Текст книги "Скажи «Goodbye»"

Автор книги: Мария Амор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

В Москве делегация остановилась на один день, и в их честь состоялся маленький прием в израильском посольстве. Впрочем, помещение посольства было непрезентабельным, женщина-посол производила впечатление обиженной дамы, явно неуверенной в себе, закомплексованной, возможно, потому что по-русски двух слов связать не могла, и весь прием совершенно не дотягивал до обывательских представлений о подобных вещах. Зато следующий полет в Баку расцвел ожидаемой от Востока экзотикой. Пухлые кресла из легкомысленного бордового кожзаменителя в первом классе самолета азербайджанской аэрокомпании светски группировались вокруг столов, так что пассажиры сидели лицом друг к другу. На обед в расписных керамических мисках подали плов с жирными кусками баранины и мозговыми костями. Все это было совершенно непохоже на западные авиакомпании, и Мурке понравилось. Сам Баку встретил путешественников пыльной сухой жарой, огромными щитами, прославлявшими славные деяния Гейдара Алиева и общей атмосферой запустения.

Путешественников вселили в «Хайят» – роскошную гостиницу, существовавшую, по-видимому, только для иностранцев силами самих иностранцев. Персонал был англоязычным, и вообще гостиница являлась оазисом западного сервиса и комфорта, что было плохо, потому что Муркино сердце жаждало оригинальности и восточного колорита. Но, оглядевшись, путешественница решила, что все это очень может сойти за, скажем, английский клуб в Индии или Египте времен колониализма: пальмы, разрисованные керамики, гулкие шаги прислуги, вентиляторы, прохлада и полумрак огромных залов, жужжание мух, резные двери и за ними яркая жаркая пыльная улица с кривой щербатой мостовой.

В первый же день израильтян свозили во все еврейские общины Баку, от ашкеназских до сефардских, где на всех главных должностях уже самоотверженно заправляли иностранные евреи, явно считавшие, что вывоз старинных книг и предметов культа вверенных им общин, и дальнейшая их перепродажа в Израиле и Америке втридорога и составляют их долг спасения еврейских ценностей. По пути делегация проехала мимо огромного здания Иранского Банка, и Мурка прищурилась на него, как на врага. А потом микроавтобус привез израильтян на военное кладбище.

Во время своей военной службы Мура не участвовала лично в боевых действиях. В тот единственный раз, когда она попала под обстрел, она была уже корреспондентом «Га-Ама». Сопровождая очередных американских спонсоров, она полетела на ливанскую границу в городок Кирьят-Шмона, который в очередной раз бомбила Хизбалла. Американцев норовили возить под взрывы, если выпадала такая оказия, так как это весьма способствовало их готовности жертвовать на амбулансы и детские сады. Пока в школьном актовом зале звучали пламенные речи о мировой еврейской солидарности, Мурку неуместная нужда погнала в туалет. В этот момент начались сирены и вслед за ними звуки взрывов. Все спустились в бомбоубежище, кроме нее, бедолаги. До сих пор ей помнился унизительный страх позорной гибели в сортире, со спущенными трусиками. Но на военных кладбищах Муре, к сожалению, случалось бывать и в Израиле, и все же здешнее было непохожим. Ужасали заранее выкопанные, еще пустые, ждущие трупов могилы. Мура не привыкла видеть фотографии на памятниках, и вид молодых лиц ребят, захороненных совсем недавно, бил прямо в сердце. У многих холмиков сидели женщины в темных одеждах. «Матери… – испугалась Мурка. – Какое счастье, что у нас теперь тихо».

