Текст книги "Когда приходит любовь"

Автор книги: Мариса де лос Сантос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Сзади ко мне подошла мама. Внезапно меня бросило в жар. Я бессознательно схватилась за руку матери обеими руками.

– Корнелия, детка. – Мама с удивлением заглянула мне через плечо. – Кто это, Корнелия? – спросила она.

– Вивиана, – хрипло ответила я. – Мама Клэр.

К моему удивлению, мать оцепенела. А когда она заговорила, ее голос – голос женщины, чьим главным правилом было «каждый, кто входит в дверь, гость», которая спрашивала рассыльного, не голоден ли он и какой кофе предпочитает, – стал ледяным.

– Надеюсь, вы не думаете, что сразу сможете собрать ее вещи и увезти домой? Вы должны знать, что все не так просто.

Я стояла, объятая ужасом. Бездумно подняла руку, как будто хотела коснуться Вивианы. Рука повисла в воздухе на несколько секунд, прежде чем я ее опустила, но не уверена, что женщина это заметила. Ее глаза, два огромных серых колодца печали, смотрели на мою мать.

– Да, все непросто, – сказала она. Я никогда еще не видела такого тоскливого, одинокого отчаяния.

Глава 28
Клэр

Там, где Клэр жила с мамой, каждый дом хранил свою тайну. Они были отделены друг от друга широкими дорожками, лужайками, рядами деревьев. «Как будто живешь в корзинке», – думала Клэр. Чтобы перебраться от одного дома к другому, можно было идти коротким путем, через вечнозеленые кустарники, потому что основная дорога, которая соединяла дома, была узкой, извилистой и без тротуаров. Иногда люди ходили по этой дороге или ездили на велосипедах, но мама запрещала Клэр это делать. Клэр, ощущая опасность, и сама особого удовольствия от такой прогулки не испытывала. Безусловно, она никогда бы не пошла по этой дороге после наступления темноты.

Но когда Клэр возвращалась из дома Сандовалов в дом Браунов, она совсем не боялась. На улице горели фонари, и все дома купались в неярком свете. К тому же на каждом крыльце и вдоль подъездных дорожек тоже светились лампы. Даже среди кустов прятались маленькие лампочки. Даже не понадобился фонарик, который ей дала с собой Ингрид.

– Мы всегда так делали, когда Корнелия или кто-нибудь из детей возвращались домой в темноте, – сказала Ингрид своим необыкновенным голосом. – Брауны делали то же самое для наших детей, так что фонарики кочевали из дома в дом многие годы. Господи, а ведь кажется, что это было вчера. – Так что, получив этот фонарик, Клэр почувствовала себя частью не только настоящего, но и прошлого. Когда она водила лучом фонарика по домам, лужайкам, стволам деревьев, под которыми она проходила, или сквозь их ветки, она чувствовала себя уютно и надежно, как будто район принадлежал ей и она была одной из его детей.

Сначала она увидела машину. Машину, а затем людей на крыльце – Элли, Корнелию и кого-то еще. Она увидела их раньше, чем они ее заметили. Прежде чем Клэр поняла, что это ее мать, она это почувствовала. Потому что вдруг оказалось, что она бежит по траве, и воздух, сквозь который она бежит, поет в ее ушах все громче и громче. Не добежав футов тридцати до крыльца, она остановилась и застыла, словно не могла больше дышать.

– Мамочка, – прошептала она.

Она прижала руки в перчатках к губам, как человек, пытающийся докричаться до кого-то вдали.

– Мамочка, – снова прошептала она.

Она уже собралась повторить это слово, это главное слово, но мать вдруг обернулась и увидела ее.

– Мама! – закричала Клэр. Ей хотелось броситься к матери, но она как будто приросла к месту.

Мать Клэр охнула и бросилась через лужайку к дочери. Когда руки матери обняли ее, Клэр охватило чувство, какого она еще не знала раньше, очень сложное чувство – восторг, освобождение от страха, который давил ее, как тяжелое пальто, и еще что-то, похожее на печаль. Но когда мать прижала голову Клэр к своему телу, когда она наклонилась и Клэр ощутила ее дыхание на своей щеке, к этому сложному новому чувству прибавилось еще одно: знакомый покой. Вселенная наконец вернулась на свое исконное место. Это чувство было таким знакомым, что Клэр впервые ощутила его как чувство – ведь всю жизнь оно было частью ее существования, как, например, биение сердца или сокращение зрачков от солнечного света.

