Текст книги "Скажи «Goodbye»"

Автор книги: Мария Амор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Мура страшно уважала мать и надеялась, что когда-нибудь достигнет той же меры отрешенности от земной мишуры. Но, как средневековая монашка, она все же уповала, что эта святость обретется ею не слишком скоро, а так, скажем, годам к семидесяти.

Отец Муры, Михаил Александрович Гернер, был известным в научном мире археологом. Занятый ученый старался держаться подальше от активности жены, и интересовался только древними раскопками и молоденькими студентками в шортах. Оба полностью реализовались и были настолько востребованы окружающим обществом, что друг в друге уже почти не нуждались. Когда-то просвещенные современные родители возлагали далеко идущие надежды на обоих своих отпрысков, ввиду чего недоросли были вручены для воспитания в надежные руки советского детсада-пятидневки, но то ли генетика не преодолела интернат, то ли планка родительских ожиданий была непомерно высока, но оба чада умудрились вырасти ни к чему не пригодными ленивыми обормотами, с преступным равнодушием закопавшими свои таланты в землю, и теперь на их долю остались только легкое презрение и сожаление.

Младший брат Муры, Даниэль, тоже отбывал сегодня повинность визита в отчий дом. Если родители пеняли Мурке на малость и убогость ее жизненных достижений, то Данька презирал ее по противоположным причинам – за конформизм, мещанство (выражаемое в регулярном получении зарплаты) и сотрудничество с истеблишментом. Сам он занимался путешествиями в экзотические страны и постижением восточных религий. У него был черный пояс по карате и множество премий на мировых фотовыставках. В тех редких случаях, когда семья Гернеров собиралась вместе, Анна и Даниэль, несмотря на существовавшие взаимные претензии, моментально стихийно создавали коалицию по травле Мурки. Что не мешало им по отдельности жаловаться ей друг на друга.

Гернеры жили в Иерусалиме уже лет двадцать, все их знали, они знали всех, и несмотря на полную дисфункцию этой семейной ячейки, другой семьи Мурка себе представить не могла и очень ею гордилась. Тем не менее, у нее хватало здравого смысла не спешить вводить в дом неподготовленных потенциальных женихов.

На плите выкипал чайник. Больше на кухне ничего не готовилось.

– Привет, – сказал Даня, развалившись на диване с закинутыми на кофейный столик ногами, на минуту оторвавшись от книги.

– Привет. Что читаешь?

Даниэль приподнял обложку.

– «Есть ли жизнь во Вселенной»? Отлично. Этот наболевший вопрос давно мешал тебе сосредоточиться на поисках работы. Как дела?

– У меня никаких дел нет. Я – свободный человек. Не то что некоторые Акакии Акакиевичи, чьи плоды мучительного творчества не имею удовольствия читать только по причине отсутствия наркотической зависимости от продажной печати.

– Ну-ну, Далай-Лама. Некоторые люди, еще не стряхнувшие с себя тягостные путы общественных предрассудков, не желают просить милостыни. Я делаю то, что умею и люблю.

– Не может быть! – прищурился на Мурку вредный брат. – Это было бы если не уголовно наказуемом, то во всяком случае морально осуждаемым!

– Ма-ма! – громко заорала Мура, – Данька меня обижает!

В ответ на ее вопли сверху спустилась Анна и обняла дочь.

– Не ссорьтесь, дети мои. Кто хочет есть?

– А что, у нас есть, что поесть? – изумленно воскликнули оба чада.

– Полным-полно. Раскрывайте холодильник и берите, что хотите – сыр, колбаса, йогурты, в морозильнике чудесные готовые салатики! Даня, открой консервные банки.

Начался пир горой.

– Мать, Данька говорит, что средства массовой информации не нужны! – Мурке требовался союзник.

– Ну, тебе лично очень нужны! – категорически согласилась Анна. – Без них тебе пришлось бы взяться за ум, и приступить к писанию доктората, вместо вдохновенных пассажей о «программах Еврейского Агентства, достойных всяческого содействия и поощрения».

Данька радостно загоготал. Сестра попыталась больно пнуть его ногой под столом.

