-под желтой шапочки. Но тут слабые дрожащие лучи, льющиеся изнутри Красного дома, заслоняет чья-то громадная черная тень. Кто-то появляется за спиной у Лильки, протягивает к ней руки. Словно гигантский паук, накидывает сети мрака…

Я пытаюсь закричать, предупредить подругу, чтобы она увернулась и бежала ко мне, – но поздно: тень наползает на Лильку сзади, подминает под себя, глотает и утаскивает вниз, в подвал Красного дома-чудовища.

– Лиля! Лилька!

* * *

Наутро я проснулась в слезах.

А потом мама рассказала мне новости. Сосед вышел погулять с собакой, у него охотничья такса, страшно непоседливая и глупая.

Завидев возле Красного дома крысу, псина эта впала, по обыкновению, в буйный восторг, сорвалась с поводка и убежала от хозяина. Обойдя кругом здание в поисках собаки, сосед услышал, что такса воет и скулит где-то внизу. Алексей Павлович не решился соваться в Красный дом один – сходил и позвал на помощь приятеля, а тот, человек бывалый и опытный, захватил фонарь, веревки и на всякий случай ломик.

Таксу разыскали и вытащили: она провалилась в подвал. Чтобы вызволить собаку, мужчинам пришлось разбирать завалы внизу. Под грудой досок они наткнулись на тело: девочка-подросток в синей куртке, в желтой вязаной шапочке. И никаких признаков борьбы, насилия и вообще чужого присутствия. Вид ее был столь безмятежен, что в первые мгновения мужчины решили – девочка спит.

Но это, конечно, было не так.

Как и собака соседа, девочка случайно провалилась сквозь подгнившие доски первого этажа в подвал. Только упала неудачно: напоролась шеей на торчавшую снизу железную арматуру. Тело засыпало обломками досок – из-за этого ее и не нашли сразу.

Бедная Лилька. Она скончалась от потери крови.

Я хочу верить, что она не была в сознании в последние минуты своей жизни. Мне страшно представить такую смерть: в одиночку, в полной темноте, не имея ни сил, ни возможности позвать кого-то на помощь. Безнадежно ожидать конца, чувствуя, как постепенно угасает твоя жизнь. Нет, только не ты! Только не так…

Страшная находка взбудоражила и настроила против Красного дома весь город. Перед зданием администрации собрался стихийный митинг, и толпа потребовала, чтобы заброшенный бесхозный дом снесли. Незамедлительно.

Испуганные чиновники пошли навстречу жителям и, не откладывая дела в долгий ящик, нагнали с какой-то стройки нужной техники.

С помощью огромного экскаватора все еще крепкие стены из багрового кирпича расковыряли и обрушили, наконец.

Добровольцы, среди которых были и мы с Вадимом, и все мои одноклассники, растащили зловещие руины по кирпичику.

Когда фундамент расчистили – обнажился подвал, и тут выбрались, наконец, на свет божий мрачные тайны Красного дома: под одной из боковых лестниц, разбитых и брошенных внизу, покоились, замурованные в бетон, трупы четырех человек, а в котле для замешивания строительных растворов – тело самого хозяина.

Каким образом он туда угодил, и кто убил его – после стольких лет уже вряд ли узнают. Но, без сомнения, он умер, захлебнувшись в цементе.

Тот самый дом, который, по задумке владельца, должен был принести ему радость и счастье, сделался причиной его гибели. И не только его…

Не зря говорят: не построить счастья на чужом несчастье. Не стоило и пытаться.

* * *

Заброшенного дома на окраине нашего города давным-давно не существует. Но в моей памяти он жив. И продолжает, помимо моей воли, служить олицетворением зла.

Зло неистребимо, как неистребима людская жадность, подлость и безрассудство.

При всей моей ненависти, я не стараюсь забыть о Красном доме. Потому что хочу сохранить живые воспоминания о той, кого он погубил, – о моей подруге, Лиле Волковой.

Иногда, в плохие дни, когда я особенно недовольна собой, в голову лезут странные мысли. Мне начинает казаться, что в судьбе моей подруги каким-то образом виновата и я. Если б не мои зависть и ревность, может, все сложилось бы по-другому? Я думаю так и плачу. Впадаю в отчаяние, мучаюсь и не нахожу себе места. Но потом, в конце концов, устаю и засыпаю. И мне снится Красный дом. И Лилька Волкова на его пороге.

– Ну, я пошла? – говорит она мне, оглядываясь через плечо.

– Подожди, – отвечаю я. Беру ее за руку, и мы шагаем вперед вместе. И Красный дом рассыпается перед нами, как легкий пустой карточный домик.