– Клэри, – прошептала мать ей в волосы. – Клэри. Моя девочка, моя девочка, моя девочка.

Через некоторое время она немного отстранилась и долго смотрела в лицо Клэр.

– Твои волосы, – наконец сказала она. Затем улыбнулась. – Как же я рада тебя видеть, моя красавица.

– Я тоже рада тебя видеть, – тихо сказала Клэр, и ее мать начала плакать. Слезы ручьем потекли по лицу.

Клэр было больно смотреть, как плачет ее мама, поэтому она перевела взгляд на Корнелию, которая все еще стояла на крыльце. Элли выглядывала из-за ее спины, и Клэр увидела, как она обхватила Корнелию рукой, и та прислонилась к ней, как бы ища защиты.

– Мам, – тихо сказала Клэр, – пожалуйста, не плачь. Я хочу, чтобы ты познакомилась с моей подругой Корнелией.

Ее мать кивнула и вытерла лицо обеими ладонями.

Пока они шли к крыльцу, подъехала другая машина – длинная, низкая, красного цвета, с неглубоким грузовым кузовом. Она остановилась, и из нее выскочила женщина. Побежав к Корнелии, она взяла ее лицо в свои ладони. Клэр узнала длинное красное пальто женщины. Линни.

Линни повернулась и шутливо погрозила пальцем матери Клэр.

– Ну и быстро же вы ездите, леди, – сказала она.

Клэр сидела в гостиной Браунов, грея руки о кружку горячего какао, которую ей тут же вручила Элли, и радовалась, что Линни здесь, радовалась ее болтливому, жизнерадостному присутствию. Хотя мать сидела с ней рядом, обняв за плечи, в комнатном вечернем свете и тепле, идущем от камина, Клэр чувствовала себя более отчужденной от матери, чем на лужайке. И хотя она знала всех присутствующих, кроме мужчины, которого звали Хейс (он сидел в углу с несколько смущенным видом и совсем не походил на ковбоя), Клэр заробела. «Я их всех стесняюсь, – подумала она, – даже Корнелию». И ее удивило, что она подумала «даже Корнелию», а не «даже мою маму». Она невольно вздрогнула.

Линни что-то рассказывала. Клэр, как фонарик, направила свое внимание на Линни, поместив ее в центр света и оставив остальных в тени.

– Я зашла, чтобы полить твои цветы, Корнелия, что я постоянно забывала делать, так что вполне вероятно, что без нас они засохнут в горшках к твоему приезду, – сказала Линни.

– Да ничего, – ответила Корнелия, – мне все равно эти растения никогда не нравились. – По тому, как Корнелия смотрела на Линни, Клэр поняла, что она очень радуется ее приезду.

– И она там стояла, уставившись на дверь, как человек, который не достучался и не знал, что делать.

– Очень точное наблюдение, – тихо вставила мать Клэр.

«Ох, где же ты была, мамочка?» – подумала Клэр. Этот вопрос висел над всеми присутствующими в этой комнате. Другие вопросы тоже, но Клэр не хотела их задавать. Она не хотела услышать ответы, пока не хотела.

– Благодарю. И я вас узнала. Я узнала Вивиану. По ее бровям. Ты же знаешь, я специалист по бровям, Корнелия, – заявила Линни.

– Знаю, Линни. Ты коллекционируешь брови.

– Ой, – сказала Клэр, – как Тео – акценты.

– Брови Тео, – провозгласила Линни с видом человека, оглашающего невероятно важную новость, – произведение искусства. Поэмы. Сонеты!

Клэр взглянула на Хейса, который, вероятно, был другом Линни, чтобы проверить, как он прореагировал на это заявление. Он тайком улыбнулся Клэр и поднял глаза к потолку, как бы говоря: «Уж эта старушка Линни». Клэр улыбнулась в ответ. Хейс был тоже довольно симпатичным, с сияющими глазами, слегка горбоносый, что добавляло ему шарма, так что, возможно, он не обижался на Линни за ее слова о Тео.

«Моя мама сидит здесь, а я размышляю о форме носа Хейса», – подумала Клэр.