В Старом городе они долго блуждали среди множества магазинов ковров и минаретов, за которыми открывался вид на грязную бухту Каспийского моря, полную танкеров. В отдалении от моря тянулись бесконечные кошмарные районы советских новостроек. Сопровождающие завели группу в антикварную лавку, и пока израильтяне хватали Муру за рукав и просили ее помочь прицениться к кинжалам, ее глаз упал на старинный серебряный пояс. Старик торговец по-восточному долго повествовал, какая это дивная, уникальная и бесценная вещь. Но он не учел ближневосточной покупательской закалки Муры. В конце концов антиквар убедился, что в его торговле двуязычная Мурка – человек ключевой, и ему не удастся продать ничего никому другому из ее группы, пока он не договорится с ней, и спросил, сколько она даст за сокровище. В Муркиной сумочке оказалось 130 долларов, и она выложила их все на прилавок. Старик-продавец долго недовольно морщился, но в конце концов поверил, что больше денег у нее нет, и протянул ей вожделенный пояс. Он был тяжеленный, с серебряными пластинами, навешанными на кожу, и с неподходящей пряжкой, тоже серебряной, но явно из другого столетия. Счастливая Мурка сразу повесила его себе на бедра, сама поражаясь, как в преддверии своего разведческого провала она способна развлекаться такой ерундой. Ей подумалось, что иногда легкомыслие – поистине спасительное качество. Остальные израильтяне с ее помощью тоже отоварились по сходной цене различными древними раритетами, и довольные, все покатили в ресторан в караван-сарае.

Их посадили за длинные столы под сводами старинных палат, и мужчины-официанты потянулись вереницей, занося в помещение все новые и новые кушанья. Ужин потряс всех изобилием и вкуснотой блюд. Огромные шампуры с бараньим шашлыком, нанизанные вперемежку с луком и чесноком, стояли, как палки вигвама, воткнутые в гигантское блюдо плова, вокруг красовались всевозможные салаты, травы, долма, изюм, абрикосы, каштаны и множество бутылок вина и пива.

Мура сидела рядом с Юдит, с которой они сдружились еще в общественном туалете Новодевичьего кладбища, когда Мура стойко защищала собственным телом открытую кабинку судьи от взглядов московских старушек, возмущенных надменной щепетильностью иностранок.

В промежутках между бокалами Мурка порывалась завязать с Юдит какую-нибудь мудрую беседу, например, обсудить с ней ее последний знаменитый вердикт.

– Вы собираетесь писать об этом, Мурочка? – насторожилась Юдит, аккуратно, отставив мизинец, расправляясь с кусочком баранины.

– Нет, я просто хочу понять, как можно было оправдать эту женщину.

Юдит, памятуя о благородной помощи в общественном туалете, вежливо, но лаконично ответила:

– Суд обязан принимать во внимание обстоятельства. Есть человек, и есть его обстоятельства.

Мурка настойчиво пыталась сохранить принципиальность:

– Разве люди не обязаны поступать правильно, невзирая на любые обстоятельства?

Юдит неприязненно посмотрела на Мурку и сказала:

– Мурочка, вот вы поживете, и попробуете, и сами увидите, как это у вас в жизни получится. Это не так просто, как вам сейчас по молодости лет представляется.

Поставленная на место Мурка задумчиво щипала виноград. Она утешилась тем, что все же выразила свои принципиальные взгляды, и даже сумела постоять за них, хоть пренебрежительное указание Юдит на ее молодую глупость и было обидным. Зато вся мужская часть группы явно рассматривала Муркину относительную юность в качестве ее основного достоинства, и приходилось утешаться этим.

Застолье длилось долго, но в конце концов утомились даже умеющие поесть израильтяне, и все вернулись в гостиницу.

На следующее утро последовала расплата – Мура проснулась с тяжелой головой и поползла в душ. Как раз в тот момент, когда она вся намылилась, вода течь перестала. Некоторое время помаявшись, и безрезультатно подергав краники, Мурка вытерла полотенцем мыльные глаза, и побрела к бару-холодильничку. На ее счастье там оказалось несколько бутылок минеральной воды, и удалось кое-как смыть с себя мыло, не прибегая и к тонику.

