Текст книги "Скажи «Goodbye»"

Автор книги: Мария Амор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

– Мне тоже так кажется. Я не могу поверить, что через несколько дней я опять должен быть в операционной.

– Ну вот. А я уже завтра должна быть в редакции.

– Разве оттого, что что-то не навсегда, оно должно быть менее чудесным? Разве наша сказка не может быть самой замечательной на свете, только потому, что через три дня она может закончиться?

Мура встряхнулась:

– Сергей, не обольщай меня. Мы большие мальчик и девочка, и мы знаем, что за все надо расплачиваться. Чем лучше сказка, тем трудней будет возвращаться в обычную свою жизнь.

– Знаешь, Мура, мне уже, наверное, и так будет невероятно трудно вернуться в свою обычную жизнь.

– Это пройдет, – прошептала Мурка. И он наклонился к ней и поцеловал ее в губы, и она, дурочка, ответила на этот поцелуй.

– И что потом? – воскликнула Александра, когда Мурка ей подробно обо всем доложила.

– Ничего. Я осталась непреклонной, он сказал, что не смеет больше посягать на мое благоразумие, и уехал в Эйлат. Оттуда уже звонил пару раз, даже спросил, не вернуться ли ему, но я как раз сидела у Вадима, и потому не могла поддержать этот вариант с достаточным энтузиазмом. По-моему, он немножко обиделся. Так что он улетел прямо из Эйлата в Тель-Авив, а из Тель-Авива обратно в Милуоки.

– А что Вадим?

– А, Вадим, – Мурка махнула рукой. – Теперь я за него цепляюсь в надежде, что если я реанимирую наши отношения, мне будет легче забыть Сергея. Я ему похвасталась, что у меня появился американский поклонник. И он отреагировал со всегдашним своим темпераментом амебы. Обнял, поцеловал, сказал, что главное, чтобы мне было хорошо, и поволок в койку. Чтобы ему тоже было хорошо.

– И все, конец отношений с Сергеем?

– Надо полагать. Не так-то просто крутить роман через Атлантику, – сказала Мура.

– Кстати, – вспомнила Сашка. – Я собираюсь устроить маленький приём для Вики, Володи, Веры, и еще там пары ребят, с которыми я тогда выступала на телевидении. Чтобы всколыхнуть идею моего участия в какой-нибудь большой праздничной телевизионной программе. Продюсера Мишу приглашу, думаю позвать и Нимрода, исключительно в его профессиональном амплуа. Ты мне одолжи для этого дела кой-какую посуду, ладно?

Мура кивнула. Она ждала, что Сашка и ее пригласит, потому что кому же, грешным делом, не хочется лишний раз потусоваться в компании с ребятами с телевидения, но та ничего не добавила. Мурка обиделась, но не могла набраться духу выяснять этот момент, потому что боялась, что у Сашки не найдется достаточно хорошего объяснения, и тогда обида вырастет еще больше. Поэтому Мурка сама за нее придумала извинение: в конце концов, устраивая эту дружескую посиделку, Сашка преследовала свои деловые интересы, и она, Мура, к этому обществу никакого прямого отношения не имела.