– Но телевидение создал Господь Бог! – убежденно добавила Анна.

– Неправда, не Господь Бог, а Зворыкин Владимир Козьмич, – поправил ее сын, которому истина была дороже не только что друга, но и родной матери.

Но смутить Анну было не так-то легко:

– А подбросил ему эту идею Господь Бог, столкнувшийся с обвинениями, что во время Катастрофы он бездейственно взирал на происходящее, и осознавший, что человека нельзя бесконтрольно предоставить полностью самому себе. – У Анны было много оригинальных мнений по поводу каждого явления, с которым сталкивалось человечество. – Теперь, благодаря телевидению, безобразия тоталитарных режимов могут происходить только в тех странах, где нет ни демократии, ни телевидения. Вроде всяких африканских.

– Мать, – вскричал Даниэль, – безобразия происходят тем больше, чем больше на них взирает телевидение. Весь террор существует благодаря ему.

– Ну, я-то к телевидению уже полгода не подходила, – тут же устало согласилась Анна. – Мне на мерзкие рожи наших законодателей взирать противно.

– Кстати, Данька, а сам-то ты собираешься работать? – мстительная Мура решила перейти в наступление.

– Я ищу работу, но мне трудно. Я – оверквалифайд.

– Что ты говоришь? Как это стряслось с человеком, у которого нет никакой профессии? – Мурка притащила к столу кучу баночек из холодильника и, вскрывая их одну за другой, стала вылавливать содержимое раздобытой вилкой.

– Между прочим, мое образование побольше твоего!

– Но поскольку толку с него гораздо меньше, то у моего гораздо больше коэффициент полезного действия! – торжествовала сестра.

– Ты как-то неверно себе меня представляешь! Все ищут мальчишку, который бы таскал за ними аппаратуру, а как узнают, что я фотограф с международными публикациями и премиями на европейских выставках, то сразу пугаются!

– Тоже мне – Анни Лейбовиц нашелся! Твои фотографии заставили Эхуда Барака серьезно задуматься о пластических операциях.

– Неча на зеркало пенять… – лениво пробормотал Данька. Возражать было нечего: премьер действительно остался собой на его снимках недоволен, но, с другой стороны, он и впрямь был неказист. И последовавшие операции этого не исправили.

– Но может, ты мог бы с чего-нибудь начать? А то так можно и с голода сдохнуть с несъедобными премиями да публикациями.

– Мурка, не боись! – уверенно отвечал Данька, вытряхивая из банки остатки турецкого салатика, – Мы не живем в джунглях, мы живем в зоопарке. Ничего ни с кем плохого не случится!

– То-то ты так капризно ищешь!

– Между прочим, не то, чтобы я должен перед тобой отчитываться, но я звонил в двести мест!

– Вот мне и кажется, что это проблема не отсутствия рабочих мест, а твоего характера!

Тут Анна положила конец братской перепалке:

– В следующую пятницу все едем на демонстрацию!

– Что на этот раз?

– Положим конец пораженческим переговорам, – твердо заявила мать.

– А что? Может, меня газета пошлет. Там, небось, будет полно русских, а это мой контингент. И почему это все русские такие правые?

– Ну, это очевидно, – отмахнулась Анна, и тут же начала импровизировать: – После мужественных боев пионеры-сионисты по ходу строительства национального хозяйства оприходовали все, что осталось от арабов – кибуцы получили сельскохозяйственные земли, подрядчики – строительные… Все богатство пошло на пользу и национальным организациям, и всем представителям молодой нации. А те, кто приехали в страну позже – североафриканская, русская алия, – пришли к шапочному разбору и ни хрена не получили. – Анна закурила и энергично развела дым рукой. – Им пришлось воспользоваться тем, что не соблазняло сытых ашкеназов – территориями. И теперь, когда эти территории намереваются вернуть, именно русские и восточные евреи не согласны узаконить раздел первых за счет возврата того, что взяли себе последние. Русские и марокканцы говорят: «Хотите замиряться, пожалуйста – отдавайте Рамат-Авив, Катамоны, Бaкку… Мы, проживающие в Кирьят-Арбе и Гиват-Зеэве, не согласны оказаться теми, за чей единственно счет произойдет примирение».