После завтрака все подтянулись к автобусу, и поехали в город Лаки. Чем дальше отъезжали от Баку, чьи предместья смело могли служить иллюстрацией к самым жутким фантазиям футуристов, тем больше нравился Азербайджан Мурке. Пейзаж стал зеленым, на горизонте появились горы, наверное, Кавказ, который она видела впервые в жизни. Мурка размякла под обаянием экзотики: «Кавказ подо мною…», растроганно стала вертеться в голове застрявшая там со школьных лет оборванная строчка, наконец-то дождавшаяся подходящего случая. Рядом с ней сидел местный сопровождающий гид, и они разговорились. Он поведал ей, что, по преданию, евреев в Азербайджан привел с собой в древности один из персидских шахов-завоевателей. Евреи были лично преданными ему телохранителями. «Мудрый был шах, – подумала Мурка. – Всем чужие, и иранцам, и азерам, евреи полностью зависели от его благополучия, и они с шахом верно охраняли друг друга».

Минибус вез их, изредка останавливаясь, израильтяне с любопытством разглядывали попадавшиеся по пути сёла и достопримечательности, заглядывали в придорожные лавки и придирчиво изучали торговый ассортимент. Всюду были иранские продукты и ощущалось иранское влияние. Потом на горизонте в долине они увидели палаточный лагерь азерских беженцев. Мурка искренне удивилась, так как понятие беженцев из этого региона прочно связалось у нее с армянами, но гид стал рассказывать о войне в Нагорном Карабахе, и из его слов выходило, что и азерам явно случалось быть потерпевшей стороной, что подтверждало самый пессимистичный взгляд на все человечество. Вообще говоря, армяне Муре были симпатичны. Как и евреи, они рассеялись по всему миру, и были так же вездесущи и талантливы, у ее семьи еще с московских времен было немало знакомых армян. В Старом городе Иерусалима они жили с незапамятных времен, построив свой квартал вокруг Храма св. Георгия, и продавали в маленьких лавчонках дивно расписанную керамику и изразцы. На протяжении веков этот древний народ умел ладить со всеми, кто владел Иерусалимом, будь то греки, римляне, турки, англичане или евреи. Ходили слухи, что за многие века оседлой жизни в Иерусалиме они накопили под своим храмом несметные сокровища. Сегодня молодежь из общины уезжала в Америку, но старики оставались – хранить богатства, подобно кобре в «Маугли». Но, может, богатств было вовсе не так уж много, потому что когда Израиль разрешил гуманитарный въезд в страну беженцам из Нагорного Карабаха, сами армяне брали их на поруки со скрипом и чрезмерной щедрости по отношению к своим пострадавшим соплеменникам не проявляли. Израильтяне уважали армян как подобный себе древний народ с тяжкой историей, сочувствовали им по поводу Нагорного Карабаха. Армян, правда, раздражала еврейская монополия на геноцид, и они требовали, чтобы евреи потеснились на лавке всемирно обиженных, но евреи отчаянно доказывали, что никто не сравнится с ними в несчастьях, и пытались армян с этой лавки спихнуть, изо всех сил защищая свою трагедию от умаляющих ее сравнений и унижающих подобий. Правда, с учетом цыган, камбоджийцев, суданцев, руандцев, боснийцев и бангладешцев клуб жертв геноцида к концу века стремительно утрачивал свою эксклюзивность, и даже этот повод для взаимонепонимания терял свою остроту. И все же, обладая богатой криминальной фантазией, Мурка заподозрила, что в данном контексте какой-нибудь компромат на армян мог бы лишить их чистоты жертвенных риз, и тем самым был бы на руку израильтянам… Уж не для того ли прибыли в Азербайджан израильские крючкотворы? Оставалось примечать, интересуются ли ее спутники военными событиями. Все путешествие Мурка глаз с них не спускала. Но израильские законоведы и виду не показывали, что их занимают внутренние междоусобицы кавказских народов, и целый день покорно мотались по древним синагогам и полувымершим еврейским селам, то ли притворяясь, то ли действительно интересуясь только прекрасными пейзажами, вкусными угощениями, и, некоторые из них – Мурой. Встреченные местные жители производили впечатление людей гостеприимных и славных, но все их обаяние не могло заставить ее забыть судьбы армянских друзей – беженцев из Нагорного Карабаха. Но в конце концов, вдалеке от требовательного редактора Мура не претендовала на способность справедливо рассудить чужие народы. Да и существует ли она – совершенная справедливость? Кто прав, и как решить? Оставалось радоваться, что родная страна вылезла из восемнадцатилетней ливанской грязи и что арабы в конце концов смирились с существованием Израиля, и теперь всем ясно, что мирный процесс необратим. Даст Бог, когда-нибудь все улучшится и здесь, на Кавказе. И все же, зачем приехал сюда цвет израильской юриспруденции?