– У Вивианы тоже красивые брови, хорошей формы, и они спускаются к уголкам глаз. Совсем как у… – Линни повернулась к Клэр.

– У меня, – подсказала Клэр.

– Но как же наша записка? – удивилась Корнелия, обращаясь к Вивиане. – Мы с Клэр напечатали записку и прикрепили ее клейкой лентой к двери моей квартиры. Там был номер телефона моих родителей и адрес. Господи, вы не получили записку?

– Никакой записки не было, – сказала мать Клэр. Голос у нее был усталый. – Я нашла записку в своем доме, поэтому и позвонила в вашу квартиру. Когда никто не ответил, я туда поехала. Я ездила туда дважды. Линни увидела меня во второй раз.

– И я сразу же попыталась позвонить тебе на сотовый, но ничего не получилось, Корнелия, – сказала Линни.

– Бермудский треугольник, – простонала Корнелия. – Это по поводу мобильных телефонов – мои родители живут в Бермудском треугольнике.

– Твои родители живут на Счастливой улице. Поскольку улицу с таким названием забыть невозможно, я и не забыла. И в каком городе, я тоже знала. Но номера их телефона у меня не было. Его нет в справочнике.

Мать Корнелии вошла в комнату, неся на подносе кофейные чашки и тарелки с печеньем. Клэр видела, что она напряжена. Еще когда все стояли на крыльце, Клэр заметила, что Корнелия и Линни переглянулись – карие глаза встретились с голубыми, карие о чем-то спрашивали, голубые отвечали, затем Корнелия повернулась и пригласила всех в дом.

– Врачи, – сказала Элли все еще не совсем своим голосом, – не включают номера своих телефонов в справочники.

– Что могло случиться с запиской? – дрогнувшим голосом спросила Корнелия. – Вивиана, я бы просто так не уехала. Я не… – Корнелия тайком взглянула на мать, которая разливала по чашкам кофе из серебряного кофейника. – Я не хотела никого предупреждать. Мы пытались держать все происходящее… в тайне.

– Я очень вам за это благодарна, – сказала мать Клэр.

– Готова поспорить, что записку забрала девушка, которая у вас убирает. Ты же знаешь, как она тебя ненавидит, – сказала Линни.

– Знаю, – рассеянно подтвердила Корнелия. Она смотрела на мать Клэр.

– Ты такая маленькая. И суетливая. Может быть, она приняла тебя за мышку.

– Я ничуть не суетливая, – возразила Корнелия, поворачиваясь к Линни. – И ты это прекрасно знаешь. – Ее голос снова дрогнул. – Но возможно. Возможно, это была уборщица.

– Уборщица или рука судьбы, – внес свою лепту Хейс.

– Как только я договорилась с Хейсом, что он подвезет меня на своей машине, я приехала сюда. Мы ехали быстро.

– Жали на восемьдесят пять, – гордо сказал Хейс. – Бог милостив, нас даже полиция ни разу не остановила.

– Но Вивиана ехала быстрее. Я-то помнила круговую подъездную дорожку и почтовый ящик в форме маленького домика, но как…

– Их фамилия – на почтовом ящике, – сказала мать Клэр. Она притянула Клэр к себе поближе. Клэр видела, как пульсирует кровь под тонкой кожей на ее виске. Клэр заметила, что Элли тоже смотрит на ее мать.

– Вивиана выглядит усталой, – сказала Элли Корнелии. – Я могу позвонить в гостиницу поблизости или, может быть, в мотель?

Корнелия густо покраснела.

– Мам… – начала она.

– Вообще-то мне бы хотелось поговорить с вами наедине, Корнелия, – сказала мать Клэр. – Клэр может остаться здесь, пока мы прогуляемся? – Она повернулась к Элли: – Спасибо за предложение, но я видела гостиницу по дороге.

Линни встала.

– Мы остановились в гостинице и сейчас туда поедем. Я умираю с голоду. – Хейс тоже встал.

– Ты пойдешь со мной на кухню, и я тебе что-нибудь разогрею, – сказала Элли Линни. – И вам, Хейс.

– Дважды нас просить не придется, – прочирикала Линни. Она пристально посмотрела на Корнелию. Корнелия прижала два пальца к губам и послала Линни воздушный поцелуй.

