Текст книги "Когда приходит любовь"

Автор книги: Мариса де лос Сантос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

– Уитмен, может быть, очень умен, – заметил отец Клэр.

– Конечно, – нетерпеливо сказала Корнелия. – Но дело вовсе не в уме. Никто никогда не любил Уитмена за его ум. Все дело в его сердце, его огромной щедрости и его плодовитости как поэта. – Казалось, она была в ярости.

– Думаешь, это большие основания любить кого-то? – спросил отец Клэр, голос которого внезапно стал усталым и расстроенным.

– Мартин, ты не думай… – Корнелия вздохнула. – Меня вовсе не занесло. И я не хочу тебя обидеть. Понятно? Я просто говорю о поэзии. Поэзия иногда на меня сильно действует. Превращает меня в зверя. Ясно? – Она подняла руку, хотела коснуться его колена, потом заколебалась. Он взял ее нерешительную руку и сжал.

– Понятно, – сказал он. – Даже если ты зверь, ты не зверский зверь. – Казалось, он снова повеселел.

«Как мало надо, чтобы порадовать его», – подумала Клэр. Затем записала эту мысль в своем блокноте. И еще: «Ему нужно верить, что она тоже его любит».

Глава 17
Корнелия

Есть в предрассветных часах особая нежность, серо-голубая, одинокая нежность при невероятной тишине. Нежность и одновременно надежда. Так что когда Мартин подошел к моей двери на следующее утро после нашего возвращения в Филадельфию, чтобы попрощаться, у меня не осталось ни капельки злости. И вовсе не потому, что я забыла, как он оставил Клэр в беде, бросив ее на больную мать. Когда я увидела, как он стоит в дверях – лицо бледное, никаких следов утонченности и блеска, – я с трудом его узнала. Впервые я смотрела на Мартина и не видела, насколько он красив. Я только видела, что ничто человеческое ему не чуждо.

Тут из спальни вышла Клэр, и Мартин сказал:

– Доброе утро, ласточка. – И голос у него был таким же, как и его лицо, бледным и печальным. Он протянул к ней руку.

Когда она подошла, он положил ей руки на плечи и поцеловал сначала в макушку, потом в щеку.

– Ласточка, я был не прав, что отказался тебя выслушать, когда ты звонила по поводу болезни мамы. – Он помолчал. Я услышала, как участилось дыхание Клэр.

– Мне очень жаль, что я не выслушал. И не помог. Ты прости меня.

Клэр напряглась, и я почувствовала ее смятение. Ее отец никогда с ней так не разговаривал. Она стояла неподвижно, все еще в пижаме, а я боролась с искушением вскочить, что-то объяснить, снять напряжение. Но я не двинулась. Через некоторое время Клэр смогла кивнуть. Потом сказала:

– Увидимся, когда вернешься, папа. – Она повернулась и пошла назад, в спальню.

Мартин проводил ее глазами и еще несколько секунд смотрел в ту сторону уже после того, как она скрылась. Я не могла ничего поделать с собой, я взяла его за руку. Он повернулся, но не подошел ближе, так что мы стояли, пожимая друг другу руки, как люди, заключающие какое-то соглашение.

– Пока меня не будет, ты будешь думать о нас? Насчет еще одного шанса для меня? – Его голос дрогнул, и этого было почти достаточно, чтобы сломить мою решимость и заставить броситься в его объятия. Почти, но не совсем.

– Мартин, – только и сказала я.

– Я тебя не заслуживаю. Но я хочу измениться, – сказал он.

– А Клэр? – взвилась я. – Ты хочешь стать человеком, заслуживающим Клэр?

– Да, хочу. – Он посмотрел на меня взглядом, в котором мольба смешалась с вызовом. – Ты мне поможешь?

«Нет» казалось неправильным ответом, но и «да» – тоже.

– Пожалуйста, подумай об этом, – сказал он без особой надежды.

– Хорошо, Мартин, я подумаю. – Я вздохнула и сразу же пожалела об этом, потому что вздох мог служить признаком нетерпения и неискренности. Его рука была в моей, была теплой и настоящей, и я чувствовала все ее косточки. Я вспомнила, что сказала Тео, что в наших отношениях с Мартином уже нечего выяснять, и поняла – если не порву с ним, я не смогу притворяться. – Я обещаю. Я над этим подумаю.