ДВУЛИКАЯ

Московская область

Я не услышал грохота обвала. Порода внезапно осела, и с легким шуршанием часть тоннеля исчезла, будто ее стерли ластиком. Мгновение – и все погрузилось во тьму. Эта огромная, кем-то заранее вырытая могила, давно поджидавшая меня, улучила момент и сомкнулась.

Теперь ни пошевелиться, ни вздохнуть: засыпало. Камни давят грудь, теснят с боков; руки саднит – наверное, кожу содрало с ладоней. Одну ногу я не чувствую, а другая начинает ныть и покалывать – затекает, вывернута в неудобном положении.

Но хуже всего мысль о смерти, мерцающая в отупелом сознании, подобно фонарю с истощенной батарейкой. Как долго придется ждать конца, мучаясь от подступающего удушья? Никого нет рядом, все мертвы…

И вдруг в глаза бьет белый луч. На мгновение слепну. Камни с шорохом расступаются, и передо мной возникает чье-то лицо. Девушка. Длинные прямые волосы падают на лоб, закрывают щеки. Катя?

Становится светлее, детали проступают на черно-белой картинке четче и объемнее.

Нет, эта девушка мне не знакома. Лицо у нее круглое, скуластое. Нос слегка приплюснут. Из-под тяжелых азиатских век поблескивают мокрыми угольками раскосые глаза – совершенно черные, без зрачков.

Откашлявшись, я шепотом спрашиваю:

– Кто ты?

Во мне все бурлит от радости, я готов обнять свою спасительницу, но она смотрит на меня и молчит. Я не понимаю, что означает ее взгляд. Что-то есть в ее лице страшно чужое, никогда не виденное раньше ни в одном человеке. От ее застывшего взгляда меня бьет озноб.

* * *

– Эй, подъем! Солнце встало! – Катька смеется и светит мне в лицо фонариком. Я вскакиваю, весь мокрый. Футболка прилипла к спине. В прыгающем свете фонаря глянцевито поблескивают стены пещеры. В гроте напротив мигают теплые отсветы свечей и газовой горелки. Пахнет вкусным дымком – дежурные уже сварганили какой-то завтрак.

Катька тоже зажигает свечу и лепит огарок на выступ скалы.

– Разоспался, Андрюха. Вставай уже! – командует она. – Сегодня попробуем в соседнюю систему [4]4
  Подземные пустоты, пещеры или тоннели, соединенные проходами.


[Закрыть]пролезть.

Она копается в рюкзаке, вытаскивая и упаковывая нужные шмотки в транс, [5]5
  Транспортировочный мешок, сшитый из прочной, обычно прорезиненной ткани.


[Закрыть]а я выпутываюсь из спальника. Кости ломит, как будто и впрямь побывал под обвалом. Ничего себе – сон! Никогда раньше в пещерах мне не снились сны.

– А вот еще способ – если заблудишься, можно вызвать Двуликую…

Наш дорогой Петюня разглагольствует, сидя в большом гроте – «столовой». Он помешивает ложкой варево в котелке – судя по запаху, это гречка с тушенкой, и она уже пригорела – и рассказывает небылицы кому-то из новичков – наверняка Светке.

– Двуликая? А кто это? – испуганным шепотком спрашивает девушка. Из свежей партии чайниц Светка – самая хорошенькая. Поэтому Петюня и положил на нее глаз.

Игорь и Ваня заняты сборами. Петькины рассказы их не волнуют.

Я встаю, наконец. Какая-то подозрительная слабость одолевает меня, ноги как ватные. Нехотя поднимаюсь. Иду к водокапу, [6]6
  По стенам подземных пещер часто сочится вода в небольших количествах – такие места называют водокапами.


[Закрыть]чтоб слегка ополоснуть физиономию. По пути чмокаю Катьку в чумазую щеку. Катькины волосы пахнут дымом, и от этого знакомого запаха остро веет почти домашним уютом.

Я невольно прислушиваюсь к Петькиным вракам, хотя слышал все его байки уже не раз.

– Точно ничего не известно. Кто-то говорит, что зовут ее Эва, и она мать Белого… [7]7
  О Белом спелеологе можно прочитать в книге автора «Темная сторона Петербурга», рассказ «Под землей».


[Закрыть]Кто-то считает, что это девица, потерявшая в пещерах своего жениха. С тех пор ходит под землей. Ищет пару. Приглянется какой добрый молодец – она его сманивает…

– О-о! – хихикают Светка и Юлька.

Но Петюня не смеется.