* * *

Время шло, лето набирало силу, дни перестали удлиняться, но продолжали накаляться. Без крайней надобности Мура избегала выходить на пылающую улицу с девяти утра и до захода солнца. В редакции были приятно поражены ее ранними появлениями и непривычной, хоть и не чрезмерно плодотворной усидчивостью. И, может быть из-за этой новоявленной трудоспособности, а может, и просто потому что выигрывает тот, кто находится в нужный час в нужном месте, на очередном заседании редколлегии, при обсуждении кандидатуры для командировки в Азербайджан, Арнон предложил послать Муру. В Баку направлялась израильская делегация судейских с не вполне ясными прерогативами и полномочиями, и от присоединившегося к ним корреспондента ожидалось, чтобы он дал общее описание происходящего в стране, встретился с ведущими политическими, религиозными и общественными деятелями, побывал в районе военных действий в Нагорном Карабахе, изучил положение беженцев, а также составил себе, а затем и передал любознательному читателю представление о всех хитросплетениях отношений Азербайджана с Россией, Турцией, Ираном, а также с британскими и американскими нефтедобывающими компаниями. Азербайджан на данный момент оказался именно той страной, в которой соприкасались интересы США и Ирана, и, как в почти любой точке земного шара, там чего-то вынюхивал и Израиль, и никогда бы не видать ленивой и нелюбознательной Мурке столь сложного и почетного назначения, если бы не знание русского языка. Повезло ей, что никто из редакционных политологов и арабистов не говорил ни на одном из экзотических языков Азербайджана!

Мурка была ошеломлена выпавшим ей поручением, но тут же с апломбом Карлсона стала уверять, что все вышеперечисленное будет ею выполнено с деликатностью дипломата и углубленностью историка. Дето житейское. Эта удача была весьма вовремя, потому что в последнее время все в ее жизни застопорилось. Деятельность корреспондента по вопросам алии и абсорбции, которая несколько лет назад представлялась самым интересным, важным и ответственным заданием на свете, превратилась в тоскливую рутину, как только выдохся Муркин энтузиазм новичка. Новое поручение представлялось возможностью проявить себя в более сложных и перспективных областях, нежели постоянная разборка между бывшими российскими гражданами и опекающими их израильскими инстанциями. Мысленно она уже воплотилась в Марту Гелхорн, в Ориану Фаллачи, а Азербайджан уже стал ее Испанией, Мексикой и Вьетнамом одновременно. К тому же представлялся исключительный шанс утереть нос родному братцу, пользовавшемуся в семье репутацией первооткрывателя и первопроходца, который, тем не менее, в столь экзотическом месте, как Баку, побывать не сподобился.

Волнение настолько распирало Муру, что едва ее кандидатура была утверждена, она позвонила Вадиму, несмотря на данное себе слово больше за ним не бегать. Вадим, как всегда, был рад ее услышать, и обрадовался ее удаче. Ни на секунду не огорчил его ее отъезд, не испугали опасности, угрожающие хрупкой израильтянке в мусульманском нестабильном регионе, не встревожил состав миссии, в которую, среди прочих, входил и очередной симпатичный генерал – бывший главный военный прокурор Израиля. Нет, как полагается хорошему близкому человеку, он просто и искренне обрадовался за нее. У Мурки почему-то сразу испортилось настроение.

Зато Сашка не обманула ее ожиданий – проявила нужную меру тревоги, восхищения и «хорошей зависти», хотя обе они совершенно точно знали, что саму Александру в Азербайджан не затащили бы и на аркане. Когда Мура отрапортовала о предстоящей почетной миссии матери, Анна тут же выразила твердую уверенность в Мурину способность использовать «наконец» этот шанс для долгожданного превращения в ведущего политобозревателя газеты. Столь неумеренный полет амбиций смутил даже будущую Ориану Фаллачи.

Максиму она сообщила о командировке как бы между делом, как о вещи тривиальной и само собой разумеющейся. И пункт назначения, и важность ее миссии, и попутчики, все явно произвело на него впечатление, и чувствовалось, что он тоже позавидовал, но не такой светлой завистью, как Сашка, что тоже было слегка приятно.

Больше ни с кем делиться не хотелось.

