Текст книги "Когда приходит любовь"

Автор книги: Мариса де лос Сантос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Глава 26
Клэр

– Руки болят? – спросила Элли у Клэр. Мама Корнелии хотела, чтобы Клэр называла ее Элли – сокращенное от Элеонора.

Клэр положила острые садовые ножницы, сняла перчатки и принялась сжимать и разжимать пальцы, получая удовольствие от незнакомых ощущений.

– Да, – ответила она, – но это приятная боль.

Они подравнивали кусты на заднем дворе. Клэр потребовалось время, чтобы научиться пользоваться ножницами и понять, что она не губит куст. Ей казалось жестоким обрезать ветки до восьми дюймов от земли, и она с тоской смотрела на жалкие остатки, одиноко торчавшие из земли.

– Я знаю, выглядит ужасно, но у этих кустов цветут только молодые побеги, – пояснила Элли. – Мы делаем кустам одолжение. И бабочкам тоже. Подожди лета, увидишь, как трудно будет отличить, где цветок, а где бабочка. И колибри тоже будут нам благодарны.

Клэр улыбнулась кусту, над которым трудилась. Мама Корнелии хотела, чтобы она вернулась сюда летом, и не просто хотела – ждала. Клэр представила себе, как они вдвоем сидят на деревянной скамейке, пьют чай со льдом и наблюдают, как крошечные колибри, подобно маленьким моторчикам, кружатся вокруг кустов. И все же, хотя умом она все понимала, руки еще сомневались, верить или не верить, и замирали над кустом, над каждой веточкой хоть на пару секунд.

– У тебя замечательно получается, – похвалила Элли.

Клэр снова улыбнулась кусту.

– Вы когда-нибудь читали «Таинственный сад»? – рискнула спросить Клэр.

– О Господи, дай подумать. Ну конечно, только лет сто назад. Кто же любил эту книгу, Олли или Корнелия? – Даже разговаривая, Элли не прекращала работать. Клэр нравилась абсолютная уверенность ее движений. Вот так же Тео резал овощи. Интересно, а она когда-нибудь сможет делать что-нибудь так же хорошо?

– Спорю, что Корнелия, – сказала Клэр. – Там есть такой мальчик, Дикон, который сразу мог сказать, живое растение или умерло. Мне кажется, они все выглядят мертвыми, но он всегда мог найти живой росток. И когда находил, называл его «хитрым». Я думаю, он был чародеем.

– Есть такие люди, у них это в крови. Но вот что я тебе скажу, Клэр. Я прочитала много книг и статей, прежде чем чему-то выучилась. – Она улыбнулась Клэр треугольной улыбкой Корнелии. – И много растений загубила.

– У нас дома садовник, мистер Поле. Подходящее имя для садовника. Он приходит раз в неделю, но я как-то не обращала на него внимания. – Клэр очень жалела об этом. – Наверное, я думала, что надо просто сунуть что-то в землю, и все будет расти.

– С некоторыми растениями так и поступают, – сказала Элли. Она показала на другой куст. – Этот мирт сам о себе заботится. Но если я не обрежу правильно гортензию, цветов не жди. – Она показала на другой куст, большой.

– У нас тоже есть гортензия, – радостно заявила Клэр. – Я ее очень люблю. Цветы растут целыми букетами. И цвет мне нравится. Такой густо-синий.

– И я больше люблю синие, – сказала Элли. – Когда ты вернешься домой, ты попроси мистера Поле разрешить тебе помочь ему. Мои детки никогда садом не интересовались. Может быть, поэтому Олли и Корнелия живут в городах, где им не приходится ни о чем заботиться.

Элли не выглядела разочарованной или обиженной, говорила о серьезных вещах как бы между прочим, поэтому Клэр сказала больше себе, чем Элли:

– На Корнелию это не похоже. – Она тут же покраснела. Ведь не собиралась возражать. – Простите.

Мать Корнелии улыбнулась и махнула рукой, как бы говоря: «Не за что извиняться».