– …и уводит подальше от остальных. Эва – она только наполовину человек, а наполовину камень. Повернется и – раз!.. Была девка, а стала старуха. Другое лицо. И кто увидит этот фокус – тот с ума сходит.

– Так значит, девушек она не трогает? – уточняет Светка. По голосу понятно, что такой расклад ее бы устроил. Но Петюня никому не даст расслабиться.

– Что значит – не трогает?! – возмущается Петька. – Просто к ним она сразу старухой является. Выйдет из стены и завалит камнями. Особенно если девушка красивая. Ревнует.

– Петька! Каша горит, снимай кан, – командует Игорь. – А ты, Светик, не слушай его. Он у нас дурак. Эва, наоборот, добрая. Ее вызывать надо, когда заблудишься, – трижды покричишь Эву, она явится и выведет. Но это если тебе совсем край пришел и если не пьяный. А если хоть чуток вдетый – рассердится и утащит в самый дальний тупик системы. Поэтому под землей пить нельзя. Общество трезвости, такие дела…

Светик заливисто смеется, но я слышу, как дрожит ее голос. Под землей в рассказы о нечистой силе легко верится, и потому не всякому они приятны. У новичков и без них поджилки трясутся. По себе помню.

– Эй, народ! Кушать подано. К столу, господа спелеолухи! – объявляет Игорь.

Меня вдруг пробивает озноб – точно как во сне. Катька замечает, что я вздрагиваю, и спрашивает:

– Андрюх, ты чего?

Я притягиваю ее к себе, обнимаю и шепотом на ухо говорю:

– Слушай, а может, не пойдем сегодня?

Катька глянула на меня так, будто я ее ударил.

– С чего вдруг? – разобиженным голосом протянула она. – Да я ж полгода только об этом думала. Если не сегодня… Когда вырвусь-то опять? С этой проклятой работой!

Катька таращится на меня с досадой и удивлением. Ее тонкие брови, всегда изогнутые домиком, сейчас вздыблены высоко над глазами, будто этому домику ураганом приподняло крышу. И голос дрожит:

– Чего это с тобой, Андрюш? А?

Да. А ведь именно я когда-то повел Катьку в первый раз в Подземлю. В Силикаты. Как она всего боялась поначалу! Визжала, набила себе шишек по темным тоннелям, то кланяясь не к месту, то разгибаясь в самые неподходящие моменты. А теперь – вот. Ну что мне ей, про дурацкие сны рассказывать? Сколько раз над чужими суевериями смеялся…

Тревожный Катькин взгляд обшаривает мое лицо. Наверху, на земле, глаза у моей подруги зеленоватые, холодного цвета, словно лед в горах или северное небо зимой на закате. Но здесь, внизу, при свете свечи, они кажутся почти черными из-за сильно расширенных зрачков. Я вытираю пятнышко сажи с Катькиной щеки и тянусь поцеловать. Катька смеется и в шутку отпихивает меня:

– Андрюха, имей совесть! Ждут нас.

После завтрака Игорь объявляет пятиминутную готовность. Наш руководитель самолично оглядывает нас – инвентарь и снаряжение, и мы, наконец, двигаемся на штурм недавно открытого лаза – возможно, за этим новым рукавом действительно есть проход в соседнюю систему.

* * *

Два часа возились, навешивая страховку над колодцем [8]8
  Узкий вертикальный тоннель.


[Закрыть]после третьего грота. Прошли его почти спокойно, только Юлька умудрилась кроссовкой двинуть Петюне по голове. Впрочем, он сам виноват: каску зачем-то снял да еще страховать полез, когда его не просили. Хотел пощупать новеньких за хорошенькие задницы, а лучше повода, чем страховка, для этого не придумаешь.

Звонко Юля впечатала ему по кумполу – мы все смеялись, и Петюня сам тоже ржал как конь. Но, когда Игорь посветил на него фонариком, пытаясь рассмотреть место ушиба, я заметил, что Петюня побледнел.

– Как ты? – спросил его потихоньку.

– Нормуль. – Петька усмехнулся. – А что?

– Да так… В лице у тебя прозелень.

– Да я солнца неделю не видел. Вот и заплесневел малеха…

– Как сыр «Дор-Блю», – сказал Ванька.

Все заржали.

– Ну что, господа. Впереди – шкурник, [9]9
  Очень узкий лаз, проходя который, непременно обдерешь кожу.


[Закрыть]– бодро объявил Игорь. – Кто первым?

– Я! – выскочила Катька.

Игорь покачал головой:

– Извини, Катерина, луч света, понимаешь, в темном царстве. Ты у нас самая худая, а тут надо хорошо побуриться за всех. Ванька пойдет.