– Но ведь всегда первые сталкиваются с большими трудностями, и получают лучший кусок. Зато последующие приходят на готовенькое. Пальмахников ведь не привозили сюда на «коврах-самолетах».

– На выходцев из арабских стран катят бочку, что они послужили только плохой заменой погибшему в Катастрофе восточно-европейскому еврейству, и что не ради них Теодор Герцль эту страну задумывал, – продолжала Анна. – А между тем они являются единственным возражением тем, кто утверждает, что евреи здесь, на Ближнем Востоке, чужаки и инородное тело. Вряд ли выходцы из Ирака, Ирана, Курдистана и Марокко представляют собой европейско-американскую колонизацию!

– Ничего, все эти обоюдные претензии и обвинения вот-вот будут разрешены в победном ходе мирного процесса, – убежденно сказала Мура.

Анна покачала головой:

– Какая у меня красивая и глупая дочь! Это ты своей газеты начиталась.

– Нет? А что же будет, по-твоему? – спросила дочь журналистка.

– Будет плохо, – признала Анна.

– Зачем же тогда вы сюда приехали?

– Кто же тогда мог знать? Тогда никаких мирных инициатив не предвиделось, – вздохнула Анна. – Но я нисколько не жалею о своем выборе. Не могу представить свою жизнь вдали от этой страны, от всех моих друзей…

– А я считаю, что человек имеет право жить, где хочет, – сказала Мура, вспомнив Сергея.

– Вот оно, – опять съязвил ехидный брат, – тщательно взвешенное, выстраданное и оригинальное мнение личности в поисках смысла существования…

Анна выступила с примиряющим, хоть и ничего не решающим выводом:

– Почему-то евреи часто хотят жить там, где их категорически не хотят.

– Так что, мы теперь обречены на вечную борьбу за существование?

– Это осмысленная, оправданная и неизбежная борьба.

– В которой мы обретем свое счастье, – пробормотал Даниэль.

– Мать, не может же быть смысл существования только в выживании государства! – перебила его Мура. – Разве не долг человеческой личности полностью реализоваться?

– Или хотя бы освободить себя от рабства труда, – задумчиво сказал Даня, дожевывая банан.

– Это ты уже воплотил. А как насчет того, чтобы просто прожить свою единственную жизнь как можно приятнее?

– Или так вот попросту, по-толстовски, сделать как можно больше добра для ближнего? – и Данька бросил сосиску Джину.

Тут появился Михаил Александрович, с утра пребывавший в Академии, где, в качестве председателя редакционного совета, принимал участие в издательстве энциклопедии.

Все перешли в сад, пить чай с любимыми печеньями Анны. Печенья были любимыми, потому что, по ее словам, «их никто, кроме меня, не ест. Брезгуют. Это хорошо – у меня всегда есть с чем попить чайку».

Михаил Александрович от печений благоразумно отказался.

– Когда Рабиновича спросили, почему он не позволяет жене ужинать, – принялся папа радостно, в который раз, рассказывать любимый анекдот терпеливой аудитории, – то он объяснил, что доктор велел ему ложиться спать на пустой желудок… – Михаилу Александровичу не пришлось в советском детстве изучать Талмуд, но национальная страсть к притчам и аналогиям жила в нем, отчего вся жизнь упорно ассоциировалась со старыми анекдотами. К тому же, он не хотел обижать супругу, признаваясь, что воздержание от ее стряпни дается легко даже без медицинских показаний. – Кстати, Мурочка, – ласково заметил папа, – тот диван, который тебе разонравился: не продавай его никому, я сам его у тебя куплю.

– Это что, – вмешался Даня, – тот самый диван, который ты взяла отсюда, когда они тебе квартиру купили?

– А что? – осторожно спросила Мура, намазывая на хлеб масло.

– А ничего. Я только хотел понять: значит, ты сначала взяла у отца диван, а теперь его ему обратно продаешь?