Он кивнул, крепко поцеловал меня в губы и ушел.

Тот день прощания постоянно всплывал в нашей памяти. Нам с Клэр требовались часы одиночества, чтобы обо всем подумать, но поскольку мы были вдвоем, мы вели себя очень тихо. Клэр читала и писала в своем блокноте, а я читала, вытирала пыль и мыла кухню. В середине дня я принялась за стирку, и Клэр помогла мне сложить высохшее белье. Я догадывалась, что ей нравится этим заниматься по той же причине, что и мне: свежая одежда, теплая на ощупь, и аккуратные стопки в шкафах. Тем же вечером мы с Клэр отправились к Линни попробовать ее коронное блюдо – пасту с биточками, и позволили ей заполнить наши одинокие сердца своей веселой болтовней и добротой. Линни шагает по жизни твердыми, уверенными шагами, в ее присутствии можно забыть про свои собственные неурядицы, по крайней мере на время. Затем мы с Клэр отправились домой пешком по шумным улицам. И дома сразу улеглись спать.

Я проснулась в пять утра. Дверь моей квартиры была распахнута. Клэр исчезла.

Мне нужно вам это описывать? Эту обжигающую, страшную панику, дыхание, переходящее в вой, отчаянные молитвы? Вы, наверное, попадали в такую ситуацию. Мы все это видели. Мать на пляже, отец в большом магазине, нянька в парке, которая на три секунды отвернулась, всего на три секунды. И даже если ребенок всего лишь гоняется за чайкой, или спрятался за висящей одеждой, или гладит собаку в нескольких шагах от вас, вам в этот бесконечный момент кажется, что ребенок исчез навсегда.

Я нашла ее через двадцать минут. Двадцать минут я металась по темному городу как безумная, проклинала себя, снова и снова кричала «Клэр». Эти крики были ужасны. Вы бросаете имя в воздух и слушаете, как оно сразу становится безличным, всего лишь еще один звук в мире, и вы не верите, что он достигнет ушей того, кто вам нужен.

На ней была шуба, сидела она на прикованном цепью стуле около небольшого пустого кафе и кормила чем-то голубей. Я, рыдая, позвала ее, метнулась через дорогу и упала перед ней на колени в пятно фонарного света. Я трогала ее руки и лицо, чтобы убедиться, что она в целости и сохранности.

Когда я немного отдышалась, спросила:

– В чем дело? Что с тобой случилось?

– Я пошла погулять, – сказала Клэр, и безмятежность, с которой она это произнесла, должна была бы успокоить меня. Я это знала. Облегчение должно было омыть меня, как весенний дождь, и я должна была бы обнять Клэр и отвести ее домой.

Но я ничего такого не сделала. Вы должны помнить, что я организовала свою жизнь таким образом, что мне никогда не приходилось нести почти никакой ответственности за других людей, думать о том, где они обретаются. У меня никогда не было никого, за кем надо было ухаживать, и никого, кого я могла потерять, а если вам некого терять, вы не имеете понятия, что следует делать, когда вы потерю находите. Конечно, я просто пытаюсь себя оправдать, потому что, хотя я и не знала, я могла все же сообразить, как нужно себя вести.

Но я не сумела. Мое воображение отказало. Магия предрассветных часов тоже не помогала. Я была так напугана, так подавлена страхом, что сорвалась и пришла в ярость. Я вскочила на ноги, принялась ходить взад-вперед и орать, и была бы рада сказать, что не помню, что я там орала, но на самом деле я помню каждое слово.

– О чем ты думаешь? О чем ты думаешь? Я проснулась, тебя нет, и я бросилась искать тебя, бегала по холодным улицам и кричала, и, Боже, что было бы, если бы я тебя не нашла? Здесь с тобой могло случиться все, что угодно. Все! Что с тобой такое? Что с тобой такое?

– Извини, – тихо произнесла Клэр. Но я ее перебила. И сказала ужасное, чего нельзя было говорить.

– Я знала. Я знала, что мне не надо ввязываться. Наверное, я обезумела, когда решила, что сумею справиться.

Нет, как бы я ни разозлилась, я вовсе не хотела сказать, что она мне не нужна. Но так прозвучало.

Тогда Клэр встала. Я видела, как трясется ее тело под шубой, но голос у нее был ровный и ледяной.

