Текст книги "Когда приходит любовь"

Автор книги: Мариса де лос Сантос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Глава 22
Клэр

– Надеюсь, когда я сказала, что здесь тихо, ты не поняла меня буквально, – усмехнулась Корнелия, и Клэр рассмеялась, потому что они еще не вошли в дом, а только вылезли из машины и стояли на круглой подъездной дорожке, и Клэр уже слышала шум: музыку, крики, чье-то пение, фальшивое, но звучавшее с большим энтузиазмом: «Пусть снег идет, пусть снег идет, пусть снег идет».

– Интересно, а он знает, что снег не идет? – спросила Клэр.

– Тем, чего он не знает, можно заполнить Большой Каньон, – сказала Корнелия. Она показала на темно-синий старый побитый джип «Чероки» с надписью «Университет Вермонта» на заднем стекле. – Кэм.

– И Тоби, – добавила она, показывая на темно-зеленый джип «Чероки» слегка поновее с надписью «Вермонт» в зеленом овале. Клэр одним взглядом охватила машины и весь двор с большими деревьями, увешанными рождественскими лампочками, и затем сам дом – из красного кирпича с белой окантовкой, темными ставнями и темной дверью с бронзовым молотком в форме ананаса. На каждой створке двери висели венки из сосновых шишек с красными ягодами. Сам дом был не очень большим и не напоминал замок, как дом Клэр, где была даже башня с остроконечной крышей, но Клэр понравились его размах и надежность, с которой он стоял на земле – как будто он пребывал там вечно. Еще ей понравилось, что двор окружал дом кольцом, но не слишком широким: видны были соседние дома с обеих сторон. Обычный дом на обычной улице.

– Вперед? – спросила Корнелия, дергая Клэр за прядь волос.

– Вперед, – согласилась Клэр, слегка нервничая, затем повернулась к Тео, который доставал из багажника чемоданы. – Ты не мог бы пойти с нами?

– Ты шутишь? – сказала Корнелия, улыбаясь Тео. – Если он уедет, не поздравив с Новым годом, его сварят в кипящем масле.

– Фу, – поморщилась Клэр.

– Обязательно, – подтвердил Тео. – Причем дважды. Один раз здесь, а второй – в доме моих родителей. Если моя мама спросит, как поживают Брауны, а мне нечего будет ответить…

– Тогда пойдем с нами, – позвала Клэр. – Дважды вариться в масле плохо.

Корнелия ободряюще улыбнулась Клэр.

– Не беспокойся, солнышко. Туземцы вполне дружелюбны. Шумные, но добрые. – Она взяла Клэр за руку и, вместо того чтобы войти в парадную дверь, повела ее по круговой дорожке к боковой двери. Тео шел следом.

Они вошли в холл с каменным полом, небесно-синими стенами и потолком, где стояли рады сапог и ботинок разных размеров и коробки с кучей варежек и перчаток, со шляпами и яркими шарфами. На бронзовых крючках висели куртки и пальто. Тео помог Клэр снять красную шерстяную куртку, и Клэр повесила ее, с удовольствием заметив, что она внесла свой вклад в буйство красок.

Она вдруг опять почувствовала приступ паники, вспомнив норковую шубу матери, оставшуюся в квартире Корнелии. Но потом она расслабилась. Ничего страшного. Это лишь означает, что есть повод туда вернуться. Ее мама найдет записку, которую они прикрепили к двери квартиры Корнелии, позвонит, и Клэр с Корнелией вернутся, и мама приедет к Корнелии, чтобы забрать Клэр, и наденет шубу. Здесь, в праздничном шуме маленькой комнаты, Клэр легко было в это поверить.

Они пошли в кухню, и не успела Клэр определить, какими пирогами пахнет, как в кухню ворвался высокий неуклюжий парень в лыжном свитере и закричал:

– Ей! – Он схватил Корнелию в охапку и начал скакать с ней по комнате.

– Мам, пап, Тоби! Они приехали! – кричал парень.

«Кэм», – догадалась Клэр.

Появился другой юноша, пониже ростом, с вьющимися волосами. Первый парень перебросил Корнелию на руки второму, который стал кружиться под музыку.