На самом деле подмывало сообщить и Сергею, но переписка их прекратилась. Это было еще одной неприятностью в жизни Мурки, которая точила грустью и сожалением. По возвращении в Америку он не дал о себе знать. Она написала ему простое дружеское необязательное послание, и не получила никакого ответа. Она написала повторно, на сей раз серьезно. Спросила, не обидела ли она его чем-нибудь, объяснила еще раз все свои веские доводы, из-за которых не решилась раскрутить с ним полноценный роман, и прибавила, что ей давным-давно не было так хорошо ни с кем, как с ним в те несколько дней, когда они вместе исследовали Иерусалим и его гастрономические достопримечательности. На это пришел краткий ответ, в котором Сергей писал, что, конечно, она его ни в чем разочаровать не могла, потому что он не имел права что-либо ожидать. Что это лишь его вина, что он, быть может подсознательно, ожидал от поездки, и от Муры слишком многого. Он признает ее право не рисковать собой и своими чувствами. И хорошо, что она оказалась столь благоразумной, потому что кто знает, что произошло бы в их жизни, потеряй оба они голову. Но ему будет легче, если они прекратят все контакты.

Когда Мура прочитала этот ответ, ее первой реакцией был просто шок: она была так же уверена в своей женской власти над этим мужчиной, как уверен хозяин в преданности собственного пса. Следующим чувством после изумления была горькая обида – она отнеслась к нему, как к близкому человеку, провела с ним (теперь это переименовалось в «убила на него») кучу времени, раздумывала, как наивная дурочка, над казуистическими дилеммами: должно ли что-то, что не на всегда, быть из-за этого хуже, а в результате ей сообщили, что в ней больше не нуждаются. Своей правотой Мура упивалась дня три, но даже потом, когда первый запал негодования прошел, она продолжала думать о нем неотступно. Особенно мучила фраза о праве на самосохранение, и неясный намек на упущенные варианты своих судеб. Все это было тщательно обсуждено с Александрой, которая, конечно, полностью поддержала Муркину правоту во всем, что касалось осторожности в отношениях с мужским полом. По ее твердому мнению мужчина всегда намеревался получить побольше и без обязательств, и дело женщины позаботиться о том, чтобы не остаться в дураках. Эту мудрость только поддерживал ее личный горький опыт сексуальной щедрости, так и не приведший Сашу в тихую гавань финансовой стабильности брака.

– Не обвивать же нам ногами каждого американского паломника! – в праведном возмущении перед грандиозностью задачи восклицала Александра.

Мурка кивала, пытаясь утешиться своей недоступностью. Но в глубине души она начала сомневаться в мудрости своей осторожной боязни отдать слишком много и чересчур поспешно. И дело даже не в сексе, речь шла о готовности на душевную щедрость, о готовности полюбить и действовать безоглядно. Мура видела, что Сергей в нее влюблен, но предпочла замариновать его в роли вечного воздыхателя и, по сути, оставила его чувство безответным. Частично это произошло и потому, что он сам возвел ее на столь высокий пьедестал, с которого неловко было слезать. Теперь ей ужасно захотелось забросить свое благоразумие, получить второй шанс, вернуть его себе, быть рядом с ним, видеть его улыбку, вдыхать запах его «Версачи», опираться на его крепкую руку, чувствовать рядом его широкие плечи… В общем, все то, чего хочется всем нормальным женщинам от любимого мужчины. Мура затосковала по Сергею. И хотя, как назло, Вадим именно теперь внезапно стал ей усиленно названивать, и какой-то кусочек глупой женской души еще отзывался на это долгожданное внимание, но у нее появился новый предмет для размышлений, и прежний любовник отодвинулся на периферию девичьих помыслов. За это время он уезжал пару раз в Европу, каждый раз на несколько дней, но Мура больше не рвалась ни провожать его, ни встречать, а он, как всегда, полностью смирялся с тем положением вещей, которое она создавала. А вот Сергей не смирился. Мурка тоже не любила покорно принимать чужие решения. Хоть она и дала себе слово больше не анализировать бесперспективные отношения с Вадимом, но не могла удержаться от сравнений. И ей невольно думалось, что, может быть, первоначальная притягательность Вадима в том и заключалась, что в их отношениях он был полностью покорен ее воле. В нем было заповедное место, там, где, наверное, хранилась его душа, и туда он Мурку не пускал ни под каким видом, но зато все остальное было в ее распоряжении. Он не делал никаких попыток получить от нее больше того, что она готова была ему дать, и она была уверена, что пока жизнь не унесет его от нее, как отлив медузу, самовольно он от нее не уйдет. Теперь она поняла, что его все устраивало, потому что ему было все равно. И, несмотря на ее стремление контролировать ситуацию, подобное положение вещей перестало ее устраивать. Они дошли до той точки, где он должен был сделать ради нее какое-то волевое усилие, и хотя Муре приятнее было бы думать, что он не был на это способен просто в силу своей инертной натуры, ядовитая житейская истина «He just not so much into you», не выходила из головы.