– Тогда не ввязывайся, – сказала она резко. – Оставь меня в покое.

Она сняла шубу и бросила ее на землю передо мной.

– Забирай, если замерзла. Мне она не нужна. Все равно я вас всех ненавижу.

И она кинулась прочь.

Догнала я ее только на Роттенхаус-сквер. Клэр сидела на парковой скамейке. Я села рядом, оставив между нами приличное расстояние. Она не смотрела на меня.

Цветные шары рождественских огней висели над нами, как маленькие планеты, а в освещенных окнах зданий вокруг площади двигались тени. Люди варили кофе, принимали горячий душ, готовя себя к зимнему дню.

Все еще не глядя на меня, Клэр заговорила, и то, что она сказала, напугало меня больше, чем мгновения, когда я проснулась и обнаружила, что ее нет.

– Я хотела исчезнуть.

– Клэр, – пролепетала я.

– Нет, мне просто хотелось понять, как это – вот так взять и исчезнуть. Мне было интересно.

– Что? – удивилась я.

– Интересно узнать, что случится со мной, если я останусь совсем одна. Знаешь, если бы никто не знал, где я и кто я, я все же была бы я? Или кто-то еще?

– И что случилось? – спросила я. – Ты была все еще ты?

– Да. – Она тяжело вздохнула. – Я стала беспокоиться, что ты проснешься до того, как я вернусь. Тогда я и поняла, что я все еще я. Потому что я боялась, что напугаю тебя, и потому что мне захотелось вернуться.

На секунду я подумала, что горечь ее направлена на меня, но когда я увидела ее измученные глаза, глаза человека, которого предали, я все поняла.

– Ты думаешь, твоя мама о тебе не беспокоится?

Клэр зажмурилась и покачала головой:

– Нет, не беспокоится. Она ушла и забыла обо мне. Как всегда делал мой отец. Если бы мама беспокоилась, она бы вернулась.

Мои собственные слова, сказанные несколько минут назад, эхом прозвучали в моей голове. Что со мной такое? Как я могла так орать на ребенка? В мире, наверное, нет человека, которого так часто бросали, как Клэр. Я подвинулась к ней и закуталась вместе с ней в шубу.

– Корнелия, – наконец прошептала Клэр, – я хочу кое-что тебе сказать, но боюсь.

– Не бойся, солнышко, – сказала я, гладя ее по волосам.

– Иногда я так злюсь на нее за то, что она ушла. У меня даже живот болит. Иногда я ее ненавижу.

Я почувствовала, что после этих слов ее тело расслабилось, как будто она до этого держала что-то очень тяжелое, а теперь поставила тяжесть на землю. Ее дыхание замедлилось, как у засыпающего человека, но глаза оставались открытыми.

– Наверное, ты думала, что если ты поделишься этим с кем-нибудь, то твоя мама не вернется? – спросила я. Она посмотрела в темноту, потом кивнула.

– Нужно всегда говорить, что ты на самом деле чувствуешь. Это правильно, честно и смело.

Она снова кивнула.

– Клэр, ты прости, что я на тебя накричала.

– Ничего страшного, – сказала она.

– Я испугалась, что потеряла тебя, – попробовала я объяснить. – А быть с тобой – самое лучшее, что случилось в моей жизни.

Она ничего не сказала. Затем улыбнулась.

– А на тебе пижама.

Я посмотрела на себя и кивнула:

– Точно.

– Тогда лучше поторопиться домой.

* * *

В тот вечер, когда позвонил Мартин, я тоже решила поступить правильно, честно и смело. Решила рассказать ему правду о своих к нему чувствах.

– Мартин, – начала я мягко, – я обо всем подумала и решила, что не могу тебя любить.

– Вот как, – сказал он, и я услышала, как у него перехватило дыхание. – А я так надеялся, что сможешь.

– Я тоже надеялась.

– Значит, у меня вообще нет никакого шанса? – спросил он, немного заикаясь.

Я начала плакать.

– Наверное, нет. Мне очень жаль.

– Не надо ни о чем жалеть, – мягко сказал он. – Спасибо, что пыталась, Корнелия. – Он всегда был джентльменом.

– Мартин, я должна сказать кое-что еще.

– Кое-что еще?

Я набрала в грудь воздуха.