– Тише, – закричала Корнелия. – Настоящие щенки.

Тоби прекратил кружиться и покачал Корнелию на руках, как бы определяя ее вес.

– Слушай, ну ты и растолстела. Не обижайся, Корнелия, но ты стала просто толстухой. – Он поставил ее на пол и повернулся к Тео: – Как вы думаете, доктор Сандовал, я прав?

– Слишком много чизбургеров, – ухмыльнулся Тео. Он протянул руку, и сначала Тоби, а потом Кэм пожали ее.

– Но безобразная, как всегда, – сказал Кэм. Затем прошептал Клэр на ухо театральным шепотом: – Еще безобразней, чем всегда. Но не говори ему, что я это сказал.

Она не успела ответить, как Кэм что-то вспомнил. Он повернулся к Корнелии:

– Полный отстой насчет миссис Голдберг. Ты как, в порядке?

– В самом деле полный отстой, – сухо заметила Корнелия, потом смягчилась. – У меня все в порядке, Кэмми.

– Но жирная, – добавил Тоби. – Жирная, как хрюшка с голубым бантиком.

Он взглянул на Кэма, который в знак одобрения поднял вверх пятерню.

– Уже легче, – ухмыльнулась Корнелия. – А то мы здесь почти две минуты, и ни одной пятерни. Я уж подумала, не заболели ли вы. Возможно, позвоночный менингит.

Она взяла Клэр под руку.

– Это мои братья-хулиганы, – улыбнулась она. – А это Клэр.

Пока они пожимали друг другу руки, в комнату вошли еще два человека – мужчина в проволочных очках с коротко стриженными седыми волосами и в вязаном жилете («Как профессор в кино», – подумала Клэр) и симпатичная женщина с голубыми глазами. Кошачьими глазами, как у Корнелии.

Женщина подошла к Корнелии и крепко обняла ее. Корнелия тоже обвила ее руками. Наконец женщина ее отпустила, Она немного отстранилась и вгляделась в лицо дочери.

– Дай мне посмотреть на тебя, детка, – ласково сказала она. Клэр наблюдала за столь трогательной сценой: Корнелия покорно стояла, что было для нее необычно, и позволяла себя рассматривать. Затем Корнелия улыбнулась самой своей ласковой улыбкой.

– Привет, мам, – мягко сказала она.

Мужчина, отец Корнелии, взъерошил непокорные волосы дочери, потом взглянул поверх ее головы на Тео.

– А ты, как я вижу, все такой же урод, Тео, – жизнерадостно сказал он.

Клэр стояла в окружении семьи Корнелии и чувствовала, как что-то необыкновенное произошло с ней.

Ей казалось, что она летит на диванной подушке в пахнущем корицей воздухе. Ей казалось, что ее подхватили, взяли на руки, как маленького ребенка, покачали. Она чувствовала, как бьется в груди сердце: распускается и закрывается, распускается и закрывается. Еще до того, как родители Корнелии сказали ей добрые слова; до того, как мама Корнелии дотронулась до ее щеки: «Ты, конечно, Клэр»; до того, как на столе появились индейка, бутерброды со смородиновым джемом и булочки с корицей, пушистые, сдобные – лучший пир за всю ее жизнь; до того, как она играла в футбол с Кэмом и Тоби, и холодный воздух обжигал ей легкие; до того, как она зажгла свечи для ужина; до того, как она пошла погулять в звездной ночи, сияющей рождественскими огнями, с Корнелией, и та показала ей горку, с которой можно кататься на санках, дом Тео, место, где ее в первый раз поцеловали, дерево, на которое она больше всего любила лазать, и со слезами на глазах остановилась перед домом миссис Голдберг; до того, как Клэр выиграла у отца Корнелии в шашки; до того, как она спала в мансарде под ароматной тяжестью байковой простыни и одеяла, сшитого вручную из лоскутков, а в окно заглядывали звезды; до того, как она написала слово «дом» в своем блокноте; до всего этого, когда она стояла в кухне, прижав одну ладонь к груди, еще до всего этого Клэр догадалась: она влюбилась. Она влюбилась в дом Корнелии.