– Ну, это случайное стечение обстоятельств. – Мурка смутилась, и начала упорно разыскивать вилку в ящиках буфета. – Мама отдала мне его. В вечное ленное владение. А потом я захотела другой диван, и покупку того, другого – вожделенного, необходимо частично финансировать продажей этого, просто ленного.

– Мурка, я начинаю тебя уважать. Мам, вы не хотите и у меня купить что-нибудь из ваших вещей?

– Для того, чтобы было что родителям продать, надо сначала у них чего-нибудь взять, – резонно заметил Михаил Александрович. – Вот закончишь университет, купим тебе машину.

– Папа, уже три года назад, после окончания университета этой неподкупной личности было оплачено путешествие по всей Азии! – ревниво заметила Мура.

– Уже окончил? Три года назад? – в который раз обрадовался этой новости папа. – Смотри, как время летит!

– Миша, в следующую пятницу идем на демонстрацию! – напомнила Анна.

– Опять? – удивился Михаил Александрович. – Как сейчас помню, я только на днях по твоему указанию участвовал в демонстрации. Какие-то «Женщины в черном», по-моему.

Анна замахала руками:

– Ну так я и знала! Ты все напутал! Какие, в черту, «Женщины в черном»?![3]3
  Левая пацифистская женская организация, выступавшая за немедленный выход Цахала из Ливана.


[Закрыть]

– Тот-то я удивлялся, Аннушка, – кротко оправдывался Михаил Александрович, – зачем ты меня на эту демонстрацию послала. Я там, как бы это сказать, как-то странно выделялся…

– Ну это уж чистой воды сексизм! – воскликнула Анна, и вконец смутившийся папа поспешно отхлебнул горячего чая и схватил с блюда несъедобное печенье, да так и сидел с ним в руке, не решаясь под строгим взглядом супруги ни съесть его, ни выкинуть, пока смятый кусочек не сжевал тайком всеядный Джин.

Спускалась ночь, с цикадами, ясным звездным небом и далеким шумом шоссе Иерусалим-Тель-Авив. Мурка и Даниэль, валяясь на продавленных садовых шезлонгах, вспоминали как в детстве Данька боялся темноты, и как вредная Мура пугала его буквой «С», которая, они оба это знали, означала слово «страшилище», и как он упрашивал всех домашних помочь ему вынести в сад свой телескоп, и глядеть вместе с ним на кольца Сатурна, и как они всем тогда опостылели, эти кольца Сатурна… И про поездки в Крым, и про Кара-Даг, и про дом Волошина, и про совместные походы в Лазурную бухту… А потом воспоминания пошли вглубь веков, в самое раннее детство, про то, как они остались дома одни, а в дверь позвонили цыгане, и оба залезли под одеяла и тряслись там от страха до прихода невесть где таскающихся родителей. И как Мурка взялась гладить, а дедушка некстати вошел, и пришлось как ни в чем не бывало поставить утюг на стол, и стол уже начал дымиться, а дедушка все топтался по комнате, из-за него тогда весь дом едва не сгорел! Так до самого отъезда в Израиль и жили, с отпечатком утюга на столе. А дедушка до отъезда не дожил. А потом Данька вспомнил как они остались дома одни, и надели свои шубы и вылезли на балкон, несмотря на то, или именно потому, что мама перед уходом строго-настрого велела на балкон не соваться. И там лежала рыба, и они ее ковыряли палкой, и маме пришлось выбросить их шубы, провонявшие тухлой рыбой, потому что отчистить их оказалось невозможно. А Мурка страшно удивилась, и сказала, что прекрасно этот случай помнит, и что никакой рыбы там не было и в помине. Действительно, вылезать на балкон им было запрещено, а они полезли. И топтались в снегу, пока не промокли тапки, а потом страшно удивлялись – откуда мать, едва войдя в дом, и бросив взгляд на снег балкона, сразу догадалась об их вылазке. А Анна только головой покачала, и сказала, что рыба была, но совершенно свежая, и никто ее никакой палкой не ковырял, а шубы были отданы цыганке, потому что стали малы. И все замолчали и только диву давались, как это одно общее детство прошло так по разному у каждого из троих – у Мурки, Даньки и Анны.