Когда Клэр, ее мать и Корнелия остались одни, Корнелия сказала:

– Слишком холодно, чтобы разговаривать на улице, но у меня есть место, куда мы могли бы пойти. Только я думаю… – она коснулась волос Клэр, – я думаю, что Клэр стоит пойти с нами.

– Не уверена, что это хорошая мысль, – сказала мать Клэр. Причем довольно резко.

Клэр переводила взгляд с одной женщины на другую. Она видела, как Корнелия на мгновение свела брови, и вздохнула.

– Дело в том, что это жизнь Клэр. Мы с ней решили, что будет лучше, если она будет знать, что происходит.

– Вы решили, – сказала мать Клэр с раздражением.

– Мам, – сказала Клэр, и в голосе ее прозвучала умоляющая нотка. – Мне нужно знать. Чтобы не было ничего неожиданного.

Мать Клэр задумалась. Затем ее взгляд стал мягче.

– Хорошо. Ты узнаешь.

Клэр и Корнелия сидели в гостиной миссис Голдберг, где на полках стояли морские раковины, освещенные приглушенным светом, и слушали рассказ матери Клэр о том, где она пропадала. Она говорила спокойно, размеренно, как будто ей нравилось выговаривать слова.

– Я просто ехала в аэропорт, чтобы улететь в Барселону, но вдруг обнаружила, что еду в неверном направлении. Я не стала разворачиваться. Со мной была сумка, полная наличных, и когда у меня заканчивался бензин, я останавливалась, заправляла машину и ехала дальше. Я думаю… – Она взглянула на Клэр, потом продолжила: – Я думаю, я хотела просто забыться.

Клэр видела, что Корнелия сидит тихо, следит за выражением своего лица и слушает. Ей нравилась, как она внимательно слушает. Своим внимательным взглядом она не бросала вызов, в этом было что-то другое. «Уважение», – подумала Клэр, но это было не совсем верно. Взгляд был скорее дружеским, чем уважительным. Клэр попыталась слушать так же.

История была не столь ужасной. Она могла закончиться значительно печальнее.

Ее мать долго ехала, остановившись только один раз в дешевом мотеле, чтобы поспать пару часов, и в результате оказалась в северном Мичигане в роскошной гостинице.

– Это только я могу, – сказала Вивиана с иронией, – свалиться с приступом в номере за сто долларов в сутки.

Она осталась там на несколько дней, но на сколько именно, она не помнила, и это был тот момент в ее истории, когда, как Клэр поняла, голые факты почти ничего не значили. Когда ее мать описывала свое пребывание в гостинице, ее глаза стали огромными, испуганными и загнанными.

– Двухполюсное состояние, – сказала мать Клэр. – Термин не передает и половины. Я не металась из одной крайности в другую. Я переживала разные крайности одновременно.

Она протянула руку и приподняла подбородок Клэр:

– Ты уверена, что хочешь все слышать?

Клэр взглянула на Корнелию, которая ответила ей взглядом, полным любви, но не давшим ответа. Корнелия позволяет ей решить этот вопрос самостоятельно. Она вспомнила голос Корнелии, когда та говорила, что она храбрая девочка. «Будь смелой», – сказала себе Клэр. И кивнула.

– Я была как в бреду, – продолжала ее мать. – Там был мужчина… – она запнулась и взглянула на Клэр, – незнакомец, которого я принимала за кого-то другого, за человека, которого я знала много лет назад. – Она впилась в ручку кресла. – Слава Богу, что он оказался порядочным человеком. Он… не причинил мне зла, хотя я, наверное, перепугала его до полусмерти. Я даже думала о самоубийстве… – Клэр внезапно почувствовала, что замерзла. – Даже не один раз. Но один раз я дошла до того, что привязала пояс к люстре. – Ее голос надломился. – Ох, Клэри, все, что я сделала, это сидела и смотрела на него. Наверное, я еще не была готова к этому. – Клэр стало казаться, что она просто окоченевает. Ей удалось кивнуть. Мать продолжала: – Горничная просто сняла пояс, не глядя на меня, свернула его, как змею, и сунула в шкаф. – На лице матери появилось изумление, как будто поступок горничной ее шокировал. – Все кончилось тем, что я ночью принялась стучать в разные двери и задавать безумные вопросы. Жильцы вызвали охрану. Но одна женщина, ее звали Мей, взглянула на меня и затащила в свой номер. Вы можете себе представить? Она меня пожалела. – Ее глаза затуманились. – Женщина воспользовалась своим компьютером, чтобы найти ближайшее психиатрическое заведение. Не дурдом, слава Богу. Приличное заведение. – Мать Клэр закрыла глаза, вспоминая.