Следующий день в Баку ознаменовался симпозиумом с представителями Министерства юстиции Азербайджана. Мура с нетерпением ждала его, предполагая, что тут-то, наконец, обнаружится смысл таинственной поездки. Следует заметить, что означенная встреча на высшем уровне смогла состояться только благодаря незначительной Муре, поскольку кроме нее переводить было решительно некому. Но и ей пришлось нелегко, так как каждая фраза местных юристов начиналась с цветистых восхвалений президенту Гейдару Алиеву и прославлений его мудрости, демократичности и преданности букве и духу закона. Муре вспомнились цветистые похвалы Ходжи Насреддина в адрес эмира. Ей, конечно, было жалко опускать в своем переводе эти перлы, и тем самым лишать израильтян удовольствия оценить всю демократичность азербайджанского президента и силу народной к нему любви, но и после вышелушивания большинства словесных узоров оставалось немало интересного: о том, как единогласно палата Национальной Ассамблеи поддерживает мудрое законодательство Алиева, о том, что правительство Азербайджана поставило себе целью создать процветающее и прогрессивное общество, основанное на социальной справедливости, защите человеческого достоинства и сохранении прав человека, причем всё это – следуя заветам Шариата. Хозяева с гордостью поведали гостям, что целью законодательства Азербайджана является обеспечение национального единства и равенства между всеми его этническими группами. Израильтяне вежливо кивали в знак согласия и восхищения и задавали «правильные» вопросы. Под конец встречи им были торжественно поднесены в подарок коврики, на которых с великим искусством были вытканы портреты Гейдара Алиева. Тут уж израильские судейские смутились, и от ковриков все же удалось отбояриться, не оскорбляя хозяев. Вся эта встреча оказалась настолько пустой и ненужной, что недоумение Муры по поводу истинной причины поездки только возросло. Она терялась в догадках.

Вечером израильтяне собрались в «Измир-стрит» – гостиничном баре, служившем местом встречи местных проституток и иностранцев-нефтяников. Израильтяне сели тесной кучкой, и начали пристально изучать местные нравы. Темненькие местные девочки прилагали тщетные усилия для того, чтобы выглядеть похожими на северных блондинок, и тем самым соответствовать золотым стандартам международной проституции. К явному облегчению Юдит, на этот раз Мура оказалась рядом с отставным генералом. Всем подали местное пиво, и Мурка пила с ним весь вечер, смеялась его шуткам, краснела от комплиментов, и воображала себя по меньшей мере Матой Хари. В конце концов, когда генерал, как всякий израильтянин, к выпивке совершенно не привычный, размяк от пива и Муркиных чар, она спросила его, так, как бы между прочим, чего ради была затеяна вся эта поездка.

– Да Одед из Лишкат а-Кешер здесь в посольстве работал, а мы с ним друзья со службы в армии. Вот он и предложил, и бюджет изыскал.

– А зачем мы встречались с этими несчастными из министерства юстиции?

– А как же отчетность? – изумленно спросил цвет израильской юриспруденции. – Без этого невозможно оформить поездку как рабочую командировку.