Глава 23
Корнелия

Для меня все решило выражение лица Клэр.

Восторг. Когда Клэр стояла в родительской кухне в тот первый день, она была потрясена. Клэр была девочкой из плоти и крови, ее история совсем не была сказкой, но она тем не менее была околдована, причем сразу. Даже моргнуть своими карими глазами не успела.

Не могу отрицать – у моего отчего дома был свой шарм. (Например, он вернул Тоби и Кэма – «временно», но уезжать они пока не собирались.) Для Клэр он был еще более притягательным, учитывая ее ситуацию. Для нее сейчас то, что отражалось от начищенных медных сковородок, чистого кафеля и лиц моих родных, было дивным светом, домашним светом, светом комфорта и радости. И Клэр не смогла устоять.

Такая ее реакция была для меня ожидаемой. Я надеялась на нее. Именно поэтому мы и приехали. Но тем не менее, наблюдая, как Клэр вошла в веселую, по-настоящему добросердечную компанию, какой является моя семья, я хотела сказать ей:

– Полюби это, солнышко. Но не слишком.

Я понимаю, как это звучит, но я не имею в виду отдельных членов моей семьи, которые, безусловно, достойны любви и любимы. Любимы мной безмерно. Я живу и люблю их. Поверьте мне. Я имею в виду абстрактное счастливое семейство. Моя семья – моя крепость: неприступная, недоступная, идеальная. Мы представляем собой прелестную картинку в симпатичной рамке, на которой вырезан девиз: «Не раскачивай лодку».

Но иногда лодку нужно раскачать, лодку нужно направить прямо в центр бури, чтобы оказаться на другом берегу. Потрепанная волнами, но с развевающимся флагом.

Картинки. Лодки. Я что, путаюсь в метафорах? Ладно, согласна, я путаюсь в метафорах. Когда попадаешь в переплет, только путаная метафора и может выручить.

Но иногда душе требуется тихая вода. И Клэр, моей Клэр, нужна была лодка, которая не раскачивалась. Она ее заслужила.

Но вернемся к моему плану. Он начал вырисовываться, когда я увидела зачарованное и сияющее лицо Клэр. Последний штрих добавился на следующий день, во время похорон миссис Голдберг. (Если вы считаете, что мое повествование перегружено похоронами, поверьте мне, это последние.)

Я сидела между отцом и Тоби в черном платье, которое за неделю пришлось вытаскивать второй раз и которое я поклялась сорвать с себя и превратить в пепел, и слушала, как люди рассказывали о жизни миссис Голдберг. Я даже сама рассказала одну историю. Сюзетта Голдберг не была старушкой в общепринятом смысле слова и, как ни странно, пользовалась всеобщей любовью. Любили ее за ее великолепие и мизантропию, за ум и человечность, и дай нам всем Бог прожить так долго и быть столь любимыми.

Я говорила, я слушала, сердце мое стонало, и было очень больно. Миссис Голдберг любила меня. Она меня выделяла. Я вдруг поняла, что эта женщина, оставив мне дом, полный сокровищ, хотела оставить мне больше. Шанс. Больше чем шанс. Вызов. Она бросила мне варежку, замаскированную под театральную перчатку. Лови, Корнелия. Что ты будешь делать?

Бороться за Клэр – вот что я буду делать. Бороться, как росомаха, чтобы удержать ее. Превращусь в смерч из когтей и клыков. Пущу кровь. Найму адвоката, пойду в суд, в десять судов, если понадобится. Буду бороться и выиграю.

Клэр мне поможет. Я вспомнила ее в квартире Мартина, когда она посмотрела на отца и отчеканила три слова, три правдивых, пронзительных слова, которые, как я теперь знаю, были обвинением, нет, больше чем обвинением. Приговором: виновен. «Она. Была. Больна». Я вспомнила холодный огонь в ее глазах. В этой девочке была сталь. Более того, Клэр не была соломинкой, которую швыряет судьба, она была героиней, девочкой из романа, королевой счастливых концовок.