Какие-то врачи дали ей лекарство, другие уговорили ее все рассказать, и через какое-то время она пришла в себя.

– И как только у меня появилась возможность, я позвонила. Сначала домой. Затем Мартину. Проклятые праздники, людей не было на месте. Рождественские поздравления на их автоответчиках казались мне издевательством. Как пощечины. Сознание у меня все еще было заторможено лекарствами, они не сумели сразу найти правильную дозу. Наконец я позвонила Мартину на работу, и мне сказали, что он умер и что ты, Клэр, у Корнелии. – Она покачала головой, как будто хотела что-то стряхнуть. – Так или иначе, но я тебя нашла.

Вивиана заплакала, сначала молча, потом плач перешел в громкие рыдания.

– Ты прости меня, Клэр. – Она повторила эти слова несколько раз.

Клэр прижалась к спинке дивана, и перед ее глазами мелькнула картинка: они в машине, мать плачет и просит прощения за все.

– Перестань плакать. Пожалуйста, перестань. – Клэр от потрясения перешла на хриплый шепот.

Она увидела, как Корнелия выпрямилась и положила обе руки на подлокотники кресла, как бы собираясь встать.

– Мне не нравится, когда ты плачешь, мама. Пожалуйста, перестань. – Голос стал более высоким.

Мать перестала плакать. Клэр видела, как она вытирает лицо, подавляя рыдания. Затем она повернулась к Корнелии:

– Я хочу поблагодарить вас за все. Я знаю, что Мартин… – Она замолчала. – Я знаю, что вы были нужны Клэр. Спасибо вам.

В глазах Корнелии стояли слезы, она покачала головой, но ничего не ответила.

– Мне сейчас лучше, Клэр, – сказала ее мать, – и я хочу забрать тебя домой.

Разумеется. Разумеется, именно это и должно было случиться. Ее мать приедет и заберет ее домой. Сразу нахлынула тошнота и вместе с ней волна старого, всепоглощающего страха.

– Корнелия, – слабым голосом позвала она, и Корнелия тут же оказалась рядом, опустилась на колени и крепко обняла ее. Клэр казалось, что ее руки – единственная защита от волны страха, готовой унести ее.

– Я не могу, – с трудом выговорила Клэр. – Я пока не могу уехать. Я боюсь ехать. Я не могу.

Корнелия стала раскачивать ее, приговаривая:

– Тихо, тихо, все будет хорошо, солнышко. Все будет в порядке.

Клэр слышала, как мать встала и подняла голову. На лице матери было отчаяние, но Клэр не могла заставить себя подойти к ней.

– Я сниму номер в гостинице. Вернусь сюда утром. Тогда и поговорим. – Ее голос был печальным. Клэр охватил ужас.

– Нет, – почти закричала она, – ты не можешь опять уехать.

Корнелия сказала решительно:

– Нет. Я пойду и поговорю с мамой. Вы останетесь с нами.

Когда она ушла, мать посадила Клэр к себе на колени. Клэр свернулась клубочком, и они сидели так очень долго. Клэр не хотелось говорить. Ей только хотелось, чтобы ее обнимали эти руки, которые были первыми руками, когда-то обнявшими се и прижавшими к теплому телу. Если они не будут разговаривать, а только касаться друг друга, мать будет казаться той женщиной, с которой Клэр чувствовала себя в безопасности, той, которую она знала и любила.

Глава 29
Корнелия

Моя бабка, мать моей матери, умерла, когда маме было двадцать лет. От нее моя мать унаследовала странный, тяжелый гнев, который я расслышала в ее голосе, когда мы стояли на крыльце. Он был и в ее сердце.

Когда я была ребенком, лет одиннадцати или около того, я стала ненавидеть свое имя. Я спрашивала маму, о чем она думала. Почему она назвала меня в честь старой тетки, чьи амбиции сводились к изобретению рецепта яблочного торта, тайным ингредиентом которого был куриный жир? Почему, к примеру, не назвали меня в честь бабки по материнской линии? Сюзан? С этим именем я бы смирилась.