Мурка засмеялась. Ларчик всегда открывается просто, и в жизни так и бывает. Самый простой вариант, он и есть самый верный. Никаких поисков военных преступлений, никаких подкопов ни под каких армян, никаких крючкотворств и пакостей в отместку за их посягательства на уникальность нашего геноцида, никаких далеко идущих коварных конспираций, только ценный обмен профессиональным опытом, из которого наше судопроизводство многому может научиться, на случай установления в Израиле культа личности или законов шариата. И одна дурочка-журналистка с чересчур буйной фантазией.

Музыка играла все громче, и Мурка и ее кавалер пошли танцевать. Теперь вся израильская делегация так же напряженно рассматривала их и явно измеряла зазор между ними. Зазор же был настолько микроскопическим, что Мурка догадалась, что, продолжая в том же духе, она, вместо таинственного иранца, скомпрометирует славного израильского судейского. Они прекратили танцевать. Осознав свой долг перед родиной, Мурка перестала кокетничать, и ушла спать раньше всех.

На следующий день цвет и надежда всей израильской разведки надела светлый шелковый костюм Калвина Клайна. Тонкость задачи состояла в том, чтобы, ни в коем случае не походя на проститутку, быть в состоянии привлечь внимание и запомниться. Мура оставила свои длинные черные волосы свободно развевающимися и отважно накрасила губы красной помадой. Велели же ей импровизировать. Израильский офицер безопасности, сопровождавший до этого их группу, отвез ее на местный приморский променад. Там, в соответствии с полученными инструкциями, она вошла в кафе Мирвари и заказала пиво, вызвав своим одиночеством и заказом соответствующее любопытство. Закурила, и стала рассматривать прогуливающуюся публику. Красивые девушки были в джинсах и коротких юбках, в маечках без рукавов, зато мужчины оставались носителями традиций и все как один были мужественно закованы в унылые глухие полиэстровые костюмы. Наконец появилась ее жертва. Иранец сел за соседний столик и явно кого-то ждал. Мурка была осведомлена, что к нему должны присоединиться имеющие с ним дело местные люди. Она знала, что когда они приблизятся к кафе, она получит предупредительный звонок. Когда ее телефон задрожал, она встала, оставив на своем столе долларовую купюру и заранее заготовленный конверт с якобы конфиденциальными документами, подошла к иранцу, незванно села за его столик и с отвлекающей его внимание улыбкой подала ему еще один пакет. Толстый лысый брюнет, в этот момент вытиравший большим платком пот со лба, растерянно улыбнулся ей в ответ, и машинально протянул руку к папке. Он не успел сообразить, что происходит, как его контакты вошли в кафе, и Мурка поспешно, делая вид, что она испугалась, вскочила и вышла на улицу. Ей было известно, что их минутное застолье было зафиксировано на пленку, которая будет подкинута кому надо, и что иранец остался с дурацкой обличительной папкой объяснять всю ситуацию, как ему угодно. Мурка плюхнулась в машину своего телохранителя, ожидавшую за углом, и он увез ее прямо в аэропорт.

Быть Матой Хари оказалось просто и противно. В конце концов, речь всегда шла об обмане доверия. От всей поездки осталось легкое разочарование во всем человечестве и тяжелый серебряный пояс.

* * *

Самолет отлетал, и в окне расстилался бесконечный город с белыми кубиками зданий и вкраплениями небоскребов. На море пенился прибой. Молодой небритый мужчина, бог знает который раз совершавший этот маршрут, не читал книгу. Он смотрел вниз. Он знал, что, возможно, видит этот город в последний раз. Израильское министерство внутренних дел не продлило визу, и ему недвусмысленно дали понять, что его дальнейшее присутствие является нежелательным.