А Сергей оказался способен. Первый раз, когда прилетел в Израиль, а второй – когда обиделся на нее и послал ее к черту. Ей мучительно хотелось помириться с ним, но как вернуть человека, который находится на другой стороне земного шара, а главное – зачем, она не могла придумать. У нее не было варианта их дальнейших отношений. И она ему не писала, хотя адрес его не стерла.

На следующий день выяснилось, что помимо само собой разумеющихся редакторских ожиданий, согласно которым Мурка должна была совместить энциклопедическую дотошность и политический анализ Мида с красочностью «Нешионал Джеографик», у Арнона были для нее добавочные поручения. Израиль давно искал точки опоры и давления в этой богатой нефтью стране. Поиски рычагов шли во всех направлениях, особенно в испытанном со времен фараона стремлении находить доступ к уху властелина. Иногда это удавалось: в Туркменистане одним из самых влиятельных и приближенных к власти людей был израильтянин – промышленник и предприниматель Иосиф Мейман, Лев Леваев был из Узбекистана, но в Азербайджане подобный человек не находился.

Арнон объяснял Муре:

– Я полжизни учился заставлять людей делать то, что мне нужно. И начинать это следует с того, чтобы понять – что надо твоему партнеру.

– Ему надо обеспечить нас нефтью?… – Мурка, старательная ученица, распахнула глаза.

– Н-ну, как тебе сказать. Это ему еще следует понять, – усмехнулся Арнон. – Но настанет время, и это случится. Для начала ему надо передать свою власть своему сыну.

– И я могу ему в этом помочь?

– Ну, не единолично, я полагаю. Однако наши возможности в области обеспечения безопасности весьма внушительны. Но это не единственное, чем Израиль может быть полезен. Например, мы можем служить посредником между Баку и Вашингтоном, или предоставить выход к своим рынкам.

– А зачем нам поддерживать эти менее чем идеальные режимы?

– Ну, хотя бы для того, чтобы сделать их менее крайними, чтобы противостоять опасным для нас и всего мира крайним исламским течениям, чтобы не терять своего влияния в этом мусульманском, но, тем не менее, сравнительно секулярном и толерантном регионе. Все, что плохо, очень легко может стать еще худшим.

– Маккиавельщина какая-то.

– Не волнуйся, тебе предстоит творить одно дистиллированное добро. Ты должна будешь скомпрометировать одного иранца.

Сердце Мурки ёкнуло.

– Что значит скомпрометировать? – В голове у нее сразу начали мелькать самые ужасные варианты.

– Не волнуйся, тебе надо будет только показаться с ним публично и быть замеченной. Мы позаботимся о документации, и обеспечим твою безопасность.

Мурка посидела молча, осмысливая сказанное.

– Но ведь если я его скомпрометирую, то сама окажусь разоблаченной!

– Это верно. Компромат будет состоять в его встрече с агентом Моссада, а не просто с красивой женщиной. Но, поверь мне, на данный момент это то, что необходимо. Это подорвет контакты между Ираном и Азербайджаном, которых нам допустить никак нельзя.

Постепенно, из лаконичных объяснений Арнона Мура начала понимать, что затрудняясь покамест обнаружить общие интересы с нефтяной республикой, Израиль пытался помешать в этом более удачливым соперникам.