А у меня был дом. Подарок миссис Голдберг. Я этим гордилась. Дом. Во всех замечательных смыслах этого слова. Он существовал вместе со своей крышей, запахом лилий, стеклом окон и слегка наклонной лужайкой. Каждым своим кирпичом дом приглашал: «Войди. Войди и чувствуй себя как дома».

И у меня была семья – моя семья. Которая будет рада воспитать приемного ребенка своей дочери. Счастье моей счастливой семьи слегка снесло мне крышу. Но оно не помешает мне им воспользоваться. Мне помогут все: краснощекие Тоби и Кэм, мой отец в вязаном жилете, целитель по профессии, и моя мать. Я даже надену на нее этот проклятый полосатый фартук, если понадобится.

Таков был план. Вернуться домой. Переехать сюда жить, если и не прямо с моей семьей, то рядом. Жить здесь, где Клэр сможет бегать по ухоженным лужайкам, есть домашний пирог, чувствовать себя в безопасности, где ее душа будет в покое, где ее лицо будет всегда сиять.

Вы, конечно, заметили, что этот план строился на полном исчезновении женщины, которую Клэр любила, женщины, которую я никогда не видела, но которой не желала зла. Да простит мне Господь и все остальные. Господь и все остальные. Вы тоже меня простите.

Как раз перед панихидой у могилы (я обычно избегаю этой части похорон, но сейчас мы хоронили миссис Голдберг, и я осталась до конца), когда я стояла на теплом декабрьском ветру, мне на плечо опустилась рука, опустилась и осталась там, излив поток жара на всю мою левую сторону. Мои глаза поднялись от руки – такой безупречной, смуглой руки – вверх на рукав темно-коричневого пальто и дальше, на лицо, единственное лицо среди всех лиц. Его подбородок, идеальные зубы, линия скул. Мой Тео.

Не мой. Не мой. Муж Олли. Тот короткий час в машине, когда я мечтала о его любви, кончился. Он снова стал принадлежать Олли. Муж Олли. Никогда об этом не забывай.

«Великолепие в траве», «Доктор Живаго», «Римские каникулы», «Касабланка» – все эти фильмы о женщинах, которые не получают своего мужчину, фильмы о неудовлетворенном желании, безутешных сердцах. Вам они нравятся. Мне тоже нравятся. Но вот что я вам скажу: попробуйте любить мужчину, который никогда не будет вам принадлежать, и посмотрите, понравятся ли вам тогда эти фильмы. «Не проси луну, у тебя есть звезды». Ха! Когда я стояла там, на кладбище, и дрожала от прикосновения руки Тео, мне хотелось крикнуть: «А не пошли бы они подальше, эти звезды!» Уж простите за выражение.

Но мне было горько. Горько и больно.

Но представьте себе альтернативу: фильм «В этой жизни». Бетт играет женщину, которую зовут Стэнли. Она отбивает у своей сестры мужа, в результате чего все впадают в скорбь, отчаяние и разорение. В глубочайшую бездну ада. Не надо быть кинокритиком, чтобы понять, что этот фильм декларирует: если ты крадешь мужа у сестры, жди расплаты.

Даже если Тео несчастлив с Олли, он слишком порядочный человек, чтобы сбежать с кем-либо, тем более с ее сестрой. И возможно, он вовсе не несчастлив. Я попыталась представить, что он счастлив, невероятно, заоблачно счастлив с Олли, но мне это не удалось.

– Как ты? – спросил Тео, и я едва не рассмеялась от нелепости вопроса. Могла бы, но не стала. Ведь он все еще Тео, и я люблю его не только по-новому, но и по-старому тоже. Я сжала его руку.

– Порядок, – сказала я, – не то чтобы очень, но выживу.

И я выживу.

Что вам делать, если вы влюблены в мужчину, которого, вы никогда не получите?

Вы думаете о своей реальной жизни.

Жизни без него.