– О Клэр. Я ей нужна. Она так намучилась. Я ей нужна.

– Вот как.

После паузы Мартин заметил:

– Ты не решалась сказать мне, что не любишь меня, потому что боялась, что я не позволю тебе видеть Клэр?

Я не могла говорить.

– Ох, Корнелия, – вздохнул Мартин.

– Дело не только в том, что ей нужна я. Мы оба ей нужны. Сегодня утром… Ну, сегодня утром я осознала, как это сложно – обеспечить ей безопасность, сделать так, чтобы она не боялась. Одному человеку с этим не справиться. Во всяком случае, я одна не справлюсь.

– Ты хочешь, чтобы мы заботились о Клэр вместе? – спросил он, и я расслышала нотку надежды в его голосе, когда он произнес слово «вместе». Это заставило меня занервничать. Я хорошо знала, что надежде свойственно цепляться за все, что попало. А значит, он снова будет надеяться.

Возможно, я выбрала легкий путь. Не знаю. Может быть, мне прямо нужно было сказать Мартину, что надеяться не на что, что мы никогда не будем вместе, как ему бы хотелось. Но позднее я буду радоваться, что не сказала ему этого. И всегда, вспоминая этот разговор, я буду радоваться, что сказала лишь «да».

Глава 18
Клэр

На следующий вечер, когда Корнелия и Клэр мыли посуду, зазвонил телефон, и Корнелия сняла трубку. Она приложила трубку к уху, прижала ее плечом и вернулась на кухню, где взялась вытирать очередную тарелку.

– Да, разумеется, я вас помню. Как поживаете? – последовала длинная пауза. – Что вы говорите? – выдохнула Корнелия, и Клэр увидела, что она очень осторожно отложила тарелку, и все ее тело задрожало. Сердце Клэр заколотилось. «Мамочка». Она произнесла это слово одними губами, но внутри ее оно прозвучало как протяжный, душераздирающий крик.

– Что с ним? Не может быть, – еле слышно сказала Корнелия. – Нет…

С ним. Не с матерью. Не с мамочкой. Она снова могла дышать. «Мамочка, ты жива. Тогда и я буду жить дальше», – подумала Клэр.

– О нет, о нет, нет, нет, нет, – шептала Корнелия в трубку. Она опустила руки. Она смотрела на Клэр и не видела ее. Клэр даже не представляла, чтобы человек мог так выглядеть. «Случилось что-то ужасное. Не с мамой, но что-то ужасное», – подумала она. Ей захотелось заплакать.

Корнелия снова поднесла трубку к уху.

– Мне нужно… мне нужно… Не могли бы вы мне перезвонить через некоторое время? Да. Спасибо. – Она нажала на кнопку.

– Ох, Клэр, – произнесла она дрожащим голосом. Пока Клэр ждала, что она еще скажет, цвет комнаты стал значительно ярче. Единственным бледным пятном была Корнелия. Даже губы белые.

– Тео, – выдохнула Клэр. – Что случилось с Тео? Говори.

На мгновение лицо Корнелии прояснилось, затем снова стало странным.

– Не Тео, Клэр. Мартин. Он в Лондоне попал в автокатастрофу. Мартин умер.

Сама того не желая, Клэр почувствовала огромное облегчение. Не Тео! Она схватилась за живот, согнулась и охнула. Затем, когда до нее дошло, что сказала Корнелия, она выпрямилась и оцепенела, уставившись на нее.

Корнелия прижала Клэр к себе, поглаживая ее худенькие плечи.

– Ох, Клэр, – говорила она сквозь слезы. – Ох, Клэр, мне так жаль, но твой отец умер.

Глава 19
Корнелия

Прежде чем я расскажу что-то еще, я должна заявить следующее: смерть Мартина – не часть моей жизни.

Разумеется, я горевала, я была потрясена. Но его трагическая смерть не моя трагедия и даже не трагедия Клэр, хотя история довольно печальная и может тронуть любого. Я близко знала его в течение трех месяцев, но сорок четыре года он принадлежал себе. Мартин был ребенком, поворачивающим голову на свое имя, затем подростком, изучающим мир, потом он стал мужчиной. Понимаете, о чем я? Забудьте о космическом единстве. Мартин слишком рано потерял свое право на жизнь. В этом трагедия. Не думаю, что я сказала что-то новое. Мне просто нужно было выговориться.