– Если бы я мог пожертвовать кем-то другим, я бы это сделал. Но так уж случилось, что именно ты уже… – тут Арнон как-то странно осёкся, и положив свою руку на ее, замолчал.

– Что я «уже»? – Постепенно Муру начала переполнять горькая обида, в горле встал ком, а глаза начала наполняться непрошенной влагой, и она старалась смотреть наверх, чтобы не покатились унизительные слезы, недостойные разведчика. – Это из-за того «Стрельца», да? А в Минске, я ведь в Минске все сделала без сучка…

– Да нет, милая моя. Это совсем не из-за тебя. – Арнон помолчал, а потом вдруг начал говорить, как будто вспомнил вдруг о чем-то другом. – Помнишь, мы говорили о моей жене и о жене моего штурмана? – Мурка ошарашено взглянула на него. – Я так и не рассказал тебе, почему все-таки мой штурман не ужился со своей женой. Знаешь, его все-время терзала необходимость убедиться, что она была ему верна все годы его плена… А я еще тогда много думал, надо ли уверяться в предательстве близкого человека, когда изменить мы ничего уже не в силах… Может, иногда лучше пребывать в неведении.

Мурка горько молчала. Ее сжигают как разведчика в самом начале ее карьеры, а шефа несет при этом на какие-то отвлеченные философские размышления.

– Тебя будет поддерживать все наше обеспечение в Баку. Твоя роль бесконечно важна, – зашел Арнон с другого бока.

– Ага. Посылаете меня как камикадзе, как шахида…

– Ну, не надо крайностей. Погибать тебе не придется. Мы позаботимся о том, чтобы ты была разоблачена только после твоего благополучного возвращения в страну.

– Но я больше никогда не смогу сотрудничать с тобой! С Моссадом! Я больше не смогу быть агентом!

– Ну что ты такое говоришь! Тебе только надо будет на некоторое время уйти в подполье. Но мы еще поработаем…

– Да, да: «Еще поживем, поработаем», сказал больному гробовых дел мастер, снимая с него мерку!

Арнон долго беседовал с Муркой и уговаривал ее. Он утешал ее сложностью задания – создать у окружающих убедительное впечатление делового контакта с совершенно не знающим её человеком, подчеркивал, что успех всей операции будет зависеть исключительно от ее способности импровизировать и ориентироваться в обстановке, что на карту поставлено бесконечно многое, что только уважение к ней и неколебимая вера в ее душевные качества заставили его раскрыть ей заранее весь замысел, но остался непреклонным. Мурке была назначена трагическая роль провалившегося агента.

Домой Мура возвращалась совершенно убитой, ей казалось, что в её жизни не осталось больше никакого смысла, что все ее существование – сплошная цепь личных, творческих и профессиональных неудач. И осталось только одно – вспыхнуть достаточно ярко, чтобы зажечь собой какой-нибудь международный скандал, а там, ну что ж, пусть потом она сгорит… Блаженна та спичка… «Ашрей а-гафрур ше-идлик эт а-эш…» бессмысленно вертелся в голове у незадачливого шпиона Мурки полюбившаяся израильским пионерам старая песня времен израильских первопроходцев.

* * *

Переговоры с «Энигмой» все тянулись. Каждый день казалось, что сегодня все решится, но каждый раз все переносилось на завтра. Это было обычным положением вещей, но Александру поджимало печальное состояние ее финансов в том самом банке, который стремился с ее помощью убедить всех остальных, что он – их лучший защитник и опора. В последний момент Рут спасла ее, раздобыв очередную халтуру на показе мод в одном из торговых центров, и фоторекламу для краски волос «Велла» в русскоязычных журналах.