Глава 24
Клэр

Клэр все утро пекла пироги вместе с мамой Корнелии, и теперь, когда она стояла с Корнелией на крыльце дома миссис Голдберг, она все еще ощущала аромат имбиря от своих волос. На мгновение ей показалось, что аромат исходит не от нее, а от самого дома, от кирпичей, колонн и крыши. Сказочный домик, и внутри все прекрасно – в этом Клэр была уверена. И все же, когда Корнелия повернула ключ и Клэр услышала, как щелкнула задвижка, она затаила дыхание. И когда они ступила за порог, она не сводила глаз со спины Корнелии, с точки между ее лопатками.

Потом Клэр огляделась и ахнула. Внутри была магия, но не та, которую она ожидала. Никаких простыней на мебели, превращающих кресла в одиноких призраков, никакого бархата, пыльного, темно-красного, как лепестки африканской фиалки. Дом был живым и ждал людей. Свет врывался в окна и освещал полы и стулья. «Гостиная», – подумала Клэр. Ничего мертвого. Ничего забытого. Даже диван, казалось, открывал ей свои объятия, и она бездумно прошла через комнату и села.

– Ох, – услышала она голос Корнелии, и затем снова: – Ох! – Корнелия шагнула в комнату и медленно опустилась на колени, как будто она в церкви. Клэр сидела тихо, позволяя Корнелии побыть наедине с домом. Через несколько секунд Корнелия сняла пальто и уселась, скрестив ноги.

– Привет, дом, – весело сказала она.

– Он живой, – заметила Клэр.

– Конечно.

Они медленно оглядывали комнату, любуясь золотисто-зелеными обоями и двумя серебряными подсвечниками на мраморной каминной доске, и Клэр захотелось узнать, не ждет ли Корнелия, что дрова в камине загорятся и там появится пламя, оранжевое, потрескивающее, поющее.

Клэр почувствовала другой запах, не имбиря, а чего-то более тонкого и прохладного. Она выпрямилась и присмотрелась к вазе с белыми цветами, стоящей перед ней на столике. Она наклонилась и понюхала, затем легонько коснулась пальцем одного лепестка. Отдернула руку и оглянулась на Корнелию.

– Настоящие, – прошептала она. – Они тоже живые.

Корнелия подошла и тоже коснулась цветка, и в эти несколько секунд Клэр поняла, что они обе верят в чудеса.

Затем Корнелия сказала тихо и печально:

– Гардении. Ну разумеется, гардении. – И добавила: – Мариелла.

– Мариелла?

Корнелия вытерла глаза и улыбнулась Клэр.

– Она убирала в доме миссис Голдберг, сколько я себя помню. Мама сказала, что Руфь и Берн попросили ее приходить сюда, чтобы проветривать дом и вытирать пыль. Наверное, она сегодня кинулась сюда с похорон.

– Она оставила цветы для нас, – предположила Клэр.

– Возможно. Но вообще-то я не знаю. Не удивлюсь, если она приносила цветы каждый раз, когда приходила сюда. Странно, если бы она поступила по-другому. Миссис Голдберг обожала гардении.

И почему-то это показалось Клэр не менее чудесным, чем цветы, которые оставались свежими долгие годы: одна женщина могла любить другую и делать приятные вещи для нее, даже после того как она уехала. Как будто любовь – это привычка, от которой вы не можете отказаться.

– Я покажу тебе все. Весь дом. Гостиную с ракушками, кухонный стол, которому двести лет… Но немного погодя. – Глаза Корнелии засияли от радости. – Но пока начнем с главного. Пошли на чердак. Прямо сейчас. Как ты считаешь?

– Я считаю, что да, – ответила Клэр. – Прямо сейчас.

И она поднималась за Корнелией по лестнице на чердак, причем ставила ноги аккуратно, опиралась на перила, как будто подняться на чердак, который Корнелия так любила, было делом, которое выполнять нужно было точно и правильно. Наконец одним стремительным движением, как будто их вознесло ветром, они оказались в дверях окрашенного в медовый цвет чердака миссис Голдберг.

Глава 25
Корнелия

Я показала Клэр детскую фотографию миссис Голдберг. Здесь ей было одиннадцать лет.

– Как мне. – По ее голосу я поняла, что в этой комнате она ощущает то же, что и я, – она заворожена. Всем домом, не только этой комнатой. Даже когда я начала рассказывать, причем я делала это приглушенным голосом, с особыми ударениями, как делала всегда миссис Голдберг, она не отрывала глаз от фотографии.