Но я должна вернуться к себе (опять «я, я, я», как стук мотора или биение сердца), к моей истории, потому что она моя и мне ее рассказывать.

Кем я была в те дни после телефонного звонка? Трудно сказать. Многие считали меня почти вдовой. Я присутствовала на похоронах, которые мне помогли организовать секретарша Мартина Тереза Блам и его адвокат Вудс Роулингс, держа за руку Клэр, и представляла себе, что думают люди (а их собралось довольно много), глядя на меня – ростом с ребенка, прямая спина, вся в черном, разбитое сердце, но держусь. Меня почти тошнило. Кроме детей, никто так не вызывает жалость, как хрупкая маленькая женщина, и эта жалость, казалось, вытекала из всех глаз, прилипала к моей руке, когда ее пожимали, и слышалась в голосах, когда высказывали соболезнования. Если вы думаете, что это меня раздражало – так нет. Мне было просто досадно и хотелось все объяснить.

Есть люди, чья смерть заставляет вас глубоко горевать. И есть люди, чья смерть мешает восходу солнца, смерть, которая красит стены в черный цвет в каждой комнате, смерть, которая посылает грозовые тучи, и вы лишаетесь возможности слышать музыку и не узнаете собственную мебель и свое лицо в зеркале.

Я не любила Мартина Грейса. Не любила. Если стремление держаться за этот факт покажется вам бессердечным, особенно в тот момент, когда играют траурный марш Шопена, представьте, насколько было бы хуже притворяться перед всеми и особенно перед собой, что я его любила. Докатиться до такой лжи было бы неприлично и непростительно.

Но Мартин любил меня, и не думайте, что я этого не ценила. Я не хвастаюсь, просто знаю. В любви есть некая святость, не важно, востребована эта любовь или нет, и тот, кто не воспринимает эту любовь с благодарностью, просто эгоист. И в последние секунды я прошептала ему о своей благодарности, и она полетела, как птица, и я надеюсь, что она нашла Мартина.

Помню, что мне было холодно, что мои глаза и сердце были сухими. Но многое стерлось из моей памяти, еще тогда, когда превратилось в мутное пятно, освещаемое вдруг яркими четкими вспышками.

С адвокатом солидной юридической фирмы Вудсом Роулингсом мы встретились в его кабинете. Адвокат повернул ко мне свою круглую голову, вытаращил синие круглые глаза, показавшиеся мне двумя фарами, и спросил через блестящее озеро стола, почему Клэр жила у отца.

– Не совсем обычно, согласитесь. Затянувшийся визит. Миссис Хоббс куда-то уехала? Надеюсь, она здорова, – сказал он элегантным голосом.

– Она здорова, – ответила я, сохраняя спокойствие. – Ей потребовалось побыть одной, попутешествовать и подумать. Мартин, естественно, не мог отказаться, поскольку она столько лет воспитывала дочь одна. Откровенно говоря, я не знаю точно, где она сейчас, хотя она и упоминала Испанию как одну из целей своей поездки. – Я не отвела глаз. Даже не моргнула.

* * *

В дверях стояла Линни в красной ковбойской рубашке.

– Корнелия, – сказала она растерянно, – как мы будем с этим справляться? Как нам себя вести?

– Значит, Хейс сказал тебе, где купить рубашку, – заметила я, тронув одну из перламутровых застежек.

– Сказал, но… – она подмигнула, – эта рубашка его. – И она одарила меня легкой, кокетливой ухмылкой, такой для нее типичной, что я съела ее, как свежее яблоко, и она подкормила мою душу.

В утро похорон появился Тео в синей куртке и брюках цвета хаки. От него пахло дождем.

Еще мне пришлось встретиться с потрясающей рыжей девицей, которая бросилась мне на шею с рыданиями.

– Простите меня, – всхлипывала она, – мне не следовало вам этого говорить, ведь это закончилось много лет назад. Но, Боже, как же я его любила!

Я готовила вафли для Клэр и слышала мягкий, теплый голос Мартина за своей спиной. Слышала его, как бывало, всем своим телом. Его голос был настолько живым, что я обернулась, чтобы увидеть его, и уронила на пол коробку яиц.

– Твоя неподвижность, – сказал он, – твоя слушающая неподвижность.