Именно тогда я и увидела проблеск этого тяжелого гнева. И услышала, потому что моя мама огрызнулась:

– Мне бы и в голову это никогда не пришло. – Затем она улыбнулась и сказала спокойно: – Кстати, хорошо кормить семью – не такое уж маленькое достижение. – Мне пришлось оставить эту тему и поверить, что ранняя смерть матерей может быть причиной чего угодно и тайной, в которую таким, как я, лучше не соваться.

Ранняя смерть была только частью айсберга, но далеко не всем. Основное случилось до смерти. И об этом я узнала только сейчас.

– Она была пьяницей, – сказала моя мать, когда я, оставив Клэр и ее мать в доме миссис Голдберг, прибежала домой. Я застала ее за разжиганием огня в камине, причем делала она это с такой яростью, будто кого-то убивала.

Тут вошел мой отец, услышал последние слова и сердито сказал:

– Корнелия, перестань.

– Я ничего не делаю, – сказала я. Но я хотела знать наконец, что за всем этим скрывается.

Мать выпрямилась, мой отец подошел и взял кочергу из ее рук.

– Все в порядке, – сказала она.

Моя бабка была пьяницей, причем буйной, но даже когда она не была пьяной, буйство одолевало ее, как демон. Однажды она выдернула из холодильника все полки, и все, что там было, посыпалось на пол. Когда мама об этом рассказывала, она даже не моргнула. Это и многое другое. Еще хуже.

– Я поклялась, что ничего подобного никогда не коснется моей семьи, – говоря это, она даже подалась вперед – так велика была ее ярость. Мне это напомнило сцену из фильма «Унесенные ветром», когда Скарлетт машет кулачком в воздухе, имение в руинах, а утреннее солнце окрашивает мир в багровый цвет.

Когда она это сказала, я все поняла. Увидела правду сразу, как изображение на экране: эта клятва мамы прошла сквозь дом, через его фундамент, держащие стены и деревянные балки, скрепив их, поддерживая покой и устойчивость каждого дня.

Мама вышла из комнаты, а отец сел рядом со мной и стал смотреть на огонь.

– Именно от этого она защищала нас все время, – изумленно произнесла я.

Мой обычно тихий отец бросил на меня укоризненный взгляд, обвел комнату рукой и сказал почти сердито:

– Ты думаешь, все это досталось даром? Счастья не повстречаешь, если будешь насвистывать и делать вид, что ничего дурного не существует. Нет, не говори ничего, Корнелия. Я знаю, что ты думаешь о том, что, по твоему мнению, происходит в этом доме. Но ты ошибаешься. Счастье зарабатывают,как и все остальное. Его надо добиться. Может быть, ошибка в том, что твоя мать делала вид, что все давалось легко. Она так хотела. – Эта была самая длинная речь моего отца. Высказавшись, он притянул меня к себе и поцеловал. – Пригласи мать Клэр, пусть остановится у нас. Тоби и Кэм разместятся в одной комнате.

– А мама не рассердится?

– Точно не могу сказать. Но она уже пропылесосила ковер, освободила пару ящиков и сменила простыни.

Ложась в кровать, я тщетно пыталась справиться со своими мыслями, заснуть не удавалось. Вивиана, Тео, Клэр, мама и бабушка расталкивали друг друга, старались докричаться, и я слышала эхо их голосов. Так что когда пришла Клэр и молча легла рядом, я все еще не спала и так же молча потерла ей спинку, и она заснула.

– Я сказала: «Хейси, сходи купи вина!»

Мы с Линни сидели в кафе в центре города за ленчем. Я заметила искорку паники в глазах Клэр, когда сказала, что на время уеду, но им с Вивианой необходимо было побыть вместе. И в тот момент я нуждалась в Линни так, как некоторые нуждаются в кокаине. Вы же видели в фильмах, как случайный порыв ветра сметает белые пакетики на пол? Все это безумное ползание на четвереньках?

– И он послушался? – спросила я.

– Нет, негодный упрямец. Поскакал к дому этого типа, как там его. Ну, ты знаешь, президента. Имя вылетело из головы.