Роман с Нимродом, тянущийся уже с конца зимы, довольно скандально агонизировал: семейные сложности сделали его невыносимо неприятным для всех его участников, в частности для его жены. Особенно с тех пор, как Сашка повадилась звонить в любое время суток к Нимроду домой и с придыханием просить его к телефону. Она бы, конечно, этого делать не стала, если бы еще на устроенной ею вечеринке не поняла окончательно, что он ей ничем помогать не собирается, а просто использует ее. И к тому же, стало просто жаль его жену, которой, наконец-то, пора было осознать, что за фрукт ее муж. Напротив, флирт с Максимом был приятным и удобным и, благодаря его проживанию в Тель-Авиве, оставлял кучу свободного времени. Но Александра знала, что если сложности были Харибдой отношений, то легкость – их Сциллой. Она порождала необязательность, и не стимулировала на какие-либо изменения. Мудрые люди давно заметили, что хорошее – враг лучшего, и Сашка не хотела упустить возможность хорошего романа перерасти в еще лучший брак. Энергично ухаживающий за ней владелец турбюро Шимон по-прежнему морочил ей голову возможными вояжами за границу, но он Сашке настолько не нравился, что даже перспектива совместной поездки её не прельщала. Лучшая подруга, умудрившаяся одновременно быть брошенной обоими своими кавалерами, пребывала в последнее время постоянно подавленной и настолько погруженной в собственные несчастья, что Александре было совершенно не с кем советоваться, как жить дальше и что с собой делать. И Сашка решила навестить свою старинную приятельницу, знакомую еще со времен ульпана[4]4
  Курсы начального иврита.


[Закрыть] – художницу Рину Вольман, у которой как раз должна была в ближайшее время открыться персональная выставка в Москве. Рина была талантливым мастером, Александра не так давно была на ее выставке в Общинном доме, и давно пора было возобновить отношения. Тем более, что Максим в своих рассказах то и дело упоминал различные известные имена, и хотелось соответствовать. До этого она никогда не была у Рины, и пришлось долго блуждать в Восточном Тальпиоте, между унылыми неотличимыми блоками семидесятых годов. Старухи, сидевшие у Рининого корпуса, неодобрительно уставились на Сашкино голое пузо, само парадное воняло, из соседних квартир доносились вопли детей и телевизоров, а квартира-студия находилась на пятом этаже без лифта. Рина открыла, с сигаретой в одной руке, с кистью в другой.

– Заходи, заходи! – голос у нее был басистый, прокуренный, сама она была усатая, седая, пальцы от сигарет желтые. «Вот они какие, талантливые женщины», подумала Сашка.

Она ходила от стенки к стенке, рассматривала картины. Было странно, что такие яркие и веселые видения рождаются здесь, в этом тоскливом захламленном помещении. Рина пошла готовить чай, а кроме чая и спиртного в доме явно ничего больше не было. Сашка порадовалась, что принесла с собой тортик. Туалет был весь обклеен смешными карикатурами, надписями и автографами, но дверь запиралась плохо и сесть на унитаз Сашка побрезговала. Оказалось, что говорить им было особенно не о чем. Рина поспрашивала, как Сашкины дела, и не хочет ли кто-нибудь из ее знакомых купить ее картины. Александра твердо пообещала их всем рекомендовать. Картины ей действительно нравились, Сашка и сама была бы рада иметь хоть одну, но денег на них у нее не было, а в подарок Рина не предложила. Еще дома Александра с любовью выбрала изумительно красивую шелковую розовую шаль с длиннющей бахромой, чтобы было чем отблагодарить Рину, на случай, если та догадается подарить ей одну из своих картин. Шаль она завернула в мягкую папиросную бумагу и уложила в элегантную бумажную сумку. Если бы Сашка была художницей, она бы точно рисовала, завернувшись в эту шаль. Это была настоящая художественная вещь, просто созданная для Рины. Но теперь Сашка ногой запихнула сумочку поглубже за свое кресло. Стало ясно, что Рине она не пригодится, а Сашке шаль тоже очень шла.