* * *

Мура выбежала из дверей редакции на ступеньки и оглянулась, отыскивая Александру. Та замахала ей с другой стороны улицы из окна машины. Мурка плюхнулась на сиденье рядом.

– Ты чего вызывала? Что стряслось?

– А то и стряслось, что Артем ушел к Лине, психологине, к которой я его повела.

– Не может быть!

– Может, может! Я к ней в последние недели ходила, – вздохнула Александра. – Она так внимательно вникала во все мои проблемы, и мы с ней искали решения. Я ей рассказывала об Артеме, ну, просто как пример. Она пыталась убедить меня, что я сама виновата в том, что мы уже полтора года «он энд офф», я ей объясняла, что мне просто с ним ужасно не повезло. Она мне присоветовала привести его, и уверяла, что личная встреча поможет ей в разрешении моих проблем! – Сашка резко вставила первую скорость и нажала на газ. – Поедем в «Финк», меня Мули зовет уже целую вечность!

– Ну что ж, она-таки самоотверженно решила тебе все твои проблемы с Артемом…

– Да, это точно! А сегодня эта сука заявила мне, что она, мол, считает своим профессиональным долгом поставить меня в известность, что между ней и Артемом завязались личные отношения.

– Саш, так не бывает!

– Бывает! – горестно взмахнула рукой Сашка. – Она предложила мне продолжать наши встречи без него, заявив, что все случившееся никак не скажется на ее профессиональном отношении ко мне как к «пациенту»!

– Вот видишь, еще раз подтвердилось, что все психоаналитики – самые первые сумасшедшие.

– Да. Я ей заявила, что, увы, я не обладаю ее выдержкой, и на мое к ней отношение случившееся повлияет весьма сильно!

– Саш, а ты не хотела бы хотя бы поговорить с самим Артемом? Выяснить, что произошло?

– Да ну его, – отмахнулась Александра. – Он бесстыже заявил, что ему надоело все время скакать вокруг меня, и наконец-то он встретил человека, который заинтересовался им и его проблемами.

– Правильно, пусть он теперь выясняет все свои проблемы с Линой. По льготному тарифу.

– Ты знаешь, что я его совершенно не любила и сама все время собиралась бросить. В конце концов, это и была моя с ним проблема. Но это впервые, что мужик сам от меня уходит. Мне наплевать, ушел – ушел, у меня, собственно к нему даже мало претензий. Но меня потрясло ее предательство. В результате всего этого я лишилась совершенно необходимой мне терапии!

– Может, это и к лучшему. Страшная женщина. Втерлась бы к тебе в доверие, и чего доброго украла бы что-нибудь и поценнее Артема. Но ты должна подать жалобу в какой-нибудь профсоюз психологов, чтобы ее лишили лицензии.

– Какой лицензии? Чужих мужиков красть? – засмеялась сквозь обиду Александра. – По собственному опыту знаю, что это невозможно. И вообще, как ты себе это представляешь, что я пойду в парторганизацию плакаться, что эта кикимора у меня, у меня! – Сашка интонацией подчеркнула всю абсурдность происходящего, – мужика увела?!

– Ты что, Саш. Надо принять меры. Не в том дело, что кого-то увела, а в неэтичном поведении специалиста, воспользовавшегося твоим доверием. Разве так может поступать профессиональный психолог?

– Насчет неэтичного поведения, то это еще посмотрим, чье неэтичное поведение окажется неэтичнее, – задумчиво проговорила Сашка. – Для начала я этой выдре за последнюю сессию платить не буду. А сейчас я решила устроить нам «гёрлс найт аут»! Теперь тебе придется придумать, как мне жить дальше. – Сашка лихо зарулила на частную стоянку «Финка» с надписью «Посторонним машинам стоянка запрещена». Здесь она была не только не посторонней, а в доску своей.

Они вошли в полутемный бар, и минут десять было потрачено на приветственные возгласы и поцелуи с хозяином заведения Мулей и даже с новым милым официантом Гаем. Наконец, Мули усадил их за стойку бара и приготовил Муре свою знаменитую блади мэри, а Сашке ее любимый космополитэн.