– Томаса Джефферсона.

– Точно. Выяснилось, что Хейс обожает Томаса Джефферсона, считает его гением. Он процитировал длинную речь, которую какой-то парень выдал насчет него на обеде в честь нобелевских лауреатов в Белом доме. Что-то вроде: «Сейчас в этой комнате собралось столько умов, сколько здесь не собиралось никогда, кроме того случая, когда Джефферсон обедал здесь один». Обедал один. Я хорошо это запомнила.

– Думаю, парня, который это сказал, звали Джон Кеннеди. Слыхала о таком?

Я сидела, с удовольствием наблюдая, как Линни поглощает бутерброд с зубаткой. Наконец она не выдержала.

– Корнелия?

– Я наслаждаюсь твоим обществом, – призналась я.

– Я так и думала, – заметила Линни, облизывая палец. – Я сказала: «Хейси, марш за вином! Корнелия хочет насладиться моим обществом». – Линни стала серьезной. – Слушай сюда, лапочка. Знаешь, ты ее не потеряешь. Вы останетесь друзьями, будете встречаться. Она не так уж далеко живет.

Моя подруга Линни – она ни за что на свете не причинит мне боль. Но каждое ее слово жалило меня. Когда дело касалось Клэр, я становилась человеком, лишенным кожного покрова. Даже воздух обжигал.

Наверное, Линни это заметила, потому что сказала следующее:

– А не могли бы мы какое-то время не говорить о Клэр?

Я благодарно кивнула.

– Вместо этого ты хочешь поговорить о Хейсе?

– Мы уже говорили о Хейсе, – кокетливо напомнила Линни. – Припоминаешь? Марш за вином? Томас Джефферсон? Обедал один?

– Линни…

Линни поджала губы и уставилась в пространство.

– Ну что, Линни? Нравится. Пока только нравится. И основательно. И я могу себе представить, как это разовьется в правильном направлении. – Она сделала рукой движение, имитирующее взлетающий самолет. Потом легким щелчком коснулась кончика моего носа. – Но что я вижу на этом личике? Признавайся.

Я откинулась на стуле, открыв рот от изумления. Как это у нее получается?

– Как это у тебя получается? – спросила я.

– Всезнание. – Она пожала плечами. Воплощенная скромность. Затем сказала неожиданно серьезно: – Не Мартин. Ты не оглянулась назад и не поняла…

– Нет.

– И на том спасибо, – горячо сказала Линни. Несмотря на свою постоянную ироничность, Линни может быть страстной, если требуется по ситуации.

Она внимательно посмотрела на меня. Я постаралась изобразить на лице загадочность, чувствуя себя как подозреваемый перед испытанием на детекторе лжи.

– Замечательно, – наконец сказала она. – Что же, тут осложнений не предвидится. – И спокойно отпила воды со льдом. – Добро пожаловать на землю живущих! – Она подняла голову и завела: «Могу плакать солеными слезами. Где я скрывалась все эти годы?» Эта песня, если ее петь правильно, длинная. Разумеется, Линни ее исполнила.

Хорошо одетый мужчина за соседним столиком наклонился и вежливо спросил:

– Как долго вы собираетесь продолжать?

Я беспомощно взглянула на него:

– Если бы ее можно было остановить, я бы это сделала.

– Вот как, – сказал он. – Тогда будем надеяться на Господа.

Я расхохоталась, как будто у меня крышу снесло.

Когда мой приступ прошел, я пнула Линни под столом.

– Официант идет. Ненависть с него просто капает. Ты хочешь, чтобы нас выставили до орехового торта?

– Уф, – отшатнулась Линни. – Официант, с которого капает. Корнелия, ты должна ценить мое пение, как я ценю ту музыку, которую ты заставляешь меня слушать.

– Я ценю, мне вот только не нравится твой выбор боеприпасов. Быть застреленной из своего собственного пистолета. И вообще все было не так.

– Подумаешь! – скептически отозвалась Линни. – А как было?

– Сначала никакого света не было. И вдруг в машине, когда мы ехали сюда, появился этот свет.

– Как в Книге бытия, – сухо заметила Линни, поигрывая вилкой.

– Да! – И я пустилась в подробное описание своих переживаний.