И еще была Клэр. Клэр, окруженная мною, Тео и Макс (она вырядилась с ног до головы в пурпурное и давала руку людям, которые до настоящего момента даже не ведали о ее существовании).

Клэр среди ночи, распахнув глаза, спрашивала меня голосом, которого я не забуду никогда:

– Корнелия, я теперь сирота, Корнелия? Я сирота?

Глава 20
Клэр

– Ты когда-нибудь читал «Маленькую принцессу»? – спросила Клэр из-под груды пальто.

Они с Тео выбирали для него в магазине новое зимнее пальто. Это было на следующий день после похорон. День выдался холодный и ясный, солнце только слепило, но не грело.

– Пронзительное солнце, – сказала Корнелия, когда они утром втроем выходили из дома, где была ее квартира.

Корнелия с заговорщицким видом наклонилась к Клэр.

– Я очень на тебя надеюсь, Клэр. Если он направится в сторону армейских или морских магазинов, я разрешаю тебе пристрелить его.

– Ведь знал, что нельзя появляться стриженым, – простонал Тео. – Дай ей палец, она всю руку отхватит.

– Клэр, не могла бы ты объяснить Тео, что красота налагает на человека определенную ответственность? Он никогда не мог принять этот факт, во всяком случае, полностью, – сказала Корнелия, качая головой. Клэр заметила синие полукружия под ее глазами. Она подумала, что это игривое препирательство с Тео только кажется непринужденным.

– С красотой приходит ответственность, Тео, – серьезно сказала Клэр.

– И ты еще можешь добавить пару слов про дырки, – предложила Корнелия.

Клэр показала на дырочки в куртке Тео.

– Это дырки от моли, – сказала она.

– Целых три слова, – проворчал Тео.

Ему предложили на выбор бутик модной мужской одежды и большой магазин, и когда Тео начал что-то бормотать про аллергию и чистящие жидкости, чего Клэр напрочь не поняла, Корнелия сочувственно сжала его руку и написала на бумажке адрес бутика.

– Бутик, – тупо повторил Тео.

Но там оказалось совсем неплохо. Более того, Клэр там понравилось. Бутик располагался в старом доме с красивой лепниной – цветы и виноградные лозы. И еще с подсвеченной цветной фреской на высоком потолке.

Продавец, низенький, гладкий и элегантный, напомнивший Клэр тюленя, поинтересовался, что именно им нужно, затем смерил Тео взглядом больших темных блестящих глаз. Когда Тео снял верхнюю одежду, чтобы точнее определиться с размером, продавец сказал:

– Не обязательно, но мне будет приятно… – И он протянул руку, сжав пальцы, чтобы Тео мог повесить на нее куртку, как на вешалку.

Он поставил Тео перед тройным зеркалом и предложил им несколько моделей на выбор. Тео мерил, выслушивал мнение Клэр и затем бросал пальто ей на колени.

Как раз в тот момент, когда она спрашивала его о «Маленькой принцессе», продавец снова возник с непроницаемой улыбкой.

– Я читал, – сказал он. – А как у нас дела с пальто?

– Вы читали? – удивилась Клэр.

– Обезьянка. Обезьянка пришла на чердак, чтобы навестить маленькую девочку. Мне понравилась обезьянка. – Продавец говорил мечтательно, глядя куда-то сквозь стену. Затем снова удалился.

Тео и Клэр переглянулись и расхохотались, стараясь все же не слишком шуметь, чтобы не обидеть продавца. Клэр зарылась лицом в мягкую ткань и смеялась, пока не заболели бока.

Тео сказал:

– Я не читал. Но теперь жалею. Я и не знал, что там есть про обезьянку.

– У этой девочки, Сары Крю, отец умер, – добавила Клэр.

Тео стоял в пальто кофейного цвета, которое сильно смахивало на его куртку, смотрел на Клэр в зеркало и ждал продолжения.

– Это ужасно. В ту ночь, когда она об этом узнала, она впала в дикую, недетскую тоску. – Клэр наблюдала за лицом Тео. – Есть еще одно слово – скорбь. «Скорбь овладела ее юным умом». Правда, это слово больше подходит? Хуже этого уже ничего не бывает.