Мысленно он подводил итоги этой миссии. И не только миссии. Оказалось, что год, проведенный в этой стране, значил для него больше, чем он себе представлял. Это был одинокий, спокойный год, у него было много времени на работу, и профессиональную, и творческую. За это время он передал кучу более или менее важной информации, смог предупредить, по меньшей мере, развитие двух нежелательных сценариев международных отношений, завязал несколько нужных связей, которые могут быть продолжены в будущем, и завербовал несколько полезных людей… Та неосмотрительность в Польше нашему дипломату дорого обошлась. Не думал, дурак, что мы об этом тут же узнаем? Сначала хорохорился, но как только понял, чем это грозит, сразу стал пай-мальчиком. Были, конечно, и неудачи, но неудачи – это норма, они неизбежны. А в общем и целом, этот год был удачным. Как ни странно, для всех. Вряд ли когда-нибудь история оценит его личный вклад в улучшение отношений между Россией и Израилем. Как пить дать, все его достижения припишут обаятельному Бовину…

За это время он написал пару сценариев, кто знает, может быть, им суждено большое кинематографическое будущее, и сильно усовершенствовал свой иврит, что сильно пригодится ему на любой работе в средневосточном деске. И провел этот год с потрясающей женщиной. Жаль, что она оказалась совершенно бесполезной. Романтическая доверчивая дурочка, с энтузиазмом помогавшая найти его весьма сомнительные еврейские корни. Но каждый раз, когда он пытался как-то ее использовать, его постигала неудача. В конце концов он даже поверил, что ее что-то или кто-то охраняет. Куда делись те пакеты, которые он передал ей перед ее поездкой в Минск? Почему конверт, подложенный ей в Москве, не был ею передан по назначению? Почему всученный ей компьютер она использовала исключительно для своих статей и дурацких дневниковых записей? А вначале эта связь выглядела такой перспективной. Сколько времени он на нее растратил, а в конце концов она оказалась совершенно бесполезной, ну… скажем так, – и молодой человек прикрыл глаза, – бесполезной для дела… Но рассматривать эту связь исключительно с точки зрения пользы невозможно. Что-то такое в ней было… Но с ее боссом он еще посчитается.

Та, вторая, та соображает, у нее есть амбиции, и она готова стараться ради своего успеха, только жаль, что у нее ни связей, ни доступа. Но тут уж вся надежда на нашего Талейрана. Вместе они будут совсем небесполезной парой. С этими счетами придумано неплохо. Чуть-чуть попахивает дешевым детективом, но непременно должно сработать! И тот поупрямится, покочевряжится, но в конце концов, конечно, женится, особенно, если ему это будет выгодно. К тому же, она очень красивая девка. Может далеко пойти. Буду рекомендовать продвигать ее, думал пассажир.

Потом мысли его снова вернулись к уходящей от него стране. Он всегда знал, что все это – временно, и что в какой-то момент он оставит и землю, благоухающую апельсиновым цветением и горькой полынью, и тишину своего каменного темного убежища, что бросит нежную девушку, с кожей, пахнущей песком и солнцем, и вернется к грязному растоптанному снегу, короткому зимнему дню и автомобильной вони родного города.

«Се ля ви, изысканно выражаясь на ее излюбленном французском», горько усмехнулся пассажир. Остается только надеяться, что его вежливое выдворение не отразится на его карьере, особенно если он окажется в состоянии продолжать руководить событиями и на расстоянии, подумал он, задумчиво провожая взглядом уходящий за борт берег. А что касается нее… Кто знает, может в какой-нибудь другой жизни, в другой инкарнации, в другом измерении или в другом времени все это и состоится?