– Но хотя у Корнелии нет сада, она постоянно о чем-то заботится, причем заботится заботливо. Ведь у нее в квартире все старое, и есть даже очень хрупкое – во всяком случае, мне показалось хрупким, – а она так бережно со всем обращается. Она даже не пользуется посудомоечной машиной, потому что боится, что чашки или блюдца могут треснуть или золотой ободок исчезнет с тарелок. И она стирает пыль со своих маленьких картин веничком из перьев. И по тому, как она относится к своим вещам, можно сразу понять, что она их любит. – Клэр понимала, что слишком разговорилась, но ей было так приятно говорить правду о Корнелии вслух, а не просто писать о ней в своем блокноте.

Впервые с того момента, как они начали подрезку, мать Корнелии прекратила работать. Она задумчиво потерла подбородок тыльной стороной руки в перчатке и взглянула на Клэр:

– Знаешь что? Ты права. Я никогда об этом вот так не думала. Нам с Корнелией редко нравятся одни и те же вещи, но она заботится о том, что любит.

– О людях тоже, – не смогла сдержаться Клэр. – Таких, как я. После того как моя мама исчезла, приехал папа, забрал меня и привез в кафе. И я ничего не могла с собой поделать, разревелась прямо там, посредине кафе. Корнелия подошла ко мне и обняла.

– Твоя мама исчезла? – спросила Элли растерянно, но Клэр ничего не заметила.

– А ведь она меня совсем не знала, – продолжала Клэр. – Никогда раньше не видела. А потом я узнала, что она даже не предполагала, что у моего папы есть дочка. Но она сразу начала обо мне заботиться, как будто так и положено. Могу поспорить, не многие бы так сделали.

– Наверное, ты права, – тихо сказала Элли. – Корнелия всегда была хорошей девочкой. Хорошей и доброй. Я рада, что вы нашли путь друг к другу. А до этого тебе тяжело пришлось?

У Клэр перехватило дыхание. Корнелия сказала Элли, что ее мама путешествует. Поверить невозможно, что она об этом забыла.

Но когда она повернулась к Элли, то сразу перестала нервничать. И начала объяснять, почему Корнелия соврала и в чем заключается правда. Трудно было только начать, дальше пошло легко. Вдох-выдох, обрезай кустик, щелкай ножницами и говори. Закончив рассказ, она взглянула на Элли. Ее лицо выражало бешенство и тревогу одновременно. Такой реакции Клэр не ожидала.

– Мне очень жаль, что тебе пришлось через все это пройти. Каждый день твоя мама все больше отдалялась от тебя, пока не ушла совсем, – жестко сказала она.

– Но она не хотела, – торопливо возразила Клэр. – Она заболела.

Клэр увидела, что лицо Элли смягчилось.

– Ну конечно, – сказала она ласково. – Разумеется, она не хотела. Она ведь тебя любит. – Клэр почувствовала, что успокаивается.

– Я знала одну женщину, которая тоже болела, – сказала Элли. – Не совсем так, но похоже. Она болела очень долго – годы – и ничего не предпринимала, чтобы поправиться. Ничего. Только пила, что, естественно, не помогало.

Клэр не знала, что сказать. Элли взглянула на нее, уронила секатор на землю и сдернула перчатки. И положила руки на плечи Клэр.

– Господи, солнышко, что я такое делаю? Прости. Это старая-престарая история. Я даже не думала, что во мне еще осталась злость по этому поводу. Просто хочется дать себе пинка за то, что я так разболталась.

– Все нормально, – сказала Клэр. И это в самом деле было так. Она улыбнулась. – Корнелия тоже называет меня «солнышко».

– Знаешь, что я думаю? – весело спросила Элли. – Я думаю, что твоя мама делает все возможное, чтобы поскорее вернуться к тебе. На твоем месте я бы перестала беспокоиться и развлекалась, пока она не приехала.

Клэр действительно успокоилась, и не только потому, что поверила Элли, что ее мама вернется живой и невредимой. Бывали моменты, когда она была в этом уверена, но чаще она старалась не думать о том, когда же она увидит свою мать. Она слишком долго прожила в страхе, и сейчас ей уже не хотелось чувствовать себя больной и уставшей от жизни, а беспокойные мысли заставляли ее чувствовать себя именно так.