– Верно, – согласился Тео после паузы. Клэр очень нравилась эта черта в Тео, нравилось, что он не подталкивает, не проявляет нетерпения, но слушает и позволяет ей подобрать свои собственные слова, чтобы выразить мысль.

Тео сел рядом с Клэр на пол и сказал:

– Иногда ты встречаешь человека, и тебе кажется, что ты его знаешь давным-давно. Вот так и с тобой.

Клэр кивнула.

– Тогда я надеюсь, что я могу попросить тебя кое о чем, хотя мы с тобой знаем друг друга совсем недолго.

Клэр посмотрела на длинные руки Тео, потом в его зеленые глаза. Она без раздумий доверилась ему с первой минуты, как его увидела. И хотя она привыкла сначала все тщательно обдумывать, а потом что-то предпринимать, она не расстраивалась, что не понимает, почему так доверяет Тео.

– Я тебе доверяю, – сказала она.

– Тогда вот что я думаю. Ты – хороший человек. Сделана из хорошего материала. Это факт. Олли бы сказала, что это заложено в твоих клетках, встроено в ДНК, вот как, например, твои карие глаза. Но откуда бы это ни взялось, ты хороший человечек. – Клэр сосредоточилась на его словах, изо всех сил стараясь запомнить их и огорчаясь, что они не твердые предметы, которые она могла бы хранить и повсюду носить с собой.

– Я не хочу сказать, что ты, как и все мы, не можешь ошибаться. Но тебе везет больше, чем всем нам, потому что если ты делаешь то, что чувствуем все мы, у тебя все получается. И забудь о зле. Ему пути нет.

Клэр сидела под грудой пальто рядом с большими, сверкающими прямоугольниками зеркал под мягким светом магазинных ламп, и ей казалось, что от нее самой тоже исходит свет. Клэр казалось, что благодарность к Тео заставляет ее кожу светиться.

– Спасибо, – сказала она наконец, надеясь, что он поймет, как много ей хочется сказать этим словом.

Тео улыбнулся и начал подниматься, но Клэр схватила его за рукав, поразившись мягкости ткани. Тео снова сел.

– Знаешь что? – спросила она почти шепотом. Потом откашлялась. – Он меня не любил.

Это была не жалоба, а констатация факта. Ей просто было важно сказать об этом вслух. Она ждала, что Тео будет спорить, хотя он знает – она права. Но он только сказал:

– Тогда он много потерял.

Клэр снова коснулась рукава Тео:

– Мне вот это нравится.

Тео взглянул на пальто и заметил:

– Не кусается. Грязь на нем не будет видна. И Корнелия, эта маленькая мартышка, от меня отстанет. – Он улыбнулся. – Покупаем!

В тот вечер после ужина Клэр отправилась в спальню Корнелии, чтобы записать в свой блокнот слова Тео о том, что она хороший человечек. Очень важно было записать все правильно, а еще – описать его голос и не забыть о чувстве, которое охватило ее, когда он говорил, и после того, как он говорил. Надо было уловить нюансы этого чувства. Она подумала о слове «уловить». Оно делало писателя настоящим охотником. Это значит, что истории разбрелись по миру, а задача писателя поймать их. За исключением, разумеется, того, что писатель никогда не убивал добычу, не делал из нее чучело и не вешал на стену. Истории оставались живыми. Она скептически отнеслась к этим своим мыслям, но все-таки была довольна, что думала об этом.

Когда она услышала, что Тео и Корнелия вышли из кухни и перешли в гостиную, она отложила блокнот и подошла к дверям, чтобы подслушать.

– Я уволила нашего друга Ллойда, – сообщила Корнелия, плюхаясь на диван.

– Да? – удивился Тео. Клэр не видела его лица, но голос звучал странно, настороженно.

– Он не внушал мне доверия. А тебе?

– Не особенно. Но Мартин очень беспокоился, чтобы ничего не вышло наружу, чтобы ее друзья и соседи не узнали, что происходит. Может быть, надо было немного отпустить поводок у Ллойда?

Корнелия села, внезапно возмутившись.

– Как ты не видишь? Длинный поводок нам сейчас меньше всего нужен. Сейчас важнее всего осмотрительность. – Она говорила низким, напряженным голосом.

– Корнелия… – осторожно начал Тео.

– Вивиана путешествует. Клэр остается со мной до ее возвращения. Вот наша история. Она пока срабатывает. Если люди начнут догадываться о том, что происходит на самом деле… Подумай об этом, Тео.