* * *

По возвращении из Азербайджана огромная статья Муры украсила собой субботнее приложение газеты. Самому себе неподкупно честному автору пришлось признаться, что самым суровым испытанием израильского Штирлица в далекой мусульманской стране, не чуждой суровым законам шариата, оказались перебои в подаче воды, и от задуманных коммюнике из горячих точек планеты статья эволюционировала в жанр заметок путешественника. Но тем не менее, описания всего увиденного, многочисленные беседы с местными жителями, отпочковавшиеся от дорожной болтовни с местным гидом, исторические очерки, понадерганные из интернета, и, не последним делом, аутентичные аппетитные описания застолий, а также красочные фотографии гор и долин понравились любознательному читателю. Пришлось умолчать только о попутчиках, поскольку им на страницах прессы фигурировать не полагалось, и, разумеется, о Муркиных подвигах по указке Моссада. Так же скромно автор не упомянула о приобретенном поясе, и о ценном совете знакомого с местными обычаями представителя Еврейского агентства (последнее практически самостоятельно содержало национальную азербайджанскую аэрокомпанию, закупая на корню рейсы на Тель-Авив). Вопреки здравому смыслу, работник посоветовал все ценное класть в чемоданы, а не пытаться тащить с собой в кабину, предсказав, что ручная кладь подвергнется дотошному осмотру, и всё, не подлежащее вывозу, из нее будет конфисковано. Следовало ли удивляться, что предвидение это оправдалось: сумка была буквально выпотрошена, а сунутый в чемодан пояс дошел в целости и сохранности?

В Иерусалиме отважная путешественница встретилась с Арноном, который ее долго хвалил, и тщеславной Мурке это было приятно. Шеф уверил её, что она сослужила родине великую службу, что все было сыграно, как по нотам, и хотя в прессу не просочилось ни звука, ужасающий скандал разразился, когда иранский представитель был уличен в контактах с израильскими агентами. Тем не менее, по поводу будущего возможного сотрудничества Арнон не распространялся и велел на данном этапе сидеть тихо. Но Мура и не рвалась на дальнейшие подвиги. Ей расхотелось быть на побегушках у славных служб безопасности. Заметив, наверное, ее душевную усталость, Арнон поинтересовался, все ли у нее в порядке. Мура ответила, что все нормально. И он посоветовал ей постараться быть счастливой. А Мура сказала, что давно собиралась, осталось только разобраться, в чем именно состоит счастье. На этом они расстались, и пустота в ее душе еще увеличилась.

Александра сводила ее в бар, и они отметили и Муркино возвращение, и появление замечательной статьи «Баку-город нефти», и успешное продолжение Сашкиных переговоров с банком а-Поалим. Подруга была, как всегда, веселая и остроумная, и окончательно испарилась обида за то, что она не пригласила Муру на вечеринку. Мура решила, что собственное повальное невезение в последнее время превратило ее в мнительную, чрезмерно обидчивую особу, и вообще многое скинула на Сашкино легкомыслие. Придираться тем более не стоило, так как дружба с Сашкой осталась едва ли не последними человеческими отношениями, которые Муре еще удавалось поддерживать. От Вадима она уже давно ничего не слышала, а когда, несмотря на данное себе обещание и новоприобретенный трезвый взгляд на их отношения, малодушно позвонила ему, оказалось, что его номер отключен. Из одного чистого женского любопытства Мура как-то прошла около его дома и увидела, что свет не горит, и дом выглядит нежилым, но впрочем, он зачастую выглядел так же и с Вадимом внутри.

Мурка знала полгорода, но из близких людей у нее никого не осталось, кроме строгой мамы, да потакающей Александры.

В жаркие вечера она, уставясь в телевизор, валялась на раскладном диване, уже проданном, но еще не отвезенном отцу. Читать не хватало сосредоточенности, и любимый «Дневник княжны Васильчиковой» пылился на полу у кровати. Зато пепельница нужна была постоянно. Ночи стояли жаркие, Мурка скидывала белую простыню с темного в свете экрана тела, потягивалась, и грустила, что так напрасно пропадает никем не востребованная молодость и красота.

По телевизору гнали какие-то бесконечные детективы, девушка смотрела на них до тех пор, пока глаза сами собой не смыкались, и тогда княжна Васильчикова приседала на краешек кровати и говорила, что Мура сама во всем виновата: и в том, что от нее отказались все государственные и военные разведческие структуры, и в том, что пропал Сергей, и в том что безнадежно утеряно направление ее жизни. И почему-то упрекала Мурку в слепоте и доверчивости. Мура пыталась ссылаться на обстоятельства, цитировала судью Юдит, задавала любимый Сашкин вопрос: как жить дальше? Но княжна Васильчикова только мрачно качала головой и твердила, что счастье – в выполнении своего долга. А Мурке хотелось сказать, что настало, наконец, время любить и быть любимой. И хотелось мстительно припомнить Васильчиковой ее легкомысленные шляпки и завивки в Берлине посреди бомбежек, но княжна ее не слушала, потому что спешила в гестапо, где ее помощи ждали арестованные заговорщики граф Шуленбург и Готфрид Бисмарк.