– Семья миссис Голдберг приехала сюда из Нью-Йорка, но свой одиннадцатый день рождения она провела в доме своих дяди и тети, на ферме, недалеко отсюда. Ее кузине Сюзан тоже было одиннадцать, и они смотрели, как ее брат Альберт с друзьями играют в бейсбол. У одного из парней были серьезные голубые глаза. Хотя миссис Голдберг была еще в том возрасте, когда мальчиков не замечаешь, этого парнишку она заметила. – Я взглянула на Клэр.

– Я замечаю мальчиков, иногда, – смущенно призналась Клэр. – Ну, только не мальчиков моего возраста, а… – Она замолчала и улыбнулась.

– Интересно, что ты имеешь в виду, – заметила я. – Но и этот мальчик был не ее возраста. Ему было семнадцать.

– Ох! – воскликнула Клэр, как будто заметить семнадцатилетнего парня было куда удивительнее, чем, скажем, мужчину тридцати четырех лет.

– И пока она за ним наблюдала, он стоял у края поля и ее кузен Альберт бросил в него мяч. Высокий мальчик хотел поймать его, но промахнулся, и мяч попал ему прямо в голову.

Клэр поморщилась.

– А миссис Голдберг не сумела сдержаться и расхохоталась.

– Это ужасно.

– Она тоже так решила. Просто пришла в ужас. И побежала туда, где он лежал. Наклонилась, представилась и извинилась. Мальчик улыбнулся, протянул руку и сказал: «Я Гордон Голдберг. И наверное, я выглядел смешно, когда свалился, как подстреленная утка». «Скорее, кегля в боулинге», – поправила миссис Голдберг. Гордон опять улыбнулся и потерял сознание.

– И они влюбились друг в друга.

– Она – да, а ему понадобилось для этого еще шесть лет, но уж тогда он влюбился по уши. Они были женаты более тридцати лет, но потом он умер.

– И она больше не вышла ни за кого замуж, – уверенно сказала Клэр. – Ведь у каждого есть только одна настоящая любовь, верно? – Вопрос сногсшибательный.

– Не знаю. Может быть, у некоторых людей любовь может случиться и не один раз, – ответила я. И подумала: «Пусть, пусть я буду права. Иначе мне не на что надеяться».

Мы с Клэр некоторое время сидели в уютном молчании, разглядывая портреты членов семьи миссис Голдберг. Затем я почувствовала, что Клэр смотрит на меня, и повернулась к ней.

– Моя мама вышла замуж за моего отца, – задумчиво сказала она. – Странно, верно? Наверное, они любили друг друга. И моя мама больше ни за кого не вышла замуж. В смысле пока не вышла. Но не думаю, что это из-за того, что мой отец был ее настоящей любовью.

– Я не знаю, – честно призналась я. Я подумала о рыжей женщине на похоронах Мартина. То, что я не смогла полюбить его, не означало, что никто не может.

Клэр ничего не сказала, но теперь наше молчание не было спокойным, мы словно ожидали чего-то.

– Я видела свою маму. – Я не могла разглядеть, что у нее в глазах. Казалось, она видела нечто, чего в комнате не было. – Однажды ночью. Я ее видела после того, как она заболела. Я ее видела. С мужчиной. Они… – Она смотрела на меня, не в состоянии закончить. Со страхом. Вот что было в ее глазах. Страх и отвращение. Я должна была соображать быстро, чтобы залечить ту рану, которую ей нанесло то, что она видела. Я не хотела, чтобы она росла с таким отношением к сексу.

– Я не знаю, почему твоя мама занималась сексом с тем мужчиной. Секс. Ты ведь знаешь, что это такое?

– Да, – призналась Клэр, и я с облегчением услышала усталость в ее голосе, будто она хотела сказать – что за глупый вопрос?

– В том, чем они занимались, нет ничего плохого. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

– Думаю, что да, – помолчав, согласилась Клэр. – И не думаю, чтобы она была в него влюблена. То есть, может, и была, но я так не думаю.