В ночь перед стрижкой кустов Клэр лежала в постели и пыталась представить себе, что будет, если ее мать вообще не вернется. Ответ пришел сразу, всплыл, как надувной плот в голубом бассейне. «Я буду жить с Корнелией и Тео», – подумала она. Но когда она проснулась на следующее утро и все вспомнила, она поняла, что эти мечты бессмысленны, просто они помогли ей увернуться от демонов и заснуть.

* * *

Два дня спустя Клэр сидела на чердаке за компьютерным столиком. Она была одна в доме. Тоби и Кэм играли во дворе. Игра заключалась в том, что нужно было удержать мешочек с бобами, песком или чем-то еще от падения на землю. Со своего места Клэр видела их в окно. Доктор Би (все звали его «доктор Би» или просто «Би», что смешило Клэр, как будто фамилия Браун была слишком длинной, чтобы произносить ее полностью) ушел в свой офис, а Элли отправилась за продуктами. «На базар», – как она выразилась.

Корнелия снова пошла в дом миссис Голдберг, где Клэр тоже уже побывала с утра. Они продолжали составлять каталог, а Корнелия вносила истории вещей в свой ноутбук. Клэр обожала этот дом со всеми его историями, плавающими в наполненном солнцем воздухе, и ей нравилось сидеть и смотреть, как ловкие пальцы Корнелии нажимают на клавиши.

Но сегодня Клэр ушла раньше, сказав, что они с Элли собрались сходить в парикмахерскую и подстричься.

– Угу, – отозвалась Корнелия. – Не дай Элли уговорить тебя на что-нибудь отчаянное. Никаких ирокезов или пурпурных прядей, слышишь?

Но Клэр знала, что Элли еще не скоро придет и до времени, назначенного парикмахером, оставался еще час. Она, выпрямив спину, сидела перед компьютером, напряженно вглядываясь в экран. В комнате в это время было сумрачно, но она не стала включать свет. В полутьме компьютер светился ровным светом, который почему-то казался Клэр опасным, как радиация, хотя она и понимала, что это глупо.

– Сделай это, – прошептала она. – Возьми и сделай!

И она сделала. Закончив, Клэр взяла черную ручку и аккуратно (уже не в первый раз!) подделала материнскую подпись. Затем напечатала на конверте, который взяла из ящика, адрес, сложила листок втрое и вложила в конверт. Когда она поднесла конверт к губам, чтобы лизнуть клей, она остановилась. Затем сунула конверт под подушку застеленной кровати.

Через несколько часов она увидела, как через лужайку идет Корнелия, на плече в красной сумке раскачивался ноутбук. Клэр бросилась к ней, держа конверт в руке.

– Нет, только посмотрите на нее, – воскликнула довольная Корнелия. – Ну-ка, повернись.

Каштановые волосы Клэр немного не доставали до плеч. Сзади они были подстрижены чуть короче, и получалось, что вперед падают два заостренных крыла.

– Просто блеск! Идеально! – восхитилась Корнелия.

– Нет, ты погляди, – сказала Клэр и сильно качнула головой из стороны в сторону. Когда она замерла, волосы снова легли сверкающим чудом.

– Обожаю, – заявила Корнелия. – Ну прямо как от «Видала Соссуна».

Клэр едва не спросила, что это значит, но не стала отвлекаться. Ей нужно было закончить дело, и если она не позаботится об этом сейчас, она боялась, что потом будет поздно.

Она протянула Корнелии конверт.

– Я едва не отправила его, не показав тебе, – сказала она мрачно. – Но потом не смогла. Мы должны принимать решения вместе.

Корнелия подняла брови, затем вытащила письмо и прочитала его.

– Ох, Клэр, – сказала она.

– У нас всего два дня осталось, – напомнила Клэр.

– И ты не готова уехать. – Корнелия вздохнула. Коснулась волос Клэр, заставив их качнуться.

– Многие задерживаются после каникул. Правда. И всего-то потому, что катаются на лыжах.

– Смотри, чтобы тебя Тоби и Кэм не услышали, – предупредила Корнелия с усталой улыбкой. – Катание на лыжах – их религия. Они думают, что если ты хороший мальчик, то когда умрешь, попадешь прямиком в Куршевель.

– А что это? – спросила Клэр.

– Да тупой лыжный курорт в Швейцарии.

– Мы что, поедем кататься на лыжах? – с надеждой спросила Клэр.