Художница бесконечно долго рассказывала о выбивании стипендий и вспомоществований в разных инстанциях и министерствах, помогающих творческим людям. Сашка слушала ее жалобы, но про себя не могла не отметить, что ей-то вообще никто никогда не помогал. К тому же, Рина была не одинока в своих трудностях – Иерусалим кишмя кишел нищими писателями, поэтами и художниками, и они все друг с другом постоянно тусовались и вместе добивались различных пособий, а в профессиональном мире Сашки все тусовки были в Тель-Авиве, а о какой-либо взаимопомощи не приходилось даже и мечтать. Поглядев на это богемное житье-бытье, Сашка наконец сообразила, что мудрых советов по жизни ей здесь не обрести. Раньше, когда они учили вместе иврит и только начинали сталкиваться с израильской действительностью, у них было больше общего, и ей было интересно общаться с Риной. Но с тех пор у каждой появилась своя жизнь, Александра быстро освоила иврит, у нее завелось множество знакомых-израильтян, а Рина, так и не научившись элементарной разговорной речи, дружила исключительно с русскоязычной богемой и интересовалась только каббалой и прочей библейской мистикой. До Сашкиных проблем ей явно не было никакого дела. «Законченные эгоцентрики, все эти творческие натуры», вздохнула Александра. Но все равно она была рада, что поддержала это знакомство. Разговор совсем увядал, когда Сашка случайно упомянула Мурку. И тут Рина стала ее совершенно неумеренно хвалить, и уверять, что у Мурки какое-то удивительное сочетание резких смелых кавказских черт лица и мягкого доброго выражения, и что она давно хотела бы нарисовать девушку, если бы та согласилась позировать. Наконец Сашке это слушать надоело, но мысль о позировании ей понравилась. К тому же, захотелось сказать Рине что-то ободряющее.

– Риночка, если тебе нужна натурщица, то я готова посидеть для тебя. Мне только надо заранее знать, когда.

А Рина её спросила:

– А может, сделаем твой портрет? Такой настоящий, по всей форме?

Сашка обрадовалась, что может быть полезной.

– Отлично!

– Я недорого возьму. У меня вот недавно…

– Ой, нет, Ринуль, к огромному моему сожалению, заказывать портреты мне сейчас не по карману. Я просто думала, если тебе нужно, то тогда я готова завещать себя при жизни твоему искусству.

– А-а! Спасибо, Сашенька, но и мне сейчас натурщица не по карману.

– Риночка, ну ты что, смеешься, ну какие между нами счеты! – Сашка даже руками всплеснула. – Я же по-дружески, совершенно бескорыстно! Вот если ты подаришь мне какой-нибудь твой рисунок, или что-нибудь, что захочешь, то у меня будет всегда перед глазами что-нибудь тобой нарисованное. А никаких денег мне не надо!

В конце концов Рина поняла, что Сашка просто хотела ей помочь, и расстались они совсем по-дружески. Сашке было приятно, что среди ее приятельниц есть такая талантливая и умная женщина, как Рина. Но чего она так на Мурку запала? Может, лесбиянка?

* * *

Сначала Мура сильно переживала, и даже назойливо маячила шальная мысль каким-то образом обратиться с апелляцией к Эфраиму Галеви, главе Моссада, но постепенно успокоилась, и начала даже слегка проникаться величием своей трагической роли.