Согнувшись в три погибели, вылезли мы в коридор. На последней развилке шедший замыкающим Игорь положил спичку головкой к выходу. Ванька осветил фонариком лаз впереди, прикинул что да как и начал «бурение».

Он лез медленно, нащупывая рукой почву, выгребая назад мелкие острые камни из-под живота и осторожно пробуя устойчивость плит.

– Ну как там, Вань? – тихо спрашивает Игорь.

– Отлично. Небо в алмазах, – пыхтит Ванька.

Спустя пятнадцать минут он трижды мигает фонариком с той стороны лаза, как было уговорено: прошел.

Вслед за ним пробирается Катька.

– Ну, гостей принимаешь? – выкликает Игорь, прислонившись к темному провалу шкурника и приставив ладони ко рту. – Эй!

– Гостям мы завсегда рады, – глухо откликается Ванька.

Игорь дает отмашку и внимательно следит за тем, как новенькие в нашей компании Юлька и Светка, давясь смешками и хихикая, проходят шкурник. Девчонки худые и гибкие, им проще.

Потом Игорь смотрит на меня.

– Ну, я пошел? Трансы мне протолкнешь.

– Давай.

Он снимает куртку и, пыхтя, протискивается сквозь шкурник. Я проталкиваю ему один за другим три наших транса со снарягой, снедью и аптечкой. Часть барахла оставили на хранение в спальном гроте, так что груз не слишком тяжелый. Игорь принимает. После чего я тоже снимаю куртку, киваю Петюне и в одном комбезе ввинчиваюсь ногами вперед в уже отполированный телами моих товарищей лаз.

– Не забоишься тут один? – в шутку спрашиваю Петьку. Он презрительно хмыкает:

– Кого? Шубина? [10]10
  Еще один персонаж спелеологической мифологии – проходчик-горняк Шубин. Призрак.


[Закрыть]Мы с ним водочки выпьем.

Ну и наглец же наш Петюня. Меня разбирает смех, но я сдерживаюсь, чтоб не расширить грудную клетку лишним воздухом. В шкурнике дышать надо коротко и неглубоко, как ящерица. Иначе можно застрять.

Зря я об этом подумал. Только выбрался из узкой щели – увидел всех наших, сидящих возле выхода с заинтересованными лицами, – послышался вопль Петюни из шкурника.

– Эй, народ! Я застрял.

Голос, заряженный нервозностью, звучал напряженно и зло. Совсем не похоже на обычные раздолбайские интонации нашего смешливого друга. Игорь подобрался ближе и заглянул в шкурник.

– Спокойнее, Петруша. Выдохни! – скомандовал он, подсвечивая фонариком лаз. Мы увидели красное лицо Петьки с вытаращенными глазами, лоснящиеся от пота щеки, распластанные на черном камне.

– Ничего не вижу. Фонарь убери! – завопил Петька.

– Вот умудрился-то… Говорю ж тебе – выдохни, – повторил Игорь. Он говорил с Петькой, как доктор с больным – размеренно и тихо. – Давай подыши. Мы тебя видим. Шатурские ходили здесь, «беловцы» ходили. И мы пройдем. Без паники.

Девочки зашептались и загалдели, перепуганные происшествием, но Ванька шикнул на них, и они замолчали. Катька схватила меня за руку и не отпускала. В наступившей тишине мы слушали, как пыхтит в проходе застрявший Петюня, стараясь успокоить дыхание. Паника автоматически заставляет организм провести гипервентиляцию легких. Человек неосознанно начинает дышать глубже и вместо требуемого уменьшения расширяет объем грудной клетки.

– Давай, Петька, ну! На счет три – выдыхай. Коротко и резко. Легче, легче.

Катька припала к моему плечу и, хихикнув, шепнула на ухо:

– Как будто при родах командует. Ему бы акушером быть!

Я укоризненно смотрю на Катьку, сжимаю ее руку. Это не эгоизм. Ей просто страшно. Когда под землей что-то случается внеплановое – это всегда нервирует.

– Все будет нормально! – говорю ей шепотом. И целую Катькин висок пересохшими губами.

Первую волну паники Игорь сбил, но застрявшему Петюне так и не удалось сдвинуться ни на сантиметр ближе. Еще немного – и он может заистерить всерьез.

– Гречки переел, паразит, – вполголоса говорит Ванька, чтобы никто не расслышал, кроме меня. Смеяться сейчас никому нельзя. Светка с Юлькой вцепились друг в друга. Катька побледнела. Я похлопал ее по плечу, чтобы подбодрить. У меня нет ни малейших сомнений, что Игорь скоро вытащит Петьку из шкурника. Вопрос упорства и терпения – не более того.