– Нет, думаю, что нет, – сказала Корнелия. – Если честно, то и мне еще совсем не хочется уезжать. Поэтому трудно пока решить насчет этого. – Она слегка потрясла конвертом.

– В смысле?

– В смысле я должна отложить то, что мне бы хотелось, и разобраться, что нужно сделать. Для тебя.

– Я не могу, – сказала Клэр дрожащим голосом. – Я пока еще не могу вернуться. Не могу, и все. Даже представить себе не могу.

– Клэр, письмо даст тебе всего неделю, – напомнила Корнелия.

– Знаю, – быстро ответила Клэр. – Я знаю, и я обещаю, что мы тогда вернемся. Я буду готова.

Корнелия посмотрела на конверт, потом опустила глаза. Клэр ждала.

– Если тебе этого так сильно хочется, солнышко, тогда ладно. Еще одну неделю.

Клэр обняла ее и поцеловала в щеку. «Ого, – подумала она, – очень скоро я стану выше Корнелии».

– Есть еще одно… – внезапно вспомнила Клэр. Она хотела быть с Корнелией предельно честной. Это было важно.

– Что еще?

– В тот день, когда мы стригли кусты, я проговорилась. Я сказала твоей маме, что моя мама заболела, и о том, что она уехала. Все рассказала.

– Ты надо мной смеешься. – Корнелия не рассердилась, она только удивилась.

– Ты не злишься?

– Ох, солнышко, нет. Это твоя тайна. Я только поверить не могу, что моя мама не обмолвилась об этом ни одним словом целых два дня. Я была готова поклясться, что она тут же призовет Национальную гвардию и заставит их искать твою маму. Надо же, как интересно. – Она была крайне озадачена. Потом сказала: – Ладно, я этой темы касаться не буду, разве что она сама заговорит.

– Значит, мы это пошлем? – спросила Клэр, касаясь письма одним пальцем.

– В конце улицы есть почтовый ящик. Давай пойдем туда сейчас же, – предложила Корнелия.

Они было зашагали, но Корнелия вдруг остановилась. Во время этой паузы, казалось, все замерло: вечер на цыпочках, молчаливые, внимающие деревья.

– Ты такая храбрая девочка, Клэр, ты это знаешь? Мне это в тебе очень нравится. – Она на секунду опустила глаза, глядя на руку Клэр, потом взяла ее и сжала. И снова посмотрела на Клэр с радостью и печалью. – Я люблю тебя, – сказала она. – Ты должна это знать.

В этот момент Клэр не чувствовала себя одинокой девочкой, которую жизнь, как щепку, бросает из стороны в сторону. Сейчас под темно-синим небом с редкими ранними звездами она чувствовала себя удачливой и счастливой. И была самой собой. И слова нашлись сразу, потому что они ждали, что их позовут.

– Я тоже тебя люблю, – сказала она. – Очень люблю.

Глава 27
Корнелия

Иногда дом стоит долгие годы, боясь, что у него снесет крышу, и вдруг неожиданно – порыв ветра, и крыша улетает, сначала превратившись в черную точку на горизонте, а затем исчезнув в голубой бездне неба, как будто ее никогда и не было. И что делают люди, живущие там, когда она исчезает? Наверное, в разных домах поступают по-разному, но когда дело коснулось дома Браунов, а порыв ветра явился в виде почтовой открытки величиной с мою ладонь, они сделали следующее.

– Черт побери, – простонал мой отец почти в слезах, вышагивая по кухне, а для него «черт побери» – предел бранных слов. – Черт побери! Это убьет Руди. Говорю вам! Это его убьет.

– Это полностью ее вина, – кипел Тоби, держа в руках футбольный мяч и нервно сдавливая его. – Она считает, что может просто передумать.

Кэм засунул печенье размером в десертную тарелку в рот и невнятно проговорил, роняя крошки:

– Она женщина! Чего ты ждешь? Женщины такие эксцентричные.

Должна признаться, это произвело на меня впечатление. Слова «эксцентричный», готова поклясться, мой брат не знал. Надо же, как его достали. Вспомнил лексику отборочного теста десятилетней давности. Снимаем перед вами шляпу, мистер Каплан.