– Зачем ты вообще к ней пошла? – не могла успокоиться возмущенная Мура.

– В последнее время я только валялась целыми днями, смотрела бесконечные российские сериалы, от которых даже сама себя запрезирала, и играла в тетрис, – начала свою исповедь Александра. – Все это вместо того, чтобы думать, как жить дальше и чем заняться.

– А чего тебе так было плохо?

– Ну, не то чтобы плохо, но меня все время точит мысль, что работа моя ненадежная и в любой момент, а точнее, когда-нибудь обязательно кончится, и что со мной тогда будет?

– Ну, Сашка, до тех пор ты обязательно выйдешь замуж за миллионера! Если, конечно, не познакомишь его сначала с этой Линой, – осторожно добавила Мура.

– Ага, до сих пор не вышла, а тут вдруг почему-то выйду.

– Ну просто не подворачивался достаточно милый миллионер.

– Я вообще начинаю опасаться, что красивых девушек в мире больше, чем желающих жениться на них миллионеров, – с горькой трезвостью сказала Сашка.

– Слушай, а я как-то раз столкнулась с одним совершенно заброшенным мультимиллионером, – вспомнила Мурка. – Это было на огромном торжестве, отмечавшем прибытие миллиона репатриантов. Свершение праздновалось министерствами с невероятной помпой, и почему-то разделить эту нашу радость были приглашены российский посол Бовин и украинский – Александр Майданник. Кстати, вот ты говоришь, Вадим никогда никуда со мной не ходит, а вот как раз на это мероприятие он почему-то рвался меня сопровождать!

– Ну а кто там миллионер-то?

– Да один из американских спонсоров Сохнута. По виду – такой совершенный Корейко, тщедушненький, застенчивый, все к стенкам жался. Ему принадлежал концерн по производству замороженных овощей «Санфрост», а в придачу трудолюбивый миллиардер еще управлял какой-то самолетостроительной компанией, не то Мак-Дугласом, не то Локхертом. Он бродил там такой одинокий и потерянный, мне его жалко стало, захотелось ободрить и обласкать…

– Мне бы тоже захотелось, – перебила Сашка. – Я даже знаю как…

– Да нет, я не то имею в виду, – отмахнулась Мурка. – По человечески. Он слушал какие-то дискуссии о смысле жизни среди подростков. Я ему говорю: «А вы не хотите подрастающему поколению что-нибудь назидательное рассказать?» А он мне так робко: «Нет, когда слушаешь, гораздо большему учишься…»

– Это он просто бесплатно не привык выступать. А Вадим-то где был?

– А Вадим случайно наткнулся там на какого-то своего знакомого в свите Бовина, и общался с ними. По-моему, Бовин ему свои больные колени демонстрировал. Я посольское колено тоже немножко пощупала. А потом я ходила с украинским послом, он был такой душка и красавчик. Ну и к тому же оба дипломата – и Бовин, и Майданник – бывшие журналисты, так что я вроде как с коллегами общалась. А миллиардер, видимо, за мое сочувствие проникся, прибился ко мне, и весь вечер таскался следом, и приходилось все время его всем представлять, но я его имя, хоть убей, запомнить не могла… А он еще больше смущался, и всех уверял, что ни он, ни его имя не имеют ни малейшего значения…

– Мурка, ты в следующий раз на сходку с миллионерами меня вместо Вадима бери. Уж я-то их имена не забуду. Но все же, давай оставим вариант миллионера как запасной, и решим, как мне все же жить оставшиеся годы девичества. Вот посмотри на тебя – ты и языки знаешь, и работа у тебя интересная, и ты такая умная! Ты, небось, не тратишь свое время так бесцельно, как я!

– Не фига себе! – Мура невольно засмеялась. – Видела бы ты меня в первую неделю после отъезда Вадима!

– Кстати, что от него слышно?

– Возвращается в следующее воскресенье.