По ночам Муру выносило из сна, как утопленника на гальку, и она начинала размышлять над своей жизнью. Как так получилось, что пройдя земную жизнь до середины, она ничего не создала и не сохранила: ни дружеской компании, душой которой она была всю юность, ни семьи, ни призвания, ни служения, ни даже любимой работы… Томительное одиночество в эти жаркие ночи было почти непереносимым. Она думала о тяжкой жизни людей в Азербайджане, Армении или Минске, о том, что случилось бы с ней самой, живи она там, и казалось, что она как-то неправильно распорядилась своей жизнью. Мало того, что, вопреки увещеваниям княжны Васильчиковой, Мура не выполняет свой долг и, вопреки увещеваниям Анны, не реализуется, но, вопреки своим собственным стремлениям, она даже не наслаждается своей пустой, бестолковой и бесцельной жизнью. На проверку ничего не осталось от осмысленного, серьезного, самостоятельного существования, которым она так гордилась. Мучила тоска по Сергею. Отдаваться на волю событий больше не хотелось, и из ночи в ночь нарастала потребность сделать какое-нибудь волевое усилие, которое изменило бы ее жизнь и принесло бы долгожданное простое счастье.

В одну из ночей, уже под утро, Мура вдруг решила, что полетит в Милуоки, и с этой мыслью она сразу крепко заснула. Проснувшись утром, обнаружила, что уже десятый час, и что она неминуемо опаздывает в студию, где с ней запланировано интервью для русскоязычного отдела «Коль Исраэль». Но впервые за много дней настроение было отличным. Выпив залпом чашку кофе, Мура в привычном ритме загнанного кролика помчалась к Русскому Подворью, возле которого находилось здание радиостанции. Само интервью было почти полным повторением всего, написанного в её статье, на сей раз по-русски.

Выйдя из студии, Мурка направилась в турагентство. От волнения кровь у нее в венах бурлила, как кока-кола. Оказалось, что прямых полетов в Милуоки из Тель-Авива нет, и она заказала билет в Чикаго на начало сентября. При помощи кредитной карточки платеж можно растянуть на несколько месяцев. Она подумала, что княжна Васильчикова наверняка поступила бы также. И постепенно это безумное предприятие обросло банальными подробностями и начало казаться вполне нормальным, почти трезво взвешенным. Существовала даже маленькая подстраховочка – от билета можно отказаться в течение двух недель. Дело оставалось за малым – получить разрешение Шмуэля на срочный отпуск и выяснить, готов ли Сергей дать ей еще один шанс.

В редакции Мура набрела на главного редактора и, ссылаясь на мытарства последних поездок, выпросила у него недельный отпуск, начиная с 1 сентября. А придя домой, долго нервно ходила по квартире, потом приготовила кофе, и наконец решительно позвонила в Милуоки. Ответила автоматическая секретарша. Писать по электронной почте не хотелось, чтобы не обрекать себя на мучительное ожидание ответа. К тому же, для того, чтобы понять правильно ли принятое решение, необходимо было услышать его спонтанный ответ, тон его голоса. Приходилось смириться с разницей в часах и ждать утра. За бессонную ночь Мура извелась вконец, и начала подозревать, что успела пристраститься к состоянию ожидания как к наркотику. До утра последовательница княжны Васильчиковой так успела сжиться со своими мечтами о полете в Америку и о романтической встрече с Сергеем, что страшно было даже предположить, что, быть может, он ее совершенно забыл.