Клэр тоже сидела за столом, но похожа она была не столько на милую девочку, жующую печенье, сколько на кота, вонзившего зубы в канарейку. Такое сытое довольство. Мне показалось, я даже видела, как она облизала усы.

Проведя на чердаке миссис Голдберг несколько часов, я без всякого предупреждения оказалась в сошедшем с ума мире. Я повернулась к единственному человеку, который в этой комнате выглядел нормальным. Правда, жилы на шее слегка напряглись, но в остальном она выглядела такой же спокойной и собранной, как всегда.

– Мам, что, черт возьми, происходит? – спросила я, и у нее хватило выдержки просто укоризненно взглянуть на меня, как будто «черт возьми» не бледнело перед папиным «черт побери». Но я все же посчитала это хорошим знаком.

Она протянула мне открытку в конверте.

– Если что-то делаешь, нужно это делать толково, – сердито сказала она. – А не так.

Я взглянула на конверт, затем достала из него открытку, рождественскую открытку, опоздавшую на три недели. Открытку от моей сестры Олли. В опоздании ничего удивительного не было. Странным было то, что она вообще ее послала. И, если быть справедливой, у этой маленькой открытки были все основания для опоздания. Отправлена она была с Галапагосских островов.

– Эффект Уестермарка, – тоскливо заметил Тео.

Как только я смогла нормально дышать, тотчас же позвонила ему.

Именно так Олли объяснила ему причину своего ухода. Взяла и сказала. В ее стиле было просто оставить записку (о чем свидетельствует рождественская открытка). Однако предупредила она Тео всего за сутки до отлета. И мне это не показалось порядочным. Но кто я такая, чтобы судить?

Я немного подумала.

– А, помню, это когда бабочка где-то машет крыльями, а потом торнадо гуляет по половине земного шара, – сказала я.

– Это уже будет эффект бабочки, – поправил меня Тео, и улыбка, которую я расслышала в его голосе, успокоила мою душу, хотя я несколько разочаровалась, потому что пришлось отказаться от картинки, которую нарисовало мое воображение: неосторожное насекомое машет крыльями в Пекине и создает ветер, который выдувает Олли из ее квартиры в Бруклине и бросает в объятия Эдмунда Бэттла.

– Эффект Уестермарка – внутренний механизм, который предохраняет нас от женитьбы на собственных родственниках.

– Да, но вы же с Олли не родственники… Ведь так? – Внезапно мне все показалось возможным.

– Нет, Корнелия, конечно, нет. – Голос у Тео был сухим, как пыль. – Но по этой теории мужские и женские особи, выросшие вместе, родственники. Все мужчины и женщины, выросшие вместе, запрограммированы не испытывать сексуальной тяги друг к другу. Это инстинкт.

Да ничего подобного! Я едва не закричала. Пропади он пропадом этот доктор Уестермарк и его научная теория! Я представила себе, как вхожу решительным шагом в какую-то лабораторию, Тео идет за мной, и предлагаю себя в качестве доказательства ошибочности этой идиотской теории. «Смотрите, – восторженно кричу я, – я не могу от него оторваться!» И от одной только мысли я покраснела, дыхание стало прерывистым, потому что (не уверена, что я уже об этом говорила) я безумно влюблена в Тео.

– Ты в это веришь? – спросила я вполне серьезно. На другом конце провода долго молчали. Я едва не кинулась в эту паузу с тирадой, поносящей Уестермарка, этого злостного негодяя, тупого урода с его идиотским эффектом, но сдержалась.

– Я верю в то, что был полным идиотом, когда женился на женщине, которую не люблю. – Голос Тео был таким тусклым, таким подавленным, что я даже не ощутила радости при этом известии. Кроме того, если он в своем уме, а он точно в своем уме, связываться еще раз с семейкой Браунов – последнее, чего можно ждать от Тео Сандовала. Есть этот эффект Уестермарка или нет, зачем рисковать?

Пока мы так сидели, молча купаясь в своих несчастьях, я начала соображать, что если Олли уехала несколько недель назад, то Тео, этот эталон честности, несколько недель носил эту тяжесть в себе, живя рядом со мной и Клэр. Готовил в моей квартире, сидел в садовом кресле во дворе Клэр, ездил на своей машине, и боль была с ним постоянно, как еще одно существо, незнакомка-невидимка. От этой мысли меня скрючило, но я решила не спрашивать, почему он мне не открылся.