– Мура, ты не обижайся, но я тебе честно скажу, мне кажется, что с Вадимом каши не сваришь…

Мурка упрямо тряхнула головой и сказала:

– Истинное чувство не должно отступать перед здравым смыслом.

– Должно, Мур. Должно. Именно то чувство, которое совпадает со здравым смыслом, оно и есть истинное.

Подружки немного помолчали. Потом Мура поменяла тему, она не привыкла, чтобы Сашка ее поучала, обычно было наоборот.

– Насчет твоих возможностей. Может, тебе начать учить языки? Попробуй каждый день читать ивритскую газету, – начала Мура обдумывать очередной четкий План для Новой и Полезной Жизни Александры.

– Да ты мне уже говорила. Я пробовала. Честное слово. Купила, будничную, она потоньше, и целый день над ней тосковала. Ты знаешь, оказалось, они там пишут как-то странно – без гласных. Я так ничего прочесть не могу!

– Ну, на иврите в принципе незнакомые слова трудно читать. Ты просто заучивай каждое слово так, чтобы узнавать его, как нечто целое.

– Мура! – Сашка уставилась на нее и протянула паузу. – Ты это серьезно? – И девушки расхохотались.

– Ну хорошо, возьмись за английский.

– Вот, поверишь ли, все время над этим думаю. У меня иврит и английский – ну просто две половинки одного целого – на иврите я говорю прекрасно, а прочесть или написать ну ничегошеньки не могу, а на английском читаю свободно, а говорю – на ходу изобретая грамматику.

– Это у тебя комплекс всех выпускников российских школ советского периода. Я уверена, что там как-то специально учили так, чтобы простые советские люди не могли больше ни с кем в мире общаться. Пойди на курсы.

В это время кампания за соседним столиком начала прикалываться к девушкам. Мурка, как всегда нахохлилась, а Сашка начала смеяться, флиртовать, знакомиться. Потом, когда очередной раунд общения с ними затих, она снова обернулась к Мурке.

– Кстати, а кто этот твой приятель Максим?

– Очень милый амбициозный молодой человек. Мечтает с тобой познакомиться поближе. В Израиле давным-давно. По-моему, собирается жениться, женатых охотнее посылают в дипломатические представительства. Но… не миллионер, – предупредила Александру Мура.

– Это не так важно, что пока не миллионер. Во-первых, у него есть перспективы, а во-вторых, важнее, чтобы был широк душой. И вообще, обожаю умных мужчин!

– Ну вот видишь, какое удачное совпадение: они тоже обожают тебя, впрочем, как и дураки. А насчет будущего, знаешь, ты ведь все эти годы недурно зарабатывала. Если бы ты так много не тратила на шмотки…

– Конечно, ты права. Но радости в такой жизни у меня бы уже точно не было. Чего ради я бы вообще тогда работала? Я даже все свои заработки и расходы для самой себя всегда перевожу в единицы одежды. Смотрю на счет за электричество и думаю: не фига себе, за это я могла бы купить отличное платье! Для меня надо такую валюту сделать – е.о., и в ней мне платить. – Сашка помолчала. – Ты знаешь, я никогда не могу заснуть, если немножко перед сном не подумаю о шмотках. Что-то в них есть такое радостное, успокаивающее, что помогает мне бороться со всеми неврозами. Вот ты бы попробовала.

– Ох, нет, Саш. Вся эта высокая мода, все эти дорогие шмотки от дизайнеров, которые ни одна женщина на честно заработанные деньги купить не в состоянии, только увеличивают зависимость женщин от богатых мужчин. При этом каждый дизайнер всегда во всех интервью бесстыже заявляет: «Моя коллекция для современной, самостоятельной женщины с карьерой!» А я заявляю, что роскошь – первый враг женской эмансипации!

– Смотри-ка! – воскликнула пораженная Александра. – Я это инстинктивно подозревала, поэтому всегда старалась собственными бабками за тряпки платить как можно реже, – и добавила с достоинством: – Чтобы не подкапывались, гады, под мою эмансипацию.

– Вот об этом я и говорю! – вздохнула Мура, отчаявшись донести до подруги прогрессивный призыв современного феминизма. – Но ты гордись тем, что ты на себе самой проводишь важный психологический эксперимент.