Я перевела дыхание.

– Люди к этому относятся по-разному, тебе придется самой решать. Хочешь знать, что я думаю?

– Да.

– Я думаю, что нет ничего страшного, если ты не влюблена. Тебе может просто нравиться человек, ты ему доверяешь, и если тебе захочется заняться с ним сексом, то это нормально. – Кстати, я пришла к такому выводу довольно давно. И должна сказать следующее: есть любовь, нет любви, но от секса я не откажусь. Не надейтесь.

– Ты была когда-нибудь влюблена? – спросила Клэр, нанеся мне сокрушительный удар без всякого предупреждения. Надеюсь, она не заметила моего дискомфорта, но поскольку я застыла на месте, а по лицу моему стал растекаться жаркий румянец, она должна была быть слепой, как летучая мышь, чтобы не заметить.

– Да, конечно, – сказала я беспечно. Даже чуть не зевнула при этих словах. Затем пожала одним плечом, завершив превращение в карикатуру на беспечного человека.

– В кого?

– Ну, был один. – Это надо же – «был один»! Я вздохнула. – Он не отвечал мне взаимностью.

– Готова поспорить, что ты ошибаешься, – заявила Клэр. – Наверняка любил, зуб даю.

– Благодарю покорно, Клэр, но нет, нет и нет. Кроме того, он женат на другой женщине. – Я вгляделась в ее лицо, боясь увидеть недоверчивое выражение. Но ведь многие достойные любви мужчины женаты на других женщинах. Она посмотрела на меня невинным взглядом. – Он относится ко мне по-родственному, – добавила я для правдивости и, заметив изумленный взгляд Клэр, заторопилась, хотя объяснять ничего не собиралась: – Вообще я не его типа.

– Ты – и не его типа? – искренне изумилась Клэр, что согрело мне душу.

– У меня нет амбиций. – Но это было не совсем то, что я хотела сказать. – Никакой цели в жизни. Наверное, я недостаточно страстная.

Клэр засмеялась. Затем снова стала серьезной.

– Прости. Но это забавно – что ты не страстная. Ты страстная во всем. Во всем, к чему прикасаешься.

Я тоже засмеялась, хотя ее слова меня настолько тронули, что я готова была расплакаться.

– Даже ко мне. Ты ведь страстная даже ко мне, верно? – Ох, Клэр, девочка моя.

– Да, и от всего сердца, – подтвердила я.

– Что ты собираешься делать со всеми этими вещами? – спросила Клэр, оглядываясь по сторонам.

– Я уже об этом думала. Я хочу, чтобы Руфь и Берн, дети миссис Голдберг, забрали все, что пожелают, пусть даже все фотографии. Я хочу составить каталог всех вещей и записать связанную с каждой вещью историю. Все, что мне рассказала миссис Голдберг, потому что все важно.

– Значит, когда они будут решать, что взять, они будут знать, какое каждая вещь имеет значение. Ведь будет несправедливо не рассказать им об этом, верно?

– Верно, – согласилась я, пораженная таким глубоким пониманием со стороны Клэр. – И что бы они ни забрали, истории уйдут с этими вещами.

– Хорошая мысль, – сказала Клэр. Она села и задумалась.

– Твоя квартира очень похожа на этот дом, ведь так, Корнелия? Я об этом подумала сразу же, как очутилась здесь. Как ты подбирала каждую вещь в квартире. Ты точно такая же, как миссис Голдберг. – Мне было очень приятно это слышать.

Из большого чердачного окна мне были видны блестящие листья магнолии, растущей около дома. За ней я разглядела огромный старый белый дуб, чья крона обеспечивала тенью весь двор миссис Голдберг. Еще дальше вдоль улицы стояли дома с трубами в окружении кустарников и клумб. И сумерки уже спускались на их крыши. Каждый дом хранил свои тайны, в каждом жила своя семья. А вдали виднелась полоса Голубого хребта.

– Корнелия? – позвала Клэр.

– Я вспоминала, как миссис Голдберг рассказывала мне все эти истории, – сказала я, смахивая слезы. – И, если захочешь, я когда-нибудь передам тебе свои.