– Корнелия, я все собирался сказать тебе, – решился он наконец. – И тогда пришел в кафе, чтобы сказать тебе.

– Да ничего, – пробормотала я. – Не нужно ничего объяснять.

– Но когда я до тебя добрался, столько сразу навалилось. Клэр и Мартин. И затем этот несчастный случай. Разве мог я лезть к тебе со своими пустяками, с этим… дерьмом?

Если Тео, который в обычных обстоятельствах никогда бы не стал принижать значение чего-то хоть сколько-нибудь важного, говорит о своем браке, как о «дерьме», значит, он и в самом деле в критическом состоянии.

– Ох, Тео, – вздохнула я.

– Но я думаю, это только оправдание. Ты бы все равно выслушала все мои глупости. Я же тебя знаю. Ты бы выслушала.

– Обязательно. Я и сейчас могу выслушать. – Сейчас и всю свою оставшуюся жизнь я готова слушать все, что ты захочешь сказать. Испытай меня.

– Я знаю. Забудь мои слова насчет того, что я не хотел тебя беспокоить. Это звучит… не знаю… благородно. А я не был благородным. – Он произнес последнее слово почти что с презрением. Тео говорил так, будто сам себе внушал отвращение. Я не могла этого слушать. – Если честно, то я был рад влезть в чужие неприятности. Помнишь, ты сказала, что мне легко было стать для Клэр героем?

– Тео, – забеспокоилась я, – ты знаешь, что я вовсе не это хотела сказать.

– Не хотела, но была права. Было просто появиться и думать, что можешь помочь, можешь все наладить. Я так устал от себя и от Олли. От всей нашей жизни. И ничего я не мог там наладить… – Он горько хмыкнул. – Да и не стоило там ничего налаживать.

– Что будет теперь? – Было бы приличнее дать ему возможность самому вести разговор, я это понимала, но не смогла удержаться.

– Развод, – вяло сказал он. – А в Нью-Йорке это тебе не прогулка под луной. Либо я должен говорить ужасные вещи про Олли, либо она про меня. Тогда все закончится быстро. Олли именно этого хочет. Или… – Тео, казалось, выдохся, слишком устал, чтобы продолжать, но меня нельзя было сбить со следа.

– Или?

– Или мы разбегаемся, живем врозь год, а в конце этого года тихонько разводимся.

– И ты хочешь пойти этим путем? – Ну еще бы. Все это его порядочность, будь она неладна. Господи, Тео…

– Мне даже подумать противно, что мы будем говорить друг о друге гадости. Для протокола. Это ведь была наша общая ошибка.

– Почему так случилось? Могу я задать такой вопрос? Каким образом вы с Олли оказались вместе? – Потому что если ты решилась изображать из себя пронырливого папарацци, кого добрые люди называют подонками, нечего останавливаться.

– Вскоре после отъезда Эдмунда мы с Олли столкнулись в городе. Ты ведь знаешь, мы знали друг друга всю жизнь. И хорошо друг к другу относились. Мы никогда не притворялись, что влюблены. Олли покончила с настоящей любовью, во всяком случае, она так считала.

– А ты? Ты тоже покончил с настоящей любовью? – Господи, кто меня остановит? Но я должна была знать.

– Да нет, не совсем. Но я был почти уверен, что настоящая женщина, настоящая любовь… что ска… не случится. И мне был отвратителен человек, в которого превращали меня «случайные связи». – Его кавычки в этом выражении сочились горечью. Я тоже чувствовала, что погоня за юбками, все эти мужские развлечения были игрой с эвфемизмами самого что ни на есть макиавеллевского типа. Игрой небезопасной. И тут он добавил неожиданно: – И я устал от больных людей.

Он замолчал, как ребенок, который сказал что-то ужасное и ждал, когда на него начнут кричать. Я кричать не стала. Когда он снова заговорил, голос его был спокойнее.

– Олли сказала, что многие люди женятся по любви, и все равно брак кончается крахом. Мы подумали: почему бы не рискнуть, может быть, любовь придет позже. Олли перечисляла все те страны, где брак заключается по воле родителей и где все в полном порядке.