– Вот именно, – Сашка выпрямила спину. – А какой?

– Возможно ли в принципе удовлетворить потребности человека? – гнусаво сказала Мурка и подняла палец кверху.

– Чьи это потребности я удовлетворяю? – обиделась Сашка.

– Ну твои же.

– Мои – невозможно. Я сложное создание. А мужские как раз очень даже легко! Оттого получается особенно нечестно – я их потребности удовлетворяю легко и постоянно, а они мои – никогда! Но, вообще, тряпичничество – глубинный, непреодолимый инстинкт. Я в этом уверена, просто ученые еще не смогли доказать этот факт, потому что заняты всякими глупостями.

– Нет, Сашка, как раз занятие собственной внешностью – оно и есть глупость. Сама этим грешу, и сама все время себя корю. Не в этом смысл жизни.

– Как это не в этом? – спросила неприятно пораженная Александра. – А в чем?

– Ну-у, мама говорит – в самореализации. В исполнении своего жизненного долга.

– И конечно, никто, ни мама, ни Маркс, ни Мао не раскрывают страшного секрета, что смысл жизни в наслаждении ею! Между прочим, для меня занятие собственной внешностью – это и есть самая настоящая самореализация. Это как раз та область, в которой и лежит большая часть моих способностей.

– Просто ты такая красивая, что для тебя это самое легкое. Вот ты от лени и идешь по линии наименьшего сопротивления.

– Нет, я выполняю свое призвание. Не вижу смысла упражняться в том, к чему у тебя нет дара. Напрасно сплошь да рядом повелось: либо безрукие на пианино играют, либо безногие марафоны бегают, в то время, как гораздо разумнее развивать уже имеющиеся данные. И потом, что значит «самое легкое»? – Мура и в самом деле задела Сашку за святое. – Так думают только те, кто сами никогда не пытались соревноваться на этом поприще! На одних естественных данных долго не удержишься! Красота требует бесконечной железной дисциплины! Ты думаешь, легко – постоянно голодать, и ходить в спортклуб? Или проходить пластические операции? Ты пробовала лейзером кожу сжигать?

Мура содрогнулась:

– Мне кажется, это противоречит Женевской конвенции.

– Конечно, если бы это применяли к палестинцам, тогда – немедленно военно-полевой суд, а когда дело меня касается – так это избалованность и дурь бабская. И каждый раз, когда я махаю гантелями в джиме, я думаю, что если бы кто-нибудь из моих приятельниц, завидующий моей внешности, знал бы, какими трудами она мне дается, они бы мне не завидовали, они бы прониклись ко мне глубоким и заслуженным уважением! Поддержание физического совершенства – это адский труд! Спасибо Ронену, моему тренеру, не позволяет мне отлынивать. Но зато, оглянись вокруг, Мура! Ничто не ценится так высоко, как красивая внешность!

Мурка пристыжено молчала, потому что только сейчас осознала, как незаслуженно легко дается ей довольство собственной внешностью: посетила косметичку раза три в жизни, раз пять сделала маникюр, и даже в парикмахерскую заходила не каждый год, потому что с детства ходила с длинными распущенными волосами, концы которых подстригала сама. Она поглядела на свою подругу новыми глазами, и ее уважение к Сашке изрядно возросло.

– А я где-то читала, что все виды физической активности крайне вредны, кроме одной…

– Секса?…

– Да нет, осторожных медленных потягиваний после сна в кровати. С тех пор я берегу здоровье и придерживаюсь исключительно этой разумной рекомендации.

– А как же с сексом?

– Да ну тебя, Сашка, ты как в анекдоте – «завсегда об этом»… Все внешность да секс. Секс вовсе не обязан иметь что-либо общее с физической деятельностью. Вон, римский папа в шестнадцатом веке призывал немок во время супружеского акта слегка пошевеливаться, чтобы муж случайно не впал в грех труположества…

– Нет, не знаю, как насчет других грехов, но в этот я своих партнеров стараюсь не вводить…