В оставшиеся до поездки дни она начала вдумчивые дорожные сборы. Делать это надо было с учетом ее нового видения самой себя, не лентяйки, кокетки и обжоры, а бестрепетного наследника легендарного израильского разведчика Эли Коэна. А так же – неподкупного свидетеля своей эпохи, готового исследовать самые удаленные уголки планеты. На практике это означало, что на сей раз она не будет брать 3 три разных мусса для волос, хотя Бог свидетель, волосы не могут лежать как следует, если их не питать, не увлажнять и не придавать им объем. Нельзя забывать, что в этих опасных и далеких от цивилизации местах мало того, что жизни израильского шпиона грозит вполне реальная опасность, но вдобавок еще зачастую не имеется фенов в гостиницах. Дальнейшие жертвы агента израильской разведки, направляющегося в малоразвитую область земного шара с целью изучения и анализа геополитической обстановки, а также срыва сговора двух мусульманских государств, включали в себя добровольное ограничение количества лифчиков: после долгого размышления вместо черного и белого был взят всего один – телесного цвета. Переоценив свои силы, Мурка даже собралась ограничиться только джинсами и зашнурованными ботинками, но, припомнив элегантность женского населения Минска, сложность предстоящей ей миссии, а также присутствие бывшего генерального прокурора, все же засунула в чемодан пару вечерних босоножек, белый брючный костюм и черную шелковую юбку. И все же точащие сомнения в собственной профпригодности не оставляли: «Какой я, к черту, разведчик и военный корреспондент, если не в состоянии жить без крема очистительного, увлажняющего, питательного, крема для глаз, боди лошна и кондишна в придачу?» Единственное малодушное утешение черпалось в том, что в образах Маты Хари и Марты Гельхорн особенно притягательно сочетание женственности и отваги. Так как отваги Мурка в себе испытывала запасы поистине бездонные, её долгом оставалось усилить момент женственности.

В указанный день и час она встретилась со своими попутчиками в аэропорту Бен-Гурион. Делегация состояла из нескольких судей и вышеозначенного бывшего военного прокурора. Что понадобилось им в Азербайджане и какой казус международного судопроизводства они призваны там разрешить, не афишировалось, но Мурка сразу решила проникнуть в эту тайну. Естественно, делегацию опекали какие-то Максимовы коллеги и израильские офицеры безопасности. На первом же рейсе, на Москву, все перезнакомились, и как обычно возникла атмосфера товарищества и веселья. Даже Мурка отвлеклась от всех неприятных мыслей. Кто-то из израильтян приволок с собой такое полезное пособие по Азербайджану, как изданная на иврите в 50-х годах книжка «Баку – город нефти», и все были убеждены в бездонности Муркиных познаний во всем, что касалось бывшей советской республики. Спутники девушке понравились, особенно бывший военный прокурор, который, хоть был уже генералом в отставке, но сохранил и стать и молодецкую военную выправку. Настроение не портило даже то, что он был безнадежно женатым, и назойливо демонстрировал всем попутчикам фотографии своих детей. Среди остальных судейских выделялась пикантная маленькая женщина-судья, которая вела громкий судебный процесс над родителями-садистами, широко освещавшийся в израильской прессе. Муру в который раз удивило, насколько проще и доступнее во плоти те личности, о которых читаешь в газетах. Женщина-судья, сразу предложившая называть её просто Юдит, оказалась хохотушкой и кокеткой, и явно изо всех сил хотела нравиться всему мужскому составу делегации, что ей в общем-то и удавалось, несмотря на ее явные, и на взгляд Мурки, малопростительные полвека. Прокурор много смеялся, хохмил, рассказывал о различных военных приключениях. Мурке было трудно совместить это с его основополагающими выступлениями за строгое соблюдение законности при допросах террористов, с его председательством на суде убийцы Рабина. Мурка понимала, что при молодой красивой женщине мужчины раскрываются совсем неожиданными сторонами, весьма далекими от своего общественного облика. Конечно, у всех есть различные ипостаси, стоит только представить себе, какими выглядят великие мира сего перед своими урологами или дантистами… «Один только Шимон Перес умудряется не уронить своей репутации при личном с ним знакомстве, – подумала Мурка. – Остается таким же замороженным сухарем». Ей хотелось, чтобы прославленные и знаменитые общались с ней, как с равной, но она понимала, что в этом деле ей главным образом способствует осеняющий ее ореол уважаемой газеты, и только во вторую очередь ее красивый фас и профиль.