Я улыбнулась при слове «перечисляла». Олли всегда оставалась Олли.

– Значит, вы вступили в брак, как в авантюру, – сказала я. И представила, как все произошло. Давай попробуем! Птички это делают, пчелки, даже умные блохи. Я могла понять, что им хотелось стать частью жизни во всем ее многообразии. Честно признаюсь, что в последнее время я стала экспертом по такого рода желаниям.

– Я скорее застрелюсь, чем еще раз повторю этот эксперимент, – заявил он. – Мы ведь считали это приключением. На самом деле мы были элементарно беспечны. И умудрились обидеть абсолютно всех, кто о нас беспокоился. Думаю, мы никого не упустили. – Он помолчал, затем сказал с ледяной решимостью: – Теперь все, отрисковался.

Мое сердечко упало в туфли, потому что если и был для него какой-то риск, то риском этим была Корнелия Браун, потому что, потому что, потому что…

Сестра Олли. Подружка детства Тео. Если он решил больше не рисковать, то у меня нет никакого шанса.

Как только я повесила трубку, я кое-что вспомнила и сразу же перезвонила ему.

– Корнелия, – сказал он, как только снял трубку, хотя я знала, что на его аппарате нет определителя номера. Мы с ним оба эти экраны ненавидели. Он считал, что они вмешиваются в личную жизнь человека. Вдруг человек набрал номер, а потом передумал звонить? Я же считала, что эти экраны – еще один способ украсть у жизни тайну.

– Тео, – начала я и внезапно смутилась. – Я только… я подумала… ну… – мямлила я. – Ты сказал, что приехал в Филадельфию, чтобы рассказать мне о себе и Олли. Почему? Почему ко мне, а не к кому-нибудь еще? – Вы, наверное, понимаете, почему я задала этот вопрос, почему я не могла его не задать. А вы что бы сделали на моем месте?

– Потому что ты моя… – О Господи, что? Мое сердце бешено забилось. – Пара чистых глаз.

– Вот как.

Я подумала: ««Пара чистых глаз» – это не «сердечная привязанность», но все лучше, чем ничего».

– Знаешь, ты ведь как лакмусовая бумажка. Я во все это влип, вот и решил, что ты поможешь мне понять, объяснить, пропал я совсем или еще выберусь.

– Вот как, – повторила я.

Он засмеялся.

– Если честно, мне хотелось, чтобы ты взглянула на меня разок и уверила меня, что все не так плохо.

Я вздохнула. Выиграю или проиграю, но рискну.

– Ты хочешь знать, что я вижу сейчас?

– Мы же по телефону говорим, Корнелия.

– Знаю. Но уж такая я способная. Могу видеть, даже если тебя здесь нет. – Везде и всюду, стоит только закрыть глаза, Тео.

– И что ты видишь сейчас?

– Синяки. Довольно большие, но я видала и похуже. Хочешь знать, что еще?

– Что еще?

– Я вижу человека, в котором еще осталось немного желания рискнуть. Мужчину, который должен продолжать верить.

Последовала пауза.

– Доброй ночи, Корнелия, – сказал Тео своим обычным голосом.

Доброй ночи, милый Тео, доброй ночи, доброй ночи. До свидания.

Дождь никогда не идет, он льет как из ведра. Очень удачная идиома. И вот он собирался залить дом Браунов со снесенной крышей, промочив нас всех до нитки.

В тот вечер моя мама пошла с Клэр в гости к Сандовалам. Дипломатическая миссия, хотя я лично не видела в этом большой нужды. Цивилизованные люди не клеймят родителей за поведение их дочери, какой бы беспечной и неверной она ни была, а Сандовалы были людьми цивилизованными. И, без сомнения, Тео заранее поставил их в известность, объяснив, что в их расставании с Олли никто не виноват, хотя, если подумать, это означает, что виноваты оба. К тому же, а это важнее всего остального, Ингрид и Руди любили Элли и Б., и они отвечали им взаимностью.

Мать вернулась домой через час, а Клэр осталась ужинать.