Клэр прижалась к двери. Ей хотелось услышать, что скажет Тео.

– Корнелия, может быть, уже пора обратиться в полицию? – По спине Клэр побежали мурашки.

– Нет, – возразила Корнелия. – Нет, нет и нет. Как ты можешь такое предлагать?

Клэр тоже не понимала, как он может. Тео ничего не сказал.

– Тео, мы сидим здесь и обсуждаем жизнь Клэр. Решаем ее судьбу, как те толстые старухи с нитками и ножницами.

Клэр понятия не имела, что это может значить. Толстые старухи?

– Толстые старухи? – удивился Тео.

– В моем представлении они толстые. Забудь. Я хотела сказать – давай позовем Клэр. Прямо сейчас.

Клэр вспомнила, как Тео сказал, что ее сделали из хорошего материала. Разве это хорошо – подслушивать, когда люди о тебе говорят? Она глубоко вздохнула и вышла из спальни. Тео и Корнелия уставились на нее.

– Я шпионила. Нет, не шпионила, а подслушивала ваш разговор. Наверное, это и есть – шпионить. – Она помолчала, чувствуя, как пульсирует в висках кровь. – Простите. Я боялась, что не буду знать, что происходит.

– Ну конечно, – мягко сказала Корнелия. – Мы и сами хотели тебя позвать. Думаю, мы тоже боялись сказать что-то, что тебе трудно будет понять.

Клэр подошла к дивану и провела рукой по вышитой шали, накинутой на его спинку. Ей не хотелось садиться на такую красивую вещь, сначала хотя бы до нее не дотронувшись.

Корнелия встала и одним резким движением сдернула шаль с дивана; она развернулась в воздухе, как огромная бабочка, и опустилась на плечи Клэр.

– Ты нас простишь? – спросила Корнелия. Клэр не знала, что ответить, ей было непонятно, за что ей надо было простить Корнелию и Тео. Она только кивнула, затем села на диван и подобрала под себя ноги. Корнелия улыбнулась и последовала ее примеру.

– Тео думает, что нам следует связаться с полицией. Чтобы они помогли отыскать твою маму.

– Я не хочу полицию, – твердо сказала Клэр. Ей не понравилось, как она это сказала – как маленький ребенок, который топает ножкой и устраивает истерику. Но она была против полиции. От одной мысли об этом ей становилось плохо.

– Тео? – обратилась к другу Корнелия. Тео покраснел и смущенно поерзал в кресле.

– Насколько я могу судить, – начал он, – полиция должна помогать семьям. Помогать людям держаться вместе. Когда они найдут твою маму, они помогут ей, и она будет заботиться о тебе, как она всегда это делала.

– Я хочу, чтобы она была такой, как всегда. Но я не… – Клэр заколебалась, – но я не хочу снова жить так, как я жила, когда она заболела. Но…

Она перевела взгляд с Корнелии на Тео.

– Но если вы позвоните в полицию, я смогу остаться у Корнелии, пока они ее разыскивают? Я смогу жить здесь, пока они будут помогать ей выздороветь?

Корнелия взяла руку Клэр и сжала ее. Клэр увидела в ее глазах слезы.

– Возможно, – ответил Тео. – Мне кажется, они разрешают детям оставаться с людьми, которых они знают.

– Возможно, да, возможно, и нет, – уныло заметила Клэр. – Верно? – Она представила себе Анну Ширли в сиротском приюте и злую женщину, у которой она жила, прежде чем попасть в приют. Там во дворе росло печальное дерево, и единственными друзьями Анны были воображаемые девочки.

– Я бы хотела подождать здесь, пока моя мама не вернется, – неуверенно произнесла она. – А вы потом, может быть, поможете ей найти доктора.

Тео потер глаза обеими руками, потом взглянул на Корнелию.

– Клэр уже пришлось немало хлебнуть горя, – решительно сказала Корнелия. Но Клэр видела, что в глазах ее в отличие от голоса решительности было куда меньше. – Ты должен это понимать.

– Конечно, я понимаю, – ответил Тео расстроенно, – но ты должна подумать… – Он на мгновение закрыл глаза. Затем, опершись локтями о колени, наклонился к Клэр. – Прости, Клэр, но я должен это сказать.