– Так, я уже балдею. Давай договоримся. Ты была влюблена в Тео с детства или, возможно, еще до этого, просто ты только сейчас об этом догадалась.

– Нет, – сказала я слабым голосом. – Все не так.

– Ладно, проехали. И что ты собираешься по этому поводу делать?

Я рассказала ей об Олли и Эдмунде и эффекте Уестермарка и, попросив прощения за неуклюжую метафору, заявила, что вряд ли Тео нырнет снова в колодец Браунов. И вообще, зачем рисковать нашей с ним дружбой и его отношением ко мне как к сестре. Тем более что я вовсе не его тип.

– Он тоже не твой тип. Но ты слепа и безумна, потому что существует мир, где типы не имеют никакого значения, и ты сейчас проживаешь именно в таком мире.

– Ты думаешь, я должна ему сказать? Я знаю, ты думаешь именно так. Но это совсем не просто.

– Скажи ему следующее. – К моему ужасу, Линни начала напевать «Ночь и день», и мне пришлось швырнуть деньги на стол и поспешно увести ее из кафе. А думать о том, что она сказала, я буду позже.

Одно дело, когда твоя лучшая подруга разгадывает с раздражающей легкостью твою самую глубокую сердечную тайну, и совсем другое, когда почти незнакомка, а если честно, полусоперница, делает то же самое.

Откровенный разговор между мной и Вивианой был неизбежен. Эдакая душещипательная сцена, когда туфли сброшены, в руках бокалы, и все это на фоне песни «Уважение» в исполнении Ареты Франклин. Но, несмотря на неизбежность и обязательность, а может быть, благодаря им, именно такой сцены мне хотелось избежать.

Послушайте, я была рада, что эта женщина жива. Разумеется, я была рада. Я была счастлива, что она вернулась к своей дочери. Но я не первая, кто держится за мечту уже после того, как она превратилась в прах в моих руках. А мечта воспитывать Клэр была главной мечтой моей жизни. Я должна от нее отказаться, отряхнуть прах с ладоней и продолжать свою жизнь. И если мое сердце наполнится глубокой тоской, то кто из вас станет меня осуждать?

Я любила Клэр. Любила? Я люблю Клэр. Не забывайте.

– Я люблю Клэр, – заявила я Вивиане.

Было уже поздно. Я сидела в кресле, подобрав ноги, со старой детской книгой и стаканом вина, когда в комнату вошла Вивиана. Выглядела она получше, чем два дня назад, уже не такой хрупкой, в глазах появилась жизнь. Снова песнь Ариэля, только наоборот. Эта женщина утонула и вернулась в жизнь.

– Хотите вина? – предложила я. Она отрицательно покачала головой.

– Нельзя, – сказала она. – Лекарства. Мой лечебный курс. – В голосе слышался легкий налет горечи.

– Очень… сурово? – нерешительно спросила я.

– Но помогает вернуться, – сказала она решительно, и я поняла, что эта ее горечь обращена не ко мне, а к самой себе. – Вернуться к Клэр.

Мы поговорили о Клэр, и она снова поблагодарила меня, как сделала в гостиной миссис Голдберг. И так же, как тогда, мне не хотелось, чтобы она меня благодарила.

– Пожалуйста, – попросила я, – не благодарите меня. Я не выношу, когда меня благодарят. Как будто я просто добрая незнакомка. Я люблю Клэр.

– Да, я вижу. Я вижу, что вы не просто добрая незнакомка, – мягко сказала она. Затем добавила: – Могу я задать вам вопрос, на который вам совершенно не обязательно отвечать?

Я улыбнулась.

– На таких условиях – ради Бога.

– Вы были влюблены в Мартина?

Вопрос застал меня врасплох, но я ответила:

– Нет. Почти. – Я покачала головой. – Даже не почти. Но я в самом деле действительно какое-то время хотела его полюбить.

– Я рада. Я рада, что вы не потеряли человека, которого любили. – Я услышала облегчение в ее голосе. Затем она сказала: – Поверить не могу, что он умер.

Когда она это сказала, я поняла, что смерть Мартина тоже заставила ее вернуться. Ей надо было теперь жить с сознанием, что его больше нет.

– Вам больно? – спросила я.

– Думаю, что да, немного. Знаете, а ведь он выглядел человеком, который не может умереть.