– Клэр стала рассказывать о шведских блинах голосом, каким люди обычно говорят об Эвересте или луне, так что она еще не закончила, а Ингрид уже отмеряла муку, – сказала моя мать. Затем она подошла ко мне и прикоснулась к моему свитеру. А потом к запястью. И улыбнулась. – Она славная девочка, детка. И она боготворит землю, по которой ты ходишь.

– Взаимно, – призналась я.

– Да, я вижу, – ответила мама. Она отпустила мое запястье, снова улыбнулась и отправилась по каким-то делам, надеясь притушить свое беспокойство по поводу Олли домашними делами – выбиванием ковров и мытьем кафеля в ванной комнате. Если бы на улице не было уже так темно, она наверняка пошла бы в свой сад, где мучила бы какое-нибудь растение, чтобы заставить его хорошо себя вести и давать пышные цветы.

Как и она, я не умела сидеть и думать, но я и не набрасывалась на невинные кусты, особенно в стрессе, я раздумывала над проблемой, пытаясь обсудить ее с кем-то, как вы наверняка уже заметили, и я бы сделала именно это, найдись подходящий слушатель. Мне нужна была Линни. Я могла снять трубку, но Линни ведь из тех, кто выражает эмоции с помощью легкой гримасы, шевелением пальцами, пожатием плечами или просто расширяет или сужает хитрые глаза. Мне нужно, чтобы она была рядом, чтобы она была осязаема. Поэтому, когда мама ушла, я села и стала думать. О Тео. О его потерянности. Но больше я думала о Клэр, о том, как все устроить так, чтобы нам было хорошо. Моя мама состояла в правлении частной школы, которую мы все заканчивали, и не важно, середина года или нет, она сделает все, чтобы Клэр туда приняли. Мартин оставил много денег, он все оставил Клэр, что меня удивило, хотя и не должно было бы. Недостатков у Мартина было много, но когда он умудрялся понять, что правильно, а что нет, он почти всегда поступал правильно. Я была уверена, что адвокат Мартина, Вудс Роулингс, если понадобится, найдет деньги для Клэр. Но я надеялась, что она не будет в них нуждаться. Я найду работу и, возможно, параллельно окончу аспирантуру.

Я еще не осознала, на что я хочу потратить свою жизнь, но то, что я хочу воспитывать Клэр, – ясно как день. И еще я знала, что хочу состариться вместе с Тео. Олли говорила, что можно сначала пожениться, а потом уж полюбить. Разумеется, это чушь собачья, но эту философию можно применить к выбору профессии. Я умела читать, писать и относительно гладко говорить. Почему бы не поискать работу в библиотеке, или в больнице, или в музее, или в юридической фирме, а затем постараться если не страстно полюбить, то хотя бы с ней смириться?

Я представила картину в стиле Гойи – я в юридической фирме – и уже собиралась вычеркнуть эту фирму жирным черным маркером, который я держу в своей голове как раз для этой цели, как услышала, что к дому подъехала машина. Наверное, Тоби и Кэм вернулись из кино, где старались утопить свои неприятности. Надо признать, что сочувствовали они Тео вполне искренне, но, несмотря на выражение мужской солидарности на кухне, они оба любили Олли, поэтому не понимали, как им себя вести. Но с ними все будет в порядке, потому что они были способны злиться или беспокоиться только до той поры, пока не отвлекались на футбол или гонки, или не встречали хорошенькую девушку, или не увлекались фильмами про инопланетян. Я вовсе не ерничаю. Мои маленькие братцы гибки и водонепроницаемы.

Раздался звонок в дверь. Значит, не Тоби и не Кэм. Я открыла дверь и увидела на пороге женщину, очень худую женщину в симпатичном верблюжьем пальто, которое было ей великовато. Под лампой, висевшей на крыльце, цвет пальто совпадал с цветом ее волос.

– Да? – сказала я.

Незнакомка глубоко вздохнула, как будто собиралась нырнуть, губы ее сжались, в глазах появился блеск. Я понимала, что вижу перед собой женщину, которая старается взять себя в руки, но не успела она открыть рот, как я поняла, кто она такая. За этим напряженным лицом с заострившимися чертами и густо накрашенными губами я увидела другое лицо – изящное и прекрасное, светящееся любовью, лицо матери с фотографии, наблюдающей за девочкой, отпустившей бабочку.